Н. Лебедев Александринский театр. «Пигмалион» Бернарда Шоу[ccciii] «Речь», 1915, 1 октября

Можно ли уличную продавщицу цветов сделать в шесть недель герцогиней? — криво усмехаясь, сам не веря своему вопросу, спрашивает автор. Нет, говорите вы. — Да, решительно заявляет г. Шоу и в доказательство сыплет талантливыми парадоксами, походя дает несколько щелчков «современному обществу», едко издевается над слушающими его болтовню зрителями, — но в конце концов оставляет вас удивленным, сбитым с позиции, хотя и отнюдь не убежденным в правоте хитроумного спутника. Убеждает нас в этом г‑жа Рощина-Инсарова, однако совсем иными средствами, чем того хотел автор. Аристократизм духа грязной цветочницы делает ее «герцогиней», а не изящество манер, не превосходный стиль разговора, не прекрасные туалеты, как то представлялось автору.

«Дитя улицы» первых двух актов комедии обрисовано актрисой широкой, смелой кистью: здесь много было даже излишне крикливого и резкого, — особенно в смехе, но многое было глубоко психологично и трепетно: грязное, забитое существо невольно останавливало внимание своей значительностью, чистотой своей натуры, необычайное изящество и нежность внешнего облика «цветочницы» после ее превращения вызывает в зрителе некоторое недоумение — уж очень резок контраст этого облика с тем, что мы видели в начале комедии, но двумя-тремя штрихами исполнения актриса заставляет нас поверить в возможность такого резкого перехода, основанного на том, что в душе цветочницы всегда таились зерна настоящего духовного аристократизма. Незабываемым является тот момент в роли Рощиной-Инсаровой, когда героиня пьесы, усталая, тоскующая в своей любви, молча смотрит на любимого человека, — когда она бросает две‑три фразы, сами по себе как будто незначительные, но заключающие в себе целую гамму переживаний.

{314} Г. Горин-Горяинов играет профессора, в общем, легко и убедительно. Но артист допускает в его обрисовке много лишнего: мелькание однообразных жестов, частая перемена поз, «нажим» в тех местах, где публика должна смеяться, — все эти приемы отнюдь не содействуют художественности впечатления. Рисунок получается у Горина-Горяинова достаточно яркий, но неряшливый и какой-то растрепанный. Роль Дулитла совершенно не удалась г. К. Яковлеву: приседания после каждой фразы, полная беспомощность в монологе, общая «серость» этого актера наводили скуку.

В постановке пьесы не было ничего типичного для г. Мейерхольда: так мог поставить ее каждый достаточно чуткий и культурный человек. Желание передать игрой актеров «настроение дождя» в 1‑м акте не удалось. Появление одних и тех же лиц, изображающих «уличное оживление», также нельзя признать удачным режиссерским приемом. Во всем спектакле замечалось отсутствие четкости, много было бесполезных и совершенно необоснованных переходов действующих лиц по сцене, много лишних движений, неясно обрисованных фигур. Иногда казалось, что актеры играют «сами по себе», и режиссер только издали смотрит на них. Но много было и удачного, очень приятна, например, общая мягкость тона и выразительность паузы в последнем акте. Здесь замечалось даже некоторое углубление авторского замысла чисто режиссерскими приемами.

Вл. С. <В. Н. Соловьев>
Петроградские театры
«Аполлон», 1916, № 1 [ccciv]

Date: 2015-09-03; view: 679; Нарушение авторских прав