Шлюхи из города Амстердама (Часть 12)

Я ничего не мог сделать

Я не мог ничего сделать.

Ни кричать, ни умолять, ничего.

А парни в машине его не видели.

Я ничего не мог сделать.

Все это случилось буквально в нескольких футах от меня. Машина на полной скорости сбила Франко. Его перебросило через крышу, и он упал на асфальт. Он лежит неподвижно, из носа течет струйка крови.

Я уже рядом, причем я понятия не имею, какого хуя я тут вообще делаю. Я опускаюсь рядом с ним на колени, поддерживаю его голову, смотрю ему в глаза, полыхающие огнем и бессмысленно бегающие туда‑сюда. Глаза, напоенные недоумением и злобой. Я не хочу, чтобы все было вот так. Действительно не хочу. Я хочу, чтобы он пинал меня, бил смертным боем…

– Франко, брат, мне так жаль… это неправильно… прости, брат…

Я плачу. Я держу голову Бегби в руках и плачу. Я вспоминаю старые времена, старые добрые времена, и смотрю ему в глаза, и злость уходит из них, как будто отдернули темную занавеску, чтобы впустить ясный свет, а его тонкие губы складываются в слабое подобие улыбки.

Он, блядь, улыбается мне. Потом он пытается заговорить:

– Ты мне всегда нравился. – Или это я просто ослышался, может быть, это просто оговорка. Потом он начинает кашлять, и изо рта у него брызжет кровь.

Я пытаюсь что‑то сказать, но вдруг понимаю, что над нами кто‑то стоит. Поднимаю голову и вижу лицо, которое кажется одновременно знакомым и незнакомым. До меня постепенно доходит, что это Нелли Хантер, только он свел с морды татуировки, и только я собираюсь сказать ему, типа, привет, как он со всей дури бьет меня в челюсть.

Меня аж подбрасывает. Бля, вот это удар. Когда я нетвердо встаю на ноги, я вижу, как он вливается обратно в толпу, а толпа собралась немаленькая – люди любят, когда что‑нибудь происходит. Мне на плечо ложится рука, и я резко оборачиваюсь, опасаясь, что сейчас дружки Франко будут делать из меня котлету, но это всего лишь медбрат из «скорой». Они кладут Франко на носилки и переносят его в машину. Я иду следом за ними, но рядом стоит полицейский, и он что‑то мне говорит, только я не понимаю что. Другой полицейский кивает на врачей, потом – первому копу. Тот освобождает мне дорогу, и вот я. уже внутри «скорой», а они закрывают дверцу и отъезжают. Я склоняюсь над Франко и говорю ему, ты, мол, держись.

– Все в порядке, Френк, я здесь, приятель, – бормочу я, – я здесь. С тобой.

Я скребу челюсть, которая жутко болит после удара Нелли. Добро пожаловать в Лейт. Добро пожаловать домой, именно так. Но где теперь мой дом? Лейт… нет. Амстердам… нет. Если дом там, где сердце, тогда сейчас мой дом – это Диана. Мне нужно в аэропорт.

Я сжимаю руку Франко, но он сейчас без сознания, и врачи надели ему на лицо кислородную маску.

– Вы с ним разговаривайте, не молчите, – говорит мне один из них.

Все это, блядь, не очень‑то хорошо. На самом деле все просто хуево. И вот что странно: многие годы я думал, как было бы здорово, если бы с Франко случилось вот что‑то подобное, я представлял себе, как это будет, но теперь, когда это произошло, я бы отдал что угодно, лишь бы этого не было. Этим ребятам из «скорой» не надо меня уговаривать, потому что я все равно не смог бы заткнуться, даже если бы и хотел.

– Ага… я хотел с тобой встретиться, Френк, поговорить, разобраться. Я действительно очень жалею о том, что случилось тогда в Лондоне, но, Френк, я тогда просто не мог ни о чем думать, мне надо было спасаться, уносить ноги. Я был в Амстердаме, но сейчас я вернулся, на время, Френк. Встретил хорошую девушку… тебе бы она понравилась. Я много думаю о приколах, которые мы вместе творили, о футболе, и как твоя мама всегда хорошо ко мне относилась, когда я к вам приходил, мне всегда были рады. Я часто вообще вспоминаю то время. Помнишь, как мы ходили в «Стэйт» на Джанкшн‑стрит утром по субботам, смотрели мультики, или в тот еще старенький кинотеатр в начале Бульвара, как он назывался‑то… а, «Салон»! Если у нас были деньги, то после полудня мы шли на Истер‑роуд, помнишь, тебе всегда удавалось договориться, чтобы нас кто‑то подбросил… А потом нас поймали, когда мы писали свои имена и рисовали эмблему Y.L.T. на задней стене Лейтской начальной школы, и нам было всего одиннадцать, и мы едва не расплакались, так что полицейские просто нас отпустили! Помнишь? Мы с тобой, Урод, Томми и Крейг Кинкейд. А помнишь, как мы все вместе трахали Карен Макки? А как насчет того случая, в Матеруэлле, когда ты отделал какого‑то здоровенного мудака, а поймали за это меня?

И вот что еще странно: когда я все это говорю, вспоминаю и заново переживаю моменты из прошлого, какая‑то часть моего сознания думает о каких‑то совершенно посторонних вещах. Я думаю, что Псих – прирожденный эксплуататор, на инстинктивном уровне, порождение своего времени. Но эффективность его эксплуататорской деятельности уменьшается из‑за того, что он слишком уж вовлечен в процесс; в интригу и в социальную сторону всего того, что он делает. Он думает, это существенно, что это действительно что‑то значит. Он только об этом и думает. И он никогда не остановится, чтобы просто сесть и спокойно вспомнить, как делаются самые элементарные вещи.

Например, как взять общие деньги и с ними сбежать.

Вряд ли он сильно обрадуется, когда узнает, что деньги ушли, и я – вместе с ними. У него явно проявится комплекс неполноценности, из‑за того, что его кинули уже дважды, такого всего из себя умного и проницательного мужика, может быть, с ним приключится даже что‑то похожее на нервный срыв. Может, в конце концов я обыграю их обоих: и Психа, и бедного Франко. Франко… если не обращать внимания на кислородную маску, он выглядит совсем как обычно. Потом от него слышится звон, это звонит его мобильник. Я смотрю на мед‑брата, и тот мне кивает. Я лезу к Франко в карман, достаю мобилу и принимаю звонок. Мне в ухо бьет крик:

– ФРЕНК! Голос Психа.

– ТЫ ДОСТАЛ РЕНТОНА? ОТВЕЧАЙ, ФРЕНК! ЭТО Я, САЙМОН! Я! Я! Я!

Я отключаюсь и вообще выключаю телефон.

– По‑моему, это была его девушка, – говорю я медбрату, и мой собственный голос звучит словно издалека. – Я ей потом позвоню.

Мы приезжаем в больницу, и я весь в каком‑то ватном тумане, а тощий нервный молодой врач говорит мне, что Франко все еще без сознания, что я в общем‑то понял и так, и что его забирают в реанимацию.

– Мы попытаемся стабилизировать его состояние. Мы проведем обследование, чтобы понять, какие там у него повреждения, – говорит он, причем так нерешительно, как будто он знает, кого им сейчас привезли.

Я больше уже ничего не могу сделать, но я все равно поднимаюсь наверх, в палату интенсивной терапии, где натыкаюсь на медсестру, которая ставит Френку капельницу. Я киваю ей, и она отвечает мне сдержанной профессиональной улыбкой. Сейчас я хочу быть с Дианой в аэропорту, да где угодно, лишь бы не здесь, когда Нелли или кто‑то еще из приятелей Френка могут вломиться сюда в любую минуту.

– Прости, Френк, – говорю я, направляясь на выход. В дверях я медлю, оборачиваюсь к нему и добавляю: – Ты держись, друг.

Изумляя сестру на посту, я прохожу коридор быстрым шагом, спускаюсь по мраморной лестнице, едва не поскальзываясь на ступеньках, выхожу на улицу и бросаюсь к стоянке такси. Мы достаточно быстро добираемся до аэропорта, потому что движение не плотное, но я все равно опоздал. Причем опоздал очень сильно.

Мы останавливаемся у зала вылетов, и я вижу Диану, которая машет мне, и я бегу к ней. Она вся злая и раздраженная, и ее можно понять, но, когда я подхожу ближе, и она видит, в каком я состоянии, ее раздражение сразу проходит.

– Господи… что случилось? А то я уже думала, что ты решил меня здесь оставить. Покинул ради какой‑нибудь длинноногой блондинки…

Я почти что смеюсь.

– Вот уж этого можешь не опасаться, – говорю я, обнимаю ее и вдыхаю ее запах. Одновременно я пытаюсь взять себя в руки, потому что мне нужно попасть на этот самолет, мне это жизненно необходимо.

Мы спешим на регистрацию, но они даже не регистрируют наши билеты. Мы опоздали на лондонский рейс и соответственно на пересадку. Опоздали буквально на пару минут, но все равно опоздали. К счастью, у нас билеты с открытой датой, так что мы бронируем места на самый ближайший рейс в Сан‑Франциско через Лондон – завтра, около полудня. Мы оба согласны, что в город мы не вернемся – глаза бы наши его не видели, – и мы вписываемся в отель рядом с аэропортом, и там я ей подробно рассказываю, что случилось.

Мы с Дианой сидим на постели с красно‑зеленым клетчатым покрывалом, я держу ее за руку, и меня все еще трясет.

– Это безумие, но он бы меня убил, наверняка… меня как будто парализовало… я бы не смог защититься… Но самое шизоидное началось потом… как будто мы с ним по‑прежнему большие друзья, как будто я никогда его не обкрадывал. Это так странно, но знаешь, на самом деле он мне всегда нравился… ты вот психолог, ты мне объясни почему?

Диана сжимает губы и широко открывает глаза.

– Наверное, это все потому, что он – часть твоей жизни. Ты чувствуешь себя виноватым за то, что его сбило машиной?

Меня накрывает волна леденящего холода.

– Нет. Он сам виноват. Надо было смотреть, а не выскакивать на дорогу.

В комнате тепло, но Диана держит кофейную чашку обеими руками, как будто греясь от нее, и мне вдруг приходит в голову, что она тоже вроде как в шоке – из‑за того, что случилось с Бегби, – хотя она его даже ни разу не видела. Это вроде как передается ей от меня.

Мы пытаемся сменить тему, как‑то встряхнуться. Строим планы на будущее. Она говорит, что сама она не очень довольна своей диссертаций по порно, да и вообще ей хотелось бы годик отдохнуть от учебы. Может быть, она запишется в какой‑нибудь колледж в Штатах, но она еще не решила.

Что мы будем делать в Сан‑Франциско? Да просто тусоваться. Может, я снова открою клуб, хотя нет – слишком это геморройно. Может, мы вместе с Дианой займемся всей этой байдой с веб‑сайтами, станем крутыми дизайнерами или что‑нибудь в этом роде. Мы и раньше с ней обсуждали все это, и мне это по‑прежнему интересно, вот только конкретно сейчас я не могу думать вообще ни о чем, кроме Бегби, ну и Дианы, конечно. Она оказалась такой замечательной женщиной. Она всегда была замечательной. Просто я был слишком молод и еще не дозрел до того, чтобы быть с такой женщиной еще тогда. Но теперь мы вместе и будем вместе, насколько хватит любви или денег.

На следующее утро мы просыпаемся рано и завтракаем прямо в номере. Я звоню в больницу узнать, как там Франко. Никаких изменений нет, он по‑прежнему без сознания, но рентген подтвердил масштаб повреждений: у него сломана нога, раздроблена тазовая кость, а еще несколько треснувших ребер, перелом руки и череп проломлен. Есть и какие‑то внутренние повреждения. По идее, я должен сейчас чувствовать несказанное облегчение, что Франко выведен из строя, но почему‑то я себя чувствую просто ужасно – из‑за того, что случилось. И да, вот прямо сейчас я чувствую себя виноватым.

Мы направляемся обратно в аэропорт, Диана в восторге от того, что мы наконец улетаем, да и мне самому тоже не терпится поскорее отсюда убраться. Потому что мне даже страшно представить, что будет, если мы здесь задержимся дольше, чем необходимо – хоть на лишнюю секунду.

79. «…чтобы успеть на самолет…»

Саймон все утро висит на телефоне. Мы поднимаемся ни свет ни заря и мчимся в аэропорт, чтобы успеть на самолет в Эдинбург, на самый быстрый из существующих рейсов. Терри с Карлой, его американской порнодевочкой, нас провожают, но исключительно потому, что Терри хочет забрать ключи от нашего номера, забронированного на два дня вперед, а Саймон не расстанется с ними до последней минуты.

Он продолжает подозрительно коситься на Терри.

– Я очень ценю, что ты едешь со мной, Никки, – говорит он. – Ты ведь могла бы остаться здесь с Кертом и Мел и пойти на церемонию награждения. Может, еще передумаешь, Никки? Это твой звездный час.

– Нам нужно быть вместе, милый, – говорю я и беру его за руку.

– Не волнуйся, Псих. Мы с Карлой используем номер по полной, да, куколка? – говорит Терри, глядя на свою новую девушку, потом вопросительно – на меня. Он заметно волнуется, а вдруг я действительно передумаю.

– Да‑а… это так мило с твоей стороны… – счастливо мурлычет она.

Видно, что Саймона раздирают самые противоречивые чувства. Терри тоже это замечает и говорит очень серьезно:

– Я буду твоим представителем «Семи раз» и не буду особенно разгоняться, ну, в смысле, в отеле. В смысле, не буду особенно тратить деньги.

Но Саймон его не слышит. Он дозвонился до паба и сейчас разговаривает с Алисой, и вид у него еще более убитый, чем раньше – если такое вообще возможно.

– Ты, блядь, шутишь… Я не верю… – Он поворачивается ко мне с Терри. – Эта полиция злоебучая, и таможня, и акцизники, бля – они все побывали в пабе. Конфисковали видеокассеты… меня закрывают… Али! – кричит он в трубку. – Никому ничего не говори, скажи всем, что я уехал во Францию, это правда. Что‑нибудь слышно про Бегби или Рентона?

Повисает короткая тишина, а потом Саймон рявкает:

– ЧТО! – Он чуть ли не задыхается. – Мудака положили в больницу? Кома, блядь? Рент?

У меня падает сердце. Марк…

– Что случилось? Саймон выключает телефон.

– Рентой уделал Бегби! Его в больницу отправили, в коме. Врачи говорят, что вряд ли он оклемается. Урод сказал Али, что он это видел, своими глазами, вчера вечером, на Бульваре!

– Слава Богу, Марк в порядке… – вырывается у меня, и Саймон смотрит на меня с подозрением. – Ну, Саймон, – я изображаю святую невинность, – у него же наши деньги…

– О каких деньгах речь, – спрашивает Терри, ушки сразу на макушке.

– Да так, мелочь, что я ему одолжил, – быстро говорит Саймон. – Ладно, Терри, вот ключ от номера. – Он достает ключ из кармана, бросает его Терри и с горечью добавляет: – Веселитесь, ребята.

– Ура, ура. – Терри хватает Карлу за руку. – Уж мы‑то повеселимся, на этот счет можешь не волноваться. – Он подмигивает, а потом задумчиво говорит: – Никогда бы не подумал, что Марк выключит Бегби. Темная лошадка, в натуре. А я‑то думал, что все эти кун‑фу – так, дерьмо. Только для шоу и годится, да. Ну, ладно, – улыбается он, – увидимся, – и он быстро уходит, волоча со собой свою порнотелку. Я смотрю ему вслед. Парень счастлив по самое нехочу, радости полные штаны, сбылись его самые фантастические мечты, жизнь прекрасна, а Саймон, который сейчас по идее тоже должен бы радоваться своему взлету, стоит с кислой миной, весь такой из себя несчастный. Хотя, надо признать, у него есть причины для беспокойства. А тут еще Терри, который сейчас остается в Каннах на два дня без присмотра. В общем, я где‑то Саймона понимаю.

В самолете Саймон сидит весь злой, и эта злость не проходит, когда мы садимся в эдинбургском аэропорту.

– Ты же еще ничего точно не знаешь, это ты так считаешь, что Марк нас обокрал, но еще ничего не известно… так что расслабься пока. Мы же здорово провели время. Фильм имел успех. Есть чему радоваться.

– Кх, кх, – кашляет он. Пока мы забираем багаж, он то и дело беспокойно озирается по сторонам, вытянув шею. Мы проходим паспортный контроль и таможню.

И тут он вдруг замирает на месте, потому что всего в пятидесяти ярдах от нас стоят Марк и Диана, готовясь пройти на посадку.

Диана проходит первой, и, когда Марк протягивает свой билет служащему аэропорта, Саймон вопит на пределе своих голосовых связок:

– РЕННННТАННН!

Марк оборачивается к нему, изображает улыбку и машет рукой, а потом как ни в чем не бывало проходит на посадку. Саймон бросается следом за ним и пытается пробежать через выход, но охрана его не пускает.

– ОСТАНОВИТЕ ЭТОГО ВОРА! – кричит он, а я подхожу и вижу лишь спины Марка и Дианы. Я смотрю на Диану и думаю, обернется она или нет, но она не оборачивается. – СКАЖИ ИМ, НИККИ!

Я стою в полной прострации.

– Что я могу им сказать?

Он оборачивается к охраннику и служащему аэропорта. Подходят еще два охранника.

– Послушайте, – говорит он умоляюще, – пропустите меня, пожалуйста. Мне очень нужно туда.

– У вас должен быть посадочный талон, сэр, – говорит служащий аэропорта.

Саймон весь раздувается, пытаясь держать себя в руках.

– Послушайте, этот человек украл у меня… одну вещь.

– В таком случае, сэр, обратитесь в полицию аэропорта. Я могу вызвать наряд по рации…

Саймон стискивает зубы и трясет головой.

– Ладно, забыли. За‑бы‑ли! – цедит он сквозь зубы, разворачивается и отходит к табло вылетов. Я иду следом за ним.

– Ебать‑колотить, там сейчас куча посадок сразу: Лондон Хитроу, Лондон‑Сити, Манчестер, Франкфурт, Дублин, Амстердам, Мюнхен… хрен знает, куда они вылетают… РЕНТОН И ЭТА ПИЗДА ХИТРЮЩАЯ! – кричит он, не обращая внимания на людей, которые уже начинают на нас коситься, а потом, держась руками за голову, садится прямо на пол посреди зала и сидит неподвижно, как будто он – каменное изваяние.

Я кладу руку ему на плечо. Какая‑то женщина с рыжей, даже скорее оранжевой «химией» спрашивает:

– Он в порядке? – Я улыбаюсь ей, мол, я ценю ваше участие, большое спасибо, с ним все нормально. Потом я шепчу ему на ухо:

– Саймон, нам надо идти. Мы привлекаем слишком много внимания.

– Правда? – говорит он тоненьким детским голосом. – Нам надо идти? – Потом он встает и идет прямо к выходам, на ходу нажимая на кнопки мобильного.

Мы встаем в очередь на такси, и он наконец убирает телефон и смотрит на меня с напряженной улыбкой.

– Рентой, – он вдруг начинает захлебываться рыданиями и бьет себя по лицу, – …Рентой забрал мои деньги… Он очистил банковский счет… У Рентона в Амстердаме есть мастер‑копия, все готовые копии – на складе у этого Миза. У кого мастер‑копия, тот и владеет фильмом. У него и моя мастер‑копия, и мои деньги! Вот только где он информацию‑то надыбал? – завывает он, заходясь в безутешных рыданиях.

Я звоню Лорен, и она мне говорит, что Диана уехала. Собрала все вещи и уехала. Мы садимся в такси и я говорю грустно:

– В Лейт.

Саймон запрокидывает голову.

– Он забрал наши деньги!

Он все о деньгах. А чему, собственно, удивляться?

– А что же фильм? – спрашиваю.

– Да хуй с ним, с фильмом, – огрызается он.

– Но как же наша великая миссия? Как же революционная роль порнографии в…

– Да хуй с ним со всем. Это просто огромная куча дерьма для задротов, которые даже не могут заполучить себе птичку, чтобы по‑человечески оттянуться, а для остальных – это способ поддерживать себя в форме, чтобы рьяно кончать в молодую, тугую пизду. Есть две категории. Категория первая: я. Категория вторая: все остальные. Остальных можно еще разделить на две подгруппы: те, кто делает, как я говорю, и уже полный отстой. Это все было для развлечения, Никки, забавы ради. А что нам действительно нужно, так это деньги. БЛЯДСКИЕ ДЕНЬГИ! БЛЯДСКИЙ РЕНТОЙ!

Мы приезжаем к Саймону. Вскоре приходит Рэб. Приносит газету «Вечерние новости». Там очень подробно написано, как полиция забрала все кассеты из бара. Банковские счета бара временно заморожены. В статье говорится, что и полиция, и таможня, и ребята из Акцизного управления – все ищут Саймона, а когда найдут, ему будут предъявлены обвинения по целому ряду статей. О Саймоне там отзываются в очень нелестном ключе, и все это обозвали «скандалом с наркотиками и порнографией».

– Так что получается, они ищут только меня?! Только меня одного! А как же вы, мудачье?

– Может быть, это все потому, что ты по телику засветился со своими пламенными речами? – язвит Рэб, и мне стоит громадных трудов, чтобы не рассмеяться.

Саймон полностью деморализован и открывает бутылку виски. Рэб полон решимости сражаться в суде.

– Я сам этим займусь. Подготовлю речь, – говорит он невнятно, когда бутылка уже допита. Я понимаю, что Рэб слегка навеселе, и он сам это чувствует.

– А что ты, Никки? – интересуется он.

– Я пока ничего. Посмотрю, как все пойдет, – отвечаю я.

Саймон выхватывает у меня газету. У него еще хватает наглости возмущаться насчет того, что его называют в статье порноделом.

– Идиотское определение для человека, который принял высокопрофессиональное решение креативно работать в сфере эротического кино для взрослых, – говорит он с натужным самодовольством. А потом добавляет с униженно‑жалким стоном: – Это убьет мою мать.

С выражением совершеннейшего ужаса на лице он включает автоответчик, чтобы проверить сообщения. Там есть одно и от Терри.

– Народ, есть хорошие и плохие новости. Керт победил как лучший актерский дебют. Он сейчас где‑то празднует. Но какой‑то француз получил лучший режиссерский дебют. А лучшую женскую роль взяла девица из фильма Карлы.

Я чувствую опустошительное разочарование, Саймон бросает на меня напряженный взгляд, а потом говорит:

– Я ж говорил, что тебе нужно было сделать анал. Терри на автоответчике продолжает:

– Но это еще не все плохие новости, потому что лучшим фильмом выбрали «Любителя анальных игрищ в Городе Влагалищ», фильм Карлы. Там хорошая команда, и все остальное, так что я теперь с ними.

Саймон с горечью фыркает и вроде как хочет что‑то сказать, но следующее сообщение заставляет его умолкнуть. Это его мать, и она очень расстроена, плачет прямо в телефон. Он встает и берет куртку.

– Мне нужно к маме.

– Хочешь, я пойду с тобой? – говорю я.

– Нет, я лучше один, – говорит он и уходит, а Рэб, которому не терпится вернуться к жене и ребенку, идет вместе с ним.

Я расслабляюсь и сажусь на диван, у меня в голове все гудит, и меня буквально трясет при одной только от мысли о том, что я сейчас собираюсь сделать.