Сатрапии Ахеменидского царства

Кир не был первым царем династии Ахеменидов – еще его дед Ахемен провозгласил себя царем персов‑пасаргадов. Воинственный и энергичный Ахемен осуществил попытку объединения разрозненных персидских племен в единый военно‑политический союз, но удар мидийского царя Фраорта помешал его планам. Мидийцы обложили персов данью, платить которую отказался сын Ахемена Теисп, воспользовавшийся тем, что мидийцы направили все свои силы на борьбу со скифским вторжением, которая длилась около трех десятков лет. Однако мидийцы, оправившись от изнурительной борьбы со скифами, усмирили персов, вышедших из‑под контроля. Мидийский царь Киаксар нанес удар по персам, объединившимся под началом Кира (сына Ахемена и брата Теиспа), вследствие чего персы вновь признали себя данниками мидийского царя.

Политика наследника персидского престола Камбиса была гораздо более лояльной по отношению к мидийцам. Камбис вел мирную жизнь в Пасаргадах – тогда еще небольшой крепости в центре владений персов, и исправно платил дань Мидии. Мидийский царь Астиаг, также не испытывавший особого пристрастия к военным кампаниям, с целью укрепления дружественных отношений между Мидией и Персией, выдал свою дочь Мандану за подвластного ему персидского царя Камбиса. Династический брак должен был обеспечить единство политического союза двух государств в борьбе против могущественной Ассирии. Наверняка именно эту цель преследовал мидийский царь Астиаг – дед будущего повелителя всей Азии.

Геродот со свойственной грекам предвзятостью по отношению к персам и мидянам рассказывает фантастическую историю рождения и воспитания Кира, историю, лишенную логики, но полную язвительных насмешек над мидийскими магами, представленными в повествовании «отца истории» полнейшими глупцами. Поскольку персы были заклятыми врагами Эллады, мы не должны воспринимать тенденциозное изложение Геродота за истину в последней инстанции.

Геродот пишет, что у Астиага не было наследника престола, но была дочь Мандана, которую он не собирался никому отдавать замуж, поскольку видел пророческий сон о своей дочери, который счел плохим предзнаменованием. По словам Геродота, коему свойственно было представлять мидян и персов в самом негативном свете, Астиагу приснилось, будто Мандана испустила столько мочи, что она затопила всю Азию. В поисках вразумительного ответа на вопрос: что бы это могло значить, Астиаг призвал магов – лучших толкователей снов, которые интерпретировали сон Астиага как предостережение о том, что его дочь родит сына, который свергнет деда с престола и завоюет всю Азию. Далее Геродот начинает противоречить сам себе. По его изложению, Астиаг твердо решает не выдавать Мандану замуж и даже приставляет к ней евнухов, дабы они денно и нощно охраняли ее целомудрие. Но через некоторое время, уступая просьбам дочери, Астиаг все‑таки решает выдать ее замуж, при этом, однако, выбирая в качестве жениха самую потенциально опасную для него, Астиага, кандидатуру. Мидийский царь выдает единственную дочь замуж за царя подвластной ему Персии, прекрасно понимая, что персидский царевич, родившийся от этого союза, попытается возвысить Персию над Мидийской державой. Если бы Астиаг действительно опасался рождения внука, он ни в коем случае не отдал бы дочь замуж за перса, но предпочел бы в качестве зятя какого‑нибудь знатного мидянина, дабы со временем власть над Мидией не перешла в руки перса. Очевидно, Геродоту было выгодно представить иранцев, к коим принадлежали как мидийцы, так и персы, в самом невыгодном для них свете, иначе в его повествовании вряд ли имели бы место столь несуразные факты.

Тем не менее «геродотовского» Астиага продолжали мучить ночные кошмары. Через некоторое время после свадьбы дочери ему приснилось, что из чрева Манданы выросла виноградная лоза, которая покрыла всю Азию. Пришедшие по зову мидийского царя маги интерпретировали сон в том же русле: «дочь Астиага вскоре родит сына, который свергнет деда с престола и покорит всю Азию».

Далее, следуя геродотовской логике, мидийскому царю, который сам создал себе проблему, выдав дочь не за мидянина, а за перса, ничего не оставалось, как умертвить собственного внука. Возникает вопрос: о чем думал Астиаг, когда выдавал Мандану замуж, уже имея предупреждение о том, что его внук возвысится над ним и над всей Азией? Быть может, он надеялся, что у его дочери не будет потомства, или же мысль о детоубийстве волновала его уже давно? В любом случае, судя по изложению Геродота, мидийский царь Астиаг был человеком с явным психическим расстройством, крайне непоследовательным в своих действиях. Принимать ночные кошмары за руководство к действию, затем отменять собственное решение, а после очередного зловещего сна вновь возвращаться к репрессивным мерам, но уже не по отношению к дочери, а к родному внуку – так мог поступать лишь человек, находящийся явно не в своем уме. Вряд ли такой человек мог бы в течение тридцати лет управлять огромной Мидийской державой.