Глава 7 анархисты и режим большевиков

Смотрят ли люди на Небо пол­ными счастья глазами, опасаются ли ада после смерти, в любом слу­чае они смущены, поскольку им ка­жется, что видят они совсем не то, что им обещано при рождении.

Жерар Уинстенли

С самого своего рождения, имевшего место на сломе веков, русское анархистское движение – если столь беспорядочное и неорганизованное явление в самом деле могло называться движением – было поражено резкими и злобными внутренними спорами о доктри­нах и тактике. Все старания добиться единства были тщетны. Может, это было неизбежно, ибо анархисты по своей натуре являлись неисправимыми нонконфор­мистами, упорно сопротивлявшимися организацион­ной дисциплине. Похоже, они были обречены оставаться в таком раздробленном состоянии – сборище отдельных личностей и группок: синдикалистов и тер­рористов, пацифистов и активистов, идеалистов и авантюристов.

Фракционные раздоры были обязаны главным обра­зом спаду русского анархизма, последовавшему вслед за революцией 1905 года, а во время Первой мировой вой­ны едва не приведшему к окончательному краху дви­жения. Тем не менее в 1917 году многие лидеры анар­хизма высказали решительное намерение покончить с прошлыми ссорами. Хотя им пришлось иметь дело с серьезными препятствиями, коренившимися в анархи­стском символе веры, они все же решили отбросить все, что их разделяло, и сплотиться под знаменем ком­мунизма, не знающего, что такое государство. Такие их амбиции подкреплялись стремительным появлением и бурным ростом анархистских федераций едва ли не в каждом большом российском городе, от Одессы до Вла­дивостока. И если сотрудничество достижимо на мест­ном уровне, почему не установить его и в националь­ном масштабе?

Первый шаг к объединению был предпринят в июле 1917 года, когда для созыва Всероссийской конферен­ции было организовано анархистское информацион­ное бюро. Ближе к концу месяца в Харькове собра­лись представители дюжины городов и в течение пяти дней обсуждали такие жизненно важные темы, как роль анархизма в деятельности фабричных комитетов и профсоюзов и способы плавного превращения им­периалистической войны во всемирную социалисти­ческую революцию. Перед тем как разъехаться, де­легаты возложили на информационное бюро задачу со­зыва Всероссийского съезда.

Чтобы выяснить размах и силу движения, а также оп­ределить уровень интереса к столь представительному со­бранию, информационное бюро разослало вопросники по анархистским организациям всей страны. Множество ответов, вскоре пришедших в Харьков, давали представ­ление об ошеломляющей поддержке такого съезда и о том, что подобный форум должен состояться как мож­но скорее. Каждый ответ включал краткое описание анархистских кружков конкретного региона, размах их деятельности и в некоторых случаях – список их пуб­ликаций. Таким образом была получена ценная характе­ристика всего движения. Во многих местах существовали три разновидности анархистских организаций: анархо-коммунисты, анархо-синдикалисты и индивидуальные анархисты. В маленьких городках анархисты часто не проводили явного различия между анархо-коммунизмом и анархо-синдикализмом – и тот и другой существова­ли в рамках единой Федерации анархистов или анархи­стов-коммунистов-синдикалистов. Тут и там группы тол­стовцев призывали к непротивлению злу насилием и, хотя у них была очень слабая связь с революционными анархистами, чувствовалось их моральное воздействие на движение. Что же до индивидуалистов, некоторые были настроены весьма мирно, а другие призывали к насилию, но все как один они отрицали и территориальные ком­муны анархо-коммунистов, и рабочие организации анар­хо-синдикалистов. Они считали, что только неорганизо­ванные анархисты-индивидуалисты свободны от всяческого принуждения и давления, что и позволяет им хранить верность идеалам анархизма. Черпая указания у Ницше и Штирнера, они превозносили «эго» и его волю, а в некоторых случаях демонстрировали чисто аристократи­ческий стиль мышления и действий[29].

Анархо-индивидуалистов привлекало богемное ок­ружение художников и артистов, где случались и бан­диты, что вели жизнь одиноких волков. Их одер­жимое стремление к чисто индивидуальной свободе обретало форму то философского солипсизма, то очер­тания более активного революционного героизма или же откровенного бандитизма, в котором последнюю точку ставила смерть, поскольку позволяла окончатель­но ускользнуть от жестких уз организованного обще­ства.

В конце 1917 – начале 1918 года анархистские пуб­ликации сообщали, что Всероссийский конгресс неми­нуем, но пагубные разногласия в движении снова дали о себе знать, и ожидаемая встреча так и не состоялась. Самым многолюдным из всех возможных съездом ста­ла конференция анархистов Донецкого бассейна, кото­рые встретились 25 декабря 1917 года в Харькове и продолжили свои заседания 14 февраля 1918 года в Екатеринославе. Конференция основала еженедельное издание «Голос анархиста» и избрала Бюро анархистов Донецкого бассейна, которое финансировало в Южной России лекции таких известных личностей, как Иуда Рощин, Николай Рогдаев и Петр Аршинов, Позже, в 1918 году, анархо-синдикалисты все же провели две всероссийские конференции в Москве. Всероссийский конгресс анархо-коммунистов собрался позднее там же, но общенациональный конгресс, которому предсто­яло объединить два основных крыла движения, не го­воря уж о более мелких группах, так никогда и не со­стоялся.

Петроградская федерация анархистских групп, объе­диняющая множество кружков и клубов анархо-комму­нистов, действовавших в столице и вокруг нее, была са­мой заметной организацией городского масштаба из тех, которые появились в России в течение 1917 года. К но­ябрю, через семь месяцев после создания федерации, у ежедневной газеты («Буревестник») было более 25 000 чи­тателей, проживавших в основном на Выборгской сто­роне, в Кронштадте и в рабочих пригородах Обухове и Колпино[30]. Продолжая политику, начатую «Коммуной» и «Свободной коммуной», «Буревестник» призывал без­домных и нищих захватывать резиденции и настойчиво требовал экспроприации частной собственности. (Блейх-ман, который писал под псевдонимом Н. Солнцев, не­устанно защищал конфискацию домов и заводов.)

Издатели решительно отказались от призывов к «соци­альной революции», когда большевики захватили власть; фактически Парижская коммуна, когда-то признанная идеальной формой общества, чтобы заменить собой Вре­менное правительство, сейчас стала ответом «Буревест­ника» диктатуре Ленина. Рабочим Петрограда говори­лось, чтобы они отвергали «слова, приказы и декреты комиссаров» и создавали свои собственные коммуны по образцу 1871 года. В то же время газета с неменьшим презрением относилась к «парламентскому фетишиз­му» кадетов (конституционных демократов), эсеров и меньшевиков и радостно приветствовала разгон Учре­дительного собрания в январе 1918 года, посчитав его большим шагов к тысячелетию анархизма.

В рамках Петроградской федерации анархистских групп бок о бок свободно существовали две группы, воз­главляемые людьми совершенно разного темперамента, которые оказывали сильное влияние на остальных и по­чти монополизировали страницы «Буревестника». Во гла­ве первой был Аполлон Андреевич Карелин (который часто писал под псевдонимом Кочегаров), интеллектуал, известный своей гуманностью и эрудицией, «блистатель­ный старик», как описал его Виктор Серж. Его борода­тая физиономия в очках напоминала доброго и умного князя Кропоткина. Один из его соратников Иван Хархардин удачно сравнил его с «библейским патриархом».

Карелин родился в Петрограде в 1863 году, он был сыном художника аристократического происхождения и школьной учительницы, которая находилась в род­стве с Лермонтовым. Ребенком он оказался в Нижнем Новгороде, где и получил гимназическое образование. В 1881 году, когда Александр II пал жертвой «Народ­ной воли», Карелин, которому к тому времени минуло восемнадцать, был арестован как участник радикального студенческого движения и отправлен в Петропавлов­скую крепость в Петербурге. Он был освобожден, ког­да его родители обратились с прошением о помилова­нии, и получил разрешение изучать право в Казанском университете. Тем не менее он снова вступил в кружок народников и занялся нелегальной пропагандистской деятельностью, которая обрекла его на долгий период «тюрем и ссылок, ссылок и тюрем», говоря словами одного из его будущих учеников А. Солоновича.

В 1905 году Карелин совершил побег из Сибири, и двенадцать лет между двумя русскими революциями провел в Париже. Здесь он создал кружок анархистов из русских эмигрантов, известный как «Братство сво­бодных коммунистов», который издавал анархистскую литературу, организовывал лекции и семинары и при­влекал новых сторонников (среди них был и Волин, будущий лидер анархо-синдикалистов). Вернувшись в Петроград в августе 1917 года, Карелин скоро обзавел­ся широким кругом сторонников среди анархо-комму­нистов столицы.

Большую часть энергии он отдавал если не оригиналь­ному, то трезвому анализу политических и экономичес­ких вопросов. В сжатом и сдержанном стиле выражал точку зрения анархо-коммунистов на рабочий контроль и писал многочисленные статьи и памфлеты, в которых нападал на парламент и правительство России. На встре­чах в залах и рабочих клубах Петрограда Карелин читал лекции на такие темы – «Как труженикам организовать жизнь без властей или парламентов». Его брошюра по аграрному вопросу, опубликованная в Лондоне в 1912 году, очень близкая по духу взглядам Кропоткина на террито­риальные коммуны, продолжала пользоваться широкой известностью, как краткое, но исчерпывающее изложе­ние позиции анархо-коммунистов по вопросу земельного права. По Карелину, первым шагом должно стать рас­пределение земли между всеми, кто в состоянии обраба­тывать ее. Это была часть из земельной программы эсеров, которую позаимствовал и Ленин, когда в ноябре 1917 года осуществил передачу земли от помещиков, церкви и коро­ны в ведение крестьянских комитетов. Тем не менее дек­рет большевиков от февраля 1918 года, которым объявля­лась национализация всей земли, вступил в фундаменталь­ное противоречие с конечной целью, как видел ее Карелин, а именно: федерация автономных коммун, в которой во­обще не существовало понятия владения – частного или государственного, – а члены коммуны получали все не­обходимое в соответствии со своими потребностями. Если Карелин являлся наследником умеренной анархо-коммунистической традиции кропоткинской группы «Хлеб и воля», то лидеры второй влиятельной фракции в Петроградской федерации, братья А.Л. и В.Л. Горди­ны, были последователями ультрарадикальной группы «Безначалие». Выбор этого определения для названия их периодического издания, которое они краткое время вы­пускали в свет в 1917 году, был весьма удачен; и по стилю, и по темпераменту публикаций Гордины прямо насле­довали Бидбею и Ростовцеву, представляли ту страстную и сумбурную разновидность русского анархизма, отцом которой считался Бакунин. Их поверхностные, но яркие работы, которые они публиковали в большом количестве, были отмечены антиинтеллектуализмом, несравнимым даже с обличениями их предшественников. Взять, на­пример, прокламацию, напечатанную в начале 1918 года большими буквами на первой странице «Буревестника»: «НЕГРАМОТНЫЕ! УНИЧТОЖАЙТЕ ЭТУ ГНУСНУЮ КУЛЬТУРУ, КОТОРАЯ РАЗДЕЛЯЕТ ЛЮДЕЙ НА «НЕВЕЖЕСТВЕННЫХ» И «УЧЕНЫХ». ВАС ДЕРЖАТ В ТЕМНОТЕ. ВАМ ВЫКАЛЫВАЮТ ГЛАЗА. И В ЭТОЙ ТЕМНОТЕ, В НОЧ­НОЙ ТЕМНОТЕ КУЛЬТУРЫ ОНИ ГРАБЯТ ВАО.

Практически не было ни одного дня без таких тирад братьев Гординых. Они неутомимо продолжали отрицать современную европейскую культуру. Неологизмы, укра­шавшие их статьи и памфлеты, были образцами нового языка, который предполагалось создать для нужд нового постбуржуазного мира будущего. Бурный характер их писаний вынуждал поверить ехидному наблюдению со­временного марксистского исследователя, что Гордины страдали острой формой графомании. Их поэмы и мани­фесты требовали углубленного прочтения, но порой в этом потоке слов встречались отдельные вспышки озарения.

В 1917 году братья Гордины основали общество анархо-коммунистов, которое они назвали Союз пяти угне­тенных, с отделениями в Москве и Петрограде. «Пять угнетенных» – это были те категории рода людского, больше всего страдавшие под игом западной цивилиза­ции: «скитальцы-рабочие», национальные меньшинства, женщины, молодежь и личности-индивидуальности. От­ветственность за их страдания возлагалась на пять ба­зовых институтов – государство, капитализм, колони­ализм, школу и семью. Гордины разработали философскую систему, которую назвали пананархизм. Она предписы­вала пять лекарств для пяти гибельных институций, ко­торые мучили пять угнетенных элементов современного общества. Лекарства для государства и капитализма были достаточно просты – коммунизм и ликвидация государ­ства; а вот для оставшихся трех угнетателей противоядия были куда более новыми: космизм (полное устранение преследования по национальным мотивам), гинеантро-пизм (обучение и гуманизация отношения к женщинам) и педизм (освобождение молодежи от пороков рабского обучения).

В основе пананархистского символа веры лежал ан­тиинтеллектуализм. Позаимствовав такой подход у Бакунина, братья Гордины направили свой критицизм на чтение книг, на это «дьявольское оружие», с помощью которого образованное меньшинство господствует над неграмотными массами. С помощью принципа брит­вы Оккама они априори отбрасывали все теории и аб­стракции, особенно в религии и науке. Религия была «плодом фантазии», наука – «плодом интеллекта», – обе являлись мифическими изобретениями человеческо­го мозга: «Правила неба и правила природы – ангелы, души, дьяволы, молекулы, атомы, эфир, законы Госпо­да Небесного и законы природы, силы, влияние одно­го тела на другое – все это выдумано, сформировано, создано обществом».

Гордины хотели освободить творческий дух человека от оков догмы. Для них наука, под которой ими подра­зумевались все рациональные системы, естественные, а также социальные науки, представляла собой новую ре­лигию среднего класса. Величайшей ошибкой из всех была марксистская теория диалектического материализ­ма. «Марксизм, – утверждали они, – это новое науч­ное христианство, предназначенное для завоевания мира буржуазии путем обмана народа, пролетариата точно так же, как христианство обманывало мир феодализма». Маркс и Энгельс были «магами научной социалистичес­кой черной магии».

Несмотря на близкую угрозу марксизма, братья Гор­дины с горячим оптимизмом смотрели в будущее. «Боги Европы погибли», – писали они, имея в виду, что те ста­ли жертвами «борьбы между двух культур». Религия и наука, слабые и вышедшие из моды, отступают перед новыми энергичными силами труда и техники. «Культу­ра Европы гибнет, религия и наука исчезают с лица зем­ли, и править землей будут только Анархия и Техника»[31].

Убежденные, что чтение традиционных книг, исполь­зуемое правящими классами для угнетения трудящихся масс, совершенно ни к чему, Гордины советовали мате­рям перестать отправлять своих детей в церковь или в университеты. Скоро появится новый тип образования, отвращающий детей всего мира от «жалкого интеллекта белоручек и от преступной дегуманизации». Мальчикам и девочкам больше не придется изучать законы приро­ды и общества по книгам. Они будут получать «пантехническое» образование с упором на изобретательность, практические навыки, техническую сметку и мускуль­ную силу, а не на мощь абстрактного мышления. Впере­ди великая цель, заявляли Гордины, – не теоретизиро­вать, а создавать, не просто мечтать об утопии, а строить ее своими руками. В этом и состоит задача пяти угнетен­ных – «Освобождение угнетенных – дело рук самих угнетенных».

В марте 1918 года, когда большевики перенесли место пребывания правительства подальше от уязвимого «окна в Европу», прорубленного Петром I, обратно в леса ста­рой Московии, ведущие анархисты Петрограда, не теряя времени, переправили свои штаб-квартиры в новую сто­лицу. Москва, где теперь сфокусировались все свершения революции, быстро стала центром анархистского движе­ния. Анархо-синдикалисты немедленно начали печатать в Москве «Голос труда», а орган анархо-коммунистов «Буревестник», который еще несколько месяцев продол­жал появляться в Петрограде (он был окончательно за­крыт в мае), вскоре обрел место в «Анархии», ежеднев­ной газете Московской федерации анархистских групп. Прошло не так много времени, и Московская федерация заняла место своих конкурентов из Петрограда, как ве­дущая организация анархо-коммунистов страны.

Созданная в марте 1917 года, Московская федерация устроила свою штаб-квартиру в старом Купеческом клубе, который на волне Февральской революции был кон­фискован отрядом анархистов и получил новое назва­ние – Дом анархии. Большинство членов федерации со­ставляли анархо-коммунисты, среди которых изредка встречались синдикалисты и индивидуалисты. Весной 1918 года самыми заметными членами федерации кро­ме Аполлона Карелина и братьев Гординых (они пере­брались в Москву из Петрограда) были Герман Аскаров (в годы после революции 1905 года он был самым ост­рым полемистом из числа анархо-синдикалистов и под именем Оскара Буррита издавал эмигрантский журнал «Анархист»), Алексей Боровой, профессор философии Московского университета, одаренный оратор и автор множества книг, брошюр и статей, которые пытались примирить анархизм индивидуалистов с доктриной син­дикализма, Владимир Бармаш, опытный агроном и веду­щий участник анархистского движения во время револю­ции 1905 года, который приобрел большую известность тем, что в 1906 году ранил окружного прокурора, а два года спустя совершил побег из московской Таганской тюрьмы. Среди них был и Лев Черный (П.Д. Турчанинов), известный поэт, сын армейского полковника и сто­ронник варианта анархо-индивидуализма, известного как «ассоциативный анархизм» – доктрина, почерпнутая главным образом у Штирнера и Ницше, призывавших к свободной ассоциации независимых индивидуальностей. Черный служил секретарем федерации, а Аскаров был главным редактором ее органа «Анархия». Федера­ция посвящала свою энергию главным образом распро­странению анархистской пропаганды среди беднейших классов Москвы. В клубах, возникших в промышленных районах Пресни, Лефортове, Сокольниках и Замоскво­речье, Аполлон Карелин и Абба Гордин вели оживлен­ные дискуссии среди рабочих. В общем и целом феде­рация теперь избегала «эксов», если не считать захватов частных домов, самым громогласным защитником ко­торых был Лев Черный.

В течение первых месяцев 1918 года анархисты Мос­квы и других городов вели критический обстрел глав­ным образом правительства Советов. Даже после Ок­тябрьской революции они быстро определили объекты для недовольства: создание Совета народных комисса­ров (Совнаркома), «националистическая» Декларация прав народов России, появление Чека, национализация банков и земли, подчинение фабричных комитетов – короче, возвышение «комиссарократии, рака нашего времени», как ехидно выразилась Ассоциация анархо-коммунистов Харькова.

По словам анонимной анархистской брошюры того периода, концентрация власти в руках Совнаркома, Чека и ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) по­ложила конец всем надеждам на свободную Россию: «Большевизм день за днем и шаг за шагом доказывал, что государственная власть обладает неизменными ха­рактеристиками; она может менять свое название, свои «теории», своих прислужников, но суть ее остается – власть и деспотизм в новых формах».

Анархо-коммунисты из Екатеринослава вспомнили слова «Интернационала» о том, что народу не даст освобождения «ни Бог, ни царь и ни герой»; они призывали массы к самоосвобождению, заменив диктатуру большевиков новым обществом «на основе равенства и свободного труда».

Точно так же в сибирском городе Томске анархисты призывали к устранению в России новой «иерархии» ти­ранов и организации бесклассового общества на основе «инициативы снизу». «Рабочий народ! – восклицал жур­нал анархо-коммунистов во Владивостоке. – Верь толь­ко в себя и в свои организованные силы!»

Реакция анархо-синдикалистов на новый режим была столь же резкой. В группе «Голос труда» Волин осудил большевиков за то, что они поставили промышленность под контроль государства. Максимов пошел еще дальше, объявив, что теперь невозможно поддерживать Советы с чистой совестью. Лозунг «Вся власть Советам!», объяс­нил он, хотя анархисты никогда полностью его не принимали, все же был «прогрессивным» призывом к дей­ствию перед Октябрьским восстанием; в то время боль­шевики, не в пример «оборонцам» и «оппортунистам», разлагавшим лагерь социалистов, представляли собой ре­волюционную силу. Но после Октябрьского переворота, продолжал Максимов, Ленин и его партия отказались от своей революционной роли ради того, чтобы стать поли­тическими боссами, и превратили Советы в хранилища государственной власти. Пока Советы служат властям, приходил он к выводу, каждый анархист несет обязан­ность бороться с ними.

Поток поношений со страниц анархистской прессы достиг апогея в феврале 1918 года, когда большевики возобновили мирные переговоры с немцами в Брест-Литовске. Анархисты объединились с другими левыми «интернационалистами» – левыми эсерами, меньшеви­ками-интернационалистами, левыми коммунистами, – чтобы протестовать против любых соглашений с гер­манским «империализмом». На возражения Ленина, что русская армия слишком слаба и измотана, чтобы продолжать воевать, анархисты отвечали, что професси­ональные армии в любом случае никуда не годятся и что теперь защита революции – задача народных масс, организованных в партизанские отряды. 23 февраля на совещании в ЦИК Советов Александр Ге, лидер фрак­ции анархо-коммунистов, яростно выступил против заключения мирного договора: «Анархо-коммунисты объявляют террор и войну на два фронта. Лучше уме­реть за всемирную социалистическую революцию, чем жить в результате соглашения с германским империа­лизмом»[32]. И анархо-коммунисты и анархо-синдикалисты доказывали, что партизанские отряды, которые сразу же возникнут на местах, выведут из строя и де­морализуют захватчиков и в конечном итоге уничтожат их, как в 1812 году была уничтожена армия Наполео­на. В конце февраля Волин в «Голосе труда» живо опи­сал эту стратегию: «Основная цель – продержаться. Оказать сопротивление. Не сдаваться. Бороться. Вести неустанную партизанскую войну – здесь, там и повсю­ду. Идти вперед. Или отступать и гибнуть. Мучить, тер­зать врага, нападать на него». Но призывы Волина и Ге были обращены к глухим: 3 марта делегация больше­виков подписала Брест-Литовский мирный договор.

Его условия оказались еще жестче, чем опасались анархисты. Россия уступила Германии более четверти своих пахотных земель со всем их населением и три четверти металлургической и сталеплавильной промыш­ленности. Ленин настаивал на том, что соглашение, не­смотря на его жесткие условия, обеспечивало насущную необходимость перевести дыхание и позволяло его партии консолидировать силы революции и вести их вперед. Тем не менее для возмущенных анархистов до­говор был унизительной капитуляцией перед силами реакции, предательством всемирной революции. Это был в самом деле «похабный мир>, говорили они, по­вторяя слова самого Ленина. Уплатить такую цену тер­риторией, населением и ресурсами, утверждал Волин, было «позорным действием». На IV съезде Советов, ко­торый собрался 14 марта, чтобы ратифицировать до­говор, Александр Ге и его товарищи (всего их было 14 человек) голосовали против.

Спор из-за Брест-Литовского договора внес ясность в процесс растущего охлаждения отношений между анар­хистами и партией большевиков. После свержения Вре­менного правительства в октябре 1917 года их брак по расчету достиг своей цели. К весне 1918 года подавляю­щее большинство анархистов потеряли все иллюзии по поводу Ленина и искали возможности окончательного разрыва с ним, в то время как большевики со своей сто­роны обдумывали, как подавить своих недавних союзни­ков, в которых уже не было никакой необходимости и чей непрестанный критицизм раздражал новый режим так, что он не мог его больше терпеть.

И больше того – анархисты, продолжая свои оскор­бительные выпады, начали представлять более серьезную опасность. Частично в порядке подготовки к неизбежной партизанской войне против немцев, а частично в виде ответа на враждебные действия советского правительства местные клубы Московской федерации анархистов за­нялись организацией отрядов Черной гвардии (черное знамя было эмблемой анархистов) и вооружением их – ружьями, пистолетами и гранатами. Из своей штаб-квар­тиры в Доме анархии лидеры федерации старались вну­шить черногвардейцам хоть какое-то представление о дисциплине, ограничить активность местных клубов в их пропагандистской деятельности и в «реквизиции» част­ных резиденций.

Выяснилось, что задача эта не выполнима. Получив в руки оружие, и сами группы, и отдельные личности не смогли противостоять искушению проводить «экспроп­риации» и порой, не думая о последствиях, выступали от имени федерации. 16 марта федерация была вынуждена выпустить публичное опровержение «экса», совершенно­го под ее знаменем. «Московская федерация анархист­ских групп, – гласил текст на первой странице «Анар­хии», – заявляет, что никогда не разрешала никаких захватов с личными целями и тем более с целями личной наживы и что она предпримет любые необходимые шаги для пресечения таких проявлений буржуазного духа». На следующий день, в сдержанном признании, что члены Черной гвардии в самом деле были виновны в незакон­ных действиях, «Анархия» запретила всем черногвардей­цам решать какие-либо задачи без письменного прика­за, подписанного тремя членами штаба Черной гвардии и без сопровождения члена штаба.

После упорной кампании анархистов против договора в Брест-Литовске последней соломинкой для них осталось создание вооруженных отрядов и уход в подполье. Руководство большевиков решило действовать. Необходимый предлог был найден 9 апреля, когда группа московских анархистов угнала автомобиль, принадлежащий полковнику Реймонду Роббинсу, представителю американского Красного Креста, который с полной ответственностью осуществлял контакты с правительством Соединенных Штатов[33].

Троцкий признавал, что некоторые большевики ис­пытывали большое нежелание подавлять анархистов, ко­торые помогали, «когда пришел час нашей революции». Тем не менее в ночь с 11 на 12 апреля вооруженные отряды Чека совершили налеты на 26 анархистских центров столицы. Большинство анархистов сдались без боя, но в Донском монастыре и в самом Доме анар­хии черногвардейцы оказали яростное сопротивление. Более 10 агентов Чека погибли в этих схватках, пример­но 40 анархистов были убиты или ранены и более 500 взяты в плен.

Во время этих налетов выпуск «Анархии» был вре­менно прекращен правительством. Тем не менее в Пет­рограде «Буревестник» резко осудил большевиков за переход в лагерь «главарей «черной сотни» и контрре­волюционной буржуазии»: «Вы Каины. Вы убивали ва­ших братьев. Вы и Иуды, предатели. Ленин возводит свой октябрьский трон на наших костях. Теперь он отдыхает и «переводит дыхание» на наших мертвых телах, на трупах анархистов. Вы скажете, что анархис­ты разгромлены. Но это всего лишь наши июльские дни, с 3-го по 6-е. Наш Октябрь еще впереди».

Когда Александр Те высказал протест на заседании Центрального исполнительного комитета, большевист­ские коллеги заверили его, что шли аресты только уго­ловных элементов, а не «идейных» анархистов. Вскоре Чека провела аналогичные аресты в Петрограде – од­ним из задержанных оказался Блейхман, несмотря на его членство в Петроградском Совете, – и провела та­кие же налеты в провинциях[34].

В мае «Буревестник», «Анархия», «Голос труда» и другие ведущие анархистские издания, были закрыты, в большинстве случаев навсегда.

Период для того, чтобы перевести дыхание, который Ленин выиграл в Брест-Литовске, оказался слишком кратким. К лету правительство большевиков было ввер­гнуто в борьбу не на жизнь, а на смерть со своими вра­гами, как зарубехсными, так и отечественными. И если еще были какие-то остатки закона и порядка, то после двух революций в 1917 году с ними было покончено. Во всех уголках страны поднял голову терроризм. Ра­дикальные эсеры начали устрашающую кампанию про­тив видных государственных деятелей, точно так же, как во времена Николая II. (Как бы по контрасту рань­ше анархисты избирали целями для своих бомб и ре­вольверов цели меньшего масштаба – полицейских, окружных прокуроров, казачьих и армейских офице­ров, владельцев заводов и т. д.) В июне 1918 года эсе­ровский террорист в Петрограде убил Володарского, высокопоставленного большевика. В следующем меся­це два левых эсера совершили успешное покушение на немецкого посла графа Мирбаха в надежде, что после его гибели война возобновится. В конце августа Миха­ил Урицкий, глава Петроградской Чека стал жертвой пули эсера, а в Москве молодая женщина-эсер Фанни (Дора) Каплан стреляла, серьезно ранив самого Лени­на. Покушение на жизнь Ленина вызвало у некоторых анархистов аналогии с убийством в 1904 году реакци­онного министра внутренних дел Вячеслава Плеве. Кап­лан, с сочувствием говорили они, хотела «покончить с Лениным прежде, чем он покончит с революцией».

Анархисты тоже вернулись на свой путь террора. Снова возникли группы «Безначалия» и чернознаменцев, а также небольшие группки махровых головорезов, которые действовали под такими названиями, как «Ура­ган» и «Смерть», очень напоминая банды «Черного во­рона» и «Коршуна» предыдущего десятилетия. Как и в годы, последовавшие за восстанием 1905 года, особо плодородная почва для анархистского насилия оказалась на юге. Один кружок фанатиков в Харькове, называв­ших себя анархо-футуристами, восклицая «Смерть ми­ровой цивилизации!», вызывали духи Вид бея и Ростов­цева и призывали темные массы брать в руки топоры и уничтожать все, что попадается на глаза. Анархисты в Ростове, Екатеринославе и Брянске врывались в тюрь­мы и освобождали заключенных. Страстные манифес­ты призывали народ восставать против новых хозяев. Нижеследующий призыв был выпущен в июле 1918 года Брянской федерацией анархистов:

«Вставай, народ!

Социал-вампиры пьют твою кровь!

Те, кто раньше призывал к свободе, равенству и брат­ству, творят страшное насилие!

Заключенных расстреливают без суда и следствия и даже без их «революционных» трибуналов...

Большевики стали монархистами...

Народ! Жандармский сапог крушит твои лучшие на­дежды и ожидания...

Больше нет ни свободы речи, ни свободной прессы, ни свободы совести. Всюду только кровь, стоны, слезы и насилие...

Ваши враги в борьбе с вами призвали на помощь голод...

Пора подниматься, народ!

Уничтожим паразитов, которые мучают нас!

уничтожим всех, кто подавляет нас!

Сами создадим свое счастье... никому не доверяйте свою судьбу...

Вставай, народ! К анархии и коммунам!»

Юг был питательной почвой для анархистских бое­вых отрядов, создававшихся по образцам 1905 года. Их главной задачей, которую они провозглашали открыто, было уничтожение предполагаемых контрреволюционе­ров, будь то русские белые, большевики, украинские на­ционалисты или немецкие войска, находившиеся здесь по Брест-Литовскому договору. Отряд партизан Черно­го моря в Симферополе и партизанский отряд имени М.А. Бакунина пели о новой «эре динамита», которая встретит угнетателей всех мастей: «Мы бережем на­следство Равашоля и последние слова Анри! За лозунг «Коммуна и свобода» мы готовы отдать наши жизни! Да смолкнут церковные колокола! Мы слышим другие сигналы тревоги! По всей земле раздаются взрывы и стоны – но мы построим нашу гармонию!»

И действительно, стараниями анархистских отрядов на юге воцарилась смутная эра взрывов и «экспроприа­ции», хотя их отчаянные подвиги далеко не всегда моти­вировались бескорыстными революционными идеалами.

В течение последующих двух лет от насилия анар­хистов страдала и Москва. Виктор Серж рассказывал, что летом 1918 года черногвардейцы, пережившие рейды Чека предшествующих месяцев, готовились к вооружен­ному захвату столицы, но Алексей Боровой и Даниил Новомирский отговорили их. Тем не менее многие из них, спасаясь от преследований большевиков, ушли в подполье. Лев Черный, секретарь Московской федера­ции анархистов, в 1918 году помогал создавать «под­польную группу», а в следующем году присоединился к организации, называвшей себя «Анархисты подполья». Создана она была Казимиром Ковалевичем, членом Мос­ковского союза железнодорожников, и украинским анархистом Петром Соболевым. Хотя базировалась она в столице, «Анархисты подполья» имели тесные связи с боевыми отрядами на юге.

Осенью 1919 года они опубликовали два номера подстрекательского издания «Анархия» (не путать с ор­ганом Московской федерации, который правительство закрыло за год до этого), первый из которых называл диктатуру большевиков худшей тиранией в истории че­ловечества. «Никогда еще не было столь резкого разли­чия между угнетателями и угнетенными», – утверж­дала «Анархия». А за несколько дней до того, как эти слова увидели свет, «Анархисты подполья» нанесли свой самый тяжелый удар «угнетателям».

25 сентября вместе с соратниками из левых эсеров они бросили бомбу в штаб-квартиру Московского ко­митета коммунистической партии в Леонтьевском пе­реулке, когда там шло пленарное заседание. Взрыв убил 12 членов комитета, 55 человек получили ранения, вклю­чая Николая Бухарина, видного большевистского теоре­тика и редактора «Правды», Емельяна Ярославского, ко­торый позже взялся писать краткую историю русского анархизма, и Ю.М. Стеклова, редактора «Известий» и будущего биографа Бакунина. Полные восторга от своего успеха, «Анархисты подполья» торжественно оповести­ли, что этот взрыв был сигналом наступления «эры ди­намита», которая завершится лишь с полным уничтоже­нием нового деспотизма.

Но их радости скоро пришел конец. Этот взрыв, хотя от него сразу же отмежевались видные лидеры анархизма, дал начало мощной волне новых арестов. Первым делом охота пошла за «Анархистами подпо­лья». Группа их взорвала себя на «реквизированной» даче после того, как их лидеры Ковалевич и Соболев были застрелены милицией. Чека раскинула широкую сеть в поисках политических преступников, и сотни из них пред стали;; перед судом тройки;; Анархисты не упустили из виду параллель между этими судами и во­енными трибуналами, созданными после революции 1905 года; они сравнивали агентов Чека с «палачами» Столыпина.

Ораторы большевиков утверждали, что на кону по­ставлена судьба революции, и надо каленым железом выжигать любое сопротивление. Они настаивали, что ни одного анархиста не арестовали лишь за его убеж­дения, а всем им вменялись в вину уголовные деяния. «Мы не преследуем идейных анархистов, – через не­сколько месяцев после взрыва в Леонтьевском переул­ке заверял Ленин Александра Беркмана, – но мы не будем терпеть вооруженное сопротивление или агита­цию такого рода». К сожалению для «идейных» анар­хистов, Чека не утруждалась изучением идейных взгля­дов своих пленников прежде, чем покарать их.

На взлете новой волны терроризма в 1918 году меж­ду террористами и синдикалистами возродились давние дебаты по поводу эффективности насильственных дей­ствий. Молодой синдикалист Максимов, речи которого были полны гнева и презрения, осудил анархо-коммунистов за возвращение к порочной тактике убийств и «экспроприации». Терроризм – это полное искажение анархистских принципов, доказывал он, который за­ставляет тратить впустую революционную энергию, в то же время ничего не делая для устранения социальной несправедливости. В то лее время Максимов осмеял ле­нивых Маниловых из лагеря анархо-коммунистов, ро­мантических созерцателей, которые лишь любуются па­сторальными утопиями, не подозревая о существовании сложных сил, которые правят миром. «Хватит мечтать о золотом веке, – заявил он. – Пришло время со­браться и действовать!»

К тому времени, когда мнение Максимова появилось в печати, он и его коллеги уже начали претворять свои взгляды в жизнь. В конце августа 1918 года анархо-син­дикалисты провели свой I Всероссийский съезд в Моск­ве; цель съезда была консолидировать все силы и выра­ботать общую платформу. Делегаты широким фронтом обрушились на диктатуру большевиков и одобрили ряд резолюций, осуждающих политическую и экономи­ческую программы Ленина. Что касается политической стороны, то синдикалисты потребовали немедленного устранения Совнаркома и замены его федерацией «сво­бодных советов», которые будут напрямую избираться на заводах и в деревнях, «без политических пустомель, ко­торые попадают через партийные списки и превращают (советы) в говорильни». Кроме того, хотя съезд одобрил вооруженную борьбу с белыми, он призвал к вооруже­нию рабочих и крестьян, которые и заменят устаревшую постоянную армию.

Резолюция по экономическим вопросам потребовала решительного отказа от большевистской программы «во­енного коммунизма». В сельскохозяйственном секторе, как предупредили анархо-синдикалисты, земельная по­литика нового режима приведет к новому «закабалению» крестьянства кулаками и государством. Чтобы избежать такой судьбы, они защищали идею выравнивания разме­ров земельных участков и постепенное формирование ав­тономных сельских коммун. Кроме того, они требовали немедленного прекращения реквизиций зерна государ­ством, предлагая, чтобы заботы о поставках продоволь­ствия были возложены на рабоче-крестьянские органи­зации.

Синдикалисты обвиняли государство, что оно преда­ло рабочий класс в промышленности, подавив рабочий контроль в пользу таких капиталистических штучек, как единоличное управление, трудовая дисциплина и использование «буржуазных» инженеров и техников. За то, что пренебрегли заводскими комитетами – «любимым ребенком великой пролетарской революции» – ради таких «мертвых организаций», как профсоюзы, за то, что, заменив декретами и бюрократией промыш­ленную демократию, руководство большевиков создало монстра «госкапитализма», бюрократического бегемо­та, которого словно в насмешку называют «социализ­мом». Этих злобных близнецов политической диктату­ры и «государственного капитализма» можно устранить только «немедленной и радикальной революцией» – силами самих рабочих.

Обвинение в том, что партия большевиков создала «госкапитализм», а не пролетарский социализм, стало главной темой в анархистской критике советского ре­жима. В апреле 1918 года Ленин признал, что эко­номический хаос в России вынудил его отказаться от «принципов Парижской коммуны», которые служили генеральной линией и в «Апрельских тезисах» и в книге «Государство и революция». Ради этих принципов, ут­верждали анархисты, Ленин принес в жертву на алтарь централизованной власти свободное волеизъявление ра­бочего класса; он просто облачил старую систему эксп­луатации в новые одежды.

Под властью большевиков, сообщал журнал Брян­ской федерации анархистов, Российское государство стало «какой-то удивительной машиной, непроходимой паутиной кружев, которая действует как судья, занима­ется и школьными делами, и производством колбасы, строит дома и собирает налоги, руководит полицией и варит супы, копает уголь и бросает людей в тюрьмы, собирает войска и шьет одежду...».

Самая глубокая анархистская критика «государствен­ного капитализма» появилась в новом журнале синди­калистов «Вольный голос труда», основанном в августе 1918 года (во время I съезда анархо-синдикалистов), ко­торый наследовал закрытому «Голосу труда». Редакторы журнала – Григорий Максимов, М. Чекерес (Николай Доленко) и Ефим Ярчук – представляли левое крыло анархо-синдикализма, людей воинственно настроенных, чья философия представляла собой едкую смесь бакуниз­ма и революционного синдикализма, полного традиций Южно-русской группы анархо-синдикалистов Новомир­ского в 1905 году.

Атака на «госкапитализм» в «Вольном голосе труда» обрела форму большой статьи, озаглавленной «Пути ре­волюции». Подписана она была неким М. Сергвеном, но существовали предположения – судя по содержа­нию и стилю, – что автором был Максимов. Статья начиналась серьезным обвинением в адрес «диктатуры пролетариата», которую Ленин и его соратники взялись устанавливать после свержения Временного правитель­ства. Революция большевиков, утверждал автор, пред­ставляла собой просто замещение частного капитализма капитализмом государственным; место многих мелких владельцев занял один крупный. С помощью «целой бюрократической системы и новой «государственной» морали» советское правительство снова закабалило тру­дящиеся массы.

Крестьяне и заводские рабочие оказались под пятой «нового класса администраторов, в массе своей вышед­шего из утробы интеллигенции». То, что произошло в России, продолжала повествование статья, напоминает предыдущие революции в Западной Европе: угнетенные фермеры и ремесленники Англии и Франции отстра­нили земельную аристократию от власти не раньше, чем дали о себе знать амбиции среднего класса, кото­рый и создал новую классовую структуру с самим со­бой во главе. Сходным образом привилегии и власть, которые когда-то принадлежали дворянству и буржуа­зии России, перешли в руки нового правящего класса, состоящего из партийных чиновников, правительствен­ных бюрократов и технических специалистов.

В этом месте автор «Путей революции» подчеркнуто отошел от обычных обвинений большевиков в предатель­стве интересов рабочего класса. Ленин и его сторонники, писал Сергвен, отнюдь не хладнокровные циники, что с хитростью Макиавелли продумали структуру нового класса, дабы удовлетворить свою персональную жажду власти. Вполне возможно, они руководствовались искрен­ней заботой о человеческих страданиях. Тем не менее, скорбно добавляет он, даже самые возвышенные наме­рения гибнут, когда речь идет о централизации власти. Разделение общества на администраторов и работников неумолимо следует за централизацией власти. Иначе и быть не может: управление предполагает ответственность, которая, в свою очередь, влечет за собой особые права и преимущества. Как только функции управления и труда разделяются, как только первые начинают представлять собой меньшинство «экспертов», а последние – необра­зованную массу, все возможности сохранять достоинство и равенство сходят на нет.

Под централизованным правлением Ленина и его партии, делался вывод в статье, Россия вошла в пери­од не столько социализма, сколько госкапитализма. Он представляет собой «новую дамбу перед волной нашей социальной революции». И те, кто считает, что рабочий класс настолько велик и могуч, что сокрушит эту дамбу, не в состоянии признать, что новый класс управленцев и чиновников – куда более мощный противник. В час революции, сетовал Сергвен, анархо-синдикалисты, ко­торые – не в пример марксистам – искренне верили, что освобождение рабочего класса – дело самого рабо­чего класса, были слишком плохо организованы, дабы поднять восстание против попыток разделить их на на­правления – несоциалистическое и нелибертарианское. Русский народ начал революцию неожиданно, без при­казов и указаний центральных властей. Они разодрали политическую власть в клочки и разбросали их по всей необъятной стране. Но эти разбросанные клочья власти отравили местные советы и комитеты. Богиня диктату­ры снова предстала в обличье исполкомов и совнаркомов. И революция, которая не смогла определить, кто есть кто, тепло обняла ее. Так и получилось, что русская ре­волюция оказалась в жестких лапах центральной госу­дарственной власти, которая и придушила ее.

Выражение «государственный капитализм» употреб­лялось анархистами для обозначения пагубной концен­трации политической и экономической власти в руках правительства большевиков. Это позволяло предпола­гать, что государство (то есть большевистская партия и тысячи примкнувших к ней чиновников) стало хо­зяином и эксплуататором вместо множества частных предпринимателей.

Тем не менее термин «капитализм» в нормальном смысле употребляется по отношению к экономической системе, для которой характерны частное владение, мо­тив доходности и свободный рынок, что весьма мало имело отношение к ситуации в России. Есть смысл от­метить, что вторая статья в том же «Вольном голосе труда» описывала систему Советов как форму «государ­ственного коммунизма» – то есть централизованный коммунизм, навязанный сверху, в то время как комму­низм анархистов свободно шел снизу на основе подлин­ного равенства. Автор, руководитель Московского союза пекарей Николай Павлов, потребовал немедленной пе­редачи заводов и земли в широкую федерацию «свобод­ных городов» и «свободных коммун». Анархисты, до­казывал он, решительно противостоят центральным властям любого вида. Правительство Ленина должно было воспринимать оба определения – «государствен­ный капитализм» и «государственный коммунизм» – без удовольствия и вряд ли с удивлением. Сразу же пос­ле появления этих двух статей «Вольный голос труда» был закрыт.

Во время своего недолгого существования «Вольный голос труда» неоднократно подчеркивал настоятельную необходимость организационной реформы вместе с син­дикалистским движением. Точнее, журнал призывал к созданию Всероссийской конфедерации анархо-синдикалистов, способной направить русскую революцию по рельсам децентрализации. Этот призыв вскоре принес плоды. Когда в конце ноября 1918 года в Москве собра­лась Всероссийская конфедерация анархо-синдикалис­тов, в центре внимания повестки дня появился вопрос об организации. Делегаты одобрили предложение создать общенациональную конфедерацию и, кроме того, реко­мендовали теснее крепить узы с зарубежными органи­зациями анархистов. Более того, конференция решила усилить распространение синдикалистской пропаганды среди заводских рабочих, делая упор на «децентрализа­ции», как ключевом слове и понятии в политике и в эко­номике. Хотя делегаты признали, что государство невоз­можно устранить «сегодня или завтра», они выразили желание, чтобы вместо большевистского Левиафана была создана «конфедерация свободных советов», которая в дальнейшем послужит мостом к будущему бесклассово­му обществу. В экономическом плане конференция по­требовала «всеобщей экспроприации экспроприато­ров – включая государство», за которой последует «синдикализация» промышленной продукции.

Одобрив идею «Вольного голоса труда» о созыве Все­российской конфедерации анархо-синдикалистов, кон­ференция избрала двух редакторов усопшего журнала Григория Максимова и Ефима Ярчука секретарем и каз­начеем Исполнительного бюро, которому предстояло организовывать конфедерацию. Тем не менее об анархо-синдикалистской конфедерации мало что можно ска­зать. Имеются весьма скудные свидетельства, что Испол­нительное бюро преуспело в координации деятельности клубов и кружков, которые и составляли синдикалист­ское движение, а также в увеличении количества членов и влияния в заводских комитетах и профсоюзах. Не уда­лось бюро и устранить разрыв с анархо-коммунистами.

В начале 1919 года группа известных анархистов из обоих крыльев (самые знаменитые были Николай Пав­лов и Сергей Маркус от синдикалистов и Владимир Бармаш, Герман Аскаров и И.С. Блейхман от анархо-коммунистов) предприняла слабую попытку объединиться, основав Московский союз анархо-синдикалистов-коммунистов. Но это мероприятие, как и все его предшествен­ники, кончилось обескураживающим провалом. Един­ственным достижением Московского союза был выпуск нового журнала «Труд и воля», который поносил режим большевиков за то, что тот «подчинил государству лич­ность», а также издал призыв к «прямому действию», чтобы уничтожить «любую диктаторскую или бюрокра­тическую систему». В мае 1919 года после выхода шес­того номера журнал «Труд и воля», как нетрудно было предсказать, закрыло большевистское; правительство.

Углубление Гражданской войны в 1918–1921 годах поставило анархистов в затруднительное положение пе­ред проблемой – помогать ли большевикам в их меж­доусобной борьбе с белыми. Ярые сторонники свобо­ды, анархисты сочли репрессивную политику советского правительства достойной осуждения; тем не менее пер­спектива победы белых казалась еще хуже. Любая оп­позиция ленинскому режиму могла склонить чашу ве­сов в пользу контрреволюционеров; с другой стороны, активная поддержка или доброжелательный нейтрали­тет позволили бы большевикам укрепиться так надеж­но, что потом от них было бы не избавиться.

Едкие дебаты, спровоцированные этой самой дилем­мой, привели к расширению раскола в лагере анархис­тов. Разнообразие мнений скоро выросло, колеблясь от активного сопротивления большевикам через пассивный нейтралитет к тесному сотрудничеству. Некоторые анар­хисты даже вступили в коммунистическую партию. В ко­нечном итоге подавляющее большинство из них решило в разной степени оказать поддержку режиму, который находился в осаде. Большая часть анархо-синдикалистов сотрудничала открыто, а те из них, кто настаивал на критическом отношении к «диктатуре пролетариата» (осо­бенно левые синдикалисты из «Вольного голоса труда»), воздерживались от активного сопротивления, откладывая «третью революцию» до той поры, пока не будет унич­тожено большее зло.

Даже среди куда более враждебных анархо-коммунистов большинство поддержало партию Ленина. Но среди них было немало раскольников. Большинство с трудом, не скрывая своего недоброжелательства, соблю­дало нейтралитет, а несколько групп анархо-коммунистов даже в этих неопределенных обстоятельствах от­казывало большевикам в праве на место, обращаясь со злобными призывами (как поступала Брянская федера­ция) немедленного свержения «социал-вампиров» или (в случае с «Анархистами подполья») готовы были на­чать кампанию террора, направленную против чинов­ников коммунистической партии.

Эти воинственные анархо-коммунисты питали откро­венное презрение к своим коллегам-«ренегатам» – «со­ветским анархистам», как они окрестили их, – уступив­шим уговорам и посулам «псевдокоммунистов». Львиная доля оскорблений досталась анархо-синдикалистам. Те от всей души всегда верили, что «первым и главным де­лом – централизм», как сообщали клеветники, а теперь бесстыдно продемонстрировали свое подлинное нутро «торгашей, а не революционеров... получавших партий­ные билеты из рук большевиков за несколько крошек с барского стола».

Что же до тех анархистов, что считали себя «трезвы­ми реалистами» по контрасту с «мечтателями-утописта­ми», упорно отказывавшимися сотрудничать с государ­ством, – они были не более чем «анархо-бюрократами», иудами, предателями дела Бакунина и Кропоткина. «Анархизм, – провозглашали эти непримиримые, – должен быть очищен от этой водянистой смеси с боль­шевизмом, в которой растворены и анархо-большевики и анархо-синдикалисты».

На самого Ленина рвение и отвага «анархистов Со­ветов» произвели такое сильное впечатление, что в ав­густе 1919 года, на пике Гражданской войны, он был вынужден заметить, что многие анархисты «стали са­мыми преданными сторонниками советской власти». Особенно показательна в этом смысле история Билла Шатова. Во время Гражданской войны Шатов служил правительству Ленина с той же энергией, которую он проявил как член Военно-революционного комитета во время Октябрьского восстания. Как офицер 10-й Крас­ной армии осенью 1919 года он играл важную роль в обороне Петрограда от наступающих сил генерала Юденича, в 1920 году Александр Краснощекое, ради­кал, близкий анархистам, вызвал его в Читу, где Шатов стал министром транспорта Дальневосточной республи­ки. Несколько лет спустя он опять был послан на Вос­ток, где контролировал строительство Туркестано-Сибирской железной дороги.

Нередко слыша в свой адрес такие злобные оценки, как «анархо-большевик» и «советский анархист», Шатов попытался объяснить свою позицию Александру Беркману и Эмме Голдман вскоре после их приезда в Россию в январе 1920 года: «А теперь я хотел бы рассказать вам, что коммунистическое государство в действии – имен­но то, каким мы, анархисты, всегда его видели, – жес­тко централизованная власть, усиленная опасностями революции. В таких условиях никто не может позволить себе делать лишь то, что хочет. Человек не может сесть на поезд и ехать себе или устроиться на подножке, как мне доводилось в Соединенных Штатах. Нужно разре­шение. Я предназначен для России, для революции, и это блистательное будущее». Анархисты, сказал Шатов, были «романтиками революции». Но сейчас нельзя воевать, вооружившись только идеалами, поспешил добавить он. В настоящий момент главная задача – нанести пораже­ние реакции. «Мы, анархисты, должны оставаться вер­ны нашим идеалам, – сказал он Беркману, – но в данный момент мы не можем заниматься критикой. Мы должны работать и помогать строить».

Шатов был лишь одним из многих известных анар­хистов, которые воевали в рядах Красной армии. Не­мало их полегло в боях, включая Иустина Жука и Ана­толия Железнякова – в жизни и того и другого было место и насилию и мятежам. (Железняков командовал бронепоездом и в июле 1919 года был убит под Екате-ринославом разрывом деникинского снаряда.) Алек­сандр Ге из Центрального исполнительного комитета Советов был зарублен белыми на Кавказе, где занимал высокую должность в Чека.

Во время Гражданской войны и другие известные фигуры анархистского движения были на высоких пра­вительственных постах. Александр Шапиро из «Голоса труда» и Герман Сандомирский, ведущий анархо-коммунист из Киева, после революции 1905 года отправ­ленный в сибирскую ссылку, служили в чичеринском Наркомате иностранных дел. Александр Боровой стал комиссаром в управлении здравоохранения, а Николай Рогдаев отвечал за советскую пропаганду в Туркестане.

В 1918 году после закрытия «Голоса труда» Волин по­кинул Москву и отправился на юг, где воевал против бе­лых; какое-то время он служил в советском отделе обра­зования в Воронеже, но отказался от поста руководителя всей системы образования на Украине. Владимир Забрежнев (в свое время член кропоткинской группы «Хлеб и воля» в Лондоне) теперь вступил в коммунистическую партию и стал секретарем московской редакции «Изве­стий». Даниил Новомирский тоже вступил в коммунис­тическую партию и стал сотрудником Коминтерна пос­ле его создания в 1919 году. Максим Раевский, бывший редактор «Голоса труда» в Нью-Йорке и Петрограде, с помощью Троцкого получил работу в правительстве, не связанную с политикой. (Он познакомился с Троц­ким на борту судна, когда в мае 1917 года они плыли в Россию.)

Вацлав Мачайский (который вернулся в Россию в 1917 году) тоже получил неполитическую должность, но меньшей значимости: он стал техническим редакто­ром «Народного хозяйства» (потом оно стало называть­ся «Социалистическое хозяйство»), органа ВСНХ. Тем не менее Мачайский продолжал оставаться резким крити­ком марксизма и его приверженцев. Летом 1918 года он выпустил единственный номер журнала «Рабочая рево­люция», в котором осуждал большевиков за то, что они не провели тотальную экспроприацию буржуазии и не улучшили экономическое положение рабочего класса. После Февральской революции, писал Мачайский, рабо­чие получили повышение жалованья и восьмичасовой рабочий день, а после Октября их материальное положе­ние не улучшилось «ни на йоту!». Мятеж большевиков, продолжал он, был всего лишь «контрреволюцией интел­лектуалов». Политическая власть была захвачена учени­ками Маркса, «мелкой буржуазией и интеллигенцией... обладателями знания, необходимого для организации и управления всей жизнью страны».

И марксисты в полном соответствии с религиозной проповедью своего пророка об экономическом детер­минизме предпочли сохранить буржуазный порядок, возложив на себя лишь «подготовку» рабочих к их бу­дущему раю.

Мачайский побуждал рабочий класс давить на пра­вительство, чтобы оно экспроприировало предприятия, уравняло доходы и возможности получения образова­ния и обеспечило рабочие места для безработных. Тем не менее, при всем своем разочаровании новым режи­мом, Мачайский с трудом, но все же принимал его, по крайней мере пока. Любая попытка свергнуть это пра­вительство, говорил он, пойдет на пользу только белым, которые представляют собой еще большее зло, чем большевики.

Нет необходимости говорить, что ни Раевского, ни Мачайского Ленин не имел в виду, когда говорил о «преданных сторонниках советской власти». Скорее это были Шатов и Железняков, Ге и Новомирский – анархист­ские лидеры, которые от всего сердца оказали поддерж­ку большевикам, когда над их режимом нависла угроза победы белых. В эту категорию входил и Иуда Рошин, возглавлявший «Черное знамя» в 1905 году, который ныне решительно перешел в коммунистический лагерь. Рошин благожелательно встретил создание III Интерна­ционала в 1919 году и приветствовал Ленина, как одну из крупнейших фигур современности. По словам Викто­ра Сержа, Рошии даже пытался разработать «анархист­скую теорию диктатуры пролетариата». А тем временем, пока не сформулирована такая теория, он призывал к восстановлению дружеских отношений с большевиками на почве острой необходимости.

В 1920 году, выступая перед группой московских анархистов, он требовал от своих товарищей сотрудни­чать с партией Ленина: «Это обязанность каждого анар­хиста – чистосердечно работать с коммунистами, кото­рые представляют собой передовой отряд революции. Оставьте ваши теории в покое и занимайтесь практичес­кой работой для восстановления России. Необходимость в вас велика, и большевики приветствуют вас».

Большинство слушателей встретили его речь крика­ми и кошачьим концертом и списали Рошина, «совет­ского анархиста», как еще одну потерю. Но Александр Беркман, который присутствовал на этой встрече, от­кровенно признавал, что слова Рощина вызвали у него сочувствие.

Вне всяких сомнений, Рощин был не одинок в своих попытках примирить столь несопоставимые доктри­ны анархизма и большевизма. И действительно, в одной лишь Москве две довольно большие группы анархо-коммунистов, попутчиков, были организованы с целью кре­пить узы дружбы и сотрудничества с «диктатурой про­летариата». Воодушевлял первую группу Аполлон Карелин, а братья Гордины – вторую, увековечивая собой тот раскол, который впервые возник в Петроградской феде­рации анархистов в 1917 году. (Соглашаясь по многим жизненно важным темам, Карелин и Гордины слишком отличались друг от друга по темпераменту и по тактике, чтобы дружно работать в рамках одной организации.)

В 1918 году Карелин стал «советским анархистом» в буквальном смысле слова, завоевав место в ЦИК Советов. Его просоветская организация анархистов, созданная весной этого же года, претенциозно провозглашала себя Всероссийской федерацией анархо-коммунистов. Новая федерация взялась уламывать воинственных антибольшевиков пойти на сотрудничество с правительством. Каре­лин доказывал, что диктатура Советов – практическая необходимость, чтобы нанести поражение силам реак­ции; более того, с точки зрения теории она приемлема, как переходная фаза на пути к свободному анархическо­му обществу. Защищая советское правительство, заявлял журнал федерации «Вольная жизнь» (1919-1921), но­вая группа защищает не принципы авторитарной влас­ти, а саму революцию. «Вольная жизнь» претендовала на представительство всего разнообразия мнений в среде анархистов – анархо-коммунистов, анархо-синдикали­стов, анархистов-индивидуалистов и даже толстовцев. В действительности же журнал придерживался линии анархо-коммунистов (просоветской), критиковал син­дикализм за узость доктрины и откровенно игнорировал индивидуалистов и религиозные школы анархистской мысли.

Вторая пробольшевистская организация анархо-ком­мунистов в Москве, универсалисты, была сформирована в 1920 году братьями Гордиными вместе с Германом Аскаровым, который, как и Карелин, был членом ЦИК. Взгляды универсалистов большей частью совпадали с воз­зрениями Всероссийской федерации Карелина. Они по­буждали всех анархистов оказывать всемерную помощь Красной армии и отказываться от терроризма и других действий, враждебных правительству. Временная диктатура, утверждали универсалисты, является необходимым этапом на пути перехода к бесклассовому коммунисти­ческому обществу.

Трудно понять, каким образом Гордины смогли со­вершить столь стремительный переход от их фанатичной антимарксистской теории пананархизма к анархо-универсализму, доктрина которого поддерживала «диктату­ру пролетариата». Может, их пленила мистика власти большевиков. Может, они пришли к выводу, что больше­вики – чей упор на революционную волю, похоже, от­рицал экономический детерминизм – отступили от марксистского символа веры. Или, не исключено, они сочли Ленина меньшим злом по сравнению с адмиралом Колчаком[35]. Во всяком случае, в 1920 году белые армии отступали по всем фронтам, и универсалисты со своими соратниками, «советскими анархистами», были на сто­роне победителей, за что они скоро получат воздаяние.