Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Сцена четвертая





И предуготовил Господь большую рыбу…

 

 

– Это все сволочные попы! – с убеждением сказал Гарибальди.

Огюст уставился на тучку, скромно маячившую по носу шхуны, над скалами мыса Лизард. Возможно, она и впрямь означала шторм. Или какую‑то иную, чисто английскую каверзу погоды, способную доставить «Клоринде» часок‑другой неприятностей. Огюст мало что смыслил в штормах. Но причастность «сволочных попов» к явлению туч на небосклоне полагал скорее фигурой речи, чем реальным фактом.

Капитан Джузеппе Гарибальди думал иначе.

«Сволочные попы» в его монологах встречались чаще, чем «тысяча чертей» в проклятиях кавалериста. Доставалось муллам и раввинам, но меньше. К служителям церкви капитан относился с трогательной, взлелеянной годами ненавистью. Потомственный моряк, в детстве он разрывался между отцом и матерью – верней, между двумя видами на судьбу малыша Пеппино. Отец, Доменико Гарибальди, занимался каботажными перевозками на тартане «Santa Reparata» и мечтал, что сын сменит его у штурвала. Мать, донна Роза, женщина строгая и не чуждая религиозным порывам, морских восторгов мужа не разделяла. Она желала, чтобы ее дитя кратчайшим путем отправилось к Богу.

Нет‑нет, оставьте дурные мысли! – речь шла о поступлении в духовную семинарию и дальнейшей карьере священника.

В итоге бескровного, но по‑своему грандиозного сражения за душу Пеппино учителями ребенка стали двое – аббат Джаконе и отставной офицер Арена. Словно ангел и бес, они расселись на левом и правом плечах ученика, толкуя о разном. Внешне все выглядело безобидно: синьор Арена взял на себя грамоту, историю и математику, аббат – нравственность и духовность. Не выдержав закулисной борьбы, дитя уподобилось младенцу‑Гераклу и задушило двух змей разом. Сперва Гарибальди‑сын оставил учителей с носом, на радость матери отправившись в школу, потом бросил школу, не доведя образование до конца, и в пятнадцать лет (на радость отцу!) ушел в Одессу юнгой на бригантине «Констанца».

Вернувшись, он покинул бригантину и отправился в Рим на отцовской тартане. Дальше – потерял счет кораблям и маршрутам. Но часто, где бы ни был, учась навигации и бороздя моря, вспоминал офицера Арену с его математикой. Аббат Джаконе тоже незримо присутствовал бок‑о‑бок с Гарибальди – юнгой, матросом, старшим помощником и, наконец, капитаном шхуны «Клоринда» – в качестве вездесущих, всемогущих и злокозненных «сволочных попов».

– Я вам точно говорю, синьор Огюст! Всякий поп – чертов lo stronzo![8]Можете откусить мне голову, если холера Карлито – не их грязных рук дело… А что? Причастили, и хлоп – из человека льет, как из дырявого бурдюка! А «Клоринда», моя легкокрылая фемина, вынуждена бежать из Парижа, завернув юбку, словно распоследняя путана…

Туча, как выяснилось, была ни при чем. Козни отцов церкви выглядели куда изящнее простой непогоды. Чтобы досадить капитану, попы, благословясь, заразили холерой боцмана Карло Брузони. Бедняга лишился чувств в кабачке «Мышеловка», где он просаживал жалованье – присел в нужнике по срочной надобности, опростался и не встал. Добрые самаритяне вынесли боцмана наружу и, морща носы, доставили в Отель‑Дье – больницу для бедняков.

К счастью – если здесь можно говорить о каком‑то счастье! – Гарибальди, вихрем примчавшись в больницу, опознал рвоту и понос больного куда быстрее, чем врачи, побрезговавшие осмотром пьяницы‑моряка. В Марселе, между рейсами, он добровольцем трудился в местном госпитале, ухаживая за холерниками, и в вынесении диагноза, нанюхавшись жидкого дерьма, мог дать фору орде профессоров.

Ждать, пока медики назовут хворь по имени, он не стал. Уж чего‑чего, а жизненного опыта, несмотря на молодость, у капитана хватало. Холерное судно поставили бы в долгий карантин, а то и вовсе сожгли бы во избежание эпидемии. Страшная болезнь прошлась по Европе, будто коса Смерти, сойдя на нет в прошлом году, а значит, парижские власти не стали бы церемониться с подозрительными сардинцами.

Надо было спешить.

– И теперь, синьор Огюст, мы вынуждены идти на юг через север! О, злая Фортуна! Мои друзья в Одессе, когда мы пили вино близ Воронец‑палаццо, смеялись: «Бешеной собаке сто верст не крюк!» Верста, мой драгоценный синьор, это такая русская миля…

Вначале, до известия о болезни толстяка Карлито, Джузеппе Гарибальди не сомневался в намеченном маршруте. Вверх по Сене, через систему каналов перебираемся в полноводную Рону, делаем краткую стоянку в Марселе – и вот оно, родное, исхоженное вдоль и поперек Средиземное море! Но путь через всю Францию, в особенности – предсказуемый путь, теперь грозил карантином: не в Париже, так в Лионе.

Зараза могла догнать шхуну по берегу, размахивая предписанием задержать «Клоринду» до выяснения обстоятельств.

– Мы бы дрались, синьор Огюст! О да, мы бы не посрамили чести истинных корсаров! В сравнении с вами я – щенок, не нюхавший пороха баррикад… Но и в моих жилах течет горячая кровь! Спина к спине у мачты, с саблями в руках, мы отражали бы натиск врагов. А виконт с князем разили бы их из пистолетов. Но, увы, моя фемина – не военный фрегат. Велика ли доблесть погибнуть, если о нас не сложат песен? Кому хочется уйти на тот свет в качестве разносчика холеры?

– Никому, – согласился Огюст.

Темперамент собеседника уже начал его утомлять. Выяснив, что Шевалье сражался на баррикадах, Гарибальди вознес «rivoluzionario» на недосягаемую высоту. Они были практически ровесниками – сардинец родился на три года раньше. Но со стороны казалось, что капитан, несмотря на роскошную бороду – новобранец, заглядывающий в рот старому, прошедшему огонь битв капралу.

Вчера он признался, что мечтает убить «морского змея».

Такие гибнут первыми, подумал молодой человек, и осекся. У Гарибальди уже была тысяча поводов отправиться на тот свет. Во всяком случае, сам Огюст рисковал жизнью реже и меньше. Ружья «синяков» против ружей пиратов? Полиция против береговой охраны? Тайна баронессы Вальдек‑Эрмоли против буйства штормов?

Еще неизвестно, что перевесит.

– Вы правы, мой великолепный синьор! Надо жить! Мы бросим вызов империи – не здесь, так у берегов Южной Америки! Но вернемся к холере… Как вы считаете, теперь мы вне опасности?

– Абсолютно, синьор Гарибальди. Раз на корабле за это время никто не заболел – нам нечего бояться. Кроме, разумеется, бурь и мелей.

– Джузеппе! Для вас я – Джузеппе, мой храбрый синьор! Друзья в Одессе и Керчи звали меня Осипом. Вы, как француз, можете воспользоваться более привычным для вас Жозефом…

Сейчас «Клоринда» шла в проливе Ла‑Манш, рассчитывая к вечеру обогнуть Бретань и выйти в Бискайский залив. По левому борту тянулось побережье Нижней Нормандии – меловые обрывы, утесы и галечные пляжи. Мелькали яблоневые сады и замки, похожие на многоглавцев‑драконов, сдуру посвященных в рыцари. На зеленых лугах паслись стада коров: белых с рыжими подпалинами и восхитительных, словно выточенных из красного дерева, красоток ожеронской породы.

Вдали, грозно оседлав гору‑остров, высилось аббатство Мон‑Сен‑Мишель. Крепость, как дуб из желудя, родилась из простой часовни. Вояка‑архангел трижды являлся местному епископу, требуя воздвигнуть эту самую часовню – и на третий раз, раздражен медлительностью «сволочного попа», пронзил тому голову «огненным перстом».

Епископ сразу понял, что лень – мать всех грехов, и преисполнился рвения. А Святой Михаил встал на шпиле, дабы лично приглядывать за тружениками. Побаиваясь вышнего гнева, монахи таскали гранит через зыбучие пески. Главной же святыней аббатства стал череп епископа, хранящийся в реликварии.

Дыркой в нем могли любоваться все желающие.

Над ухом пронзительно свистнула боцманская дудка. В отсутствие Брузони, оставшегося на койке Отель‑Дье, его обязанности выполнял кто‑то из экипажа. Матросы засновали по вантам, подтягивая риф‑тали – шхуна меняла курс.

Шевалье сглотнул, восстанавливая слух.

– Вы умеете плавать, синьор Огюст?

– Да. В детстве я часто плавал в Роне.

– Ха! В реке! А в море?

Море Огюст видел дважды, еще мальчишкой. Отец брал их с Мишелем в портовый город Сет. Во второй раз он рискнул – искупался в заливе, убедившись: морская вода и впрямь солона на вкус.

– В море – не очень.

– Отлично!

– Чему вы радуетесь?

– Если вы упадете в воду, я вас спасу! Я – чудесный пловец! Я спас множество утопающих. Прачку, упавшую в яму для вымачивания конопли; затем, в Марселе, – юного Жозефа Рамбо, моего тезку… Да, еще в Смирне – мой друг детства, Клаудио Терезе, считай, уже лежал на дне. Их матери рыдали у меня на груди!

– Благодарю, синьор Джузеппе. Вы не станете возражать, если я уйду в каюту?

– О, нет, синьор Огюст! Я не стану возражать. Я просто умру от горя – терять такого собеседника… Прислать вам вина? У меня есть дивное кьянти…

 

 

В каюте имелось зеркало.

Мутный кругляш в простой металлической оправе походил на глаз циклопа, пораженный катарактой. Огюст снял его со стены, установил на столе, прислонив к массивному подсвечнику из бронзы. Вгляделся в темное отражение, тронул пальцами щеки, уколовшись о щетину. До капитанской бороды еще далеко…

Но герр Бейтс передает привет, это точно!

Больница, скоропалительные сборы, отплытие – тут было не до бритья. Плавание по Сене вспоминалось как в тумане. После «воскрешения» он плохо соображал. В памяти отложился лишь баритон Волмонтовича – князь вечерами устраивал концерты на баке – и подробный рассказ Гарибальди, почему «Клоринда» не взяла восточнее, к Гавру.

В деловом Гавре – «морских воротах Парижа» – шхуну могла ждать засада. Призвав на помощь опыт контрабандиста, капитан предпочел выйти в море из тишайшего Онфлёра, несмотря на заиливание входа в тамошнюю гавань.

«Хватит нам одного Гарибальди, – подумал Огюст. – Бриться, и срочно!»

Отражение исказилось, словно зеркальный «двойник» взмахнул помазком, покрывая мир пеной. Вот‑вот скользнет наискось опасная бритва… На миг почудился желтозубый оскал не к ночи помянутого Бейтса. Но рыжий мерзавец тут же сгинул. Вместо него из глубин зазеркалья выступила женщина – темный силуэт на фоне слепящего прямоугольника окна.

Бриджит?!

Женщина медленно, с томной грацией, обернулась; свет упал на ее лицо. На Огюста смотрела черно‑белая маска. Рисунок углем на картоне; тени – резкие, утрированные, без намека на полутона. Губы баронессы тронула мягкая улыбка. Лицо ожило, Бриджит поманила Шевалье рукой, одновременно распахивая окно. Не понимая, что делает, молодой человек подался вперед, желая дотянуться сквозь холод зеркальной поверхности…

Звякнули стекла.

Эхом отозвался смех хрустальных колокольчиков.

В окно, открытое настежь, ворвался снежный вихрь – закрутил, завертел, запорошил глаза. Каюта осталась далеко позади, во мгле бурана. Баронесса исчезла за пляской вьюги – проводник, образ, ключик, запускающий Механизм Времени. Двойная спираль, знакомая по прошлым визитам, окружила Огюста, увлекая за собой.

Хрусталь, шелест, шепот:

 

Кто сквозь годы к нам спешит,

В нашу компанию, к Маржолен?

Это храбрый шевалье –

Гей, гей, от самой реки!

 

Полет ускорился. Огюста швырнуло вперед – им, как ядром, выстрелили из пушки, пробив насквозь грань Большого Кристалла. Переход от головокружительного полета к полной неподвижности ошеломил. Потребовалось время, чтобы собраться с мыслями. Когда это удалось, Шевалье отважился открыть глаза.

Над головой, сколько хватало зрения, простиралась лазурь небес. Кое‑где кисть художника, окунувшись в известку, добавила мазки облаков. В зените, обрамлен дюжиной горластых чаек, висел угольно‑черный ромб. Его можно было бы принять за дыру, ведущую во мрак космоса, если бы ромб не перемещался.

«О боже! – подумал атеист Шевалье. – Это же летательный аппарат!»

Ромб вспыхнул радужным сиянием. Огюст зажмурился, ослеплен, а когда вновь открыл глаза – ромб уже почернел, продолжив свой неторопливый путь.

– Что это?!

– Орбитальный накопитель информации.

Небо крутнулось. Совсем рядом возник тускло блестящий бортик. Под ним, не доходя до края на пару дюймов, лениво плескалась буро‑зеленая жижа. В футе от Огюста из жижи, лоснясь, торчал отросток толщиной в палец. На конце «пальца» вместо ногтя имелся глаз, живой и любознательный. Расширился зрачок, радужка сменила цвет с серого на карий; явственней обозначились прожилки сосудов…

Паника захлестнула рассудок. Кровь Христова! Он угодил прямиком в адский лабиринт! Сейчас едкая масса растворит добычу, как желудочный сок – кусок антрекота. А глаз для пущего удовольствия пронаблюдает за процессом пищеварения. Огюст рванулся, силясь выбраться из тошнотворной трясины…

Он не чувствовал своего тела!

– Успокойтесь, – мягко сказал глаз. Чем он говорил, Огюст не понял. – Вам ничто не угрожает. Вы в полной безопасности. Ваше физическое тело осталось в хроносекторе постоянного обитания. Здесь находится только волновая голографическая решетка супергено‑континуума вашей личности. Вернее, часть ее темпоральной проекции…

– Вы по‑человечески говорить умеете? – страх придал Шевалье здоровой наглости. – По‑французски?!

– Извините, – глаз попался вежливый. – Мне казалось, я говорю по‑французски. Просто в научной терминологии вашего хроносектора нет подходящих определений. Упрощаем: ваш разум, или, если вы религиозно ориентированы – ваша душа, находится здесь. Частично. А тело – там. Целиком. Так понятнее?

– Да, – Огюст хотел кивнуть, но не сумел.

Ему послышался вздох облегчения. Жижа плеснула, скручиваясь липкими кольцами. Глаз моргнул, затянувшись белесой пленкой, и вновь просветлел.

– Значит, я – призрак? Душа без тела? Почему я тогда не могу двигаться?

– Вы не призрак. Ваша душа, – Шевалье явно попал в разряд «религиозно ориентированных», – временно вошла в коллективную плоть нашей поисковой лаборатории. Вы не можете ею управлять. Нет навыков биологической организации материала. Кроме того, у вас ограниченный доступ к морфо‑двигательным функциям.

– Коллективная плоть? Лаборатория? Вот эта жижа?!

– Жижа? Какое у вас оригинальное чувство юмора… Думаю, мы найдем общий язык. Позвольте, я покажу вам со стороны.

Миг – и Огюст воспарил над лабиринтом. С высоты птичьего полета тот походил на громадную лужу рвоты. Казалось, великан Гаргантюа, обожравшись в харчевне, решил проблеваться на пляже тропического островка. В ближайшей к морю ячейке из жижи торчали два глаза на стебельках‑отростках, словно ниже притаился исполинский краб.

Глаза таращились друг на друга.

– Вы захотели осмотреться. Мы пошли вам навстречу, вырастив периферийный орган зрения.

– Второй глаз – мой?!

– Наш общий. Мы его предоставили вам в аренду.

– Почему же я смотрю на него со стороны?!

– Боюсь, мне будет сложно это объяснить. Пространственное смещение точки обзора и фокусировки за счет частичной виртуализации. Самая грубая аналогия, доступная вам: испарение воды, образование пара или облаков – а затем обратная конденсация в жидкое состояние. Сейчас мы с вами – облака, волновые испарения плоти.

У Шевалье возникло подозрение, что его в здешнем аду держат за недоумка. За папуаса, терзающего вопросами профессора физики: отчего паровая машина пыхтит, и можно ли ее кормить травой? Сделалось обидно за свой просвещенный XIX век. Захотелось крикнуть в лицо глазу (знать бы еще, где у него лицо!):

«Прекратите! Я цивилизованный человек!»

Но он промолчал.

«Если это Грядущее, я для них – дикарь. Прав был ангел‑лаборант, обижаться не на что. Почему глаз вообще тратит на меня время? Зачем папуас физику? Полы в лаборатории мыть? Или дело обстоит хуже… Зачем папуас – хирургу? Доброму доктору со стальной пилкой?»

Не ощущая тела, Огюст тем не менее легко управлял собственным взглядом. Глаз на стебельке, выданный ему «в аренду», при этом оставался неподвижен. Эфирный Шевалье медленно дрейфовал над ячейками. Время от времени верхушка то одной, то другой из пирамид, окружавших лабиринт, вспыхивала мертвенно‑голубым светом, будто стремясь наглядней высветить безумие происходящего.

Лениво шуршал прибой. Языки волн, пенясь слюной, лизали белый коралловый песок. На пригорке философски качали листьями волосатые пальмы. С высоты была видна другая оконечность острова, имевшего около четырех лье в поперечнике, и восьми – в длину. У берега обнаружились четыре строения без окон, с круглыми крышами‑шляпками – точь‑в‑точь вылезшие из грунта шампиньоны.

Возле крайнего «гриба» загорал, вольготно раскинув руки, голый человек. Не крылатый демон, не морское чудище, не бурая масса с торчащими из нее глазами – человек! На вид – совершенно нормальный и вполне довольный жизнью.

– Для нас форма тела не имеет особого значения, – деликатно сообщил глаз. – Мы меняем ее по своему усмотрению. Выращиваем органы и конечности, крылья и жабры, изменяем внешность и пол; сливаемся воедино для решения общих задач…

– Кто – вы?!

– Люди. Ваши потомки.

Академик Кювье, вспомнил Огюст, был сторонником теории катастрофизма, как повода для резкой смены облика существ. «Жизнь не раз потрясалась на нашей земле страшными событиями, – писал Кювье в „Рассуждении о революциях поверхности земного шара“. – Бесчисленные живые существа становились жертвой катастроф: одни, обитатели суши, были поглощаемы потопами, другие, населявшие недра вод, оказывались на суше; сами их расы навеки исчезали…»

«Люди», – сказал глаз.

Что за Апокалипсис привел к возникновению новых людей?!

– А вы? Лично вы? Кто вы такой?

– Я – Переговорщик.

– Дипломат?

– Не совсем. Представьте ситуацию: террористы захватили заложников…

– Террористы? Вы имеете в виду Робеспьера, Кутона и Сен‑Жюста?

– Э‑э… – глаз замялся, часто‑часто моргая. – Нет, я о другом. Хорошо, пусть будут просто бандиты. Они захватили заложников и выдвинули требования. В случае отказа они грозятся убить невинных людей…

– Тоже мне задача! Заплатить выкуп, а когда шайка вернет пленников – послать в погоню отряд жандармов. Изловить мерзавцев, и – на каторгу! При чем тут «переговорщик»?

– Переговорщик – это специально обученный человек, который умеет правильно вести переговоры. Насчет выкупа, и не только.

– Переговоры? С бандитами?! Зачем?!!

– Ну как же! А вдруг выкуп не удастся быстро собрать? Надо убедить бандитов пойти на уступки, продлить срок, чтобы заложники не пострадали. Найти компромисс между позицией властей и требованиями преступников…

– Вы в своем уме? Власти идут на компромисс с бандой? Что за чушь?!

– Преступники могут требовать не денег, а, к примеру, освобождения своих товарищей из тюрьмы. Это уже в компетенции властей. Дело переговорщика – не раздражая преступников, максимально корректно разъяснить позицию другой стороны. Найти точки взаимопонимания, учитывая психологию…

– Взаимопонимание? Психология? Да что у вас тут творится?!

– Извините, – вздохнул глаз, пустив слезу. – Наверное, я не слишком умелый переговорщик. Я плохо объясняю. Вы не подумайте, я не дилетант, у меня есть специальное образование! Жаль, опыта мало. Вы у меня – первый. Если хотите, я передам вас более искушенному коллеге…

– Не надо! – возопил Шевалье.

Он только начал привыкать к вежливому, стеснительному «Переговорщику» – и вдруг нате вам! Еще неизвестно, что за фрукт окажется «более искушенный коллега». Объявится какой‑нибудь хамоватый Кулак, который лучше знает, как вести переговоры с бандитами…

«Кровь Христова! Да ведь это он со мной переговаривается! Это я – бандит? Террорист? Психология, взаимопонимание… То‑то он такой ласковый… – имей молодой человек тело, взмок бы от макушки до пят. – Кого ты у меня хочешь выкупить, глаз? Что предложишь взамен? Деньги? Ох, вряд ли…»

Вдали рассмеялись колокольчики:

 

…душу он свою принес

В нашу компанию, к Маржолен…

 

Душу? Договор, подписанный кровью… Бред! Поповские сказки, как сказал бы капитан Гарибальди. У Грядущего интересы покрупнее, чем душа Огюста Шевалье. Что у нас есть в залоге?

Бумаги Эвариста Галуа?!

 

…вместо ответа на остров упал буран. Скрежеща шестернями, нуждающимися в смазке, метель увлекла Огюста прочь. Сквозь звон мириада комариных стай пробился далекий голос Переговорщика:

– Я не прощаюсь, да?!

– Чтоб я сдох… – ответил Шевалье, сидя перед зеркалом в каюте «Клоринды».

 

 

 

День Троицын проходит,

Миронтон, миронтон, миронтень,

День Троицын проходит,

Мальбрука не видать…

 

Звезды затаили дыхание.

В опере небес сегодня был аншлаг. Кто сверкал лорнетом в партере, кто – бриллиантами в ложах, а самые скромные, безденежные звездочки – белозубой усмешкой на галерке, над побережьем Испании. Нечасто светилам удается насладиться столь дивным баритоном. Куда как чаще с кораблей, плывущих в Бискайском заливе, слышна брань матросов и проклятия боцманов. Бывает, кого‑то за нерадивость секут на корме, и тогда благость летнего вечера нарушается воплями бедняги.

Короче, надо ловить момент.

 

Мальбрукова супруга,

Миронтон, миронтон, миронтень,

Мальбрукова супруга

На башню всходит вверх…

 

Князь Волмонтович взял паузу, набрал полную грудь воздуха – и разразился таким дивным «бархатом», что экипаж «Клоринды», даром что из Италии, где каждый лодочник – премьер‑тенор, шепотом выругался от восторга.

 

Mironton, mironton, miron‑taine!..

 

Ветер зааплодировал в парусах. Продувная бестия во время плавания вела себя наилучшим образом, стараясь не мешать концертам. Моряки шептались, что Волмонтович – колдун и песнями накликивает хорошую погоду. Это лишь способствовало популярности князя.

Вода, днем – лазоревая эмаль с редкими вкраплениями травянистой зелени, похожими на лужайки в Булони, к ночи превратилась в уголь. Кое‑где белели гривы пенистых гребней. Стайка дельфинов играла в волнах форштевня – они кувыркались, изгибая маслянисто блестящие тела, взлетали в воздух и вновь уходили на глубину, подняв фонтан брызг.

Со стороны Бильбао, дальним концом упираясь в отроги Кантабрийских гор, был хорошо виден мост радуги‑»полуночницы». Команда уверяла, что это в Бискае – обычное дело. Впрочем, никто не знал, к добру знамение или нет, и споры унимал лишь вокал князя.

– Мальбрук? – капитан Гарибальди склонился к уху Шевалье. – Это ваш национальный герой? Rivoluzionario, да?

Огюст еле сдержал улыбку.

– Нет, синьор Джузеппе. Герой песни – англичанин.

– Англичанин? О, я понимаю! – борец за свободу, как лорд Байрон… Я знаю, этот доблестный лорд погиб, сражаясь за Грецию! Надо запомнить: Мальбрук…

– Увы, и здесь вы ошиблись. Мальбрук – герцог Мальборо. Мы, французы, как‑то за глаза похоронили его перед битвой, и зря – Мальбрук всыпал нам по первое число…

– Жаль, – огорчился капитан, дергая себя за бороду. – Надо же, такая славная canzone, и про какого‑то герцога…

– Если вас это утешит, синьор Джузеппе, Мальбрук дважды попадал в опалу, лишался всех постов и даже сидел в Тауэре, как государственный изменник.

– О! Это меняет дело…

Капитан погрозил кулаком рулевому: крепче держи штурвал! Бискайский залив недаром прозвали «мешком бурь». Крутой его нрав был хорошо известен мореходам. Штиль здесь – дивная редкость. А бухты? – вход в каждую сулит беду. Скалы, отмели; реки, впадающие в залив, с течением которых не справиться мускулам парусов…

Впору отдать дань суевериям и просить князя петь без умолку.

Вспоминая шторма, пережитые им в Бискае, Джузеппе Гарибальди жалел, что лишен дара живописца. Уж он бы написал истинный шедевр – например, «Девятый вал». Рассвет после бурной ночи, буйство океана, горстка людей цепляется за мачту разбитого корабля…

– Смотрите! По левому борту!

– Что это?

– Mamma mia! Кто это?!

Первым к фальшборту, огораживавшему верхнюю палубу, успел князь Волмонтович. Оборвав пение на полуслове, он метнулся вперед, обеими руками вцепился в планшир и сильно наклонился, рискуя свалиться в воду. В черных окулярах князя блестели колючие искорки. Миг спустя рядом с ним встал Андерс Эрстед, спокойный и безмятежный, несмотря на панику, ясно прозвучавшую в голосе рулевого.

Кое‑кто из экипажа уже карабкался по вантам – для лучшего обзора.

– Grandiosamente! – капитан Гарибальди задышал, как бегун в конце длинного, утомительного пути. – Grazie, Fortuna! Mille grazie! Синьор Огюст! Это он… Клянусь свободой, это он! Моя мечта – передо мной!

– О ком вы?.. – начал было Шевалье.

И увидел.

В полумиле от «Клоринды» из воды поднималась шея. Она росла и росла, будто стебель волшебного боба, поливаемого из лейки Джеком – Победителем Великанов, пока не вознеслась на уровень бизань‑стеньги. Толстая, как ствол дерева, у основания шея выглядела тучной, наводя на мысли о хорошем аппетите твари. Вверху скалилась неприятная, обманчиво‑маленькая голова, разевая пасть, набитую острыми клыками теснее, чем подушечка модистки – булавками.

В свете месяца монстр был виден, как на картине. Он слегка мерцал, источая нервное, дрожащее свечение, похожее на блеск гнилушки. Раздувались ноздри, смещенные назад, к костяным глазницам. Незваный гость напоминал гурмана, вдыхающего аромат изысканного блюда. Когда он повернул голову в профиль, как если бы колебался – приступить к трапезе или, вызвав нерадивого повара, устроить скандал? – стал заметен гребень на затылке твари.

– Дракон! – раздался чей‑то вопль.

– Idiota! – бешеный рык Гарибальди едва не опрокинул шхуну. – Cavoli![9]Это же морской змей! Джованни, бездельник, неси мой мушкет! Луиджи, Анджело, к пушке!

При упоминании мушкета губы полковника Эрстеда тронула слабая улыбка. А когда дело дошло до пушки, он еле сдержал горький смех. Маленькая, мирная шхуна была практически безоружна. Бортовая артиллерия «Клоринды» состояла из двух орудий, лишь по нелепой случайности не списанных в утиль. На носу дремала тупорылая старушка‑каронада, купленная по дешевке у интенданта английского фрегата – хитрец был рад избавиться от дряхлой, никому не нужной двенадцатифунтовки.

Из бабушки салютовали при входе в порт.

Зато на квартердеке, установлен на хорошо смазанном вертлюге, красовался фальконет, способный, по идее, угостить врага доброй порцией картечи. Но, увы и ах, фальконет был близорук. Для удачного выстрела требовалось подпустить злодея едва ли не вплотную. Учитывая размеры монстра, риск категорически превышал пользу в случае меткого попадания.

– Там море, где плавают корабли, – процитировал Эрстед 103‑й псалом, – там Левиафан, которого Ты сотворил играть в нем…

– И предуготовил Господь большую рыбу, – откликнулся князь, мрачней тучи, – чтобы поглотила Иону… Вы решили молиться, друг мой? Я бы предпочел бежать или стрелять. Капитан, у нас есть шанс удрать от этого дружелюбного smoka?[10]

– Удрать? – казалось, Гарибальди сейчас хватит удар. – Синьор шутит? Всю жизнь я надеюсь на встречу с морским змеем, и теперь, когда цель близка… Я не стал бы удирать, даже сидя в рыбацкой лодчонке, с одним ножом за поясом! Джованни, бездельник! Мушкет!

Волмонтович с одобрением кивнул.

– Malbrouck s'en va‑t'en guerre, – вполголоса спел он, видимо, желая пробудить в окружающих надежду на спасение, – Die sait quand reviendra…[11]Жаль, у меня нет ничего серьезней пистолетов. Если в арсенале найдется запасное ружье, я готов принять участие. Хоть какое‑то развлечение перед походом на дно…

– Ружье синьору! – велел капитан, принимая из рук матроса долгожданный мушкет. – А что скажете вы, синьор д'Алюмен? У меня найдутся ружья для всех желающих! Ах, почему я не китобой! Гарпун – оружие настоящего мужчины…

– Спасибо, не надо…

Полковник внимательно изучал приближающегося монстра. Что‑то в облике твари очень заинтересовало Эрстеда – так, что он не предпринимал никаких мер к спасению. Экспрессивные вопли команды, молитвы рулевого, боевой задор капитана – ничто не могло отвлечь датчанина от созерцания «змея».

Чудище надвигалось на шхуну, вытянув шею вперед. Сейчас над водой виднелась верхняя часть его тела, похожего на бочку. Складывалось впечатление, что гигантская черепаха проглотила удава, и тот выбирается из плена наружу, готовясь в свою очередь подзакусить «Клориндой».

– Скажите, Огюст, – Эрстед впервые обратился к Шевалье по имени. Только эта вольность и выдавала, насколько он взволнован в действительности. – Вы, кажется, какое‑то время учились у Кювье?

– Да, – подтвердил Огюст.

– Как профессор Кювье называл подобных животных?

– Он пользовался определением Уильяма Баклэнда из Оксфорда. Баклэнд ввел в обиход термин «мегалозауры». Друг мэтра Кювье, доктор Ричард Оуэн, предпочитал говорить: «динозаврий»,[12]но мэтр считал это скорее поэтической метафорой, чем научным понятием. В данном случае, мы видим водного мегалозаура. И он вот‑вот нас сожрет.

– Что ж, молодой человек, – кивнул Эрстед, – вам повезло. У вас есть возможность, за какую половина Оксфорда согласилась бы съесть свои шляпы. Наблюдайте, пока дают…

Не выдержав, харкнул картечью фальконет. Даже если часть заряда и угодила в чудовище, это лишь разозлило его – монстр прибавил ходу.

– Вы хотите сказать: пока мы живы? – уточнил князь.

– Нет, Казимир. Я сказал то, что хотел. Не вижу ни малейшей угрозы для наших жизней. Вглядитесь, как он плывет, этот красавец. И вы, капитан, присмотритесь повнимательнее. Ночь ясная, не ошибетесь…

– Ба‑бах! – подтвердил мушкет Гарибальди.

Пуля, угодив в шею под нижней челюстью, не произвела на мегалозаура никакого впечатления. Неизбежное столкновение со шхуной его тоже ни капельки не пугало. Примериваясь, как бы ловчее сдернуть со снастей жирненького, круто посоленного матроса, монстр стал похож на адского лебедя, чешуйчатого любимца Сатаны. Позади кошмара, всплывшего из пучин Бискайского залива, в мягких, пологих волнах дробился огонь звезд…

– Проклятье! – вскрикнул Шевалье. – Он не оставляет следа!

– Вот именно, – согласился Андерс Эрстед, украдкой зевая. – И запаха нет. Полагаю, наш малыш должен вонять рыбой, как склад сардин в Онфлере. А уж смрад из пасти… Ну хорошо, у меня с утра насморк. Казимир, вы чуете какое‑нибудь ambre? Нет? Я так и думал…

Теперь, когда мегалозаур придвинулся вплотную, сделалось ясно видно, что сквозь мерцающую плоть проступает серп месяца – не слишком ярко, но вполне различимо. Вода за хищником еле‑еле колыхалась, отвечая дыханию ветра. При такой скорости движения, будь Левиафан реален, рябь Биская распадалась бы за «кормой» чудовища на манер раздвоенного хвоста ласточки, бурля и пенясь.

Но этого не происходило.

– А‑а‑а! Спасите наши души!

Огюст затряс головой. Его оглушил вопль команды – матросы, галдя, чуть не посыпались за борт, когда чертов мегалозаур с разгона врезался в «Клоринду». На миг почудилось, что от тарана шхуна опасно накренилась на правый борт и вот‑вот опрокинется. Так в Тихом океане погиб китобой «Эссекс» – взбесившись от боли кит кинулся на корабль. Чувства лгали, убежденные, что удар могучей туши не может пройти даром. К счастью, командир‑рассудок живо навел порядок во вверенных ему войсках.

Судно даже не шелохнулось, будто монстр весил не больше перышка. Шхуна и мегалозаур срослись воедино – шея торчала дополнительной мачтой, ласты молотили воду, как если бы «Клоринда» обзавелась гребным винтом. Пасть ухватила кого‑то на вантах – бедняга зашелся душераздирающим визгом, не сразу заметив, что зубы проходят сквозь его тело, не причиняя вреда.

Скорее шхуна пожирала чудовище, чем монстр – ее. Продолжая движение, мегалозаур должен был давно оказаться по другую сторону «Клоринды», пронизав ее насквозь, но ничего подобного не случилось. Мерцание усилилось, звездное сияние окутало корабль, впитываясь в каждую пору «фемины». На снастях плясали огни Святого Эльма; рангоут забрызгало кипящей, бесплотной слюной. «Морской змей» уменьшался в размерах, всасываясь в палубу, борта, паруса, мачты; искрящейся лавой стекал в трюм…

Минута‑другая – и он исчез.

– Это все сволочные попы! – с уверенностью сказал капитан Гарибальди, в сердцах ударяя прикладом мушкета о планшир. – Ну, и кто мне теперь поверит? А ведь я чуть не убил эту тварь… Правда, синьор Огюст?

– Истинная правда, – подтвердил полковник Эрстед, видя, что Огюст замешкался с ответом. – Вы чудесно стреляете. Будь у меня в части хотя бы десяток таких молодцов, как вы, уж мы бы показали врагам! И тем, что во плоти, и оптическим иллюзиям… Князь, вы не хотите продолжить концерт?

– Я не в голосе, – хмуро отказался Волмонтович.

 

 

Date: 2015-09-03; view: 212; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию