Табу девственности

Немногие детали сексуальной жизни примитивных народов производят такое странное впечатление на наше чувство, как оценка этими народами девствен­ности, женской нетронутости. Ценность девственности с точки зрения ухаживающего мужчины кажется на­столько несомненной и само собой понятной, что нами почти овладевает смущение, когда мы хотим оправдать и обосновать это мнение. Требование, чтобы девушка в браке с одним мужем не сохранила воспоминаний о сношениях с другим, представляет из себя не что иное, как последовательное развитие исключительного права обладания женщиной, составляющее сущность монополии, распространение этой монополии на про­шлое.

Нам не трудно уже позже оправдать то, что ка­залось сначала предрассудком, нашим мнением о лю­бовной жизни женщины. Кто первый удовлетворяет с трудом в течение долгого времени подавляемую лю­бовную тоску девушки и при этом преодолевает ее сопротивление, сложившееся под влиянием среды и воспитания, тот вступает с ней в длительную связь, возможность которой не открывается уже больше ни­кому другому. Вследствие этого переживания у жен­щины развивается «состояние подчиненности», кото­рое является порукой ненарушимой длительности об­ладания ею и делает ее способной к сопротивлению новым впечатлениям и искушениям со стороны по­сторонних.

Выражение «сексуальная подчиненность» предло­жено в 1892 году Крафт-Эбингом для обозначения того факта, что одно лицо может оказаться в не­обыкновенно большой зависимости и несамостоятель­ности по отношению к другому лицу, с которым находится в половом общении. Эта принадлежность может иной раз зайти весьма далеко, до потери всякого самостоятельного желания, до безропотного согласия на самые тяжелые жертвы собственными интересами; упомянутый автор, однако, замечает, что известная доля такой зависимости «безусловно необ­ходима для того, чтобы связь была длительной». Такая доля сексуальной подчиненности действительно необходима для сохранения культурного брака и для подавления угрожающих ему полигамических тен­денций, и в нашем социальном общежитии этот фак­тор всегда принимается в расчет.

Крафт-Эбинг объясняет возникновение сексуаль­ной подчиненности «необыкновенной степенью влюб­ленности и слабости характера», с одной стороны, и безграничным эгоизмом, с другой стороны. Однако аналитический опыт не допускает возможности удов­летвориться этим простым объяснением. Он показы­вает, что решающим моментом является величина сексуального сопротивления, которое необходимо пре­одолеть вместе с концентрацией и неповторяемостью процесса преодоления. Поэтому «подчиненность» го­раздо чаще встречается и бывает интенсивней у жен­щины, чем у мужчины, а у последнего в наше время все же чаще, чем в античные времена. Там, где мы имеем возможность изучить сексуальную «подчинен­ность» у мужчин, она оказалась следствием преодо­ления психической импотенции при помощи данной женщины, к которой с того времени и привязался этот мужчина. Таким ходом вещей, по-видимому, объ­ясняются много странных браков и не одна трагичес­кая судьба, — даже повлекшая к самым значительным последствиям.

Неправильно описывают поведение примитивных народов, о котором ниже идет речь, те, кто утверждает,

что эти народы не придают никакого значения дев­ственности, и в доказательство указывают, что деф­лорация девушек совершается у них вне брака и до первого супружеского сношения. Наоборот, кажется, что и для них дефлорация является актом, имеющим большое значение, но она стала предметом табу, за­служивающим названия религиозного запрета. Вместо того чтобы предоставить ее жениху и будущему мужу девушки, обычай требует того, чтобы именно он укло­нился от этого.

В мои планы не входит собрать полностью лите­ратурные свидетельства, доказывающие существова­ние этого запрета, проследить его географическую рас­пространенность и перечислить все формы, в которых он выражается. Я довольствуюсь поэтому констата­цией, что подобное нарушение целостности девствен­ной плевы, совершаемое вне последующего брака, яв­ляется чем-то весьма распространенным у живущих в настоящее время примитивных народов. Так, Краули говорит: «Брачный обряд сводится к разрыванию дев­ственной плевы определенным лицом, но не мужем, что очень распространено на низких уровнях культу­ры, особенно же в Австралии».

Если же дефлорация не должна иметь места при первом брачном сношении, то ее должно совершить раньше — каким-нибудь образом и кто-нибудь. Я при­веду несколько мест из вышеупомянутой книги Кра­ули, в которой имеются сведения по этому вопросу и которые дают нам основания для некоторых крити­ческих замечании.

с. 191: «У диери и у некоторых соседних племен (в Австралии) распространен обычай разрывать девст­венную плеву, когда девушка достигает половой зре­лости. У племен Портленда и Гленелга совершить это у невесты выпадает на долю старой женщины, а иногда приглашаются белые мужчины с целью лишить не­винности девушек».

с. 307: «Преднамеренный разрыв плевы соверша­ется иногда в детстве, но обыкновенно во время на­ступления половой зрелости... Часто он соединяется,

как, например, в Австралии, со специальным актом оплодотворения».

с. 348: (по сообщениям Спенсера и Гиллена об австралийских племенах, у которых существуют из­вестные экзогамические брачные ограничения): «Пле­ва искусственно пробуравливается, и присутствующие при этой операции мужчины совершают в точно ус­тановленном порядке (необходимо заметить: по опре­деленному церемониалу) половой акт с девушкой. Весь процесс состоит, так сказать, из двух актов: разру­шения плевы и последующего полового общения.

с. 349: «У мазаев (в экваториальной Африке) со­вершение этой операции составляет одно из самых главных приготовлений к браку. У закаев (Малайские острова), баттов (Суматра) и альфуров (на Целебесе) дефлорация производится отцом невесты. На Филип­пинских островах имелись определенные мужчины, специальностью которых была дефлорация невест в том случае, если плева не была еще в детстве разру­шена старой женщиной, которой это специально по­ручалось. У некоторых эскимосских племен лишение невинности невесты предоставляется ангекоку, или шаману».

Замечания, о которых я уже упомянул, относятся к двум пунктам. Во-первых, приходится жалеть о том, что в этих указаниях нет более тщательного различия между одним только разрушением плевы без полового акта и половым актом с целью такого разрушения. Только в одном месте мы определенно слышали, что весь процесс распадается на два акта: на (ручную или инструментальную) дефлорацию и на последующий за­тем половой акт. Очень обильный материал у Бартельс-Плосса оказывается почти непригодным для наших це­лей, потому что при изложении психологическое зна­чение акта дефлорации совершенно исчезает перед

анатомическим его результатом, гю-втирыл, ичспп /ivg-лательно было бы узнать, чем отличается «церемони­альный» (чисто формальный, торжественный, офици­альный) половой акт при этих обстоятельствах от нор­мального полового общения. Доступные мне авторы или слишком стыдились об этом говорить, или опять-таки придавали слишком мало значения таким сексу­альным подробностям с психологической точки зре­ния. Мы можем надеяться, что оригинальные сообще­ния путешественников и миссионеров более подробны и недвусмысленны, но при теперешней недоступности этой, по большей части иностранной, литературы я не могу сказать ничего определенного. Впрочем, можно пренебречь сомнением по поводу этого второго пункта, принимая во внимание соображение, что церемониаль­ный мнимый половой акт, вероятно, представляет со­бой замену и, может быть, сменил настоящий акт, ко­торый прежде совершался полностью.¹

Для объяснения этого табу девственности можно указать на разнообразные моменты, которым я дам краткую оценку. При дефлорации девушки обыкно­венно проливается кровь; первая попытка объяснения прямо ссылается на страх примитивных народов перед кровью, так как они считают, что в крови находится жизнь. Это табу крови доказывается многими пред­писаниями, не имеющими ничего общего с сексуаль­ностью; оно, очевидно, имеет связь с запрещением убивать и составляет защитительную меру против пер­вичной кровожадности, сладострастия убийства пер­вобытного человека. При таком понимании табу дев­ственности приводится в связь с соблюдаемым почти без исключения табу менструаций. Примитивный че­ловек не может отделить таинственный феномен ме­сячного кровотечения от садистских представлений.

¹ Плева искусственно нарушается, и затем произвед­ший операцию мужчина имеет сношение (церемониальное, заметим это) с девушкой по установленным правилам... Обряд состоит из двух частей — из разрывания плевы и сношения.

¹ Относительно многочисленных других случаев свадеб­ных церемоний не подлежит никакому сомнению, что возмож­ность распоряжаться невестой в половом отношении предо­ставляется не жениху, а другим лицам, например, помощ­никам и спутникам его («свидетелям» по нашему обычаю).

Менструации, особенно первые, он истолковывает как укус духообразного зверя, может быть, как признак сексуального общения с духом. Иной раз какое-нибудь сообщение дает возможность узнать в этом духе духа предка, и тогда нам становится понятным, в связи с другими взглядами дикарей, что менструирующая де­вушка становится табу как собственность этого духа предка.

С другой стороны, нас предупреждают, чтобы мы не слишком переоценивали влияние одного только такого момента, как страх крови. Этот страх не мог ведь уничтожить такие обычаи, как обрезание маль­чиков и еще более жестокое обрезание девушек (от­сечение клитора и малых губ), которые отчасти в обычае у тех же самых народов, или лишить значения другие церемониалы, при которых также проливается кровь. Не было бы поэтому ничего удивительного в том, если бы этот страх преодолевался в пользу мужа при первом половом сношении.

Второе объяснение также не принимает во внима­ние сексуальное, но заходит гораздо дальше. Оно ука­зывает на то, что примитивный человек является жерт­вой постоянно подстерегающего его чувства страха совершенно так, как, по нашему мнению, невротик страха, согласно психоаналитическому учению о нев­розах. Эта склонность к страху сильнее всего прояв­ляется во всех случаях, каким-либо образом отступа­ющих от обычного, привносящих нечто новое, неожи­данное, непонятное, жуткое. Отсюда и происходит доходящая до самых поздних религий церемония, свя­занная со всяким новым начинанием, с началом вся­кого нового периода времени, с появлением всякого первенца у человека, животного, первого плода. Ни­когда опасности, которые угрожают боящемуся, по его мнению, не ожидаются им больше, чем в начале опасного положения, и тогда-то и является самым целесообразным защититься от них. Первое половое общение в браке по своему значению имеет все осно­вания на то, чтобы ему предшествовали эти меры предосторожности. Обе попытки объяснения как стра-

хом перед кровью, так и страхом перед всем перво­родным не противоречат одна другой, а, наоборот, подкрепляют друг друга. Первое половое общение, несомненно, акт, внушающий опасение, тем более что при нем проливается кровь.

Третье объяснение, — Краули отдает ему предпо­чтение, — обращает внимание на то, что табу девст­венности входит в одну большую связь явлений, охватывающих всю сексуальную жизнь. Не только первое половое общение с женщиной представляет из себя табу, но половой акт вообще; пожалуй, можно было бы сказать, что женщина в целом является табу. Женщина является табу не только в исключи­тельных, вытекающих из ее половой жизни положе­ниях — менструаций, беременности, родов и после­родового периода, — но и вне этих положений обще­ние с женщиной подвержено таким серьезным и многочисленным ограничениям, что у нас имеются все основания сомневаться в означенной сексуальной свободе дикарей. Совершенно верно, что в опреде­ленных случаях сексуальность примитивных народов не знает никаких преград, но обычно она, по-видимому, сильнее сдерживается запрещениями, чем на более высоких ступенях культуры. Как только мужчина предпринимает что-нибудь особенное — экс­педицию, охоту, военный поход, — он должен дер­жаться вдали от женщины, особенно же воздержаться от полового общения; в противном случае его сила была бы парализована, и он потерпел бы неудачу. И в обычаях повседневной жизни открыто проявля­ется стремление к разъединению полов. Женщины живут с женщинами, мужчины с мужчинами; се­мейной жизни в нашем смысле у многих примитив­ных племен нет, разъединение полов доходит иной раз так далеко, что лицам одного пола запрещается произносить собственные имена другого пола, что у женщин развивается свой язык с особым набором слов. Сексуальная потребность вынуждает всякий раз вновь преодолевать эти преграды, созданные разъ­единением полов, но у некоторых племен свидание

даже супругов может иметь место только вне дома и втайне.

Где примитивный человек установил табу, там он боится опасности, и нельзя отрицать, что во всех этих предписаниях избегать женщины выражается прин­ципиальная перед ней боязнь. Может быть, эта боязнь объясняется тем, что женщина иная, не такая, как мужчина, всегда непонятна и таинственна, чужда и потому враждебна. Мужчина боится быть ослабленным женщиной, заразиться ее женственностью и оказаться поэтому неспособным. Ослабляющее и расслабляющее, вялое напряжение действий полового акта может быть образцом, оправдывающим такие опасения, а распро­странение этого страха оправдывается сознанием того влияния, которое женщина приобретает над мужчи­ной, благодаря половому общению, и внимания к себе, которое она этим завоевывает. Во всем этом нет ничего такого, что устарело бы, что не продолжало бы жить и среди нас.

Многие наблюдатели живущих в настоящее время примитивных народов пришли к выводу, что их лю­бовные порывы сравнительно слабы и никогда не до­стигают той интенсивности, которую мы обычно на­ходим у культурного человечества. Другие возражали против такой оценки, однако перечисленные обычаи табу указывают, во всяком случае, на существование силы, сопротивляющейся любви, так как она отвергает женщину, как чуждую и враждебную.

В выражениях, немногим только отличающихся от принятой в психоанализе терминологии, Краули доказывает, что каждый индивид отделяется от других посредством «табу изоляции» и что именно мелкие различия при сходстве в других отношениях объяс­няют чувства чуждости и враждебности между ними. Было бы очень соблазнительно проследить эту идею и из этого «нарциссизма мелких различий» вывести враждебность, которая, как мы видим, с успехом бо­рется во всех человеческих отношениях с чувством общности и одолевает заповедь всеобщего человеко­любия. Психоанализ полагает, что открыл главную

из причин нарциссического, сильно пропитанного пре­зрением, отрицательного отношения к женщинам тем, что указал на происхождение этого презрения из ка-страционного комплекса и влияние этого комплекса на суждение о женщине.

Однако мы замечаем, что последние соображения далеко увели нас от нашей цели. Общее табу женщины не проливает никакого света на особенности предпи­сания, касающиеся первого полового акта с девствен­ным индивидом. Здесь мы должны удовлетвориться двумя первыми попытками дать объяснение страхом перед кровью и страхом перед впервые совершающим­ся, но даже и об этих объяснениях мы должны сказать, что они обнаруживают суть запрещения, табу, о ко­тором идет речь. В основе этого запрещения лежит, очевидно, намерение запретить именно мужу что-то такое или уберечь его от чего-то такого, что неот­делимо от первого полового акта, хотя, согласно сде­ланному нами вначале замечанию, именно с этим связана особенная привязанность женщины к одному этому мужчине.

На этот раз наша задача состоит не в том, чтобы объяснить происхождение и значение предписаний та­бу. Это я сделал в моей книге «Тотем и табу»; там я дал оценку значения первичной амбивалентности для табу и защищал мнение о происхождении табу из доисторических процессов, приведших к образова­нию человеческой семьи. Из современных наблюдений над обычаями табу у примитивных народов нельзя заключить о таком первоначальном его значении. Предъявляя подобные требования, мы слишком легко забываем, что даже самые примитивные народы живут в условиях культуры, весьма отдаленной от первичной, во временном отношении такой же старой, как и наша, и также соответствующей более поздней, хотя И другой, ступени развития.

В настоящее время мы находим табу у примитив­ных народов уже развившимся в весьма искусную систему, подобно тому, как наши невротики проде­лывают развитие своих фобий, и старые мотивы табу —

замененными новыми, гармонически согласованными. Не обращая внимания на эти генетические проблемы, мы хотим остановиться только на том взгляде, что примитивный человек создает табу там, где боится опасности. Эта опасность, вообще говоря, психическая, потому что примитивный человек не вынужден делать различий, которые нам кажутся неизбежными. Он не отличает материальную опасность от психической и реальную от воображаемой. Согласно его последова­тельно проводимому анимистическому миросозерца­нию, всякая опасность исходит от враждебного наме­рения равного ему одушевленного существа — как опасность, которой чревата сила природы, так и гро­зящая со стороны другого человека или зверя. С другой стороны, он привык свои собственные внутренние враждебные душевные движения проецировать во внешний мир, приписывать их объектам, которые он ощущает как неприятные или хотя бы даже как чуж­дые. Источником таких опасностей считает он и жен­щину, а первый половой акт с женщиной представ­ляется особенно большой опасностью.

Я полагаю, что нам удастся выяснить, какова эта повышенная опасность и почему она именно угрожает будущему мужу, если мы более подробно исследуем поведение современных женщин нашего культурного уровня при подобных же условиях. В результате такого исследования можно сделать вывод, что подобная опас­ность действительно существует, так что примитивный человек защищается посредством табу девственности против кажущейся, но вполне значительной, хотя и психической, опасности.

Мы считаем нормальной реакцией, когда женщина после полового акта на высоте удовлетворения обни­мает, прижимает к себе мужчину, видим в этом вы­ражение ее благодарности и обещание длительной вер­ности. Но мы знаем, что это поведение обычно не распространяется на случай первого полового общения; очень часто он приносит женщине, остающейся хо­лодной и неудовлетворенной, только разочарование, и обычно должно пройти много времени, и нужно

частое повторение полового акта для того, чтобы он давал удовлетворение также и женщине. От этих слу­чаев только начальной и скоро проходящей фригид­ности ведет непрерывный ряд к тем печальным слу­чаям постоянной холодности, которые не могут пре­одолеть никакие нежные старания мужчины. Я по­лагаю, что эта фригидность женщины еще недоста­точно понята и, за исключением тех случаев, когда нужно вину за нее вменить недостаточной потенции мужчины, требует объяснения при помощи сходных явлений.

Столь частые попытки избежать первого полового общения я не хочу принимать здесь во внимание, потому что они имеют несколько объяснений, и в первую очередь, если не безусловно, именно в них нужно видеть выражение общего стремления женщин к сопротивлению. Но зато я думаю, что свет на загадку женской фригидности проливают некоторые патоло­гические случаи, в которых женщина после первого и даже после всякого повторного общения открыто проявляет свою враждебность к мужчине, ругая его, поднимая на него руку или даже действительно ударяя его. В одном примечательном примере такого рода, который мне удалось подвергнуть подробному анализу, это случалось, несмотря на то, что женщина очень любила мужа, обычно сама требовала полового акта и явно испытывала при этом большое удовлетворение. По моему мнению, эта странная противоречивая ре­акция является следствием тех же душевных движе­ний, которые обычно могут проявиться как фригид­ность, т. е. оказывается в состоянии подавить нежную реакцию, не имея возможности проявиться сама. В па­тологическом случае разлагается на оба компонента то, что при гораздо более частой фригидности слива­ется в одно задерживающее действие, совершенно так же, как нам это уже давно известно в так называе­мых «двухвременных» симптомах навязчивости. Опас­ность, которая таким образом возникает из-за дефло­рации женщины, состоит в том, что актом дефлорации можно навлечь на себя ее враждебность, и именно у

будущего мужа имеются все основания стараться из­бежать этой вражды.

Анализ дает возможность без всякого труда уга­дать, какие именно душевные движения у женщины принимают участие в описанном парадоксальном ее поведении, в котором я надеюсь найти объяснение ее фригидности. Первый половой акт пробуждает целый ряд таких душевных движений, которым не должно быть места при желательной направленности женщи­ны и часть которых и не возникает вновь при после­дующих общениях. В первую очередь тут обращают внимание на боль, которая причиняется девственнице при дефлорации, и, может быть, склонны считать этот момент решающим и не искать более других. Но нельзя приписывать такого значения боли, скорее сле­дует это сделать в отношении нарциссической уяз­вленности, вытекающей из разрушения органа и ра­ционально оправдываемой сознанием того, что дефло­рация понижает сексуальную ценность. Но свадебные обычаи примитивных народов предупреждают и про­тив такой переоценки. Мы слышали, что в некоторых случаях церемония протекает в два периода, что после разрыва плевы (рукой или инструментом) следует офи­циальный, действительный или мнимый, половой акт с заместителями мужа, и это показывает, что смысл предписания табу не исчерпывается тем, что избегают анатомической дефлорации, но что мужа необходимо уберечь от чего-то другого, а не только от реакции жены на болезненное поранение.

Другую причину разочарования в первом половом акте мы видим (по крайней мере, у культурной жен­щины) в том, что ожидания, с ним связанные, и осуществление не могут совпасть. До этого времени половое общение ассоциировалось с самым строгим запретом, и легальный, разрешенный половой акт не воспринимается как таковой. Насколько тесной может быть такая связь, видно из почти комического стара­ния многих невест сохранить в тайне любовные от­ношения от всех чужих и даже от родителей в тех случаях, где в этом нет никакой настоящей необхо-

димости и не приходится ждать ни с чьей стороны протестов против этих отношений. Девушки так от­крыто и говорят, что любовь теряет для них цену, если другие о ней знают. В некоторых случаях этот мотив может разрастись до такой силы, что мешает вообще развитию способности любить в браке. Жен­щина снова находит свою нежную чувствительность только в запретных отношениях, которые нужно дер­жать в тайне и при которых она чувствует уверенность в собственной, свободной от влияния, воле.

Однако и этот мотив недостаточно глубок; кроме того, связанный с культурными условиями, он лишен тесной связи с состоянием примитивных народов. Тем значительнее поэтому следующий момент, обусловлен­ный историей развития либидо. Благодаря стараниям психоанализа нам стало известно, как постоянны и сильны самые ранние привязанности либидо. Речь при этом идет о сохранившихся сексуальных желаниях детства, у женщины по большей части о фиксации либидо на отце или на заменяющем его брате, жела­ниях, которые довольно часто направлены были не на коитус, а на нечто другое или включали и его, но только как неясно сознанную цель. Супруг является всегда только, так сказать, заместителем, но никогда не «настоящим»; первым имеет право на любовь жен­щины другой, в типичных случаях — отец; муж, самое большее, второй. Все зависит от того, насколько ин­тенсивна эта фиксация и как крепко она удерживается для того, чтобы заместитель был отклонен как не­удовлетворительный. Фригидность, таким образом, за­нимает место среди генетических условий невроза. Чем сильнее психический момент в сексуальной жизни женщины, тем устойчивее окажется ее распределение либидо против потрясений первого сексуального акта, тем менее потрясающе подействует на нее физическое обладание. Фригидность может тогда укрепиться как невротическая задержка или послужит почвой для других неврозов, и даже незначительное понижение мужской потенции приходится при этом принимать во внимание как вспомогательный момент.

По-видимому, обычай примитивных народов счи­тается с мотивом прежнего сексуального желания, поручая дефлорацию старейшему, священнику, свя­тому мужу, т. е. заместителю отца. Отсюда, как мне кажется, ведет прямая дорога к вызывавшему столько споров jus primae noctis (праву первой ночи) средне­векового помещика. А. Г. Шторфер отстаивал тот же взгляд, кроме того, объяснил широко распространен­ный обычай воздержания в течение первых трех ночей как признание преимущественных прав патриарха, как и до него уже это сделал К. Г. Юнг. В соответствии с нашим предположением мы находим среди сурро­гатов отца, которым поручена дефлорация, также и изображения богов. В некоторых областях Индии но­вобрачная должна принести в жертву деревянному изображению свою плеву, и, по сообщению святого Августина, в римском брачном церемониале имелся такой же обычай (в его время?) с тем только послаб­лением, что молодой женщине приходилось садиться на огромный каменный фаллос Приапа.

К более глубоким слоям возвращается другой мо­тив, который, как это можно доказать, является глав­ным виновником парадоксальной реакции против му­жа, и влияние которого, по моему мнению, проявля­ется еще во фригидности женщины. Благодаря первому коитусу у женщины, кроме описанных, ожи­вают еще другие прежние душевные движения, кото­рые вообще противятся женской функции и роли.

Из анализа многих невротических женщин нам известно, что они проделали раннюю стадию развития, в течение которой они завидовали брату в том, что у него имеется признак мужественности и чувствовали себя из-за отсутствия этого признака (собственно, его уменьшения) обойденными или обиженными. Эту «за­висть из-за пениса» мы причисляем к кастрационному комплексу. Если понимать под «мужским» желание быть мужчиной, то это поведение можно назвать «муж­ским протестом», — название, придуманное А. Адле­ром, чтобы объявить этот фактор вообще носителем невроза. В этой фазе девочки часто не скрывают своей

зависти и вытекающей из нее враждебности по отно­шению к более счастливому брату: они пытаются мо­читься, стоя прямо, как брат, чтобы отстоять свое мнимое половое равноправие. В упомянутом уже слу­чае неограниченной агрессивности после коитуса по отношению к любимому мужу я мог установить, что эта фаза имела место до выбора объекта. Позже вле­чение маленькой девочки обратилось на отца, и тогда она стала желать вместо пениса — ребенка.

Я не был бы удивлен, если бы в других случаях временная последовательность этих переживаний ока­залась обратной и эта часть кастрационного комплекса проявила свое действие только после состоявшегося выбора объекта. Но мужская фаза женщины, во время которой она завидует мальчику из-за пениса, истори­чески, во всяком случае, более ранняя и больше при­ближается к первоначальному нарциссизму, чем к любви к объекту.

Некоторое время тому назад случай дал мне воз­можность понять сон новобрачной, который оказался реакцией на ее дефлорацию. Он легко выдавал желание женщины кастрировать молодого супруга и сохранить себе его пенис. Несомненно, было достаточно места и для более безобидного толкования, что желательно было продление и повторение акта, но некоторые де­тали сновидения выходили за пределы такого смысла, а характер и дальнейшее поведение видевшей сон свидетельствовали в пользу более серьезного понима­ния. За этой «завистью из-за пениса» проявляется враждебное ожесточение женщины против мужчины, которое всегда можно заметить в отношениях между полами и самые явные признаки которого имеются в стремлениях и в литературных произведениях «эман­сипированных». Эту враждебность женщины Ферен-ци — не знаю, первый ли, — возводит путем сообра­жения палеобиологического характера к эпохе диф­ференциации полов. Сначала, думает он, копуляция имела место между двумя однородными индивидами, из которых один развился и стал более сильным и заставил другой, более слабый, претерпеть половое

соединение. Ожесточение на это превосходство сохра­нилось еще во врожденных склонностях современной женщины. Не думаю, чтобы подобные размышления заслуживали упрека, поскольку удается не придавать им слишком большого значения.

После такого перечисления мотивов сохранивших­ся в фригидности следов парадоксальной реакции жен­щины на дефлорацию можно, обобщая, сформулиро­вать, что незрелая сексуальность женщины разряжа­ется на мужчине, который впервые познакомил ее с сексуальным актом. Но в таком случае табу девствен­ности приобретает достаточный смысл, и нам понятно предписание, требующее, чтобы этих опасностей избег именно тот мужчина, который навсегда должен всту­пить в совместную жизнь с этой женщиной. На более высоких ступенях культуры значение этой опасности отступает на задний план в сравнении с обещанием «подчиненности», а также и перед другими мотивами и соблазнами; девственность рассматривается как бла­го, от которого мужчине не надо отказываться. Но анализ помех в браке показывает, что мотивы, которые заставляют женщину желать отомстить за свою деф­лорацию, не совсем исчезли из душевной жизни куль­турной женщины. Я полагаю, что наблюдатель должен заметить, в каком необыкновенно большом числе слу­чаев женщина остается фригидной в первом браке и чувствует себя несчастной, между тем как после рас­торжения этого брака она отдает свою нежность и счастье второму мужу. Архаическая реакция, так ска­зать, исчерпалась на первом объекте.

Однако табу девственности и помимо того не ис­чезло в нашей культурной жизни. Народная душа знает о нем, и поэты иногда пользовались им как сюжетом творчества. Анценгрубер изображает в одной комедии, как простоватый деревенский парень отка­зывается жениться на своей невесте, потому что она «девка, за которую первый поплатится жизнью». Он соглашается поэтому на то, чтобы она вышла замуж за другого, и хочет затем на ней жениться, как на вдове, когда она уже не опасна. Заглавие пьесы «Яд

девственности» напоминает о том, что укротители змей заставляют ядовитую змею сперва укусить платок, чтобы потом безопасно иметь с ней дело.¹

Табу девственности и часть его мотивировки нашли сильное изображение в известном драматическом об­разе, в Юдифи из трагедии Геббеля «Юдифь и Оло-ферн». Юдифь одна из тех женщин, девственность которой защищается табу. Первый ее муж был пара­лизован в брачную ночь таинственным страхом и ни­когда больше не решался дотронуться до нее. «Моя красота — красота ядовитой ягоды, — говорит она, -наслаждение ею приносит безумие и смерть». Когда ассирийский полководец осаждает ее город, у нее со­зревает план соблазнить его своей красотой и погубить; она пользуется таким образом патриотическим моти­вом для сокрытия сексуального. После дефлорации могучим и хвастающим своей физической силой и беспощадностью мужчиной она находит в своем воз­мущении силу отрубить ему голову и таким образом становится освободительницей своего народа. Огруб­ление головы известно как символическая замена ка­страции; Юдифь, следовательно, женщина, кастри­рующая мужчину, лишившего ее невинности, как это­го желало описанное мною сновидение новобрачной. Геббель с явной преднамеренностью сексуализировал патриотический рассказ из апокрифов Ветхого Завета, потому что там Юдифь, возвратившись, хвастает, что

¹ Мастерски сжатый рассказ А. Шницлера («Судьба ба­рона фон Лейзенбога»), несмотря на различие в ситуации, заслуживает быть здесь приведенным. Погибший от несчаст­ного случая любовник многоопытной в любви артистки создал ей как бы новую девственность, заклиная смертным про­клятием мужчину, который будет ею обладать первым после него. Находящаяся под запретом этого табу женщина в те­чение некоторого времени не решается на любовные отно­шения. Но после того, как она влюбилась в одного певца, она прибегнула к уловке подарить раньше ночь барону фон Лейзенбогу, который уже несколько лет добивался ее. На нем и исполняется проклятие; он погибает от удара, узнав о причине своего нежданного любовного счастья.

она не обесчещена, и в библейском тексте также от­сутствует какое бы то ни было указание на ее страш­ную брачную ночь. Вероятно, тонким чутьем поэта он почувствовал древний мотив, включенный в тот тенденциозный рассказ, и только вернул сюжету его прежнее содержание.

И. Задгер в прекрасном анализе показал, как Геб-бель руководился в выборе сюжета собственным ро­дительским комплексом, и как случилось, что в борьбе между полами он всегда становился на сторону жен­щины и проникал своим чувством в самые потаенные душевные ее движения. Он цитирует также мотиви­ровку, указанную самим поэтом, объясняющую вне­сенные им изменения сюжета, и совершенно правильно находит ее искусственной и как бы предназначенной для того, чтобы внешне оправдать нечто, для самого поэта скрытое в бессознательном его, а по существу скрыть это. Не хочу касаться объяснения Задгера, почему овдовевшая, согласно библейскому сказанию, Юдифь должна была превратиться в девственную вдо­ву. Он указывает на намерение детской фантазии от­рицать сексуальное общение между родителями и пре­вратить мать в незапятнанную деву. Но я продолжаю: после того, как поэт утвердил девственность своей фантазии, его чувствительная фантазия остановилась на враждебной реакции, которая вызывается наруше­нием девственности.

В заключение мы можем поэтому сказать: дефло­рация имеет не одно только культурное последствие — привязать женщину навсегда к мужчине; она дает также выход архаической реакции враждебности к мужчине, которая может принять патологические фор­мы, довольно часто проявляющиеся как задержка в любовной жизни в браке, и этой же реакции можно приписать тот факт, что вторые браки так часто ока­зываются более удачными, чем первые. Соответствую­щее табу девственности, боязнь, с которой муж у примитивных народов избегает дефлорации, находят свое полное оправдание в этой враждебной реакции. Интересно, что аналитик может встретить женщин,

у которых обе противоположные реакции, подчинен­ности и враждебности, нашли себе выражение и ос­тались в тесной связи между собой. Встречаются жен­щины, которые как будто совсем разошлись со своими мужьями и все же могут делать только тщетные уси­лия расстаться с ними. Как только они пробуют об­ратить свою любовь на другого мужчину, выступает как помеха образ первого, уже больше не любимого. Анализ тогда показывает, что эти женщины привязаны еще к своим мужьям из подчиненности, но не из нежности. Они не могут освободиться от них, потому что не совершили над ними своей мести, в ярко вы­раженных случаях не осознали даже своих мститель­ных душевных желаний.

Date: 2015-07-27; view: 364; Нарушение авторских прав