Виконт д'Алюмен едет в Ниццу

Торбен Йене Торвен тронул камень ладонью.

Он думал о сырости – промозглой, ледяной. Чего еще ждать на Болоте? Когда‑то здесь хлюпала черная жижа, затягивая неосторожных в бездонные глубины. Сейчас она скрылась под булыжником мостовой, но никуда не исчезла, поджидая своего часа. Болото не покорилось людям – лишь затаилось на время, готово в любой миг поглотить тех, кто посмел нарушить его покой. Каким же быть камню на Болоте, обернувшимся парижским районом Маре? Камню, уложенному в безукоризненно ровную кладку за восемь веков до того, как маленький Торбен появился на свет?

Завидуй, Эльсинор! Не ты – патриарх!

Камень оказался до обидного сухим – и пыльным. Ладонь испачкалась, Зануда достал носовой платок. Древность утратила очарование. Камни, кладка – ерунда…

– Впечатляет?

Высокий господин дернул себя за огромные, черные как смоль бакенбарды; снисходительно улыбнулся, сделав вид, что тоже желает потрогать камень. Холеный палец покружил над серостью, будто коршун – над добычей, сверкнул наманикюренным ногтем и улетел восвояси.

– Уникальный памятник! Все, что осталось от стены короля Филиппа‑Августа. Когда‑то она окружала весь Париж. 1190 год, представляете? Городской архитектор, подлец, хотел здесь все перестроить. Еле отстояли.

Зануда бросил взгляд вдоль шумной улицы. Жаль допотопную слякоть, но, если подумать, и впрямь впечатляет. Дома, фиакры, кафе, скобяная лавка. И обломок древней стены, словно тысячелетний дуб в центре юной поросли.

– Сейчас мы с архитектором спорим по поводу улицы Безглавой Женщины. Это дальше, на острове Сен‑Луи. Наши умники нашли в архиве документ, что статуя с отбитой головой – не женщина, а Святой Николя. Какая разница? Название – это дыхание истории, частица Франции!

Господину с бакенбардами было не впервой произносить речи. Глубокий голос, резкий жест, горящий взгляд. Жаль, слушатель ему попался не из благодарных.

– Дальше – особняк де Майен. Вы должны его обязательно осмотреть, хотя бы снаружи. Построен в 1613 году…

Торвен вздохнул. Чем можно отвлечь энтузиаста, ссадить с любимого конька? Только тем, что ему еще милее.

– Знаете, я вашу книгу дочери подарил. «История цивилизации во Франции». Два тома она уже осилила.

Бакенбарды зашевелились, сверкнули темные глаза.

– Очень, очень приятно! Сколько вашей дочери? Двенадцать? Я, конечно, польщен, однако не рано ли? Есть хорошие детские книги…

«Где они, хорошие? Особенно в Дании? Разве что Ханс Христиан сподобится, напишет про очередного Тролля‑Потрошителя».

– Это был единственный способ отвлечь ее от курса физики, господин Гизо. Как только Маргарет научилась бегать, она сбежала в лабораторию к Эрстеду‑старшему.

– Эрстеду?

Господин с бакенбардами нахмурился, принял позу.

– Еще раз хочу заверить вас, мсье Торвен, что мы, истинные либералы прекрасной Франции, глубоко сочувствуем вашему – нашему! – другу Андерсу Сандэ Эрстеду. Мы знаем его, как подлинного конституционалиста, борца за парламентскую Данию. Но увы! Все, что мы можем сейчас сделать – это дать совет. Пусть уезжает. Немедленно! И он, и бедняга Шевалье. У полиции – приказ, розыск начат, приметы разосланы. Мы сдерживаем их рвение по мере сил; я планирую сходить к префекту, дать… э‑э‑э‑э… Ну, вы сами знаете, что дают в таких случаях.

– Деньги? – предположил Зануда.

Бакенбарды увяли.

– Берут! Представляете? – берут, и еще как! Не напасешься… Но, боюсь, дела плохи. Мои коллеги твердят про иезуитов, про козни Ватикана. Нет! Враги здесь, в Париже. И Тьер… О‑о‑о, этот Тьер! Он – первый среди них. Они готовят переворот, мостят путь черной реакции. Вы не представляете, что будет, если Тьер станет премьером!.. Это – гибель, это – агония свободы!

Зануда понимающе кивнул (о, этот страшный Тьер! О‑о‑о!) и внезапно понял, что скучает по абсолютной монархии. Хуже – по тирании, произволу, беззаконию и полному отсутствию прав человека. «Отставной лейтенант Торвен! На плаху! Церемониальным! С песней! Шаго‑о‑ом!» С удовольствием, ваше величество.

Только бы не в парламент!

– К префекту хорошо бы сходить сегодня, господин Гизо. Прямо сейчас. Выразить искренний либеральный протест…

Шевельнулись баки, пытаясь возразить.

Не успели.

– А заодно сообщить душителю свободы: слухи о том, что карбонарий Эрстед готовится бежать из Парижа на воздушном шаре, лишены всяких оснований. Это ложь и провокация. Так и передайте.

– Хм‑м…

Столп либерализма погрузился в глубокое раздумье.

– Если эту новость, – Зануда был начеку, – не сообщите вы, префект узнает о шаре от кого‑то другого. А потом спросит: «Господин Гизо! Отчего же вы не захотели сказать правду? Это знаете ли, сокрытие важной розыскной информации!»

Он хотел добавить про свежесмазанную гильотину, но решил не усугублять.

– Я… Я попытаюсь. А что, такие слухи действительно ходят?

– Летают! – отрезал Торвен. – Как шарльеры в ясный полдень. Читайте свободную прессу, в ней все написано… Кстати, господин Гизо, вот тот шпик в темном плаще – он за вами? Нет, лучше не оглядывайтесь. В переулок, скорее!..

Он проводил взглядом резво убегающего либерала.

– Фрекен Пин‑эр! Хватит прятаться, выходите.

Случись здесь кто‑либо из бесстрашных борцов с мистикой и пиетизмом, которыми кишмя кишела французская столица, он был бы изрядно смущен. В нарушение всех физических законов фрекен Пин‑эр не вышла, не выскочила, даже не просочилась – просто отделилась от серой стены ближайшего дома. Шагнула ближе, отряхнула пыль с халата.

Короткий поклон.

– Фрекен! – наставительно заметил Зануда. – Поелику Судьба в облике полковника Эрстеда распорядилась именно так, а не иначе, покоритесь ей. Вы остаетесь в Париже в моем ведении. Разговор вы, думаю, слышали.

Девушка не шелохнулась.

– Прекрасно. Думаю, гере Гизо уже бежит в префектуру. Фиакр не возьмет – скуповат. А гере префекту наверняка успели доложить о статье в утренней «Шаривари». Некто, ставящий вместо подписи три звезды, напечатал фельетон о чрезвычайном происшествии в городе Копенгагене, случившемся некоторое время назад. Слыхали? Шарльер, управляемый, как сказано в фельетоне, «мсье Э.» таранил ратушу, причинив городу немалый ущерб…

Губы Пин‑эр дрогнули. Кажется, это обозначало улыбку. Зануда тайком вздохнул с облегчением: он не был уверен, что «собака» так легко расстанется с «хозяином» – пускай на время и по приказу самого «хозяина».

– Уверен, слово «шарльер» префект уже выучил.

С гере Три Звезды повидаться не удалось, ограничились письмами. Торвен переслал мсье Дюма перевод статьи Андерсена – о случае в датской столице. Дюма все понял правильно и написал фельетон, добавив обширные рассуждения о великом будущем аэронавтики. Свой труд он назвал «Надежды и кошмары воздушного океана».

– Остается закруглить дело. Вскоре меня могут попытаться прикончить, так что ваше внимание, фрекен, будет неоценимо.

Вновь поклон – девушка экономила не только слова, но и жесты. Зануда восхитился. Вот это воспитание! Ее сверстницы, что в Дании, что во Франции, уже задали бы дюжину вопросов, сами бы на них ответили – и принялись бы себе же возражать. Он задрал голову, глянул в белесое летнее небо и на миг представил, что он не датчанин, а китаец. Какой‑нибудь Ен Тор‑вин, чиновник 1‑го ранга. Халат в фениксах, желтая шапка с шариком наверху, должностной пояс. Почет, порядок, благоденствие. И никаких тебе парламентов с демократиями и прочих нарушений мировой гармонии.

Сиди лицом к югу, суди по кодексу – и стихи пописывай.

Когда он вынырнул из грез, Пин‑эр уже исчезла.

Тихо звенели колокольчики. За окном палаты белели июльские облака. Странное, хрустальное спокойствие отгораживало Шевалье от тревог и забот, не пускало их к корням души. Мир велик, в нем хватит места для бед и радостей, для Жизни и Смерти…

– Нет, у меня ничего не болит. Спасибо. Нет, не надо. Не хочу. Нет, ничего подписывать не стану. Нет. Нет. Нет…

Мир суетился вокруг, говорил на разные голоса, спрашивал, волновался. Мир даже гневался. Порой это было смешно. Особенно повеселил врач – он долго уговаривал Огюста завещать свое воскресшее тело для блага науки.

– Послужите прогрессу, государь мой! Умоляю вас!

Жрец медицины не возражал бы отправить редкий экземпляр в прозекторскую, не откладывая в долгий ящик. Шевалье нашел в себе силы отшутиться – и забыл про нахала. Как и про инспектора с протоколом о прекращении следствия «ввиду наличия отсутствия трупа, равно как явных признаков ранения». С другими посетителями было сложнее. Волновался Тьер, сердился Николя Леон, хмурился суровый датчанин Торвен.

Баронесса не пришла.

Вначале это не слишком огорчало, но к вечеру накатила тоска. Ее мутные волны подмывали истончавший лед спокойствия. Шевалье честно пытался думать об ином. О Сен‑Симоне, о товарищах из Общества. Об Эваристе Галуа. Многое из того, что еще недавно казалось ему необыкновенно важным, потускнело, уплыло вдаль. Борьба за светлое будущее виделась мышиной возней у подножия чана с булькающей жижей. Зачем суетиться? Грядущее все равно настанет. И – бултых в котел, как обещают граждане кюре в воскресных проповедях. Может, надо как‑то иначе? Хорошо бы расспросить Андерса Эрстеда (этого, не седого премьер‑министра!), чего добивается он…

В минуты сна он видел далеко, у горизонта, золотистое сияние. Неужели там расположен Град Грядущего? Не Париж из серебристого алюминиума, не жуткое болото, а настоящий, чудесный Париж, которого Огюст даже не в силах представить?

Золотая дымка гнала тревогу.

Двое в черных, до земли, плащах неслышно крались вдоль забора. Шляпы на нос, спины сгорблены, из‑под ткани торчат зловещие орудия – шпаги? Кинжалы? Шаг, еще один. Остановились, переглянулись, прислушались…

Продолжили путь.

Торвен едва сдержался, дабы не протереть глаза. Зрение, конечно, пошаливает, но такое ни с чем не спутаешь. Парочка оперных персонажей, заблудившись, вместо «Comédie‑Française» явились к лечебнице Кошен. Сейчас остановятся, выйдут на авансцену, споют дуэтом…

Остановились. Петь не стали, ограничились шепотом. Тот, что повыше, указал на больничные окна. Другой – узкоплечий коротышка – приложил палец к губам, с недоверием помотал головой.

Из темноты соткалась Пин‑эр, вопросительно тронула за плечо. Двое – пустяки. Не пора ли свежевать, гере Бумажный Червь? Зануда в просьбе отказал. Не будем кровожадными. Ну, в плащах, ну, гуляют. Не критично.

Вдруг и в самом деле – споют?

Плащи пошушукались, осмотрелись. Приблизились к стене лечебницы, уставились вверх – туда, где темнели окна палаты с беднягой – везунчиком! – Шевалье. Торвен взялся за рукоять пистолета; поразмыслив, убрал руку. Не понадобится! Узкоплечий казался знакомым. Не то чтобы близким…

Застегнув сюртук, он жестом отослал Пин‑эр обратно во тьму, поудобнее перехватил трость. Шагнул вперед, больше не скрываясь.

– Добрый вечер! Господин Галуа, если не ошибаюсь?

Как и ожидалось, в первый миг руки несостоявшихся теноров нырнули под плащи. Но смертоносные кинжалы не рассекли летнюю ночь. Вместо этого раздалось удивленное:

– Да‑а‑а… А вы… Мсье Торвен?

Юный художник Альфред Галуа не без смущения снял широкополую шляпу – то ли из вежливости, то ли желал выбросить.

– Молодые люди! – сурово начал Зануда. – А известно ли вам, что такие прогулки опасны? Первый же полицейский потащит вас в участок – и будет прав. Кстати, вы можете снять маску.

Реплика предназначалась второму, оставшемуся в шляпе.

– Это не маска, синьор! – с обидой прозвучало в ответ. – Это, между прочим, бинты. Я пострадал во время научного опыта во благо человечества!

Зануда всмотрелся: действительно бинты. Толстым слоем, один нос торчит. Если сложить все вместе, получится итальянец («синьор!»), наверняка студент и, само собой, карбонарий.

– У Асканио колба взорвалась, – подтвердил Галуа‑младший. – Вроде не должна была, мы все проверили… Мсье Торвен, мы понимаем, что выглядим… э‑э… странно…

– Но Огюста надо спасать! – петушиным фальцетом подхватил Асканио. – Mamma mia, если его сегодня же не спасти… Его арестуют, закуют в кандалы, отправят в замок Иф!

Торвен вздохнул. Как говаривал полковник Вали‑Напролом: «Самое страшное, юнкер, если у тебя в роте заведется герой». А тут не один герой – целых два. В шляпах.

И как с этим явлением прикажете бороться?

– До утра не арестуют. А утром вашего друга в больнице уже не будет. В скором времени он и с Парижем распрощается. Парни, предупреждаю: если вы сейчас увидите китаянку в халате – это не призрак, а мадемуазель Пин‑эр. Добрый совет: никаких резких движений! А уж влюбиться – упаси вас Бог…

Прощались у главного входа.

Молодые люди хотели лично убедиться, что возле ворот не дежурит полицейский караул. Удостоверившись, они, однако, решительно заявили, что намерены бороться за правое дело, умирать, сражаться, истекать кровью и гнить за ржавыми решетками. Зануда хотел уточнить последовательность, но не успел. Ночную тишину нарушил перестук копыт. Из мрака соткалась Пин‑эр, ухватила его за рукав; Торвен толкнул в спину итальянца, пострадавшего во благо человечества…

Альфред оказался проворней, отскочив от предателя‑фонаря.

Карета – большая, с резными гербами над дверцами. Не полицейская – люди префекта выбирают транспорт поскромнее. Соскочив с запяток, лакей отворил дверцу, опустил ступеньку‑лесенку. Синьор Асканио хотел присвистнуть, но вовремя зажал рот ладонью. Его приятель рот, напротив, раскрыл.

…В черном платье, в черной шляпке, под густой вуалью. Голова гордо поднята, в маленькой твердой руке – стек. Вышла, не оглянулась, по сторонам не посмотрела – шагнула к больничному крыльцу.

Королева!

– Я ее знаю! – растерянно прошептал Галуа‑младший. – Это!.. Она!..

Уточнять Торвен не стал – успеется.

– Amore, оh, amore! – томно вздохнул итальянец.

– Мсье Дювалье! А это не опасно?

– Ну разумеется, опасно, мадам!

Воздухоплаватель мужественно усмехнулся, подкрутив пышные усы. Жест всегда производил впечатление на экзальтированных дамочек. Со своей ролью Дювалье давно свыкся: хочешь зарабатывать деньги на полетах – подай себя публике на золотом блюде.

Главное – не переусердствовать.

– Но, если соблюдать необходимые меры предосторожности, риск минимален. В первую очередь следует остерегаться открытого огня. Сударь! Да‑да, вы! Я бы попросил вас не курить рядом с шарльером. Оболочка наполнена водородом, а сей газ чрезвычайно взрывоопасен. Вы же не хотите погубить себя, а заодно и десятка три благородных парижан?

Тщедушный зевака в ужасе шарахнулся прочь и, отбежав шагов на двадцать, принялся отчаянно гасить трубку. Трубка сопротивлялась, извергая клубы дыма, подобно работающей паровой машине. «Странное дело, – подумал воздухоплаватель, сам заядлый курильщик. – Стоит, увлекшись беседой, забыть о трубке на пару минут, как она гаснет. А когда нужно ее поскорее затушить – поди, попробуй! Стоит поразмыслить об этом на досуге. Вдруг здесь скрыта некая закономерность?»

Ко всем прочим достоинствам, Анри Дювалье обладал философским складом ума. Что нисколько не мешало ему регулярно ввязываться в истории.

– Спешу сообщить, дамы и господа, что я отдал воздухоплаванью восемь лет жизни. Послужной список – две сотни полетов на всех типах воздушных шаров: шарльерах, монгольфьерах и даже на розьерах. Последние не порекомендую и врагу! Но, как видите, я до сих пор цел и невредим.

– Ах, мсье Дювалье! Вы наш герой! Браво, маэстро!

Пышногрудая мадам в эйфорическом возбуждении сорвала со шляпки цветок гиацинта и бросила его воздухоплавателю. Дювалье с ловкостью жонглера – карьеру он и впрямь начинал в цирке – поймал цветок, вставил в петлицу алого, расшитого золотыми галунами мундира и поклонился.

– Благодарю вас. Но, право, вы переоцениваете мои скромные заслуги.

Ответом ему был томный вздох и взгляд из‑под кокетливо приподнятой вуалетки, столь красноречивый, что Дювалье с предельной отчетливостью представил, как он проведет сегодняшний вечер и большую часть ночи. Что ж, мадам – женщина в соку. А Женевьева с детьми уехала погостить к родственникам в Марсель.

– Простите, мсье! Как вы намерены регулировать высоту подъема? У вашего шарльера имеется соответствующий клапан?

Господин, задавший вопрос, напоминал сверчка во фраке. Седую голову венчал цилиндр из шелка. «Сверчок» щурил левый глаз, укрытый за стеклом поблескивающего на солнце монокля, будто целился в собеседника.

Знатоков Дювалье обожал. Особенно тех, кто желал уличить маэстро в небрежении жизнями пассажиров. Он всегда представлял лицо кого‑то из подобных типов, когда брал уроки французского бокса в студии Мишеля Кассо на улице Бюффо.

– Какой клапан вы имеете в виду, мсье? Верхний или нижний?

Встречный вопрос обычно ставил самозванных умников в тупик. Но сегодня Дювалье попался крепкий орешек.

– Разумеется, верхний! – сварливо заявил сверчок. – Нижняя трубка шарльера не имеет клапана!

– Вы ошибаетесь, мсье. Я внес изменения в конструкцию профессора Шарля. В частности, мною разработан новый состав для пропитки оболочки, а также дополнительный клапан, препятствующий случайному вытеканию водорода из нижней трубки.

Мгновение «сверчок» переваривал полученную информацию. Затем он внезапно просиял, сорвал цилиндр и подбросил его в воздух.

– Мои поздравления, мсье! Я уж и не чаял… Все‑таки Александр Шарль был гением! Понадобилось полвека, чтобы кто‑то сумел усовершенствовать…

За спиной Анри Дювалье, удерживаемый канатами, рвался в небо полосатый шарльер, похожий на гигантский арбуз. Веревочная сетка, оплетающая шар, прицепленная снизу гондола, мешки с балластом, укрепленные по бортам, – все и впрямь оставалось таким же, как сорок девять лет назад. Здесь, на Марсовом поле, 27 августа 1783 года, профессор Жак Александр Сезар Шарль совершил первый запуск наполненного водородом шара, который был назван его именем.

Наверное, тогда народу собралось больше. Но и сейчас толпа образовалась внушительная. Прогулочные полеты над Парижем до сих пор привлекали внимание публики. Смельчакам, желающим взмыть в поднебесье, даже приходилось записываться в очередь.

Шар готовился к отлету. Помощник, забравшись в гондолу, колдовал над впускным клапаном, отсоединяя шланги, ведущие к емкостям с кислотой и железными опилками. Состав в емкостях отличался от обычного, благодаря чему шар наполнялся водородом заметно быстрее. А фильтры, установленные в подводящих трубках, поглотили большую часть паров воды, не дав им сконденсироваться на стенках шара и увеличить вес шарльера.

Скажем честно – все эти полезные новшества, в отличие от дополнительного клапана, были делом рук не маэстро Дювалье, а одного из его сегодняшних пассажиров. Пассажир, датчанин по фамилии Торвен, явился к воздухоплавателю в компании подозрительной личности с физиономией, забинтованной как у мумии в Лувре. Из‑под бинтов торчали рыжие вихры, любопытный нос, да еще блестел один глаз.

Глаз часто‑часто моргал.

Мумия была представлена, как химик Асканио Собреро. Не тратя времени даром, мсье Собреро бесцеремонно прошествовал в лабораторию, где приступил к демонстрации. Вопреки ожиданиям воздухоплавателя, опыт не закончился жутким взрывом. Увидев же фильтры, Дювалье изумился: как он сам до этого не додумался?! Щедрая плата плюс новшества привели его в наилучшее расположение духа. Он чуял, что дело нечисто, и рядовой полет явственно отдает авантюрой, однако отнесся к предчувствиям философски.

В конце концов, что может быть лучше доброй авантюры?

Сейчас пассажиры – мсье Торвен и его молчаливый спутник, отрекомендованный как герр Эрстед, приватный юрист – стояли рядом с гондолой, ожидая. Толпа галдела, погода радовала солнцем; в воздухе – ни ветерка. Все шло наилучшим образом!

Именно это и беспокоило Анри Дювалье.

Чутье его не подвело. В броуновском движении толпы наметилась организованная струя, настойчиво стремясь от периферии к центру. Группа людей прокладывала дорогу, как фрегат северных экспедиций, идущий через ледяное крошево. Осознавая важность миссии, все были преисполнены чувства служебного долга. Возглавлял их краснолицый инспектор – он поминутно вытирал платком взмокший лоб. Следом, будто на привязи, двигались шесть казенных близнецов: темные сюртуки застегнуты наглухо, в руках – дубинки со свинцовыми набалдашниками.

Полицейские агенты.

Замыкала процессию четверка солдат под предводительством бравого капрала. Капрал окинул взглядом диспозицию, узрел маэстро, надменно подкрутил усы – и остался недоволен: по усам Дювалье явно выигрывал.

– Инспектор Люшен, – выпалил краснолицый, не дав себе труда перевести дух. – Первое отделение полицейской префектуры Парижа. Я отменяю полет! Где ваши пассажиры?

Толпу всколыхнул ропот недовольства.

– Вот они, господин инспектор. Но в чем дело? Извольте объясниться!

– Охотно! Мадам и месье! – Люшен театрально обернулся к публике, воздев над головой руки. Инспектор жаждал славы и не упускал случая покрасоваться. – Вы являетесь свидетелями задержания опасных преступников! Полиция располагает…

– Это опять вы?!

Вопль, прозвучав со стороны шарльера, прервал оратора на полуслове.

– Господа! – продолжил буянить пассажир Торвен. Он опирался на трость с таким видом, будто вот‑вот упадет в обморок. – Я знаю этого человека! На днях он отказался составлять протокол, когда я заявил ему о разбойном нападении, имевшем место в Булонском лесу! Он назвал разбой – дуэлью! А теперь вздумал арестовать меня, чтобы дело не получило огласку! Это провокация! Произвол! Я заявляю решительный протест!

Толпа откликнулась ревом: полицию любили все.

– Он покрывает настоящих преступников! Он у них на содержании, господа!

– Да как вы смеете?! – задохнулся Люшен. – Обвинять?! Меня?!! Вы – злоумышленник, мсье Торвен! Вы и ваш сообщник, мсье Эрстед! Вы оба – шпионы! Арестовать их!

Солдаты с капралом двинулись к шарльеру.

– Вы иметь доказательства?

Спутник Торвена задал вопрос очень тихо, но его услышали в задних рядах толпы.

– Иметь! – передразнил его инспектор. – Вы только что пытались тайно покинуть Францию по воздуху, имея при себе секретные военные документы.

– Тайно? При колоссальный стечение народа? Вы есть шутник, инспектор!

Парижане, ценящие острое словцо, засмеялись. Люшен из красного стал багровым. Казалось, его сейчас хватит удар.

– Мы не собирались покидать Францию! – вмешался Дювалье. – Мы планировали совершить прогулочный полет над Парижем. На привязи! Обратите внимание на этот канат. Он должен удерживать шарльер на протяжении всего полета. После чего я намеревался выпустить часть водорода через верхний клапан, а мои помощники за канат притянули бы спускающийся шар к земле.

Солдаты и капрал замедлили шаг. На их затылках отросли уши, длинные и чуткие. Вояки ждали, что скажет инспектор.

– Не морочьте мне голову! Обрезать канат – секундное дело. И – adieu, Франция! Повторяю: у ваших пассажиров – бумаги военного министерства. Государственная тайна!

– Вы говорить ложь, – спутник Торвена поправил на носу золотое пенсне. – Мы не иметь секретный бумаг. Я есть иностранный подданный. Я требовать встречи с мой посол. Это есть беззаконие.

– Конечно, вы иностранец! Андерс Сандэ Эрстед, датский шпион!

– Вы лепетать ахинея. Я есть Генрих фон Эрстет, подданный его величества Фридриха Вильгельма Прусского! Я – компаньон юридический фирма «Эрстед и фон Эрстет». Я представлять фирма в Париж три года! Иметь официальный патент на сей счет! Я не собираться лететь никакой другой страна…

– Это мы еще выясним! – уверенности в голосе инспектора поубавилось. – Что у вас в саквояже?

– Документы мой фирма.

– И вы решили прихватить их на прогулку? Капрал, обыщите его!

Солдаты придвинулись к фон Эрстету, оттеснив Торвена в сторону. Из‑за их спин неслось шипение пруссака:

– Не с‑с‑сметь! Руки проч‑ш‑шь! Я з‑з‑знать з‑з‑законы!

– Давай, законник, – миролюбиво предложил капрал. – Сам покажи, а?

– Вы хотеть видеть? Вот, с‑с‑смотреть!

Лицо фон Эрстета пошло пятнами. Он судорожно дернул защелку, распахнул саквояж и взмахнул им над головой. Из кожаного нутра выпорхнул целый рой бумаг, ударив прямо в лицо капралу. Порыв ветра, явившегося как по заказу, подхватил документы, щедро швырнул их в толпу.

– С‑с‑смотреть! Да!

Один из солдат изловчился, поймал листок и тупо уставился на аккуратные завитушки букв: парень попался неграмотный. Подскочив, Люшен выхватил у дурака бумагу.

– Доверенность, – вслух прочел он, – выдана Джеймсом Ротшильдом, банкиром…

– А тут купчая! – весело крикнули из толпы.

– Письмо от секретаря Королевского научного общества!..

– Закладная! На имя префекта полиции!

– У меня завещание!..

– Письмо министра финансов…

– Господа, прошу вас! Верните бумаги моему пассажиру!..

Инспектор Люшен, сгорбившись, двинулся прочь. Эхо грозных имен банкиров и министров преследовало его по пятам. Агенты следовали за начальником, как цыплята за курицей. Капрал с солдатами задержались – бормоча извинения, они помогали юристу собрать бумаги.

– Мы летим, мсье Дювалье? – поинтересовался Торбен Йене Торвен.

И улыбнулся.

– Так, значит, груза нет? – спросил старший таможенник.

– Пустой иду, синьор, – в который раз повторил капитан. Он говорил по‑французски с сильным акцентом, втрое быстрее таможенника, и жестикулировал так, будто отгонял рой комаров. – Да вы же весь трюм обыскали! Улитке не спрятаться…

– Мало ли? Закон есть закон. А за уклонение…

– Я – честный моряк, синьор! Контрабандой не промышляю!

– Все вы честные…

– Мамой клянусь…

– Клятву к делу не пришьешь, – намекнул таможенник.

И выразительно прищелкнул пальцами, словно подзывая извозчика.

Джузеппе Гарибальди, капитан готовящейся к отплытию шхуны «Клоринда», знал много языков. А смысл таких, воистину международных жестов был для него понятней родного итальянского. Даже не подумав вздохнуть или вслух посетовать на жадность властей, он полез в кошелек.

Второй таможенник ухмыльнулся, обнажив желтые, кривые зубы, и изо всех сил хлопнул по мачте – как гвоздь забил. Таким образом он выразил свое удовлетворение происходящим.

– Пассажиры? – осведомился старший, получив мзду.

Чувствовалось, что вопрос он задает для порядка.

– Виконт д'Алюмен, – не стал отпираться капитан Гарибальди. – С друзьями. Один – польский князь, другой – парижанин, с улицы Сен‑Жермен. Желают совершить речную прогулку. В судовом журнале все записано, синьор…

– Ладно, счастливой дороги.

Связываться с дворянами таможня не пожелала.

Спустя полтора часа «Клоринда» двинулась вниз по Сене. Погода стояла замечательная, ветер удался попутный, и с палубы можно было видеть, как вдали, со стороны Марсова поля, в небо поднимается воздушный шар, похожий на мыльный пузырь.

– Я всегда верил в Торвена, – сказал Андерс Эрстед, любуясь шаром.

– И были правы, виконт, – согласился князь Волмонтович. – Пан Торвен подобрал для нас чудесную шхуну с пройдохой‑капитаном. Я одобряю его выбор. Выйдем в Ла‑Манш, оттуда две недели до Кадиса, еще неделя – до Гибралтара… Четыре‑пять дней сверх того, и мы в Ницце.

Плыть в Северную Италию – это была идея Эрстеда. В Ницце полковника ждал Сальваторе даль Негро, изобретатель электродвижущей машины. Он заверял в письме, что никуда не уедет до начала осени. Туда же, под видом поездки на модный курорт, обещал явиться и Мориц Якоби, третий год бьющийся над «магнитным аппаратом». Примирив соперников, Эрстед рассчитывал уговорить их на активное сотрудничество, тем самым ускорив создание полноценного электродвигателя.

Как секретарь Общества по распространению естествознания, созданного его старшим братом восемь лет назад, он просто обязан был сделать это.

Вспомнив, что покойный Галуа завещал показать его бумаги Гауссу или Якоби, Шевалье с радостью составил полковнику компанию. Бедняга‑математик имел в виду не Морица Якоби, а его младшего брата Карла, автора «Новых оснований эллиптических функций», но лучшего способа доставить бумаги адресату не предвиделось.

Что же до капитана Гарибальди, то он родился в Ницце.

– Не сглазьте, князь. Не надо испытывать фортуну.

– Я не глазлив, виконт. Виконт д'Алюмен! – хороший я вам придумал псевдоним?

– Неплохой. А вы что скажете, мсье Шевалье?

Огюст промолчал.

Date: 2015-09-03; view: 227; Нарушение авторских прав