О нарциссизме

Термин «нарциссизм» заимствован нами из опи­санной П. Некке * в 1899 году картины болезни. Тер­мин этот применялся им для обозначения состояния, при котором человек относится к собственному телу как к сексуальному объекту, т. е. любуется им с чувством сексуального удовольствия, гладит его, лас­кает до тех пор, пока не получает от этого полного удовлетворения. Такая форма проявления нарциссизма представляет из себя извращение, захватывающее всю область сексуальной жизни данного лица, и вполне соответствует тем представлениям и предположениям, с которыми мы обычно приступаем к изучению всех извращений.

Психоаналитические наблюдения обнаружили, что отдельные черты нарциссического поведения наблю­даются, между прочим, у многих лиц, страдающих другими болезненными явлениями; так, например, по Задгеру, у гомосексуальных лиц. В конце концов возникает предположение, что проявления либидо, заслуживающие название нарциссизма, можно наблю­дать в гораздо более широком объеме и им должно быть уделено определенное место в нормальном сек­суальном развитии человека.

¹ Автором термина «нарциссизм» считается английский ученый X. Эллис. — Ред.

Такие же предположения возникают в связи с трудностями, встречающимися во время психоанали­тического лечения невротиков, так как оказывается, что такое нарциссическое поведение больных ограни­чивает возможность терапевтически влиять на них. Нарциссизм в этом смысле не является перверсией, а либидозным дополнением к эгоизму инстинкта само­сохранения, известную долю которого с полным пра­вом предполагают у каждого живого существа.

С тех пор, как сделана была попытка осветить психологию раннего слабоумия (Крепелин) или шизо­френии (Блейлер) с точки зрения теории либидо, явил­ся новый важный повод к тому, чтобы заняться во­просом о первичном нормальном нарциссизме. У таких больных, которых я предложил назвать парафрени-ками, наблюдаются две следующие основные харак­терные черты: бред величия и потеря интереса к ок­ружающему миру (к лицам и предметам). Вследствие указанного изменения психики такие больные не под­даются воздействию психоанализа, и мы не можем добиться их излечения. Но необходимо более точно определить и выяснить признаки и особенности этого ухода парафреника от внешнего мира. Как у истерика, так и у невротика, страдающего навязчивыми состо­яниями, поскольку их болезнь отражается на их от­ношении к миру, нарушено нормальное отношение к реальности. Но анализ обнаруживает, что у таких больных тем не менее вовсе не утрачено эротическое отношение к людям и предметам, оно сохранено у них в области фантазии, т. е., с одной стороны, ре­альные объекты заменяются и смешиваются у них с воображаемыми образами, с другой стороны, они не делают никаких усилий для реального достижения своих целей, т. е. для действительного обладания объ­ектами.

Только для этих состояний либидо и следует со­хранить употребляемое Юнгом без строгого различия выражение «интроверсия либидо». У парафреников дело обстоит иначе. У них, по-видимому, либидо со­вершенно отделяется от людей и предметов внешнего

мира без всякой замены продуктами фантазии. Там, где такая замена как будто наблюдается, речь идет, по-видимому, о вторичном процессе, о попытке к само­излечению, выражающейся в стремлении вернуть ли­бидо объекту.

Возникает вопрос: какова же дальнейшая судьба либидо, после отделения при шизофрении от объектов? В этом отношении нам дает указание бред величия при этой болезни. Он образовался за счет либидо объектов. Либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается на собственное «Я», и таким образом со­здается состояние, которое мы можем назвать нарцис­сизмом. Но самый бред величия не является чем-то совершенно новым, а представляет из себя, как мы знаем, увеличение и выявление имевшегося уже рань­ше состояния. Нарциссизм парафреника, возникший вследствие перенесения либидо на собственное «Я», является, таким образом, вторичным, появившимся на почве первичного, до того затемненного разнооб­разными влияниями.

Отмечу еще раз, что я не собираюсь разъяснять или углублять здесь проблему шизофрении, а делаю только сводку того, что уже говорилось в другом месте, чтобы доказать необходимость включения нар­циссизма в общую схему развития либидо.

Третьим источником такого, как мне кажется, вполне законного дальнейшего развития теории ли­бидо являются наши наблюдения над душевной жиз­нью примитивных народов и детей и наше понимание их психики. У примитивных народов мы наблюдаем черты, которые могли бы быть приняты за проявление бреда величия, если бы встречались лишь в единич­ных случаях. Сюда относится громадная переоценка примитивными народами могущества их желаний и душевных движений, «всемогущество мысли», вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие «магию» и произво­дящие впечатление последовательного проведения в жизнь представлений о собственном величии и все­могуществе. Совершенно сходное отношение к внеш-

нему миру мы предполагаем и у современного ре­бенка, развитие которого нам гораздо менее ясно. Таким образом, у нас создается представление о том, что первично либидо концентрируется на собственном «Я», а впоследствии часть либидо переносится на объекты; но по существу этот переход на объекты -не окончательный процесс, либидо все же продолжает относиться к охваченным им объектам как тельце маленького протоплазматического существа относится к выпущенным им псевдоподиям. Мы, естественно, сначала не замечали этой доли либидо, так как исходили в нашем исследовании из невротических симптомов. Наше внимание приковали к себе только эманации либидо, способность привязываться к внеш­ним объектам и снова обращаться внутрь. Говоря в общих, более грубых чертах, мы видим известное противоречие между «Я-либидо» и «объект-либидо». Чем больше расходуется и изживается одно, тем бедней переживаниями становится другое. Высшей фазой развития «объект-либидо» кажется состояние влюбленности, которое рисуется нам как отказ от собственной личности вследствие привязанности к объекту и противоположность которого составляет фантазия (или внутреннее восприятие) параноика о гибели мира.¹ Наконец, что касается различных видов психической энергии, то мы полагаем, что сначала, в состоянии нарциссизма, оба вида энергии слиты воедино, и наш грубый анализ не в силах их раз­личить, и только с наступлением привязанности к объектам является возможность отделить сексуальную энергию в виде либидо от энергии влечений «Я».

Прежде чем продолжать, я должен коснуться еще двух вопросов, которые вводят нас в самую гущу всех трудностей этой темы. Во-первых: как относится нарциссизм, о котором здесь идет речь, к автоэро­тизму, описанному нами как ранняя стадия либидо?

¹ Имеются два механизма этой гибели мира, один — когда либидо переносится на любимый объект, другой — когда либидо целиком возвращается к «Я».

Во-вторых: раз мы признаем, что либидо первично сосредоточивается на «Я», то для чего вообще отличать сексуальную энергию влечений от несексуальной? Раз­ве нельзя было бы устранить все трудности, вытекаю­щие из отделения энергии влечений «Я» от «Я-либидо» и «Я-либидо» от «объект-либидо», если мы предполо­жим одну единую психическую энергию? Относительно первого вопроса я замечу следующее: совершенно не­избежно предположение, что единство личности «Я» не имеется с самого начала у индивида: ведь «Я» должно развиться, тогда как автоэротические влечения первичны; следовательно, к автоэротизму должно при­соединиться еще кое-что, еще какие-то новые пере­живания для того, чтобы мог образоваться нарциссизм. Требование дать определенный ответ на второй вопрос должно вызвать у всякого психоаналитика оп­ределенно неприятное чувство. С одной стороны, ста­раешься не поддаться этому чувству, вызванному тем, что оставляешь область непосредственных наблюдений ради бесплодных теоретических споров, а с другой стороны, все же нельзя избежать необходимости хоть попытаться дать объяснение явлениям, с которыми сталкиваешься. Несомненно, представления вроде «Я-либидо», энергия влечений и т. п. не отличаются ни особенной ясностью, ни богатством содержания; спе­кулятивная теория этих отношений исходила бы преж­де всего из точного определения указанных понятий. Однако по моему мнению, в этом-то и заключается различие между спекулятивной теорией и наукой, которая создается посредством объяснения эмпиричес­ких данных. Последняя охотно уступает спекулятив­ному умозрению все преимущества гладкой, логически безупречной обоснованности и готова удовлетвориться туманными, едва уловимыми основными положения­ми, надеясь по мере своего развития ясно их опреде­лить и, быть может, заменить их другими. Не эти идеи образуют ту основу, на которой зиждутся все построения нашей науки; такой основой является ис­ключительно наблюдение. Идеи же эти составляют не самый нижний фундамент всего научного здания, а

только верхушку, крышу его, и могут быть сняты и заменены другими без всякого вреда для целого. В по­следнее время мы переживали подобное явление в физике, основные воззрения которой о материи, цент­рах силы, притяжении и т. п. вряд ли внушают мень­ше сомнений, чем соответствующие положения в пси­хоанализе.

Ценность понятий «Я-либидо», «объект-либидо» заключается в том, что они возникли благодаря пере­работке самых детальных незначительных особеннос­тей невротических и психотических процессов. Под­разделение либидо на то, что относится к «Я», и что связано с объектами, непосредственно вытекает из первого положения, отделяющего сексуальное влече­ние от влечений «Я». Такое подразделение предписы­вается анализом чистых «неврозов перенесения» (ис­терии, навязчивых состояний), и я знаю только одно — что все другие попытки объяснить эти феномены по­терпели полную неудачу.

При полном отсутствии какого-либо учения о вле­чениях, дающего возможность ориентироваться в этом вопросе, вполне допустимо или, лучше, даже необхо­димо проверить какое-нибудь одно предположение, последовательно проводя его до тех пор, пока оно не окажется несостоятельным или не подтвердится впол­не. В пользу предполагаемого первичного подразделе­ния на сексуальные влечения и влечения «Я» говорит, помимо удобства такого подразделения для аналити­ческого изучения «неврозов перенесения», еще и многое другое. Я согласен, что один этот момент мог бы допускать еще и другое объяснение, так как в таком случае речь шла бы об индифферентной пси­хической энергии, становящейся либидо лишь благо­даря акту привязанности к объекту. Но, во-первых, разделение этих понятий соответствует общепринято­му подразделению первичных влечений на голод и любовь. Во-вторых, в пользу его говорят биологические соображения. Индивид действительно ведет двойное существование — как самоцель и как звено в цепи, которой он служит против или, во всяком случае,

помимо собственной воли. Даже сексуальность он при­нимает за нечто вполне соответствующее своим жела­ниям, между тем как, с другой точки зрения, сексу­альность является только придатком к его зачаточной плазме, которому он отдает все свои силы в награду за наслаждение, являясь смертным носителем, быть может, бессмертной субстанции, подобно владельцу майоратного имущества, представляющему из себя только временного владельца переживающего его май­оратного института. Подразделение на влечения «Я» и сексуальные влечения в таком случае явилось бы только выражением двойной функции индивида. В-третьих, необходимо помнить, что все временно нами допущенные психологические положения придется когда-нибудь перенести на почву их органической ос­новы. Весьма вероятно, что тогда окажется, что осо­бенные вещества и химические процессы выражаются в виде сексуальности, и через их посредство индиви­дуальная жизнь становится продолжением жизни ро­да. Мы считаемся с такой возможностью, подставляя вместо особых химических веществ соответствующие особые химические силы.

Именно потому, что я всегда стараюсь устранить из области психологии все чуждое ей, в том числе и биологическое мышление, я хочу в данном случае вполне определенно признать, что допущение отдель­ных влечений «Я» и сексуальных, т. е. теория либидо, меньше всего зиждется на психологических основах и по существу обосновано биологически. Я буду поэ­тому достаточно последовательным и откажусь от этого положения, если психологическая работа покажет, что по отношению к влечениям более удобно пользоваться другим предположением. До сих пор этого нет. Воз­можно, что сексуальная энергия либидо в глубочайшей основе своей и в конечном результате составляет толь­ко продукт дифференциации энергии, действующей вообще в психике. Но такого рода утверждение не имеет никакого значения. Оно относится к вещам, столь отдаленным от проблем, связанных с нашими наблюдениями, и имеет так мало фактического содер-

жания в смысле положительных знаний, что с ним "одинаково не приходится ни считаться, ни оспаривать его. Весьма возможно, что это первичное тождество энергии так же мало имеет общего с тем, что пред­ставляет для нас интерес с аналитической точки зре­ния, как первоначальное родство всех человеческих рас — с требуемым властью доказательством родства с покойником, оставившим наследство, для утверж­дения в правах наследства. Все эти рассуждения ни к чему не приводят; так как мы не можем ждать, пока какая-нибудь другая научная дисциплина пре­поднесет нам стройное и законченное учение о влече­ниях, то для нас гораздо целесообразнее попытаться узнать, какой свет может пролить на эти основные биологические загадки синтез психологических фено­менов. Примиримся с возможностью ошибки, и пусть это не удержит нас от того, чтобы последовательно проводить вышеупомянутое предположение о проти­воположности влечений «Я» и сексуальных, которое стало для нас неизбежным выводом из анализа «нев­розов перенесения»; но посмотрим далее, сможем ли мы плодотворно развивать такие предположения, не впадая во внутренние противоречия, и удастся ли нам применить их и при других заболеваниях, например, при шизофрении.

Дело обстояло бы, разумеется, совершенно иначе, если бы было приведено доказательство, что теория ли­бидо оказалась несостоятельной при шизофрении. К. Г. Юнг это утверждает, чем и принудил меня выска­зать все вышеизложенное, хотя я охотно воздержался бы от этого. Я предпочел бы молчаливо идти дальше той же дорогой, которую избрал в анализе случая Шре-бера, не касаясь тех основных положений, из которых я исходил. Но утверждение Юнга, по меньшей мере слишком поспешно. Приводимые им доказательств очень недостаточны. Сначала он ссылается на мое ж«собственное показание, утверждая, будто я сам почув ствовал себя вынужденным ввиду трудностей анализ* Шребера расширить понятие либидо, т. е. отказаться от его чисто сексуального значения и допустить полно«

отождествление либидо с психическим интересом вооб­ще. Ференци в исчерпывающей критике работы Юнга наложил уже все, что необходимо было для исправле­ния такого неправильного толкования моих слов. Мне остается только согласиться с названным критиком и повторить, что я никогда и нигде не заявлял о таком отказе от теории либидо. Второй аргумент Юнга, что трудно допустить, чтобы потеря нормальной функции реального могла быть обусловлена исключительно от­делением либидо от своих объектов, представляет из себя не доказательство, а декрет; it begs the question -этот аргумент предрешает вопрос и делает всякое об­суждение его излишним, потому что вся суть вопроса в том и заключается, что именно нужно доказать, воз­можно ли это, и если возможно, то каким образом. В следующей своей большой работе Юнг близко подо­шел к намеченному мною уже давно решению вопроса: «При этом нужно еще во всяком случае принять во внимание — на что, впрочем, ссылается Фрейд в своей работе о Шребере, — что интроверсия Libido sexualis ведет к концентрации его на «Я», вследствие чего, мо­жет быть, и наступает потеря функции реальности. В самом деле, возможность объяснить таким образом психологию потери функции реальности очень соблаз­нительна». Но он не останавливается долго на этой воз­можности. Несколькими страницами ниже он отделы­вается от этого взгляда замечанием, что при таких ус­ловиях создалась бы психология аскетического анахорета, но не раннего слабоумия. Как мало таким неподходящим сравнением можно разрешить вопрос, показывает соображение, что у такого анахорета, «стремящегося искоренить в себе всякий след сексу­ального интереса» (но только в популярном значении слова «сексуальный»), вовсе не должны непременно проявляться признаки патогенного приложения его либидо. Он может совершенно потерять сексуальный интерес к человеку, но сублимировать его, выказывая повышенный интерес к божественному, к природе, к животному миру, причем его либидо не подвергается интроверсии на область фантазии и не возвращается к

I

'

«Я». Такое сравнение, по-видимому, наперед не допус­кает возможности отличать интересы, исходящие из эротических источников, от всякого рода других инте­ресов. Вспомним далее, что исследования швейцарской школы, при всех ее заслугах, объяснили только два пункта в картине раннего слабоумия: существование при этой болезни тех же комплексов, какие встречают­ся и у здоровых людей, и у невротиков, и сходство фан­тазий таких больных с народными мифами. Но, поми­мо этого, они не могли пролить света на механизм заболевания. А потому мы считаем неверным утверж­дение Юнга, что теория либидо оказалась не в состоя­нии объяснить раннее слабоумие, вследствие чего она потеряла значение и по отношению к другим неврозам.

II

Непосредственное изучение нарциссизма, как мне кажется, встречает особые препятствия. Основным подходом к такому изучению останется, пожалуй, ана­лиз парафрении. Подобно тому, как неврозы перене­сения дали нам возможность проследить либидозные проявления влечений, так изучение раннего слабоумия и паранойи позволит нам понять психологию «Я». И опять мы должны будем составить себе представ­ление о том, что кажется простым у нормального человека, на основании изуродованного и преувели­ченного в патологических случаях. Но нам все же открываются еще некоторые другие пути, ведущие к более близкому знакомству с нарциссизмом, и их-то я хочу по порядку описать. Пути эти составляет изу­чение психологии больного органической болезнью, психологии ипохондрии и проявлений любовного чув­ства у обоих полов.

В оценке влияния органической болезни на рас­пределение либидо я следую указаниям, полученным мною в беседе с Ш. Ференци. Как всем известно и кажется вполне понятным, человек, мучимый орга­нической болью и неприятными ощущеними, теряет

интерес к объектам внешнего мира, поскольку они не относятся к его страданиям. Более точное наблюдение показывает, что у него пропадает также и либидозный интерес, он перестает любить, пока страдает. Баналь­ность этого факта не должна нам помешать описать его, пользуясь терминологией теории либидо. Мы ска­зали бы в таком случае: больной сосредоточивает ли­бидо на своем «Я», отнимая его у объектов, с тем чтоб по выздоровлении снова вернуть им. В. Буш говорит о поэте, страдающем зубной болью: «Душа пребывает исключительно в тесной ямке бокового зу­ба». Либидо и интересы «Я» испытывают при этом одну и ту же участь, и тогда их снова нельзя отделить друг от друга. Известный эгоизм больных берет верх над всеми интересами без исключения. Мы находим это вполне понятным, потому что прекрасно знаем, что, оказавшись сами в таком же положении, будем вести себя так же. Исчезновение самого сильного лю­бовного порыва вследствие телесных заболеваний и смена его полным равнодушием составляет тему, ко­торая находит широкое применение в юмористической литературе.

Как болезнь, так и состояние сна связано с нар-циссическим возвратом либидо к себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать. В полном согласии с этим находится и эгоизм сновидений. В обо­их случаях мы имеем дело не с чем другим, как с изменением распределения либидо вследствие измене­ния «Я-комплексов».

Ипохондрия, как и органическая болезнь, выра­жается в мучительных болезненных физических ощу­щениях и влияет на распределение либидо совершен­но так же, как физическое заболевание. У ипохонд­рика исчезает интерес, как и либидо, — последнее особенно ясно — по отношению к объектам внешнего мира, и оба концентрируются на занимающем его внимание органе. Различие между ними в одном: при органической болезни мучительные ощущения являются следствием физических изменений, которые можно объективно доказать, а при ипохондрии этого

нет. Но, оставаясь верным общему духу нашего обыч­ного понимания патологических процессов при нев­розах, мы могли бы высказать взгляд, что известная доля правды имеется и в ипохондрических представ­лениях, что кое-каких изменений в органах и при ипохондрии не может не быть. В чем же могли бы состоять такие изменения? В этом случае нами долж­но руководить то наблюдение, что и при других неврозах имеются физические ощущения неприятного свойства, сходные с ипохондрическими. Я уже од­нажды проявил склонность присоединить ипохондрию как третий актуальный невроз к неврастении и нев­розу страха. Не будет, вероятно, преувеличением, если я скажу, что и при других неврозах, как правило, развивается также и известная доля ипо­хондрии. Лучше всего это можно наблюдать при неврозе страха и при развившейся на его почве истерии. Гениталии в состоянии возбуждения пред­ставляют из себя образец такого болезненно-чув­ствительного, известным образом измененного, но в обычном смысле здорового органа. К ним направлен большой приток крови, они разбухли, пропитаны влагой и являются источником разнообразных ощу­щений. Если мы назовем функцию какого-нибудь органа, состоящую в том, что из этого органа посы­лаются в психику сексуально возбуждающие раздра­жения, его эрогенностью и если вспомним, что пс соображениям, вытекающим из сексуальной теории, мы уже давно усвоили себе то положение, что ге­ниталии могут быть заменены другими частями тела, так называемыми эрогенными зонами, то нам остается в данном случае сделать еще только один шаг. Нам нужно решиться видеть в эрогенности общее свойстве всех органов тела, и мы сможем тогда говорить с повышении или понижении этой эрогенности в том или другом месте организма. Параллельно с каждым таким изменением эрогенности в органах могла бы измениться концентрация либидо на «Я». В этих моментах мы должны искать первопричину ипохонд­рии, считая, что они могут иметь на распределение

либидо такое же влияние, какое имеет органическое заболевание какого-нибудь органа.

Нетрудно заметить, что, следуя такому ходу мыс­лей, мы наталкиваемся на проблему не только ипо­хондрии, а и других актуальных неврозов, неврастении и невроза страха. Но ограничимся вышеизложенным и не будем переступать границы психологии при изуче­нии чисто психологических явлений, углубляясь так далеко в область физиологического исследования. До­статочно только упомянуть, что, исходя из данной точ­ки зрения, можно предположить, что ипохондрия на­ходится в таком же отношении к парафрении, в каком другие актуальные неврозы находятся к истерии и нев­розу навязчивости, т. е. зависят в такой же степени от «Я-либидо», как те от «объект-либидо», а ипохондри­ческий страх находится в таком же отношении к «Я-либидо», в каком невротический страх относится к «объект-либидо». Далее, если мы уже усвоили себе взгляд, что механизм заболевания и симптомообразо-вания при неврозах перенесения, т. е. процесс разви­тия от интроверсии к депрессии, необходимо связывать с накоплением и застоем «объект-либидо», то мы долж­ны также усвоить себе представление о накоплении и застое «Я-либидо» и привести его в связь с феноменами и ипохондрии,и парафрении.

Но тут мы должны будем задать себе другой ин­тересный вопрос: почему такой застой «Я-либидо» ощущается как нечто весьма неприятное? Я ограни­чился бы ответом, что неудовольствие является вы­ражением высшего напряжения, т. е. оно представ­ляет из себя известную величину материального про­цесса, ведущего к накоплению внутреннего напряже­ния, воспринимаемого психически как чувство непри­ятного, неудовольствия. Решающим моментом в раз­витии чувства неудовольствия является, однако, не абсолютная величина этого материального процесса, а скорее известная функция этой абсолютной величи­ны. Стоя на такой точке зрения, можно решиться подойти вплотную к вопросу, откуда вообще берется психологическая необходимость переступить границы

нарциссизма и сосредоточить либидо на объектах. От­вет, вытекающий из общего хода наших рассуждений, следующий: необходимость в этом наступает тогда, когда концентрация либидо на «Я» переходит опре­деленную границу. Сильный эгоизм защищает от бо­лезни, но, в конце концов, необходимо начать любить для того, чтобы не заболеть, и остается только забо­леть, когда вследствие несостоятельности своей лиша­ешься возможности любить. Это похоже приблизи­тельно на то, как Г. Гейне изображает психогенезис сотворения мира:

Болезнь, вероятно, была последней

причиной

Всего стремления к творчеству: Созидая, мог я выздороветь, Созидая, стал я здоров.

Нам известно, что наш душевный аппарат в первую очередь является для нас орудием, при помощи ко­торого мы справляемся с возбуждениями, обыкновенно воспринимаемыми нами мучительно и грозящими ока­зать на нас патогенное влияние. Психическая пере­работка этих возбуждений достигает исключительного напряжения, чтобы направить по внутреннему душев­ному руслу те возбуждения, которые неспособны найти себе непосредственный выход наружу или для которых в данную минуту нежелателен такой выход. Но для такой внутренней переработки сначала безразлично, производится ли она над реальными или воображае­мыми объектами. Различие проявляется лишь позже, когда переход на нереальные объекты ведет к застою либидо. Подобная же внутренняя переработка либидо после возвращения от объектов к «Я» делает возмож­ным развитие бреда величия при парафрении; весьма вероятно, что только после того, как проявляется несостоятельность этого бреда, концентрация либидо на «Я» становится патогенной и вызывает процесс, который в дальнейшем развитии своем наблюдается нами в форме болезни.

Теперь я попробую несколько углубиться в меха­низм парафрений и изложить некоторые взгляды, ко­торые, как мне кажется, уже теперь заслуживают внимания. Различие между нарциссическими заболе­ваниями (парафрения, паранойя) и неврозами перене­сения я вижу в том, что либидо, освободившись вслед­ствие несостоятельности данного лица в жизненной борьбе, не останавливается на объектах фантазии,¹ а возвращается к «Я», бред величия в таком случае соответствует психическому преодолению этих масс либидо, т. е. интроверсии в область фантазии, при неврозах перенесения; несостоятельность этой психи­ческой деятельности (бреда) ведет к развитию ипо­хондрии при парафрений, вполне соответствующей страху при неврозах перенесения. Нам известно, что страх этот может смениться дальнейшими продуктами психической переработки в виде конверсии, реактив­ных образований, защитных мер (фобий). При пара­френий вместо всех этих процессов наступает попытка к самоизлечению, которая и вызывает все наблюдае­мые нами явления болезни. Так как парафрения час­то — если не в большинстве случаев — влечет за собой лишь частичный уход либидо от объектов, то в картине ее можно различить три группы явлений: 1) явления, связанные с сохранившейся нормальностью или нев­розом (остаточные явления); 2) явления болезненного процесса (отход либидо от объектов, сюда же относятся бред величия ипохондрия, аффективные нарушения, все регрессии); 3) явление самоизлечения, возвраща­ющего либидо к объектам по образцу истерии (раннее слабоумие, паранойя) или по образцу невроза навяз­чивости (паранойя). Этот возврат привязанности ли­бидо исходит из другого уровня психики и протекает при совершенно других условиях, чем первичные при­вязанности. Различие между образовавшимися при таком вторичном возврате либидо к объектам невро­зами перенесения и соответствующими картинами нор-

¹ Как это имеет место при неврозах перенесения. — Прим. перев.

мального «Я» должно было бы раскрыть нам самое глубокое понимание структуры нашего душевного ап­парата.

Третий подход к изучению нарциссизма открывает нам любовная жизнь людей в ее различной диффе­ренциации у мужчин и женщин. Подобно тому, как «Я-либидо» оказалось для нас покрытым «объект-либидо», мы сначала заметили, что ребенок (и юноша) при выборе своих сексуальных объектов исходит из своих переживаний, связанных с удовлетворением ос­новных потребностей влечений «Я».

Первые автоэротические сексуальные удовлетворе­ния переживаются в связи с важными для жизни, служащими самосохранению функциями. Сексуаль­ные влечения сначала присоединяются к удовлетво­рению влечений «Я» и лишь впоследствии приобре­тают независимую от последних самостоятельность; это присоединение сказывается, однако, также и в том, что лица, которые кормят, ухаживают и обере­гают ребенка, становятся первыми сексуальными объ­ектами его, как-то: мать или лицо, заменяющее ее.

Наряду с этим типом и этим источником выбора объекта, который можно назвать ищущим опоры ти­пом, аналитическое исследование познакомило нас еще с одним типом, которого мы вовсе не ожидали встре­тить. Мы нашли — особенно ясно это наблюдается у лиц, у которых развитие либидо претерпело некоторое нарушение, как, например, у извращенных и гомо­сексуальных, — что более поздний объект любви из­бирается этими лицами не по прообразу матери, а по их собственному. Они, очевидно, в объекте любви ищут самих себя, представляют из себя такой тип выбора объекта, который следует назвать нарцисси-ческим. Это наблюдение и послужило самым решаю­щим мотивом, побудившим нас выставить положение, что нарциссизм составляет определенную стадию раз­вития либидо.

Мы вовсе не пришли к решению, что все люди распадаются на две резко различные группы в зави­симости от того, имеется ли у них нарциссический

или опорный тип выбора объекта, а предпочитаем допустить, что каждому человеку открыты оба пути выбора объекта, и предпочтение может быть отдано тому или другому. Мы говорим, что человек имеет первоначально два сексуальных объекта: самого себя и воспитывающую его женщину, и при этом допускаем у каждого человека первичный нарциссизм, который иногда может занять доминирующее положение при выборе объекта.

Сравнение мужчины и женщины показывает, что по отношению к типу выбора объекта наблюдаются основные, хотя, разумеется, и не абсолютно законо­мерные различия. Глубокая любовь к объекту по опор­ному типу в сущности характерна для мужчины. В ней проявляется такая поразительная сексуальная пере­оценка объекта, которая, вероятно, происходит от пер­воначального нарциссизма ребенка и выражет пере­несение и этого нарциссизма на сексуальный объект. Такая сексуальная переоценка делает возможным по­явление своеобразного состояния влюбленности, напо­минающего невротическую навязчивость, которое объ­ясняется отнятием либидо у «Я» в пользу объекта. Иначе происходит развитие у более частого, вероятно, более чистого и настоящего типа женщины. Вместе с юношеским развитием и формированием до того вре­мени латентных женских половых органов наступает в этих случаях усиление первоначального нарциссиз­ма, неблагоприятно действующего на развитие насто­ящей, связанной с сексуальной переоценкой любви к объекту. Особенно в тех случаях, где развитие сопро­вождается расцветом красоты, вырабатывается само­довольство женщины, вознаграждающее ее за то, что социальные условия так урезали ее свободу в выборе объекта.

Строго говоря, такие женщины любят самих себя с той же интенсивностью, с какой их любит мужчина. У них и нет потребности любить, важно быть любимой, и они готовы удовлетвориться мужчиной, отвечающим этому главному для них условию. Значение этого жен­ского типа в любовной жизни людей нужно признать

очень большим. Такие женщины больше всего при­влекают мужчин не только по эстетическим мотивам, так как они обычно отличаются большой красотой, но также и вследствие интересного психологического сочетания. А именно, нетрудно заметить, что нарцис­сизм какого-нибудь лица, по-видимому, очень привле­кает тех людей другого типа, которые отказались от переживания своего нарциссизма в полном его объеме и стремятся к любви к объекту; прелесть ребенка заключается в значительной степени в его нарциссиз­ме, самодовольстве и недоступности так же, как и прелесть некоторых животных, которые производят впечатление, будто им все в мире безразлично, как например, кошки и большие хищники, и даже великие преступники и юмористы в поэзии захватывают нас благодаря той нарциссической последовательности, с которой они умеют отстранять от своего «Я» все их принижающее. Словно мы завидуем им за то, что они сохранили счастливое душевное состояние неуязвимой позиции либидо, от которой мы уже давно отказались. Но большая прелесть нарциссической женщины не лишена и оборотной стороны медали: добрая доля неудовлетворенности влюбленного мужчины, сомне­ния в любви женщины, жалобы на загадочность ее существа коренятся в этом несовпадении типов выбора объекта. Быть может, нелишне будет здесь подчерк­нуть, что при описании любви у женщин я далек от какой-либо тенденции унизить женщину. Помимо то­го, что мне чужды вообще какие бы то ни было тенденции, мне также известно, что такое развитие в различных направлениях дифференциации функций соответствует очень сложным биологическим отноше­ниям; далее, я готов допустить, что имеется много женщин, любящих по мужскому типу, и у них раз­вивается и имеющаяся у такого типа сексуальная переоценка.

Но и для нарциссических, оставшихся холодными к мужчине женщин остается открытым путь, веду­щий их к настоящей любви к объекту. В ребенке, которого они родят, находят они как бы часть соб

ственного тела в виде постороннего объекта, которому они могут подарить всю полноту любви к объекту, исходя из нарциссизма. Другим женщинам не надо даже дожидаться ребенка, чтобы сделать в своем развитии шаг от (вторичного) нарциссизма к любви к объекту. Сами же они до периода половой зрелости чувствовали себя как бы мальчиками, и некоторый период их развития отличался мужским характером; после того, как с наступлением женской зрелости такого рода проявления исчезли, у них сохраняется способность испытывать влечение к определенному мужскому идеалу, являющемуся, в сущности, про­должением того мальчишеского существа, каким они были прежде.

В заключение этих заметок приведем краткий об­зор путей выбора объекта. Любишь:

1) По нарциссическому типу:

а) то, что сам из себя представляешь (самого себя);

б) то, чем прежде был;

в) то, чем хотел бы быть;

г) лицо, бывшее частью самого себя.

2) По опорному типу:

а) вскармливающую женщину;

б) защищающего мужчину и весь ряд прихо­дящих им в дальнейшем на смену лиц.

Случай первого типа может быть вполне разъяснен и оправдан лишь в дальнейшем изложении. Значение нарциссического объекта при гомосексуальности у мужчин должно определяться только в связи с другими вопросами.

Предполагаемый нами первичный нарциссизм ре­бенка, составляющий одну из предпосылок нашей тео­рии либидо, легче подтвердить путем заключения, исходя из другой точки зрения, чем опираясь на не­посредственное наблюдение. Если обратить внимание на хорошее отношение нежных родителей к их детям, то нельзя не увидеть в нем возрождение и воскрешение собственного, давно оставленного нарциссизма.

В области чувств, как известно, в этих отношениях всецело господствует та переоценка объекта, значение которой в качестве нарциссического признака мы уже вполне оценили. Так, например, имеется навязчивая потребность приписывать ребенку все совершенства, к чему при более трезвом отношении не было бы никако­го основания, и скрывать и забывать все его недостат­ки, что именно и находится в связи с отрицанием детской сексуальности. Кроме того, обнаруживается стремление устранять с дороги ребенка все те уступки требованиям культуры, с которыми пришлось считать­ся собственному нарциссизму родителей, и восстано­вить по отношению к ребенку требования на все пре­имущества, от которых сами родители давно уже вы­нуждены были отказаться. Пусть ребенку будет лучше, чем его родителям, он должен быть свободен от всех тех требований рока, власти которых родителям при­шлось подчиниться. Ребенка не должна касаться ни бо­лезнь, ни смерть, ни отказ от наслаждений, ни ограни­чения собственной воли; законы природы и общества теряют над ним силу, он действительно должен стать центром и ядром мироздания. His Majesty the Baby (Его Величество ребенок) — это то, каким когда-то родите­ли считали самих себя. Он должен воплотить неиспол­ненные желания родителей, стать вместо отца великим человеком, героем, получить в мужья принца для позд­него вознаграждения матери. Самый уязвимый пункт нарциссической системы, столь беспощадно изобличае­мое реальностью бессмертие «Я», приобрело в лице ре­бенка новую почву и уверенность.

Трогательная и по существу такая детская роди­тельская любовь представляет из себя только возрож­дение нарциссизма родителей, который при превра­щении в любовь к объекту явно вскрывает свою преж­нюю сущность.

III

Я хочу оставить в стороне вопрос о том, каким нарушениям подвержен первоначальный нарциссизм

ребенка, какими реакциями он сопровождается в этих нарушениях и по каким путям при этом он вынужден идти, — этот важный научный вопрос еще ждет раз­работки. Самую существенную часть его можно вы­делить в качестве комплекса кастрации (страх за пенис у мальчика, зависть из-за пениса у девочки) и привести в связь с влиянием раннего запугивания в сексуальных вопросах. Психоаналитическое исследо­вание, дающее нам обычно возможность проследить судьбу изолированных от влечений «Я» либидозных влечений, когда они находятся в противоречии друг к другу, позволяет нам прийти к заключениям отно­сительно того времени и того психического состояния, когда влечения другого рода действуют еще совместно и неразрывно смешаны в качестве нарциссических интересов. Из этого взаимоотношения Адлер создал свой «мужской протест», которому он приписывает роль почти единственной творческой силы при обра­зовании характера и неврозов, причем в основание его он кладет не нарциссическое, т. е. все-таки либи-дозное влечение, а социальную оценку. С точки зрения психоаналитического исследования, мною признава­лось с самого начала существование и значение «муж­ского протеста», но, вразрез с мнением Адлера, я отстаивал его нарциссическую природу и происхож­дение из «кастрационного комплекса». Он составляет только черту характера, в генезисе которого принимает участие наряду с другими факторами, и совершенно не пригоден для объяснения проблемы неврозов, в которых Адлер считается только с тем, насколько они обслуживают интересы «Я». Мне кажется совершенно невозможным построить генезис неврозов на узкой базе «кастрационного комплекса» у мужчин среди других видов сопротивления излечению невроза. Мне известны, наконец, случаи неврозов, в которых «муж­ской протест», или в нашем смысле «кастрационный комплекс», не играет вовсе патологической роли или вообще не встречается.

Наблюдение над нормальным взрослым человеком показывает, что его детский бред величия ослаблен и

психические признаки, по которым мы заключаем о его инфантильном нарциссизме, сглажены. Что же сталось с его «Я-либидо»?

Должны ли мы полагать, что все оно ушло целиком на привязанность к объекту? Эта возможность, оче­видно, противоречит всему характеру наших объяс­нений; но психология вытеснения указывает нам на возможность другого ответа на этот вопрос.

Мы уже знаем, что либидозные влечения подвер­жены участи патогенного вытеснения, если они всту­пают в конфликт с культурными и этическими пред­ставлениями индивида. Под последним условием не понимается, что у личности об этих представлениях имеется только интеллектуальное значение и что она постоянно признает за этими представлениями руко­водящее значение в жизни и подчиняется содержа­щимся в них требованиям. Вытеснение, как мы ска­зали, исходит из «Я», — точнее сказать, из само­уважения «Я». Те же впечатления, переживания, им­пульсы, желания, которые один человек у себя до­пускает или, по крайней мере, сознательно перераба­тывает, отвергаются другим с полным негодованием или подавляются даже до того, как они достигают сознания. Но различие между обоими, обусловливаю­щее вытеснение, легко формулировать в выражениях, допускающих применение по данному вопросу теории либидо. Мы можем сказать, что один создал идеал, с которым он сравнивает свое действительное «Я», между тем как у другого такой идеал отсутствует. Образование идеала является, таким образом, услови­ем вытеснения со стороны «Я».

сотому идеалу «Я» досталась та любовь к себе, которой в детстве пользовалось действительное «Я». Нарциссизм оказывается перенесенным на это идеаль­ное «Я», которое, подобно инфантильному, обладает всеми ценными совершенствами. Человек оказался в данном случае, как и во всех других случаях в области либидо, не в состоянии отказаться от некогда испы­танного удовлетворения. Он не хочет поступиться нар-циссическим совершенством своего детства, и когда

со временем и с возрастом ставит перед самим собой его как идеал, то это есть только возмещение утерян­ного нарциссизма детства, когда он сам был собствен­ным идеалом.

Само собой напрашивается в таком случае иссле­дование взаимоотношений между этим образованием идеала и сублимированием. Сублимирование — про­цесс, происходящий с объектом либидо, и состоит в том, что влечение переходит на иную цель, далекую от сексуального. Идеализация — процесс, происходя­щий с объектом, благодаря которому этот объект, не изменяясь в своей сущности, становится психически более значительным и получает более высокую оценку. Идеализация одинаково возможна в области как «Я-либидо», так и «объект-либидо». Так, например, по­ловая переоценка объекта является его идеализацией. Поэтому, поскольку сублимирование описывает нечто происходящее с влечением, а идеализация — с объек­том, их приходится считать различными понятиями. Но если изменить точку зрения, то можно идеализа­цию описать как своего рода сублимирование в ши­роком смысле слова.

В ущерб правильному пониманию часто смешивают образование «Я-идеал» с сублимированием влечения. Тот, кто отказался от своего нарциссизма во имя высокого «Я-идеала», не должен еще благодаря этому непременно успешно сублимировать свои либидозные влечения. Хотя «Я-идеал» и требует такого рода суб­лимирования, но не может его вынудить; сублимиро­вание остается особым процессом, развитие которого совершенно не зависит от того, чем этот процесс вы­зван. Именно у невротиков можно найти самые резкие различия в степени развития «Я-идеала» и сублими­рования примитивных либидозных влечений, и в об­щем гораздо труднее убедить идеалиста в том, что либидо его находит нецелесообразное применение, чем простого, скромного в своих требованиях человека. Также совершенно различно отношение образования идеала и сублимирования к тому, что обусловливает невроз. Образование идеала, как мы слышали, повы-

шает требования «Я» и является самым сильным бла­гоприятствующим моментом для вытеснения; субли­мирование представляет из себя тот выход, благодаря которому это требование может быть исполнено без всякого вытеснения.

Ничего не было бы удивительного, если бы нам удалось найти особую психическую инстанцию, имею­щую своим назначением обеспечить нарциссическое удовлетворение, исходящее из идеала «Я», и с этой целью беспрерывно наблюдающую за действительным «Я», сравнивая его с идеалом. Если подобная инстан­ция существует, то для нас, понятно, исключается возможность открыть ее; мы можем только узнать ее как таковую и признать, что то, что мы называем своей совестью, носит все признаки такой инстанции. Признание этой инстанции дает нам возможность по­нять так называемый бред наблюдения, который так ясно проявляется в симптоматологии параноидных за­болеваний, но встречается и как изолированное забо­левание или вплетается в картину неврозов перенесе­ния. Больные жалуются тогда на то, что все их мысли известны, за всеми их действиями наблюдают и следят, о бдительности этой инстанции их информируют го­лоса, которые — что особенно характерно — обраща­ются к ним в третьем лице («а вот теперь она думает об этом», «сейчас он уходит»). Эта жалоба правильна, она рисует истинное положение вещей. Подобная сила, которая следит за всеми нашими намерениями, узнает их и критикует, действительно существует даже у всех нас в нормальной жизни. Бред наблюдения изо­бражает ее в первоначальной регрессивной форме, при этом раскрывает ее генезис и основание, — почему больной и восстает против нее.

Побуждению к образованию идеала «Я», стражем которого призвана быть совесть, послужило влияние критики родителей, воплощенное в слуховых галлю­цинациях, а к родителям со временем примкнули воспитатели, учителя и весь необозримый и неопре­деленный сонм других лиц, составляющих обществен­ную среду (окружающие, общественное мнение).

Большие количества либидо, преимущественно го­мосексуального характера, принимают, таким образом, участие в образовании нарциссического идеала «Я» и в сохранении этого идеала находят применение и удов­летворение. Институт совести сначала был в сущности воплощением родительской критики, в дальнейшем критики общества — процесс, который повторяется в тех случаях, когда под влиянием сначала внешнего запрета или препятствия развивается склонность к вытеснению. Благодаря болэзни проявляются слухо­вые галлюцинации в виде голосов, как и неопреде­ленная масса лиц, олицетворяемая этими голосами, и в такой болезненной форме воспроизводится регрес­сивно история развития совести. А возмущение против этой цензорской инстанции происходит от того, что личность больного, соответственно основному харак­теру болезни, стремится освободиться от всех этих влияний, начиная с родительского, отвлекая от них либидо гомосексуального характера, Совесть, регрес­сивное изображение которой представляют из себя галлюцинации, выступает тогда против личности в форме враждебного влияния извне.

Жалобы параноиков показывают также, что само­критика совести по существу совпадает с самонаблю­дением, на котором зиждется. Психическая инстан­ция, взявшая на себя функцию совести, тут начинает служить целям того же внутреннего самоисследования, которое доставляет философии материю для ее мыс­лительных операций. Это, должно быть, имеет значе­ние для развития склонности к конструированию спе­кулятивных систем, которой отличается паранойя.¹

Для нас важно будет открыть и в других областях признаки деятельности этой критикующей и наблю­дающей деятельности, усиление которой ведет к разви-

¹ Только в виде предположения прибавлю, что с разви­тием и укреплением этой наблюдательной субстанции, веро­ятно, связано позднее появление субъективной памяти и сознания времени, не имеющего значения для бессозна­тельных процессов.

тию совести и философского самознания. К этим при­знакам я отношу то, что Г. Зильберер описал под на­званием «функционального феномена» — одно из не­многих дополнений к изучению сновидений, ценность которого неоспорима. Зильберер, как известно, пока­зал, что в состояниях между сном и бодрствованием можно непосредственно наблюдать превращение мыс­лей в зрительные картины, но что при таких условиях часто представляется в виде картины не содержание мыслей, а состояние (предрасположение к усталости и д.), в котором находится борющееся со сном лицо. 1'акже он показал, что некоторые окончания и отрывки из содержания сновидений означают только то, что спящий сам начинает сознавать состояние сна и про-Зуждения. Он доказал таким образом, что самонаблю­дение в смысле параноического бреда наблюдения при­нимает участие в образовании сновидений. Это участие непостоянно. Вероятно, я его потому проглядел, что эно не играет большой роли в моих собственных снах; философски одаренных, привыкших к самосозерца­нию лиц оно может быть очень ясно.

Вспомним, как мы уже нашли, что образование сновидений происходит под властью цензуры, которая эует искажения мыслей сновидения. Под этой цен­зурой мы не представляем себе какой-либо особенной силы, а воспользовались этим словом для обозначения вытесняющих тенденций, направленных на мысли сно­видений, во власти которых «Я» находится, и если мы больше углубимся в подробности структуры «Я», то сможем в идеале «Я» и динамических проявлениях совести узнать также цензора сновидений. Если этот цензор хоть немного наблюдает за душевными про­цессами во время сна, то вполне понятно, чем обу­словлена его деятельность, т. е. что самонаблюдение и самокритика — в замечаниях, вроде: «теперь он слишком хочет спать, чтобы думать», «теперь он про­сыпается и входит в содержание сновидений».¹

¹ Я не могу в этом месте решить вопрос, может ли от­деление этой цензорской инстанции от остального «Я» пси-

С этой точки зрения мы должны попытаться рас­смотреть вопрос о самочувствии у нормального чело­века и у невротиков.

Самочувствие человека кажется прежде всего вы­ражением величины «Я» независимо от того, из чего оно состоит. Все, чем владеешь и что достигнуто, всякий подтвержденный опытом остаток примитивно­го чувства всемогущества содействует поднятию само­чувствия.

Придерживаясь нашего различия между сексуаль­ными влечениями «Я», мы должны признать за само­чувствием особенно сильную зависимость от либидо нарциссического характера. При этом мы опираемся на два основных факта: что при парафрениях само­чувствие повышено, а при неврозах перенесения по­нижено, и что в любовной жизни у нелюбимого че­ловека принижается самочувствие, а у любимого — повышается. Мы указали, что быть любимым состав­ляет цель и дает удовлетворение при нарциссическом выборе объекта.

Далее легко наблюдать, что «объект-либидо» не повышает самочувствия. Зависимость от любимого действует принижающим образом: кто влюблен — тот удручен. Кто любит, тот, так сказать, лишился части своего нарциссизма и может его вернуть лишь будучи любимым. При всех этих взаимоотношениях самочув­ствие, кажется, остается в зависимости от того, какую долю в любовной жизни занимает нарциссизм.

Сознание своей импотенции, собственной невоз­можности любить вследствие душевного или телесного заболевания действует в высшей степени принижающе на самочувствие. Здесь, по моему мнению, нужно искать один из источников так охотно выставляемого невротиками напоказ чувства своей малоценности. Но главным источником этих чувств является обеднение «Я», что вытекает из необычайно больших привязан­ностей либидо к объектам за счет «Я», т. е. повреж-

хологически обосновать наличие философского сознания и самосознания.

дение «Я» вследствие сексуальных стремлений, не поддающихся более его контролю.

Адлер правильно подчеркнул, что сознание собст­венной органической малоценности действует возбуж­дающе на работоспособность душевной жизни и вы­зывает повышенную продуктивность посредством сверхкомпенсаций. Но было бы большим преувеличе­нием объяснять всякую большую трудоспособность этой первоначальной малоценностью органов. Не все художники страдают недостатком зрения, не все ора­торы были сперва заиками: есть много проявлений исключительной трудоспособности на почве прекрас­ной физической одаренности органов. В этиологии неврозов органическая малоценность играет первона­чальную роль, такую же, как актуальное восприятие для образования сновидений. Невроз пользуется ею как предлогом, как и всякими другими подходящими моментами. Но если поверишь невротической паци­ентке, что она должна была заболеть потому, что она некрасива, неправильно сложена, непривлекательна, так что ее никто не может любить, то следующая же больная докажет противное, упорствуя в своем неврозе и отказе от всего полового, хотя она кажется необы­чайно обворожительной и желанной. Истерические женщины в большинстве случаев принадлежат к типу привлекательных и даже красивых представительниц своего пола, а с другой стороны, так часто встречаю­щиеся у низших классов нашего общества безобразие, уродство органов и телесные пороки не вызывают увеличения числа невротических заболеваний в их среде.

Отношение самочувствия к эротике (и к либидоз-ным привязанностям к объектам) можно формулиро­вать следующим образом: нужно различать два слу­чая — оправдывает ли «Я» эти любовные привязан­ности, или, напротив, они подверглись вытеснению. В первом случае (при оправдываемом «Я» израсходо­вании либидо) любовь ценится как и всякое другое активное проявление «Я». Любовь сама по себе с ее тоской и страданиями понижает самочувствие, но быть

любимым, находить взаимность в любви, обладать любимым объектом — все это поднимает снова само­чувствие. При вытеснении либидо привязанности люб­ви чувствуются как жестокое унижение «Я»: любовное удовлетворение невозможно, обогащение «Я» возмож­но только в том случае, если либидо снова отнимается у объектов и возвращается «Я». Такое возвращение «объект-либидо» к «Я», превращение его в нарциссизм как бы снова создает условия счастливой любви, а с другой стороны, реальная счастливая любовь соответ­ствует тому первичному состоянию, в котором объект и либидо неразличимы.

Ввиду важности предмета и трудности разобраться в нем позволительно будет набросать здесь вкратце и другие, не приведенные еще в полный порядок взгляды и мнения.

Развитие «Я» связано с отходом от первичного нарциссизма и вызывает интенсивное стремление опять вернуться к нему. Отход этот происходит по­средством перемещения либидо на навязанный извне идеал «Я», а удовлетворение придается осуществле­нием этого идеала. Одновременно «Я» отдает свои либидозные привязанности объектам. Ради этих при­вязанностей как идеал «Я» оно само становится беднее в отношении либидо и вторично обогащается либидо посредством удовлетворения от объектов благодаря во­площению идеала.

Известная доля самочувствия первична, это оста­ток детского нарциссизма, другая часть исходит от подтвержденного опытом всемогущества (воплоще­ния «Я-идеала»), третья часть — из удовлетворения «объект-либидо».

«Я-идеал» поставил удовлетворение либидо на объ­ектах в тяжелые условия, так как посредством своей цензуры он заставляет отказаться от некоторых форм удовлетворения, как от недопустимых, Там, где такой «Я-идеал» не развился, там соответствующее сексу­альное стремление входит неизменным в состав лич­ности в виде перверсий. Быть опять своим собственным идеалом даже в отношении своих сексуальных стрем-

лений, как это было в детстве, — вот чего люди стре­мятся достичь как высшего счастья.

Влюбленность состоит в излиянии «Я-либидо» на объект. Она обладает достаточной силой, чтобы унич­тожить вытеснения и восстановить перверсии. Она поднимает сексуальный объект до степени сексуаль­ного идеала. Так как она происходит по объектному или опорному типу на почве осуществления инфан­тильных условий любви, то можно сказать: все, что осуществляет эти условия любви, идеализируется.

Сексуальный идеал может вступить с «Я-идеалом» в интересное отношение взаимопомощи. Там, где нар-циссическое удовлетворение наталкивается на реаль­ные препятствия, — сексуальный идеал может быть исследован для того, чтобы получить взамен его удов­летворение. Иногда любовь по типу нарциссического выбора объекта — то, чем человек был и перестал быть, или то, что имеет такие качества, которыми вообще не обладаешь. Формула, соответствующая па­раллельно предыдущей, гласит: любят то, что обладает теми качествами, которых не хватает «Я» для дости­жения своего идеала. Этот случай помощи имеет особое значение для невротика, «Я» которого беднеет из-за чрезмерной привязанности к объекту и не в состоянии осуществить свой идеал. Он ищет тогда возврата к нарциссизму от своего расточительного израсходова­ния либидо на объекты, избирая себе по нарцисси-ческому типу сексуальный идеал, который обладает недосягаемыми для него, невротика, качествами. Это и есть излечение через любовь, которое он обычно предпочитает аналитическому. Он и не верит в другой механизм исцеления, с ожиданием именно такого ис­целения он большей частью приступает к лечению и связывает это ожидание с личностью лечащего его врача. Этому типу исцеления препятствует неспособ­ность больного любить всех вследствие его больших вытеснений. Если лечение до известной степени по­могло против последних, то часто наступает неожи­данный успех, заключающийся в том, что больной отказывается от дальнейшего лечения для того, чтобы

сделать выбор в любви и предоставить дальнейшее выздоровление влиянию совместной жизни с любимым человеком. С таким исходом можно было бы охотно мириться, если бы он не заключал в себе все опасности удручающей зависимости от этого нового спасителя в беде.

От идеала «Я» широкий путь ведет к пониманию психологии масс. Этот идеал, помимо индивидуально­го, имеет еще социальную долю, он является также общим идеалом семьи, сословия, нации. Кроме либидо нарциссического характера, он захватил также боль­шое количество либидо гомосексуального характера у лица, которому таким путем возвращено «Я». Неудов­летворение вследствие неосуществления этого идеала освобождает либидо гомосексуального характера, что ведет к сознанию своей вины (социальному страху). Сознание вины было сначала страхом перед наказа­нием родителей, правильней — перед лишением их любви, позже место родителей заняла неопределенная масса современников. Таким образом, понятными ста­новятся частые заболевания паранойей вследствие оби­ды, нанесенной «Я», из-за невозможности найти удов­летворение в области «Я-идеала», а также совпадение в идеале «Я» образования идеала, сублимирования и разрушения сублимирования, а иногда при парафре-нических заболеваниях полная перемена в области идеалов.

Date: 2015-07-27; view: 372; Нарушение авторских прав