Глава 4. Наставницей при Милдрэд Гронвудской была почтенная мистрис Клер

Наставницей при Милдрэд Гронвудской была почтенная мистрис Клер. Происходившая из небогатой нормандской семьи, она отличалась хорошими манерами, искренне любила свою воспитанницу, хотя и была с ней в меру строга – как и полагается наставнице. Причем с годами уже мало кто вспоминал, что сия достойная матрона в свою бытность молодой и незамужней отличалась весьма вольным нравом. Но это осталось в прошлом. Зато у мистрис Клер всегда был свой взгляд на происходящее. Переубедить ее обычно было трудно, так что матушка юной Милдрэд, благородная Гита Гронвудская, в конце концов перестала пенять наставнице за то, что та с самого начала невзлюбила жениха своей воспитанницы Эдмунда Этелинга.

– Твое дело молчать, Клер, – сказала ей баронесса Гита. – Это решение самой Милдрэд. Тан Эдмунд оказал нашей дочери услугу во время прошлогодней войны, она ему признательна и хорошо к нему относится. Ну а моему мужу Эдмунд давно пришелся по душе. К тому же ты не сможешь не признать, что для Милдрэд он станет добрым и снисходительным супругом. Разве ты не видишь, как он заботлив и предупредителен с нашей девочкой?

Что тут было возразить? Богатый жених, землевладелец, хозяин оловянных рудников, да и кровь в нем течет благородная. И все же Клер недовольно ворчала, что вовсе не такой увалень должен был стать женихом гронвудской наследницы. Пусть он и рядится щеголем, но все равно ни тебе достойной внешности, ни полагающейся благородной стати. И такому достанется Милдрэд? Эта изысканная красавица с роскошными белокурыми волосами и осанкой, как у королевны! С прозрачными лазурными глазами и губками, как лепестки розы! О, Клер от всей души желала для своей девочки кого‑то более достойного.

Поэтому она и была так взволнована, когда узнала, что у Милдрэд есть на примете еще один жених. И какой! Клер даже перестала ворчать на подопечную, отказавшуюся идти на свадебный пир королевского сына, когда увидела, с каким красавцем она встречалась.

– Вот это рыцарь так рыцарь! – не сдержалась она, как только Милдрэд распростилась с обворожительным незнакомцем и под руку с Клер направилась в резиденцию епископа. – Что же ты молчала о нем, деточка? Это ведь не какой‑то косолапый сакс из глуши, когда за версту видно: мужлан!

– Так тебе мой Артур понравился, Клер? – едва ли не подпрыгивая от счастья, спросила Милдрэд. – О, он лучше всех! И я так люблю его!

– Мудрено не полюбить такого. Но как теперь быть с Эдмундом? Ведь уже все решено насчет вашей свадьбы.

Милдрэд пожала плечами.

– Отец принял Эдмунда, когда я попросила его об этом. И он не станет меня неволить, если я кинусь ему в ноги и упрошу расторгнуть нашу помолвку.

Она сказала это беспечно, но сама помрачнела.

Такой же задумчивой Милдрэд оставалась и когда они подошли к воротам укреплений особняка Монтфичер. Этот замок был построен еще при Вильгельме Завоевателе, в духе, какой тогда был принят: окруженный мощной стеной и рвом, он стоял на берегу Темзы как неприступная цитадель. Каменные башни, узкие, как бойницы, окна, низкие закругленные арки сводов, толстые, окованные железными решетками двери – все указывало на то, что при его строительстве перво‑наперво думали об обороне, а не об удобствах. И все же в этот приезд епископ Генри Винчестерский выбрал Монтфичер своей резиденцией. Хотя и постарался придать этому суровому строению некий изысканный лоск: повсюду по углам расставили на треногах изящные курильницы, разгонявшие стылый запах ароматом курившихся трав, подфакельники начистили до блеска, грубые плиты пола покрыли свежим тростником, вдоль стен расставили украшенную резьбой мебель. Так что старый замок стал казаться вполне приемлемым обиталищем как для любящего комфорт епископа, так и для приглашенных им гостей – гронвудской четы и их дочери.

Родители Милдрэд были польщены подобным приглашением своего давнего покровителя, приходившегося родным братом королю Стефану. Особенно если учесть, сколько народу прибыло в Лондон. Знать едва ли не дралась за каждое более‑менее приличествующее их положению жилище, поэтому барон Эдгар и леди Гита считали внимание епископа Генри особой милостью. Что же до Милдрэд, то у нее были свои догадки внезапного расположения его преподобия, но она предпочитала помалкивать.

Да, не все было просто в жизни Милдрэд, считавшейся одной из первых невест Англии и так удивившей всех, отказав в руке могущественному графу Херефорду, но дав согласие стать невестой малоизвестного тана из Девоншира. Саксы, что от них ожидать, говорили об этом союзе знатные нормандцы, потомки тех, кто некогда огнем и мечом завоевал Англию. А вот саксонское население, прослышав, что Милдрэд Гронвудская и Эдмунд Этелинг, эти потомки прежних саксонских королей, готовы пожениться, были просто в восторге. К тому же Эдмунд Этелинг сейчас был в почете еще и потому, что отличился в прошлом году, сражаясь за принца Юстаса. Да и сам Юстас среди саксов пользовался популярностью, особенно после того, как позволил им собирать отряды, которым неизменно покровительствовал.

Но о сыне короля Стефана Милдрэд сейчас меньше всего хотелось думать. И все же, поднявшись в свои покои в Монтфичере, оглядев мощную кладку выходившего в сад окна‑бойницы, девушка отметила, как хорошо, что этот замок так укреплен. Да и епископ Генри позаботится о том, чтобы принц Юстас не доставил ей хлопот. Юстас… Милдрэд передернуло при воспоминании, как некогда он глядел на нее глазами голодного волка.

Девушка постаралась отвлечься от неприятных мыслей, жестом отпустила служанок и, сев подле узкого окошка, стала расплетать свои длинные светлые косы.

Итак, то, что ей сообщил Артур… О, все еще было далеко не просто. Ведь несмотря на его рыцарское облачение, оказалось, что ее возлюбленный так и не стал по‑настоящему благородным человеком и даже в Лондон прибыл под чужим именем. Артур не скрыл от нее ничего, но пояснил, что пока это единственное, что может их сблизить.

По сути это было обманом. Но Милдрэд уже поняла: без Артура она словно бы и не живет. Сколько раз за прошедшие полгода она предавалась отчаянию, сколько раз пыталась смириться, что останется с Эдмундом… Пока жениха не было рядом, она еще как‑то терпела эту неизбывную тоску, но вот он приехал… и девушка поняла, что ей трудно даже находиться подле него. Им не о чем было говорить, ее раздражало его смущение и неуклюжие попытки ухаживания. Милдрэд заметила, что, если Эдмунд бывал на подпитии, он держался более уверенно, но и становился более настырным. Он ее утомлял. И этот его смех!.. Лучше бы он никогда не смеялся, ибо, когда он так громко ржал, тонко и визгливо, девушка еле сдерживалась, чтобы не зажать себе уши… или Эдмунду рот.

Но все же она помнила о своем долге, помнила о данном слове. Отец говорил, что Эдмунд неплох, что он сражался за короля, а нынче даже решил принять участие в рыцарских состязаниях. Но когда отец говорил все это, у Милдрэд появлялось ощущение, будто он уговаривает ее найти в женихе что‑то приятное.

Другое дело мать. Она понимала, что Милдрэд несчастна.

– Ты сама его выбрала, вспомни. А любящий и покладистый муж – это не так и плохо для семейной жизни. Чувства же придут с годами, когда вы свыкнетесь и узнаете друг друга получше.

Милдрэд согласно кивала. Ведь и впрямь, именно Эдмунд привез ее к родителям в Гронвуд‑Кастл, сопровождая через разоренную войной Англию. Тогда она сказала отцу и матери, что предпочла Эдмунда Этелинга, дабы не стать женой графа Херефорда, семья которого видела в ней только саксонку и относилась к ней враждебно. И родители приняли доводы дочери, хотя и заподозрили, что с ее обручением с Этелингом не все ладно, когда она стала упрашивать их отложить венчание на полгода. И это в ее восемнадцать, когда она уже считалась заневестившейся, ибо большинство ее ровесниц уже были просватаны, стали женами и хозяйками в своих поместьях. Но Эдгар с Гитой любили свое единственное дитя и уступили Милдрэд. Они часто говорили, что не станут неволить дочь в выборе супруга, однако лишь в том случае, если ее избранник будет человек достойный и подходящий ей по происхождению. Ибо за Милдрэд давалось немало земель, на которых жили подвластные ей люди, и необходимо было, чтобы ее мужем был человек, который станет им добрым хозяином и господином.

Безродный простолюдин Артур не мог считаться таким. Вот если бы он был из благородного сословия… И он предстал перед ней в таком облике, хотя и признался, что это всего лишь обман. Что ей было делать? Отказаться от него? О, это было выше ее сил! К тому же Артур сказал, что сделает все, чтобы отличиться на турнире. Пусть родные Милдрэд увидят, что он достоин называться рыцарем. Ему был необходим успех, дабы о нем говорили и он прославился. Артур уверял, что готов к подобному испытанию. Хвастунишка Артур! Однако Милдрэд знала, что он и впрямь умелый воин и что в этом бродяге благородства поболее, чем кое в ком высокорожденном, но на деле оказавшемся подлым и хитрым. Опасным.

Был уже поздний вечер, когда Милдрэд услышала, как вернулись родители и епископ Генри. Похоже, отец и епископ были немного навеселе, громко разговаривали, смеялись. В какой‑то миг прозвучал и голос матушки, уговаривавшей мужа идти отдыхать. Потом стало тихо. Но Милдрэд все еще не спалось, она ворочалась и вспоминала сегодняшнее свидание с Артуром, да и губы ее сладко ныли после их бесчисленных поцелуев. А еще Артур сообщил девушке, что им неожиданно вызвался помочь Гай де Шампер. Надо же, Черный Волк оставил свое логово в Уэльсе, чтобы похлопотать за Артура перед ее родными! Очень мило с его стороны. Особенно если вспомнить, как ранее он выговаривал девушке за ее увлечение неравным ей по положению Артуром. Что же изменилось за это время? Ах, неважно! Главное, что Артур тут и они любят друг друга! И ради этого она готова даже солгать родным. Ибо и отец, и мама не смогут не оценить ее Артура. Такого способного, такого смелого, такого… любящего ее. Ведь желают же родители ей счастья, в конце концов!..

Ну а Эдмунд? Что Эдмунд? Она сумеет разорвать с ним помолвку, даже сама скажет Этелингу, что не желает видеть в нем спутника жизни. Конечно, это не совсем благородно, да и Эдмунд будет переживать. Какое‑то время. Пока не утешится с кем‑то еще. Ведь он богат и знатен. Невеста для него всегда найдется.

От мыслей Милдрэд отвлек послышавшийся за дверью взволнованный, недовольный голос наставницы Клер:

– Ради всего святого, преподобный отец, девочка уже давно почивает. Да и пристало ли являться к юной леди в столь поздний час?

Итак, Генри Винчестерский все же решил пообщаться с ней не при родителях. А она уже надеялась, что епископ не станет ее донимать.

Быстро откинув полог над постелью, она вскочила и торопливо набросила длинный бархатный балахон с беличьей опушкой.

– Я готова принять вас, ваше преосвященство. – Распахнув дверь, девушка присела в поклоне, все еще торопливо поправляя длинные разметавшиеся волосы.

Епископ прошел и невозмутимо опустился в широкое кресло. Если он и был выпивши, то сейчас это не было заметно. При свете висевшего на цепи под сводом ночника Генри Винчестерский казался бледным; он все еще был в нарядном облачении, его лиловая пелерина сверкала множеством золотых нашивок, тонзуру на голове покрывала лиловая скуфья. Темные волосы епископа были зачесаны углом на лоб и напомажены; даже свои тяжелые перстни он еще не снял, и они мерцали на его холеных пальцах, казавшихся странно тонкими, особенно по сравнению с внушительной комплекцией самого епископа, с его крупным полным лицом и стекающим в меховую опушку ворота подбородком.

– Не самое подходящее время для визита я выбрал. Но мне все же необходимо переговорить с вами, дитя. Как я понял, вы остались верны клятве, какую некогда принесли на святом Евангелии?

– Какую вы вынудили меня дать, – уточнила девушка.

Это было год назад. Тогда принц Юстас, воспылав к Милдрэд нездоровой страстью, обманом увез ее в Винчестер и хотел силой овладеть. Епископу Генри удалось замять ту историю, но он угрозами и посулами обязал Милдрэд молчать о случившемся. И она молчала. Ей хотелось верить, что, будучи под защитой отца, она избежит дальнейших посягательств со стороны Юстаса Блуаского. К тому же ей не хотелось огорчать родителей и обострять их отношения с сыном и наследником короля Стефана.

– Я ничего не сказала отцу – ни о том, как Юстас обманом увез меня, ни о том, что по его приказу были убиты люди из моей свиты. Не сказала даже, что и позже Юстас домогался меня в Шрусбери и только благодаря смелости верного человека мне удалось избежать бесчестья.

Последние слова она произнесла даже с гордостью. Ибо тем смелым и верным человеком был ее Артур. Но епископу незачем об этом знать. Она вообще не хотела с ним разговаривать, памятуя, насколько он хитер и как умеет подчинять людей своей воле. Но ведь не откажешь в визите его преподобию, особенно теперь, когда они у него в гостях… и, что там говорить, под его покровительством и защитой.

Генри Винчестерский внимательно смотрел на девушку. Какие огромные горящие глаза, какая чистая кожа и этот яркий пунцовый рот! Хороша. Немудрено, что Юстас все еще не избавился от той пагубной страсти, какую она ему вольно или невольно внушила.

– Вы разумная девочка, Милдрэд Гронвудская. И то, что вы молчите, свидетельствует как о вашем уме, так и о вашей осторожности. Я не спрашиваю, что вы придумали, чтобы успокоить родных, но тем самым вы избавили их от немалых проблем. Барон Эдгар Гронвудский в прошлую военную кампанию поддержал короля, и за это ему великий почет и монаршая милость. И вы, надеюсь, понимаете, что должны и впредь утаивать, какую роль в отношении вас сыграл мой неразумный племянник Юстас…

– Вы излишне осторожны, ваше преподобие. Вы соглашаетесь устроить нас в своей резиденции, чтобы проследить, каково отношение барона Эдгара к вашей семье, вы пожелали убедиться, что я сдержала клятву, и теперь явились ко мне среди ночи, предостерегая, чтобы я молчала и впредь. И все для того, чтобы Эдгар Гронвудский по‑прежнему оставался сторонником Блуаского дома.

– Отчасти я пришел за этим. Но есть и еще кое‑что, принудившее меня побеседовать в столь неурочный час.

Он вздохнул.

– Признаюсь, я надеялся, что увлечение вами принца Юстаса уже в прошлом. Увы! Даже сегодня на пиру он расспрашивал о вас лорда и леди из Гронвуда, а меня одарил отнюдь не лестным взглядом, поняв, что именно моими стараниями вы укрыты в Монтфичере. Однако как же изменилось его лицо, едва он узнал, что вы помолвленная невеста Эдмунда Этелинга и по прошествии турнира собираетесь с ним обвенчаться! Хорошо, если это только его досада и он смирится с этим. Однако я знаю, как упрям мой племянник, как он не любит отступать. Поэтому прошу: постарайтесь как можно меньше привлекать его внимание. Так будет лучше и для вас, и для ваших близких.

Милдрэд бессильно опустилась на крытую ковром ступеньку подиума, на котором стояло ложе. Ее только что такое надменное лицо стало взволнованным.

– Но ведь принц прибыл на турнир со своей супругой Констанцией Французской!

Епископ сложил на своем объемном животе руки, и перстни его зловеще сверкнули.

– Да. Нам сейчас как никогда нужно сблизиться с королем Луи. Ибо наш основной враг Генрих Плантагенет стал герцогом Нормандии, он набирает силу, и нам нужен союзник на континенте, дабы Генрих не думал о своих правах на английский престол, а стремился уберечь свои континентальные владения. Но чтобы расположить к нам Людовика, нужно, чтобы Юстас прилюдно появился с Констанцией и тем самым развеял слухи, что с принцессой дурно обращаются. Поэтому Стефан и настоял, чтобы сын привез супругу на турнир.

Милдрэд слушала, не особенно вникая. Ее волновало другое: наследник короля Стефана – страшный человек, для которого не существует ни божеских, ни человеческих законов. И то, что он прибыл с законной женой, с Констанцией, для Юстаса это только досадное препятствие, какое он легко обойдет. Присутствие в Лондоне короля и высшей английской знати? Здесь для Милдрэд все же была определенная надежда: Юстас – наследник Стефана, он нуждается в расположении высших лордов королевства.

Помедлив, она сказала об этом епископу.

Генри пожевал своими пухлыми губами, размышляя.

– Все так, дитя. Но неужели я зря выбрал для вашего укрытия Монтфичер? Зря расположил тут столько охраны? Надеюсь, Юстас поймет, что исчезновение благородной леди из‑под опеки английского примаса [19]вызовет настоящий переполох. Однако, милая девушка… Внемлите моему совету и постарайтесь не привлекать к себе внимания королевского сына. Более того, я пришел просить вас не присутствовать на предстоящем турнире.

Даже так? Милдрэд задумалась. Как она объяснит подобный отказ родителям? К тому же на турнире будет Артур! И Милдрэд нужно сделать так, чтобы отец и мать обратили на него внимание. Артур будет сражаться за их любовь, и ее родные должны видеть, что их дочь выбрала достойного. Об этом они и условились сегодня с возлюбленным. И вот ее вынуждают отказаться от их планов, выкручиваться и лгать родителям, что может вызвать их подозрение, ибо они не привыкли, чтобы Милдрэд вела себя подобно монахине, когда предлагается такое увеселение, как большой рыцарский турнир.

Она ответила епископу отказом. Генри Винчестерский вздохнул. Что ж, именно этого он и ожидал. Рыцарский турнир слишком привлекательное зрелище, чтобы юная леди отказала себе в удовольствии посетить его. И он только сказал, что постарается устроить гронвудских гостей в конце трибуны, так чтобы Юстас не мог видеть их со своего центрального места, а саму девушку попросил вести себя тихо, не устраивать вокруг себя водоворот поклонников, что, как он слышал, ей присуще, и не раздражать Юстаса излишним вниманием к жениху.

К Эдмунду? Милдрэд заверила, что она будет сама скромность.

На том они и распростились. Причем Милдрэд, нравился ей Генри Винчестерский или нет, вынуждена была поблагодарить его за заботу.

Рыцарские поединки должны были проходить на большом Смитфилдском поле за пределами Сити. Это место издавна было местом ярмарок и торгов лошадьми, а само поле в древности носило название Смусфилд – гладкое место, пустырь.

Большая арена Смитфилда располагалась между длинными амфитеатрами с местами для зрителей. Трава на арене была выкошена, а в торцах ограждений были устроены ворота для выезжающих на поле поединщиков. За воротами виднелись пестрые шатры рыцарей‑участников, вокруг которых крутились оруженосцы, проводившие лошадей конюхи, суетились оружейники и кузнецы, готовые подлатать или исправить огрехи в вооружении и доспехах рыцарей. Да и вообще, все огромное пространство Смитфилда казалось донельзя оживленным из‑за сновавших туда‑сюда людей. Это были продавцы снеди и лоточники с напитками, торговцы мелким товаром, бродившие в толпе продавцы священных реликвий, а также воришки, шлюхи, обычные зеваки – все, кто рассчитывал извлечь выгоду или просто повеселиться при таком скоплении народа. Их даже приходилось отгонять от шатров рыцарей, дабы те могли спокойно собраться перед началом состязаний, облачиться в доспехи, опробовать коней или помолиться.

Ближе к полудню к ристалищу потянулась знать. И каждый, кто прибывал, вызывал интерес зрителей; их разглядывали и обсуждали, как принято обсуждать известных людей.

– Смотрите, смотрите, граф Херефорд прибыл! Как он хорош, как искусно правит своим великолепным скакуном!

– Говорят, он не будет принимать участие в состязаниях.

– Не будет, однако его пригласили стать одним из судей турнира. Не только же этим французам из‑за моря судить наши поединки.

– Но у французов турниры проводятся постоянно. Говорят, сама королева Элеонора покровительствует подобным состязаниям и разбирается в них не хуже иных знатоков.

– Да что нам до этих лягушатников за морем? Поглядите лучше, кто едет – целый отряд тамплиеров! А они воины из лучших!

– А я слышал, что на турнире будет сражаться и рыцарь из соперничающего с тамплиерами ордена Святого Иоанна. Вот было бы славно, если бы он сбил спесь с храмовников.

– А из‑за чего они соперничают?

– Кто их разберет. Но его шатер вон там, возле желтого, с извивающимся драконом шатра Эдмунда Этелинга, потомка саксонских королей.

– Этелинга? О, он славно воевал против анжуйцев прошлой осенью. Даже новоявленный граф Уилтширский Геривей Бритто его хвалил.

– Ах, что нам эти похвалы заносчивых норманнов! Главное, чтобы Этелинг показал, что и саксы обучены нормандской забаве преломлять копья.

– А вы слышали, что благородный Хорса отказался принять участие в турнире и уехал неизвестно куда?

– Чтобы наш Хорса да потворствовал нормандским забавам? Он слишком горд. Зато я знаю, что главным судьей‑распорядителем турнира будет Уильям д’Обиньи, граф Арундел по прозвищу Сильная Рука. Причем он даже сам решил сразиться на ристалище, хотя и настоял, чтобы ему выбирали достойных поединщиков, но никак не юнцов, которых немало приехало на турнир и победа над которыми не принесет ему чести. Да и неинтересно.

– Так уж и неинтересно. Эти молодые и рьяные сынки рыцарей еще покажут себя. Ведь надо же парням где‑то отличиться. Да и выгодно им участвовать в турнире, учитывая, что оружие и лошадь побежденного достаются по праву выигрыша. А это целое состояние.

– Да ладно вам. Вон, смотрите, Гуго Бигод появился. Забавно, еще год назад он сражался с нашим королем, а теперь едет подле благородного Лестера как ни в чем не бывало.

– А вон прибыл и сам Генри Винчестерский. Ишь как вырядился – сплошной шелк и атлас. И этот человек стремится доказать, что он все еще клюнийский монах? Но кто это с ним?

– Это Эдгар, барон Гронвудский. Благородный сакс, с которым считаются даже надменные норманны. А его дочка отвергла сватовство самого Херефорда, чтобы сочетаться браком с Эдмундом Этелингом! Того и гляди, они возродят старую королевскую династию.

– А где же она сама? Может, это та красавица в саксонской шали и узорчатом венце, что едет подле барона Эдгара?

– Да нет, это супруга Эдгара, леди Гита Гронвудская. А красавица Милдрэд… Ба, ба, ба, да милашка прячет свою красоту под вуалью. Это что – гордость или скромность?

Милдрэд и впрямь удивила родителей, пожелав одеться на турнир в скромное блио [20]из дымчато‑серого бархата и покрыв голову голубой вуалью, легкой, как дуновение ветерка. Это так не походило на модницу Милдрэд, что ее родители озадачились, а леди Гита еле уговорила дочь украсить голову узким обручем с молочно‑голубоватым камнем по центру, называемым «лунным».

Но сейчас, подъезжая к ристалищу, озираясь и рассматривая все это великолепие, девушка не удержалась, чтобы не откинуть складки вуали и получше все рассмотреть. Столько людей явилось в своих лучших нарядах и украшениях, как ярко украшены помосты для знати! И повсюду развевались пестрые штандарты, трепыхались на ветру флажки, а центральная королевская ложа была увита гирляндами цветов.

Генри Винчестерский, как брат короля, отправился к этому помосту, а барону с семьей надлежало занять места ближе к западным воротам ристалища.

– Это неплохое место, – отметил Эдгар. – Отсюда хорошо видно место сшибки и мы сможем рассмотреть любого из въезжающих в ворота участников турнира.

К тому же рядом находилась ложа графини Арунделской, бывшей королевы Аделизы, ставшей после кончины супруга Генриха Боклерка женой Уильяма д’Обиньи. Гронвудская чета дружила с этим семейством, они радостно приветствовали графиню, а Милдрэд обнялась с ее старшими дочерьми.

– Вы сегодня в сером! – удивлялись девушки. – А мы‑то опасались, что известная щеголиха Милдрэд Гронвудская затмит нас своими нарядами. А как вам наши блио? Смотрите, у нас вдоль рукавов даже нашиты парчовые фестоны!

И пока Милдрэд расхваливала их одеяния, барон Эдгар и графиня Аделиза стали обсуждать принятые на этом турнире правила.

Основная цель конно‑копейной сшибки заключалась в том, чтобы выбить противника из седла или «преломить» свое копье о его щит. В первом случае демонстрировались сила и ловкость, во втором рыцарь показывал свое умение выдержать удар копья, не упав с лошади. Было известно, что рыцари, коим выпало сражаться друг против друга, должны участвовать в трех конных сшибках. Это при условии, если первая же из сшибок не покажет, кто сильнее. Распорядители турнира, чья ложа располагалась по самому центру напротив королевской, будут следить за боями и определят, кто выиграл, а также отмечать, чтобы не нарушались правила, какие были приняты на турнирах. К примеру, надо, чтобы лука седла была определенной высоты, нельзя наносить удар ниже пояса противника, нельзя целить в коня – это вообще позор.

Все эти правила сводились к одному: уменьшить увечья и избежать гибели кого‑то из участников. Для этого на острия копий были надеты деревянные брусочки. Король Стефан лично настоял на подобном усовершенствовании, причем все копья изготовляли его мастера и за них заставили заплатить рыцарей – участников состязания. Это вызвало множество нареканий. Люди приезжали на турнир за славой, связями и возможностью обогатиться, а тут плати еще до того, как все началось. Да и за право состязаться велено было внести определенный налог. Поговаривали, что королевская казна вконец опустела, раз Стефан прибегает к подобным мерам. Но обыватели всегда любили поворчать насчет своих правителей, зато, когда заревели трубы, возглашая, что король с семьей приближается к ристалищу, все от души принялись орать и славить Стефана, устроившего для них столь желанное развлечение.

Король Стефан и его королева Мод неспешно ехали на прекрасных белых андалузцах [21]и смотрелись отнюдь не как правители, у которых пустая казна. На обоих были изысканные короны с зубцами из крестов и лилий, алые мантии с горностаевым оплечьем. Однако многие отметили, каким усталым выглядел Стефан: он исхудал, под глазами темнели мешки, да и сами глаза казались какими‑то тусклыми, словно даже сияние этого праздничного дня его не сильно ободрило.

Рядом с ним королева Мод держалась с большим самообладанием. Она была волевой женщиной и не раз приходила на помощь мужу в самые трудные минуты, собирая войска, расплачиваясь с наемниками, отправляя отряды. Король любил и ценил свою супругу, и это при том, что она была далеко не красавицей: коренастая и невысокая, с резкими чертами лица и вечно нахмуренными бровями, рано состарившаяся, но все еще энергичная. Правда, ходили слухи, что в последнее время королева стала прихварывать. Тем не менее в этот день она держалась бодро и приветливо, махала своему народу рукой и улыбалась. Не так часто в последнее время можно было увидеть Мод улыбающейся.

Зато ехавший за королевской четой принц Юстас был по своему обыкновению мрачен. Он был одет в длиннополый бархатный камзол рыжего цвета, но с черной пелериной, на которой особенно выделялась великолепная золотая цепь, сверкающая на солнце. У пелерины был жесткий высокий ворот, и принц ехал, слегка склонив голову, словно стараясь скрыть нижнюю часть лица. Но всем было известно, что у Юстаса нездоровая кожа, что шея и нижняя часть лица изъедены рубцами и шрамами от залеченных язвочек, отчего даже довольно приятные черты лица не делали его привлекательным. Одно время поговаривали, что сын Стефана едва ли не прокаженный, однако он так рьяно сражался в прошлом году, что эти слухи как‑то постепенно сошли на нет. И все же в народе болтали, что мало кто способен выдержать его взгляд и мало кто может не опасаться за свою жизнь, если в чем‑то не угодил ему.

В Юстасе была какая‑то сила, приковывающая к нему внимание настолько, что почти никто не смотрел на Констанцию Французскую, находившуюся подле него. Да и что там смотреть? Ну разве чтобы убедиться, что слухи о ее помешательстве преувеличены, конем она правит умело, а если и знали, что она хорошенькая, то в ее широком лиловом одеянии и опущенной на лицо вуали мало что можно было рассмотреть.

Зато следовавших за ними новобрачных приветствовали от всей души – криками, аплодисментами и пожеланиями счастья. Второго сына Стефана Вильгельма Блуаского в народе прозвали Вильям Душка. У него были круглые румяные щеки, длинные золотистые кудри, приятная улыбка… и никакой значимости в лице. Так мог бы смотреться и сыночек лавочника или крестьянина с короной на голове. Было известно, что Вильгельм добр и обходителен, но этим его добродетели и исчерпывались. Ни ума, ни воли, ни желания править.

Зато доставшаяся ему в жены графиня Суррей, шестнадцатилетняя Изабелла де Варен, была наследницей самого крупного в Англии состояния. Она была прехорошенькая: нарядная, улыбавшаяся, темноглазая. Подле нее ехала младшая дочь Стефана Мария, одетая просто и непрезентабельно, и, как шла молва, сия принцесса больше всего желала стать монахиней.

Когда члены королевской семьи заняли свои места, Стефан поднял руку, и тотчас трижды прозвучали фанфары, призывая к тишине. Стефан сказал короткую речь, заявив, что очень рад тому, что столько славных рыцарей прибыло на лондонский турнир, а потом дал знак лорду‑распорядителю начинать парад участников состязаний. И когда с новым сигналом труб одетые в броню рыцари на великолепных лошадях стали въезжать на арену, зрители каждого встречали громкими овациями и пожеланиями удачи. Маршалы, надсаживая горло, выкрикивали их имена и девизы, сообщали, кому с кем выпало сражаться по жребию.

– О, сколько тут новомодных закрытых шлемов! – заметила баронесса Гита, разглядывая участников состязаний, многие из которых и впрямь были в скрывавших лица топхельмах. – Но как же тогда различать их в бою?

– По гербам на щитах, – пояснил ей муж. – Видишь, большинство рыцарей велели не просто оббить металлом свои щиты, но и разукрасить их специальными опознавательными знаками.

Графиня Аделиза склонилась к Эдгару и Гите:

– А известно ли вам, что несколько участников состязаний пожелали остаться неузнанными? И будут выступать инкогнито.

– Я слышал, что такое бывает, – отозвался Эдгар. – Говорят, на континенте это стало обыденным явлением… если такое вообще может быть обыденным. Ибо ничто так не интригует зрителей, как рыцарь без имени, особенно если он отменно сражается и рассчитывает на приз. Но, возможно, так пытаются выделиться и малоизвестные рыцари, опасающиеся, что они не столь достойно проявят себя на рыцарских состязаниях.

– Но как же тогда можно учесть, что участник принадлежит к достойному роду, если он не называет свое имя? – спросила леди Гита.

Графиня Аделиза с уважением взглянула на эту саксонку, которая только недавно приехала из отдаленного Норфолкшира, но так разумно рассуждает о порядках рыцарских состязаний.

– Ну, во‑первых, сами доспехи, конь и воинская выучка вряд ли могут быть у простолюдина, будь он даже сыном золотых дел мастера. Благородные бои – это в крови рыцарства, всю жизнь посвятившего себя войне. К тому же, как бы ни скрывали свои имена пожелавшие остаться неизвестными рыцари, они обязаны назвать себя тем, кто вносит их имена в списки. Но тайна должна оставаться тайной, и эти списки не выставляются на обозрение без особой на то нужды. Хотя…

Тут бывшая королева с теплотой посмотрела на своего мужа, принимавшего парад участников.

– Уильям сказал мне, что в состязаниях примет участие некий рыцарь‑госпитальер. Его имя священник не записал. Да и незачем это. Ведь в рыцарский орден поступают только дети из благородных семей.

– Я слышал об этом крестоносце от командора Осто де Сент‑Омера, – заметил Эдгар. – И это его не порадовало. Ибо госпитальеры становятся все более популярными в Европе, ныне им покровительствует даже императрица Матильда, а это, возможно, означает, что госпитальер явился как ее шпион.

Взволнованная Милдрэд решила вмешаться.

– Просто твои тамплиеры, отец, переживают, что госпитальер прибыл просить короля покровительствовать еще одному орденскому братству. И самоуверенным храмовникам этого совсем не хочется, – заявила девушка. Она произнесла это излишне запальчиво.

Эдгар с удивлением посмотрел на дочь.

– С каких это пор у тебя столь нелестное мнение о тамплиерах? Ведь они даже простили тебе, что ты сбежала от них с острова Уайт. Если бы не это, они бы так не спешили бы в Бристоль, их корабль не потонул бы в водах Канала и твоя свита не погибла бы.

Милдрэд растерялась. Опять эта ложь… на какую вынудил ее епископ Винчестерский! И пока она размышляла, что ответить, ее отвлекла мать:

– Милдрэд, взгляни, Эдмунд подъехал. Следует дать ему отличительный знак, чтобы он мог сразиться в твою честь!

Девушка повернулась к арене, где перед их ложей на крепкой светло‑рыжей лошади сидел ее жених. Он был в кожаной куртке, надетой поверх длинной кольчуги, и в округлом шлеме с опущенной пластиной забрала, скрывавшей верхнюю часть лица. Эдмунд склонил к перилам свое копье с шариком на острие и посмотрел на свою невесту.

– Вуаль, – подсказала дочери леди Гита. – Отдай ему вуаль. Тогда все будут знать, что Эдмунд Этелинг прославляет тебя своими подвигами.

Видя, что девушка медлит, обычно спокойная баронесса сама скинула с дочери головной обруч и передала ее вуаль Этелингу.

– Похоже, и вас, миледи, раззадорили эти состязания, – засмеялся барон Эдгар, глядя на свою воодушевленную и веселую жену.

Но не только леди Гита была оживлена в преддверии рыцарских игрищ. Ведь это были не только мужские состязания, но и возможность для дам показать, что и они что‑то значат в этом мире. Ибо рыцарям полагалось прославлять красоту женщин. Недаром столько участников турнира, прогарцевав по арене, спешили к трибунам, посылали воздушные поцелуи, склоняли копья, высматривали прелестниц, расположением которых хотели заручиться. И уж тут надо было решить, ждать ли милости от своей супруги или постараться отличиться в глазах прекрасной незнакомки, которая снизойдет, чтобы отдать избраннику свой шарф, перчатку или вуаль. Иметь свою даму становилось так модно! О, сколько знакомств завязывалось во время турниров, сколько потом могло возникнуть браков, сколько родственных связей! Даже суровые саксонские таны, пренебрежительно относившиеся ко всяким куртуазным нововведениям, и те снисходительно смотрели на подобные правила и даже подталкивали своих родственниц: смотри – у того рыцаря нет еще дамского талисмана, отметь его, а там… Что может быть за этим «там», знала только женщина. Недаром они принарядились, недаром так желали блистать. Это вам не просто брачная сделка… это нечто более волнующее, приятное, многообещающее…

Пожалуй, в другое время и Милдрэд была бы переполнена этим общим женским ликованием. И не отворачивалась бы, когда тот или иной из рыцарей гарцевал перед ее ложей в надежде, что и ему пожелает удачи эта известная красавица. Сейчас же Милдрэд отметила лишь две вещи: во‑первых, она увидела, что принц Юстас склонился через перила и наблюдает, как Эдмунд Этелинг мчится по ристалищу, гордо подняв копье с ее развевающейся голубой вуалью. А во‑вторых…

– Смотрите, сюда едет госпитальер! – воскликнула она, непроизвольно сжав руку матери.

Да, это был ее Артур. Милдрэд во все глаза смотрела, как он ловко выехал на арену, как вскинул копье, когда маршал турнира выкрикнул, что перед зрителями рыцарь ордена Святого Иоанна, пожелавший сражаться инкогнито. Многих привлекла такая таинственность, и они с любопытством смотрели на его черное облачение с белым крестом, на закрытый топхельм из вороненой стали. Ловкость, с которой всадник управлял конем, и непринужденная грация его движений сразу расположили к нему сердца зрителей. Проезжая вдоль галерей, госпитальер изящным движением склонил копье, приветствуя короля и вельмож; под ним гарцевал длинногривый конь с металлической пластиной на лбу, звенела его упряжь. Барон Эдгар, хорошо разбиравшийся в лошадях, отметил, что такой конь явно имеет благородную примесь арабских кровей, но изумленно умолк, когда госпитальер пронесся мимо трибун и… склонил копье к перилам ложи, где сидела Милдрэд.

Девушка опешила. Ну и озорник ее Артур! Или забыл, что орденские рыцари не должны проявлять внимание к прекрасным леди? Однако все равно она была счастлива, когда торопливо срывала с руки длинную шелковую перчатку. На турнире многие дамы, надеясь на внимание рыцарей, принесли с собой по нескольку вуалей, лент и шарфов. Милдрэд же, как обрученной девице, подобное не полагалось. Но то, как она накинула перчатку на копье крестоносца, свидетельствовало о ее искренней радости.

– Он не должен был делать этого, – заметил Эдгар. – К тому же у тебя есть жених, которому ты уже дала знак своей благосклонности.

Но Милдрэд было все равно. Она так и сказала: все равно! Она желает удачи этому крестоносцу в черном!

У шатра Артура поджидали Гай, Рис и Метью, и, когда он спешился, тут же получил легкий тумак от Гая.

– Я ведь велел тебе не выделяться! А вы… двое безрассудных детей!

Гай облачился в одежду оруженосца: на нем были кожаный доспех с округлым металлическим шлемом и наглазье, скрывавшее лицо. Почти так же были одеты Рис и Метью. Причем Метью уже давно надоело носить это наглазье, он откинул его, как козырек, и невозмутимо сказал Гаю, что он в последнее время отпустил такую бороду, что вряд ли кто узнает в нем бывшего монаха. Даже Херефорд, который сидел среди судей‑распорядителей турнира.

Сейчас Метью с интересом рассматривал коней и упряжь крутившихся вокруг рыцарей, даже давал советы Артуру: если уж его приятелю выпало по жребию выступить против того рыцаря из Лестершира – и Метью указал на него рукой, – то неплохо бы после выигрыша заграбастать его коня. Такой буланый стоит не менее стада коров. Ну и доспехи потянут не меньше. Бывшего монаха Метью в этих игрищах больше всего интересовала материальная выгода. Он даже сумел познакомиться с парой‑тройкой торговцев, занимавшихся скупкой доспехов и лошадей.

Но тут парад рыцарей‑участников подошел к завершению, громогласно протрубили трубы, призывая к тишине, а маршал‑распорядитель вызвал на ристалище первых по жребию бойцов.

Этот поединок обещал быть красивым, ибо первым на ристалище выехал сам прославленный Уильям Сильная Рука, супруг Аделизы, а соперником ему был один из рыцарей‑тамплиеров. Схватка наверняка будет увлекательной!

Едва маршал‑распорядитель махнул ярким вышитым полотнищем, как оба противника, пришпоривая и понукая коней, понеслись навстречу друг другу, а трибуны заорали, зашумели, замахали руками. Рыцари сшиблись в самом центре арены, их копья разлетелись в щепы, а они, не замедляя бега своих скакунов, пронеслись до конца ристалища, приняли у оруженосцев очередные копья и вновь понеслись навстречу друг другу. Опять удар и сломанные копья. Так же блестяще оба рыцаря выдержали и третий удар.

Теперь судьям предстояло оглядеть их оружие, решив по обломкам копий, кто же все‑таки более умелый боец. И так как копья д’Обиньи были более расщеплены, а их древки более короткими, то именно его удары посчитали сильнейшими и он был признан победителем.

– Примите мои поздравления, миледи, – улыбнулся Эдгар своей соседке по ложе.

Глаза Аделизы сияли.

– О, я знала, за кого выхожу замуж, что бы вокруг ни говорили, будто я уронила достоинство, став супругой графа после короля!

А ее дочери и младшие сыновья так прыгали и верещали, что доски на трибуне ходили ходуном, и Милдрэд даже заволновалась, выдержат ли они столь бурное ликование.

Но возводившие зрительские помосты мастера постарались на славу, ибо помостам предстояло выдержать не один приступ ликования толпы. И как же увлекательно было наблюдать за вновь и вновь сходившимися рыцарями‑участниками, смотреть, как кто‑то вылетал из седла после первого же удара, а кто‑то выдерживал натиск и сражался во всех тройных сшибках, однако такой тройной бой выдерживали далеко не все. Некоторые с первой же сшибки были так оглушены, что во второй уже промахивались, не попадая в соперника, некоторые роняли от удара щит и сползали настолько, что лишь чудом удерживались в седле и доезжали до конца арены. Да и просто потерянное во время удара стремя считалось поражением. И уж совсем развеселились зрители, когда один из участников, загадочный, выступавший инкогнито, не просто упал с коня, а еще и запутался ногой в стремени и взбудораженный конь протащил его через всю арену, доставив оруженосцам уже в бессознательном состоянии. А когда с него сняли шлем, то оказалось, что это совсем молодой рыцарь из Суррея, это его первый турнир… и как бы не последний, так как у парня было сильно вывихнуто плечо и пошла ртом кровь. Ничего, монахи из расположенной неподалеку лечебницы Святого Бартоломью обязались взять на себя лечение изувеченных на турнире, и пострадавшего парня спешно отнесли туда на носилках.

– Ох, уж эти рыцари из захолустья, – заметил жене Эдгар. – Им так хочется славы, что они совсем не думают, чем для них может обернуться подобное состязание.

– А разве ты сам не был таким же? – лукаво улыбнулась леди Гита и коснулась пальчиками его руки, покоившейся за отворотом широкого рукава. – Разве и ты не начинал с таких вот опасных поединков? И все же… О, посмотрите, Эдмунд Этелинг готовится к бою.

Эдмунд и впрямь выехал на арену, опустил забрало и принял из рук оруженосца длинное копье. По первому звуку трубы он послал вперед своего сильного рыжего коня, так что легкая голубая вуаль невесты за его плечом взлетела, красиво развеваясь. И Эдмунд не опорочил славы своей избранницы, сбив соперника с коня с первой же сшибки. Зрители рукоплескали ему, и Милдрэд тоже пришлось улыбнуться, когда он подъехал и вздыбил дико храпящего, еще не отошедшего от поединка скакуна перед ее трибуной.

У дальних ворот арены Гай и Артур наблюдали, как довольный своей победой Эдмунд соскочил с коня и, скинув шлем, жадно пил принесенное оруженосцем пиво.

– Как бы вы посоветовали мне биться с ним? – спросил Артур. – Нет, он не значится моим соперником на сегодня, но в будущем…

Гай немного подумал.

– У этого сакса хороший, крепкий конь, да и сам он хоть и тучен, но достаточно мощный и ловкий. Его простым ударом не свалить, но если бить, скажем, в верхний край щита, чтобы тот ударил по корпусу у горла…

Он не договорил, так как примчался взволнованный Рис и сообщил, что маршал‑распорядитель велел им подготовиться, ибо через поединок сшибка Артура с рыцарем де Ревеллем.

Гай наблюдал за сыном. Тот держался спокойно, правда, стал необычайно молчалив. Гай стоял возле его коня, подтягивал подпругу и давал последние наставления:

– Главное – следи за направленным в тебя копьем, пытайся предугадать, куда он будет бить. Я узнавал про этого де Ревелля, он сражался в войсках графа Глочестера, а ты знаешь, что большинство его людей скорее хорошие воины, нежели турнирные бойцы. Но я тебя достаточно подготовил, да и Султан будет тебе хорошим помощником. И ты справишься, сынок!

Слышал ли его Артур, было непонятно. Его лицо скрывалось за шлемом, а сам он напоминал черную с серебром, неподвижную статую. Он молча принял от своего наставника широкий, сужающийся книзу щит, на темном фоне которого белел широкий крест госпитальеров. Артур был самозванцем, и поражение грозило ему разоблачением и позором. Он не мог этого допустить!

– Не сробею, Бог поможет! – воскликнул он и вывел коня на положенное место.

Настроился, разглядывая своего соперника. И едва впереди взмыло и опало при взмахе алое полотнище распорядителя, он так пришпорил коня, что Султан заржал и понесся вперед, заглушив стуком копыт даже где‑то гремевший глас трубы.

Первая сшибка прошла для Артура удачно. Но треск копья был столь резкий и оглушающий, что Артуру показалось, будто это затрещали его кости. Однако он не выпал, он усидел в седле! И теперь Султан нес его туда, где на другом конце арены стоял с длинным очередным копьем маленький Рис.

Разворачивая коня, Артур выхватил у него древко и поскакал на вторую сшибку. Опять топот, свист ветра и напряжение во всем теле. Копье уверенно приняло нужное положение. Артур постарался ударить прямо в край щита противника, как только что советовал ему Гай, говоря про Эдмунда.

Удар!

Второй раз это было не так страшно. Артур даже подался вперед, а не откинулся на заднюю луку, как было в первой сшибке. Но главное – он не промахнулся… и даже не ощутил удара противника.

Галопом домчавшись до края арены, он уже хотел принять у Черного Волка следующее копье, но Гай вдруг отбросил его, и они с Метью почти повисли на морде храпящего Султана.

– Артур, успокойся, ты победил! Этот де Ревелль промахнулся и потерял стремя. Это поражение для него! Это твоя победа, малыш!

Артур медленно переводил дух, даже слышал, как засвистел выдыхаемый им сквозь прорези закрытого шлема воздух. Он победил? О, он победил! Это его первая победа!

Он тут же посмотрел в сторону ложи Милдрэд. Хотел даже поскакать туда, но только что смеявшийся и хлопавший его по колену Гай решительно удержал вороного, взяв лошадь под уздцы.

– Не глупи! Хватит того, что у тебя на плече ее перчатка. А то скоро тамплиеры вереницей явятся сюда выяснять, разрешено ли иоаннитам только принимать женщин в свой орден или они еще и сражаются в их честь.

Юноше пришлось смириться, хотя он видел, как Милдрэд, склонившись через перила, так что ее длинные волосы повисли вдоль лица, машет ему рукой.

– Вы видели, как он победил! – почти кричала она изумленным родителям. – Отец, что ты скажешь по поводу его боя?

– Тебя так заинтриговал этот госпитальер, девочка? Что ж, неизвестное всегда привлекательно. А что я скажу? Да, он сражался с умом. Он не такой мощный, как Ревелль, поэтому думал о поединке, а не бил прямо, как таран. Ему было бы трудно свалить такого бойца и он рассчитал, куда нанести удар. Я видел, как рыцарь поменял упор копья во второй сшибке и оно пошло вверх. И он так оттолкнул своего соперника при ударе, что тот невольно отвел копье и промазал. Что ж, клянусь честью, этот парень провел хороший бой.

Восхищенная Милдрэд даже расцеловала отца. И почти не обратила внимания, что с арены чьи‑то оруженосцы уносили тело очередного поединщика, который упал после удара Вальтера Фиц Миля, и теперь брат графа Херефорда с видом победителя объезжал арену.

Вновь звучали трубы, опять выезжали на поединки рыцари. И снова Эдмунд Этелинг ловко преломлял копья о своих противников и несся к трибуне невесты, показывали боевые умения тамплиеры, дивил мастерством и выучкой седой граф Арундел. Проиграл первый же поединок граф Глочестерский, чем вызвал довольную улыбку на лице короля Стефана. Он не любил родственника своих соперников анжуйцев, хотя и пригласил графа в свою ложу, чтобы как‑то развеять его разочарование от поражения.

Артуру еще дважды пришлось драться. Причем первый раз он сразился с Фиц Джилбертом, рыцарем, которого неплохо знал и который даже подошел к госпитальеру, учтиво представившись перед поединком. Это было галантно, но Артур догадывался, что за учтивостью Фиц Джилберта скрывалось намерение разгадать, кто таков загадочный госпитальер. Ничего у него не вышло. Более того, в первом же поединке Артур нанес ему такой удар, что Фиц Джилберт откинулся на круп лошади, выронил копье и лишь чудом не свалился на землю, прежде чем его потерявшего управление коня поймали оруженосцы. Второй поединок Артур провел просто блестяще: трижды выехал на сшибку и трижды преломил копье с таким мастерством, что распорядители турнира даже не очень спорили, признав, что именно он превзошел своего противника в мастерстве.

– Кажется, я начинаю входить во вкус, – произнес Артур, зайдя в свой шатер. Он отпустил затянутые под горлом ремешки закрытого топхельма, снял его и жадно приник к протянутой Рисом чаше. Правда, невольно застонал от резкого движения.

Гай понял, в чем дело, и велел Артуру разоблачиться, чтобы помассировать ему спину.

– У тебя сегодня остался только один бой, – говорил он, разминая мышцы юноши. – И твоим соперником будет не кто иной, как Вальтер Фиц Миль. Ты ведь его знаешь, поэтому можешь предугадать, как он будет бить.

Они еще обсуждали, на что способен брат Херефорда, когда за пологом шатра раздался громкий голос Метью, с кем‑то разговаривавшего. Гай прислушался и поспешил к выходу.

Его не было довольно долго, Артур успел передохнуть и вновь стал облачаться в доспех, когда вернулся озабоченный Гай.

– Вот что, парень, неважные дела, клянусь волосами Пречистой Девы! Похоже, тобой заинтересовался сам Вильям Ипрский, граф Кент. Он попросил распорядителей турнира дозволение поменяться с Вальтером для поединка с тобой. И будет лучше, если ты проиграешь ему.

Артур как раз шнуровал наручни. Он так и замер, услышав совет Гая.

– Я не ослышался, сэр? Вы предлагаете мне проиграть?

– Да. Ты, конечно, окрылен успехом, но учти, Вильям Ипрский – лучший военачальник короля Стефана и просто великолепный воин. Не стану утверждать, что он обязательно победит тебя, но… он и не должен тебе проиграть. Постарайся сыграть с ним вничью или даже уступить. Иначе… Видишь ли, твоим плащом госпитальера и так многие заинтригованы, а если ты сразишь этого прославленного вояку, тебе придется предстать перед королем и открыть свое имя. И если они станут вызнавать… Учти, даже если ты назовешься Артуром ле Бретоном, люди короля станут наводить о тебе справки и могут выяснить, что оный госпитальер состоял при императрице, а то и прознают, что ле Бретон был прислан с поручением в Англию.

Артур неотрывно смотрел на Гая. На его скулах напряглись желваки.

– Я не уступлю! Иначе как я смогу смотреть в глаза отцу Милдрэд? Как дам понять, что не хуже этого увальня Этелинга, который не проиграл сегодня ни одного сражения!

– При чем тут это? Учти, ты не должен привлекать к себе внимание, а для своей саксонки ты и так сделал достаточно.

Артур молчал. Его уже вызвали на поединок, и он спешно шнуровал топхельм.

Когда он сел на коня, граф Кент уже ждал его в противоположном конце арены на огромном буром жеребце. Артур окинул его взглядом. Очень сильный противник – широкий в плечах и груди, в добротной кольчуге со стальным нагрудником, закрытый щитом с изображением позолоченной башни на светлом фоне. Его горшкообразный топхельм был увенчан таким же изображением зубчатой башни, и она горела в лучах солнца, придавая рыцарю особенно устрашающий вид.

– Помни, что я сказал, – услышал Артур голос Гая. – Сам король заинтересован в победе Вильяма Ипрского.

Он еще что‑то говорил, но Артур уже не внимал ему, полностью сосредоточившись на графе Кенте. Вокруг стало так тихо, что был слышен скрип песка под копытами Султана. Его вороной уже отдохнул, переминался, жаждая скачки. Но и Артур жаждал ее. Он успел почувствовать вкус победы, ему было до боли жаль терять добытое таким трудом и упорством. К тому же на него смотрит Милдрэд. А у плеча Артура приколота ее нежная голубая перчатка. Так неужели он не попытается прославить свою даму?

Рывок. Султан почти взвился на дыбы и рванул с места в карьер, быстро набирая ход. Навстречу несся мощный граф Кент. Казалось, сейчас он, словно былинку, сомнет стройного, менее крепкого госпитальера. Артур ударил в левый край щита графа, и того слегка развернуло при наскоке, так что ответный удар не был прямолинейным и лишь скользнул по щиту Артура, нанеся куда меньший урон. И все же сшибка получилась сильной, и лошади противников, взвившись на дыбы, стояли так какое‑то время, отчего казалось, что оба всадника вот‑вот опрокинутся вместе с лошадьми. Но поскольку Султан был под более легким наездником, он первый упал на все четыре ноги и, храпя, понесся дальше. Сзади тяжело бухнули и застучали копыта мощного жеребца графа Кента.

От волнения Милдрэд вскочила со своего места и громко вскрикнула. Кричали и другие зрители, восхищенные боем. В этом шуме девушка едва различила, как ее отец произнес:

– Под госпитальером просто отличный конь, он выиграл ему время. Теперь он успеет набрать больший разбег.

Артур стремительно выхватил у Риса протянутое ему следующее копье. Он был в таком азарте, что почти ничего не соображал. Вороной Султан упруго выбрасывал ноги, все больше набирая скорость. Кент только‑только взял новое копье и понукал жеребца, чтобы тот поскорее выходил на сшибку. Уже в следующее мгновение он со всей своей мощью поскакал навстречу госпитальеру.

И тут Кент применил особо опасный прием. При встрече он не просто наскочил на противника – он сделал копьем выпад вперед, ударив первым. Артура рвануло в седле, он вскрикнул, но, тем не менее, нанес удар, так что его копье разлетелось. Когда он доскакал до края ристалища, Гай крикнул:

– Ты попал в луку его седла! Удар не засчитан. Все верно, теперь ты можешь биться с ним на равных.

Да, теперь Артур терял преимущество. И если противник выдержит и третью сшибку, именно госпитальер будет считаться побежденным. Но разве крестоносцы привыкли уступать?

Артура охватила ярость. Он забыл, кто он, забыл, против кого сражается, забыл все советы мудрого Гая. Он хотел победить. Он был рожден побеждать! И это было для него главным!

Нет лучшего способа сравнять очки, как выбить противника из седла. Но разве возможно свалить такую гору, как граф Кент? Лучшего и самого прославленного воина короля Стефана! Соперник приближался. Артур видел, как горит вызолоченная башня на его шлеме. И в последний момент направил наконечник копья на шлем.

Выпад в голову был верхом мастерства и считался самым трудным: можно было скользнуть по шлему и не попасть в цель. Но при удачном ударе он был, по сути, неотразимым. И хотя от силы выпада Кента Артур почти откинулся на круп лошади, вскрикнув от боли в спине и едва удержав щит, он краем глаза заметил, как взбрыкнул выпавший из седла соперник.

Есть! Он победил!

Артур даже не слышал топота копыт Султана – такой стоял вокруг шум. Зрители подскакивали и кричали, восхищенные красивым поединком. Все видели, как менее крепкий госпитальер благодаря своему мастерству смог свалить такого бойца, как фламандец Вильям Ипрский, настолько прославленный, что Стефан за отвагу наградил его английским титулом графа Кента. И все же фламандцев в Англии не больно жаловали. К тому же такая победа над главным сторонником короля обрадовала его соперников. Граф Херефорд аплодировал стоя, Сомерсет вскочил на скамью и кричал во все горло, Глочестер едва сдерживался, чтобы не возликовать подле мрачно насупившегося Стефана. А королева Мод сказала:

– Вам непременно надо принять этого рыцаря у себя, супруг мой.

И мало кого интересовало, что побежденный граф остался неподвижно лежать на земле, а его взволнованные оруженосцы старались снять с него шлем, ибо от удара Вильям задыхался и ему требовалось глотнуть свежего воздуха.

Артур почти упал с коня в объятия Гая.

– Ты видел? Это ты научил меня так сражаться! Я не мог подвести тебя.

Вокруг стояли аплодировавшие умелому бойцу рыцари, он даже круглую физиономию Эдмунда различил среди собравшихся. Но Гай уже тащил его в шатер, кричал обступившим их рыцарям и их оруженосцам:

– Там что, окончились состязания? Идите лучше смотреть следующие поединки.

– Но такой бой нам вряд ли еще удастся увидеть, – сказал стоявший где‑то сбоку Вальтер Фиц Миль. – Мессир рыцарь, как ваше имя? Я хочу знать, как зовут крестоносца, с которым мне не удалось сегодня сразиться. А вдруг бы я вас победил?

Отстранить упорного Вальтера было сложнее всего. К тому же и Рис, и Метью при его появлении куда‑то скрылись. И все же Гай сумел затащить сына в шатер, стал стаскивать с него шлем, скинул кольчужный капюшон и стеганую нижнюю шапочку. Волосы Артура мокрыми прядями упали на глаза.

– Скажи наконец, ты доволен мной?

– Доволен, доволен.

Гай потрепал юношу по голове и озабоченно промолвил:

– А теперь собираться. Ибо чем скорее мы исчезнем, тем больше надежды, что ты уцелеешь. Да и новое жилище нам придется подыскивать. Иначе… Я ведь предупреждал, что нам не нужны лишние вопросы и расследования.

Date: 2015-07-25; view: 398; Нарушение авторских прав