Я научилась садиться

Весна 1964 года.

Однажды, когда после ужина нас укладывали спать, я уже находилась на койке, но лежать мне ужасно не хотелось. Дело в том, что в этот день я безвылазно проторчала в неподвижной коляске. Поначалу коляску со мной ребятня катала туда-сюда (все ж развлечение: и им, и мне). Три воспитательницы и две няни собрали все группы в одной из игровых комнат), а сами сидели в проходе, ведя свои бесконечные беседы «за жизнь». Одну из них, Веру Александровну, страшно нервировало, что мою коляску передвигают. Вряд ли ее беспокоил шум, создаваемый коляской, детские крики (а играющие ребятишки орали «хоть уши затыкай») его перекрывали. Эта Вера Александровна почему-то изначально относилась ко мне с лютой ненавистью, понять и объяснить которую не мог никто, включая ее саму.

— Поставьте Черемнову возле стены! Не возите ее больше! — истошно завопила она на нас.

Ребята испуганно повиновались, подвезли мою коляску к стене и тут же отошли подальше, боясь распалить гнев Веры Александровны. И получилось, что я оказалась лицом к стене. Почему воспитательницы не развернули меня лицом к обществу — непонятно: то ли не обратили внимания на такую мелочь, что девочка сидит, уткнувшись в стенку, то ли поленились, то ли не сочли нужным. Так я и просидела до самого обеда, слыша, как за моей спиной весело резвятся ребятишки и как оживленно квохчут сотрудницы, обсуждая семейные неурядицы и житейские перипетии. А я — в изоляции, передо мной — мертвая стена…

Я на всю жизнь запомнила эту глухую белую стену. Сначала стена была лишь детской обидой, а потом превратилась в символ: стена — мой неумолимый враг, которого я должна победить. Сколько потом по жизни мне придется разбить таких глухих стен! А когда рухнет последняя стена, я вдруг растеряюсь от пустоты, и пройдет немало времени, прежде чем свыкнусь с новым для меня препятствием и новым врагом — пустотой. И до сих пор не знаю: что из них страшнее — стена или пустота?

Ах, если бы у всех-всех инвалидов, подобных мне, с парализованными ногами и руками, была бы нормальная жизнь, в том смысле, что мы тоже могли бы видеть, слышать, ощущать, осязать окружающий мир и вливаться в его кипучую жизнь! И, главное, чтобы не мучил вопрос: окажут ли нам нужную бытовую помощь или не окажут? Вот что завтра ждет меня, физически беспомощную, если, не дай Бог, заболеет моя помощница Ольга — глухонемая соседка по комнате в моем нынешнем Доме инвалидов? Да я без Ольги в буквальном смысле останусь без рук! Какой бы знаменитой я ни стала, меня всегда и везде будет преследовать моя немощность — крест, который мне суждено нести до конца моих дней. И это так унизительно — жить в полной физической зависимости от других…

Люди! Здоровые, нормальные, неувечные, некалечные, способные передвигаться на своих ногах и владеть своими руками! Дышите свободно и радуйтесь, что вы одарены немыслимым богатством — способностью к самостоятельному и самоконтролируемому движению! Считайте себя счастливыми, пока вы ни от кого не зависите! Не хотите считать, что здоровое самоуправляемое тело — счастье? Тогда хоть согласитесь, что это — основа для счастья.

Но вернемся в тот памятный вечер моего детства. Я елозила на кровати, отчаянно демонстрируя свой протест против наскучившей обездвиженности и надоевшей беспомощности, и вдруг, даже не осознавая того, дернулась и — о чудо! — сама села на попу, вцепившись пальцами в панцирную сетку, чтобы не упасть. Ну надо же: сколько меня не пыталась научить садиться дома, у меня не получалось, а в детдоме, где моим физическим развитием никто не занимался, всё получилось! Тут в палату вошла нянечка. Она не сразу заметила меня сидящей, а когда увидела, удивилась:

— Тома, ты сидишь! Ты сама села?

Я подтвердила, молча мотнув головой. Говорить не могла, потому что от радости в груди встал ком, и мне трудно было его выдохнуть. А когда нянечка, восхищенно поцокав языком и восторженно похвалив меня, вышла, я повернула голову к окну и увидела пассажирский поезд, рельсы, а вдали, за железнодорожной линией, лесок. Я всхлипнула — тоже от радости, что теперь сама могу до всего этого дотянуться взглядом, — и без сил повалилась на подушку, настолько меня вымотало мое первое самостоятельное усаживание.

Моей жизни, конечно, не позавидуешь, но в тот весенний вечер я ликовала — ведь я научилась садиться.