Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Черный шут
Мой черный шут, бескрылый и безрогий, С унылой миной, с испитым лицом – Зачем ты ходишь по моей дороге, Звеня своим щербатым бубенцом?
Под этот звон я до смерти боюсь, Что рассмеюсь, однажды рассмеюсь…
13:01 …я, Алик Бабушка, гарантирую…
– …всякому, полагающему себя праведником… В переулок въехала агитационная машина. Из динамиков несся мощный, уверенный баритон. Брызнул в подворотню черный кот, голуби стаей взлетели на карнизы. Машина ехала медленно, с пониманием момента. – …либо знающему местонахождение и личные данные праведников… – Ездют и ездют, – сказала баба Рая. – Как ты ушел, так и начали. Федосьевна звонила, у них на Салтовке вообще ни свет ни заря… Детей побудили, ироды. – Торопятся, – согласился я. – Время давит. – Время у них… А у нас не время? – …предлагается без промедления явиться… – настаивала агитка. – В галерею, – язвительно буркнула баба Рая. – В художественную галерею «Трамонтана», – согласилась агитка. – По адресу: улица Сумская… – С ума сошли, – сказал я. Баба Рая кивнула. – …вход бесплатный. Охрана предупреждена, вас проводят… Я чувствовал себя предателем. Смотрел на бабу Раю и понимал: я уеду, а она останется. Сгорит в огне, пока я буду удаляться от пылающего Содома километр за километром. Быстрая тачка, бензина полный бак… Совесть? Нет, совесть не вцепится в беглеца дикой кошкой. Не кинет в петлю. Это сейчас она, когтистая зараза, шалит напоследок. Уеду и не вспомню; вернее, вспомню и ничего не почувствую. «Обнуление души до равнодушия, – разъяснил ангел. – Это и значит: не оглядываться…» От жары голова шла кругом. – …за каждую кандидатуру праведника, чья праведность будет подтверждена достоверно, уведомителю выплатят десять тысяч долларов США наличными. Каждому праведнику, чья праведность будет подтверждена достоверно, выплатят один миллион долларов США. Повторяю: за каждую кандидатуру… – Мильон, – вздохнула баба Рая. – Это ж надо! – По нынешним временам… – начал я. – По любым! – отрезала баба Рая. – Мильон! Бывшей я позвонил двадцать минут назад. Не мог держать в себе, руки сами тянулись к трубке. Набрал ее номер, шагая дворами от метро домой – и сразу отключился. Казалось, за мной следят. За везунчиком, избранником ангелов. Семнадцатым? – нет, это ангелы пошутили. Не знаю, есть ли у них чувство юмора, но вряд ли оно мне нравится. Сердце подкатывало к горлу, под одеждой зудело. Следят, не дадут уйти, сбежать; бросят связанным в подвал, чтоб со всеми, за компанию. Найдя тихий, безлюдный закуток, озираясь, словно вор, я все‑таки дозвонился до бывшей. На мое счастье, она все поняла быстро. Не стала благодарить, удивляться тоже не стала. Как будто знала, когда просила: у меня получится. Спросила: «Мама?» Я промолчал. Бывшая всхлипнула: смешно, по‑детски. Будь на связи, велела она. Я все сделаю, я договорюсь, ты только никуда не пропадай… Я сообразил, что телефон могут прослушивать, и покрылся холодным потом. Вот, сейчас – возьмут, заломят руки за спину… К подъезду я подходил законченным параноиком. – …выплачены наличными… Агитка поравнялась с нами. – …или перечислением на указанный банковский счет… Солнце кипело в стеклах. – …выплату гарантирует Александр Змиевской, известный меценат… В динамиках захрипело, булькнуло. Голос изменился. Вместо баритона зазвучал тенор – хриплый, сорванный. – Миллион за праведника! – каждое слово било наотмашь. Вколачивалось гвоздем в мозги. Брало за грудки, прижимало к стене, дышало в лицо табачным перегаром: – Слышали? Я, Алик Бабушка, гарантирую! Вы меня знаете. Кто хочет жить? Жду в «Трамонтане», круглосуточно… И снова баритон: – …всякому, знающему местонахождение… Агитка свернула на Пушкинскую. – И то, – вздохнула баба Рая. – Может, хоть за мильон отыщут. За мильон наши бездельники всю жопу порвут! Господа Бога найдут и Бабушке предоставят. Вот ты, к примеру… Она критически осмотрела меня. – Не куришь. Это хорошо. Пьешь, опять же, мало. По праздникам. Ну, во блуде со своей Ленкой живешь. Так кто нынче венчаный? Невелик грех… В глазах бабы Раи зажглись огоньки. – Вежливый, не то что Юрка. Тот меня посылает – уши вянут! Культурный, с образованием. Крещеный? – Не знаю, – ответил я. – Как это – не знаю? – Не знаю, и все. Родители не сказали. Петр Игоревич, сослуживец отца, по пьяной лавочке, шутил, что он – мой крестный. – Значит, крещеный, – с уверенностью сказала баба Рая. – Это хорошо. А в церкву сейчас мало кто ходит… Хотя Федосьевна врала: всех можно. Жидов, китайцев, черных… Детишек любишь? Любишь, я в курсе. Помнишь, я на тебя Нюрку оставляла? – Да ну, когда это было! – Когда бы ни было. Машины у тебя нет. Дача есть? – Откуда? – Ага, дачи тоже нет. Квартирка плохонькая, без ремонта. Одеваешься, как шмаровозник. Не депутат. Смотри, как удачно складывается… Я уже знал, что она скажет. И не ошибся. – Давай сходим к бандиту, – попросила баба Рая. – Мало ли… – Иди ты к черту, баба Рая. Дура ты набитая. – Ну, дура. А вдруг? Нюрке бы кампутер купили…
12:12 …рисуй сразу на небе…
В парке было полно народа. Полдень рабочего дня, а людей – как в воскресенье. Как на праздники. Многолюдно и тихо. Парадокс. Степенно прогуливались по аллеям парочки всех возрастов: от тинэйджеров до глубоких стариков. Временами они останавливались, взявшись за руки – и надолго замирали, лишь слегка поворачивали головы. Словно старались запомнить, запечатлеть на фотографических пластинах памяти пронзительную голубизну неба, зелень и ржавчину каштанов, аллеи в леопардовых пятнах солнца, просеянного сквозь листву, горчинку подступающей осени. Очнувшись, шли дальше. Под ногами шуршали опавшие листья. Люди были везде – на скамейках, за столиками открытых кафе; ждали родители у аттракционов, на которых крутились и раскачивались их растерянно улыбающиеся чада. Из старого тира неслись хлопки «воздушек» – тихие, будто сквозь вату. Обитатели скамеек по большей части молчали. Ели мороженое, отхлебывали пиво и лимонад. Патруль – как обычно, из трех милиционеров – старательно делал вид, что пива в упор не видит. Чего уж там… Если кто‑то разговаривал, то вполголоса. Казалось, над парком нависла туча – клубящийся свинец, готовый от громкого звука разразиться ливнем и безжалостной молнией. В кого ударит? Свету Славникову этот вопрос нисколько не волновал. Свете в мае исполнилось шесть лет, и небо над ней было замечательное. Цвета васильков – васильки Света видела в деревне, куда приезжала к бабушке. И даже нарвала их целый большой букет! А еще небо было цвета маминых глаз. Небу очень пошло бы пушистое белое облачко. Не беда, что облачка нет. Это мы сейчас поправим! У Светы была полная коробка новеньких цветных мелков. У Светы было сколько хочешь асфальта на центральной аллее. По аллее, правда, ходили дяди и тети, но они были понятливые и аккуратно огибали Светино творение. Некоторые останавливались посмотреть. Свете было не жалко: пусть смотрят. Сначала она даже немножко погордилась, но вскоре забыла и о тех дядях‑тетях, что проходили мимо, и о тех, что стояли и смотрели. Света Славникова рисовала. Небо на асфальте выходило совсем как настоящее. Правда, голубой мелок срисовался весь, но это ничего. Зато красиво получилось! Теперь – облачко. Белого мелка осталось много, облачков можно было нарисовать хоть десять! Но Света решила, что одного хватит. Иначе они солнышко закроют. Солнышко Света уже нарисовала: желтое‑желтое, с веселыми лучиками. Как иголки у ёжика. Ёжика она потом нарисует. Сначала – дома. И деревья, как в парке. И людей, которые радуются. Она нарисовала маму. И себя. И бабушку из деревни. А потом стала рисовать остальных людей. Всех‑всех. Ёжик хотел, чтобы его тоже нарисовали, но Света попросила его немножко подождать. Она его обязательно нарисует! Только закончит вот этого дядю… и вот эту тётю… И, конечно, бабушку! Не ту, что из деревни, а ту, которая… – Что ты рисуешь? – спросили рядом. Так, будто продолжали разговор. Девочка обернулась. Рядом с ней присел на корточки лысый дяденька в шортах и рубашке в клеточку. Ну, на самом деле не совсем лысый. По бокам головы, над ушами, у него смешно топорщились остатки волос. Как рожки. И уши у дяди были смешные. Оттопыренные. Это, наверное, из‑за очков: они своими дужками дяде уши оттопыривали. – Здравствуйте, – сказала девочка. – Меня зовут Света. Мама учила сперва здороваться, а потом говорить, как зовут. – Здравствуй, Света, – сказал Яков Семенович Черкасский. – А меня зовут дядя Яша. Так что рисуем? – Наш город. Вот дома, вот делевья… Вообще‑то Света уже научилась выговаривать букву «р». Но иногда забывала, и у нее получалось «л» – как раньше, когда она была маленькой. – А это кто? Дядя Яша хотел показать пальцем, но, наверное, вспомнил, что пальцем показывать неприлично. Он достал из кармана клетчатой рубашки блестящую шариковую ручку и показал ей, как воспитательница в детском саду – указкой. Только указка у воспитательницы длиннее. И Марья Николаевна – она совсем не смешная. Иногда даже очень сердитая. А дядя Яша – смешной. – Это я. Это моя мама. – А это кто? – Это бабушка. Она в делевне живет… – А остальные кто? – Люди. Все‑все‑все! Мы летим на небо! У всех‑всех людей были крылья. Люди летели на небо. Люди улыбались. Некоторые держались за руки. Как Света с мамой. – Там нас бабушка ждет. Длугая. Не та, что в делевне. Вот она, – и Света показала дяде Яше белым мелком, где она нарисовала бабушку. Потому что пальцем показывать неприлично. Из‑за облака выглядывала старушка в круглых очках, платочке и в платье с ромашками. Старушка тоже улыбалась и махала рукой. – Все летим на небо? – хмыкнули сверху. Света и не заметила, как вокруг нее собралась целая компания. – Все, – ответила девочка. – Так мама сказала. – Ага, на небо… – раздраженно бросил спортивный обозреватель Полищук. – С фитилем в заднице! Дура твоя мама… Девочка подняла взгляд на Полищука: – А мама говорит, что ругаться нехорошо. Дядя Яша встал и выпрямился. Он оказался на целую голову выше Полищука и много шире в плечах. Руки‑ноги у дяди Яши были волосатые и загорелые, потому что дядя Яша недавно вернулся из Египта, а у Полищука – бледные и безволосые, потому что он обозревал футбол в Интернете. Дядя Яша приобнял Полищука за плечи, как лучшего друга, развернул к девочке боком – и чувствительно ткнул кулаком под ребра. Рядом уже образовались братья Бондари, по две ходки на брата, и выражение их широких конопатых лиц – одно на двоих – сулило Полищуку все казни египетские. – Дядя сказал, не подумав, – улыбнулся девочке Яков Семенович Черкасский, зубной техник. – Дядя сейчас извинится. – Извини, девочка, – когда надо, спортивный обозреватель Полищук соображал очень быстро. – Я оговорился. Это я дурак. А твоя мама умница. Она права, ругаться нехорошо. Где твоя мама, девочка? – Она за моложеным пошла. Себе и мне. – Пломбир? «Каштан»? – Эскимо. Мама сейчас велнётся… – Что ж у тебя птиц в небе нет? – отпустив Полищука, который мысленно уже заменил себе нижнюю челюсть на металлокерамику, дядя Яша вновь присел на корточки рядом со Светой. – Я про птичек забыла… – Дай‑ка мелок, я дорисую. Какое ж небо без птиц? Света заглянула в коробку, поколебавшись, выбрала мелок густо‑фиолетового цвета – и протянула его дяде Яше. – А давай, я тебя тоже нарисую? – предложила она. – Давай, – кивнул дядя Яша. Он охрип, как от большой порции мороженого. – Как рисовать будешь? На небе? Или покамест на земле? Света не знала, что значит «покамест». «Пока мест нет», наверное? Так на небе места всем хватит. Вон оно какое большое! – А как ты хочешь? – девочка подмигнула дяде Яше. Яков Семенович подумал и решился: – Рисуй сразу на небе. И, поудобней перехватив мелок, взялся помогать Свете: выводить в небе, которого хватит на всех, красивых фиолетовых птиц.
13:17 …последний патрон…
Знойное марево плыло над дорогой. Дубы и клены, растущие по обочинам, казались призраками. Очертания деревьев текли, расплывались, пожухлые кроны отделялись от мерцающих стволов и растворялись в пекле сентября. Сгореть, осыпаться пеплом… Остовы машин в кювете выглядели естественными элементами пейзажа. Тишина расползлась по округе, пробуя мир на вкус. Тишина готовилась стать Безмолвием. Ей мешал стрекот бесчисленных кузнечиков в траве – желтой, выгоревшей. Ветер гонял по шоссе смерчики пыли, словно передвигал фигуры в шахматах. Игра быстро заканчивалась: ветер уносился прочь, и смерчики бессильно опадали на асфальт. Далекий звук. Высверк стекла на холме, с которого ниспадает серая лента шоссе. Движение. Было что‑то неправильное, противоестественное в этом движении, нарушившем мертвый покой окраины. Минуту назад мнилось: все закончилось. Город опустел, остались жара, пыль и бессмертные кузнечики. Теперь приходилось заново привыкать к мысли: ожидание длится, все еще только предстоит. Эта мысль вызывала раздражение. Ангел в костюме стоял у поста ГАИ. Там же, где и вчера, когда автомобили бились о невидимую преграду. Он тоже превратился в часть пейзажа. По шоссе текла глянцевая капля чернил. Отблескивала на солнце, превращаясь в лаковый «Бентли». Урчание двигателя и мягкий шелест шин нарастали. Скривившись, как от оскомины, тишина убралась прочь. Она не сомневалась, что вернется, и уже окончательно. Урчание сделалось басовитее – «Бентли» одолевал последний подъем перед «финишной прямой». Какой‑то упрямец решил попытать счастья: вдруг барьер исчез? Или пропустит именно его? Сто метров. Семьдесят. Пятьдесят. Стал виден номерной знак с желто‑голубым флажком и внушительным рядом нулей. «Бентли» сбавил ход. Остановился – без визга тормозов и скрипа покрышек. Замер напротив ангела в костюме. Из машины долго никто не выходил. Тишина вознамерилась было вернуться, но щелкнул замок. Онищенко Федор Степанович, генерал‑майор милиции в отставке, выбрался наружу. Он был облачен в парадный мундир: темно‑синее сукно, серебро погон, бордовые лампасы, орденские планки. Сверкали ботинки, начищенные до зеркального блеска. Мундир был Онищенко тесноват. Властным жестом приказав водителю оставаться в машине, генерал без спешки направился к ангелу. Так офицеры идут в последнюю атаку – в полный рост, строевым шагом, с гордо поднятой головой. В двадцати шагах от ангела генерал остановился. Не спеша расстегнул длинную кобуру и достал именной пистолет Стечкина с гравировкой. Встал в пол‑оборота, чуть выставив вперед правую ногу и развернув левую. Поднял пистолет. Старая стойка для стрельбы – сейчас учат по‑другому. Рука с тяжелым – больше килограмма – «Стечкиным» не дрожала. Сухо щелкнул предохранитель. Ангел не шевелился. Генерал хищно прищурился, выцеливая голову. На миг задержал дыхание – и плавно нажал на спуск. Выстрел. Второй, третий… Кузнечики примолкли в испуге. Ангел не шевелился. Так и стоял ростовой мишенью, глядя в черную дырку ствола, извергавшего огонь и свинец. Выстрел. Седьмой, восьмой… Голова‑грудь‑живот‑голова. Казалось, генерал все время промахивается. Но Федор Степанович не промахивался, и знал это. Выстрел. Семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый… Неслышно – после грохота выстрелов – звенит гильза, катящаяся по асфальту. Остановилась. А кажется, все еще звенит. Это в ушах. Сейчас пройдет. Ангел ждал. Он был цел, и костюм его не пострадал. Словно Онищенко палил холостыми… Генерал опустил пистолет. Кивнул ангелу: я так и предполагал. Резко вскинул руку к виску, будто честь отдал. Выстрел. Двадцатый, последний. Висок брызнул красным. Фуражка слетела с головы Федора Степановича и укатилась в кювет. Генерал рухнул навзничь. Крепкий бритый затылок глухо ударился об асфальт. Федору Степановичу было уже все равно. Он лежал и строго, как на младшего по званию, глядел в небо стеклянным взглядом. Именной пистолет генерал не выронил. Из отверстия в виске сочилась багровая струйка, липкой лужицей растекаясь вокруг головы Онищенко. Щелчок двери. Из кабины выбрался водитель Устинчук – в штатском, в черной рубашке, застегнутой наглухо, в черных брюках, отутюженных до бритвенных «стрелок». Он все знал заранее и оделся, как на похороны. Пошарив в кармане рубашки, Устинчук достал пачку «Camel essential». Хотелось перекурить, прежде чем грузить Онищенко в машину. Очень хотелось. Иначе Устинчук боялся, что прыгнет за руль, оставив генерала валяться на трассе, и даст по газам. В этот момент ангел шагнул к мертвецу. Устинчук застыл с прилипшей к губе сигаретой. Правую руку он сунул в карман брюк в поисках зажигалки. Там рука и осталась. Впору было поверить, что Устинчук, в детстве – салтовский шпаненок, полез за ножом. – Встань, – велел ангел. Мертвец послушно встал. Он не воскрес: взгляд Онищенко по‑прежнему был стеклянным. Чернела аккуратная дырка в виске, разве что кровь перестала течь. – Зачем? – спросил ангел. Генерал молчал. – Зачем? Самоубийство – смертный грех. Ангел не спрашивал, зачем генерал стрелял в него. Он спрашивал, зачем генерал выстрелил в себя. – Я не справился. Голос мертвеца был ровным, как взлетная полоса. Безучастным, как дорожный указатель. Этим он напоминал голос ангела. – Гордыня, – понимающе кивнул ангел. – Бессилие, – возразил генерал. С неимоверным трудом он продавил сквозь мертвые связки намек на интонацию. – Я всегда мог что‑то сделать. Всю жизнь. Делал или нет, но мог. А сейчас – нет. Некоторое время ангел размышлял. Водитель Устинчук извлек из кармана руку с зажигалкой. Не в силах отвести взгляд от ангела и мертвеца, он чиркал колесиком. Пальцы мелко дрожали. Когда огонек загорелся, Устинчук обжегся. Прикурил с третьей попытки, затянулся глубоко, до одури – как в последний раз. – Ты воевал, – сказал ангел. Он не спрашивал. – Да, – согласился генерал. – Убивал. – Да. – Привык отдавать приказы. Выполнять приказы. – Да. Ангел задумался. Мертвец стоял перед ним с разряженным пистолетом в руке. – Семья? Наконец‑то прозвучал вопрос. – Жена. Сын. – Взрослый? – Да. Двое внуков. Внучка замужем. Ребенка ждет. – Они здесь? – Жена – здесь. Остальные – нет. – Ты рад этому? – Я рад, – лицо мертвеца исказила гримаса. – Но я все равно не справился. Устинчук докурил сигарету до фильтра. Он сжимал в пальцах желтый упругий цилиндрик с черным ободком по краю. Ему казалось, что это граната. Что на его окоп едет танк. – Я не могу дать тебе второй шанс, – сказал ангел. – Не надо. – Это не мне решать. – Слава богу, – ответил генерал, убежденный атеист. – Слава богу, что не тебе. – Иди и покойся с миром. До Суда. Генерал кивнул и деревянной походкой направился к машине. Открыл заднюю дверцу. Сел на сиденье. Протянул руку, желая закрыть дверь – и обмяк. Рука упала на колени. Под взглядом ангела дверца закрылась сама. Щелкнул замок. – Отвези его домой, – велел ангел водителю.
|