Мои родные навещают меня

Однажды ночью я увидела во сне мать и чуть было не зарыдала на всю палату. Я не знала, что теперь каждый ее приезд буду чувствовать заранее, вот и в тот день она неожиданно приехала, и, оставив возле моей койки сумку, со слезами на глазах побежала к воспитателям. У меня так и застрял в горле комок, я не знала, что мне делать: то ли радоваться, то ли плакать. Из палаты я слышала как она, плача, что-то рассказывает Зинаиде Степановне. Прошло минут тридцать, я с нетерпением ждала, когда же она подойдет ко мне? И вот наконец-то она зашла в палату с заплаканными глазами и, присев ко мне на кровать, отсутствующим взглядом уставилась в окно.

— Мама, когда я домой поеду? — Не к месту видимо, задала я ей свой наболевший вопрос.

— Никогда! — Резко ответила она, не отрывая взгляда от окна. Я заревела в голос: — Хочу домой! Не хочу больше здесь жить!

— Куда я тебя возьму? Твой папка нас бросил, я теперь не живу в том доме, мы теперь с Ольгой живем у тёти Маши, — пояснила она и, наклонившись, стала что-то искать в сумке. Вытащив оттуда помидорку и положив ее на окно, она стала поспешно собираться домой. Я не поняла значения этого странного слова «бросить», в моем понимании слово «бросить» означало бросить какой-то предмет или отбросить что-то ненужное. Минуту помолчав, я вдруг завыла, причем не по-детски, а как-то по-бабьи.

— Будешь так орать, я к тебе больше не приеду, — заругалась она на меня и быстро вышла из палаты.

Ночью я опять горела в жару, металась по койке, утром няня подошла, чтобы покормить меня и, видя, что я едва открываю глаза, только рукой махнула.

Прошло недели две, и я снова стала оживать. Девчонки, прослышавшие, что мои родители разводятся, стали приставать ко мне с расспросами:

— А что, твои родители дрались дома?

Дурацкий вопрос. Честно сказать, я понятия не имела, что родители могут драться, но для многих девчонок было привычным делом видеть дерущихся родителей. И, когда я сказала, что папка никогда маму не бил, никто не поверил мне.

— Почему же тогда они разошлись? — докучали девчонки.

Они меня так доставали подобными вопросами, что однажды я не выдержала и соврала им, что папа в маму кидал тарелки, и после этого лживого признания они от меня отстали.

***

В августе приехала Нянька (моя тётя Тамара, в честь которой меня назвали) проведать меня. У нас как раз был мертвый час, и я спала, когда в палату вошла нянечка и разбудила меня: Тома, вставай, к тебе приехали. Я проснулась, не зная, что мне делать, радоваться или снова реветь, и она быстренько меня одела и вынесла на улицу, чтобы я своим ревом не подняла весь корпус. Причем натянула на меня домашнее платье одной из спящих девочек, сочтя мое недостаточно приглядным для показа родичам.

— А вдруг Валька проснется, и меня потом ругать будет? — забеспокоилась я.

— Не будет она ругаться, — заверила меня нянечка. — Я ей скажу, что это я взяла. — Она вынесла меня на поляну, и тут я увидела свою милую Няньку. Я шмыгнула носом готовясь зареветь, но та меня опередила:

— Если заревешь, я тебе не покажу, что привезла.

Я вздохнула, но реветь не стала. Она поправила на мне воротничок и стала расспрашивать: почему я плачу?

— Домой хочу… — пискнула я, с трудом сдерживая слезы.

— А ты не плачь, вот я вернусь домой и скажу папе и дедушке, чтобы они приехали и взяли тебя домой, — заверила она. — Да еще надо коляску сделать, тебе же надо на чем-то сидеть.

Я ей сразу поверила — наверно, потому что стала уставать слышать страшные отказы, ведь я верила вопреки всему, что рано или поздно вернусь домой. Тут подошла нянечка и сказала:

— Знаете, у нас на ее рост ничего нет из белья, вы бы привезли ей хоть пару платьиц.

— Хорошо, я посмотрю дома. Если что-то осталось, передам, — пообещала она.

После ее отъезда я уже не так жутко ревела.

Впоследствии я много думала: почему Нянька тогда проявляла ко мне больше всех внимания? Любила как племяшку? Сочувствовала, лучше понимая меня из-за собственного увечья? Но почему так охладела ко мне потом? А когда, через много-много лет, мы с ней оказались в одном Доме инвалидов в Новокузнецке, она даже отказалась меня кормить. А в ответ на мою просьбу хоть иногда приходить меня покормить моя милая тетушка отрезала как бритвой: «А ты будешь меня кормить?». А потом здесь же, в Доме инвалидов, нашла себе мужчину, друга жизни, обрела, так сказать, личное счастье. Вот и славно, рада за нее. Жаль лишь пролитых из-за нее слез и горького подозрения, что внимание ко мне было выпендрежем перед нашей родней…

***

Где-то в конце августа приехал отец с дедом и привезли мне коляску, которую отец смастерил сам. Они начали собирать коляску, и не успели прикрутить колеса, как в комнату, где мы сидели, вошла Левшина и двое ее напарниц по смене, и началось…

— Как же ты бесстыжими глазами на своего ребенка-калеку смотришь? Как тебе не стыдно, такую жену красавицу бросил с двумя детьми! — орала Левшина, уперев руки в бока.

Я сидела на руках у деда и ела конфеты. Когда Левшина заорала на отца, дед вскочил и выбежал со мной в коридор. Так и просидели мы с ним в коридоре, пока отец не прикрутил колеса к коляске. Я сидела притихшая, словно испуганный зайчонок, все больше и больше вжимаясь в деда, замирая от оглушительного праведного крика Левшиной. Я поняла, что произошло что-то совсем нехорошее, и даже не решилась сказать деду про свое желание вернуться домой. И откуда только взялось у меня такое чувство такта? Я чувствовала, как трясутся руки у деда. Когда коляска была готова, дед посадил меня в нее, закатил в палату, и они с отцом, не попрощавшись, уехали.