XIII. Пыль под ногами стража роз

Параллельные ряды роз уходили вдаль, розы были в полном цвету, чередовались красные, розовые, желтые ряды. Те розы, что отцвели и, открывшись, обмякли, обнажали тычинки, беспорядочно спутались и обесцветились: красные стали лиловатыми, желтые и белые как бы загрязнились, края лепестков подсохли. Мартина подумала, что розарий – вещь небезукоризненная.

– Вот здесь, – сказал мсье Донель, – дедушка посадил свои первые розы, отсюда все и началось. Со времен волхвов и розы и мы сами – все стало сложнее. Из‑за культуры… Прекрасные самородки, вроде тебя, Мартина, встречаются редко. Но вернемся к розам. Вдруг роза волхвов, наша роза Франции, галльская роза стала махровой. Самопроизвольно! Ты видишь, Мартина, это случается и с цветами. Тогда ее начали культивировать, как говорят, совершенствовать. Почему усложнение считается усовершенствованием? Что касается меня, то с эстетической точки зрения я предпочитаю розу не махровую, а только с пятью лепестками.

– Ты пресыщен и стал снобом, отец! – Даниель громко расхохотался.

– Что же, может быть… Из дикой розы греки вывели «столепестковую». Она изображена на картине, что висит на стене в твоей комнате – ведь теперь комната Даниеля – твоя комната. Но так как это акварель Редутэ,[8]то она больше имеет отношение к живописи начала XIX века, чем к природе. Редутэ, можно сказать, одел ее в платье с оборками, и теперь трудно себе представить, что от роду ей несколько сот лет и что она пришла к нам издалека.

– Отец, жарко… – сказал Даниель, которому показалось, что Мартине скучно.

– Ну‑ну… Я просто напомнил, что дед посадил здесь первые розы. Если вы находите, что слишком жарко, вернемся домой.

Однако он продолжал идти вперед. Вдалеке виднелся трактор, покачивающийся на волнистой коричневой земле. На первом плане проходили светло‑зеленые борозды, а над ними – согнувшиеся почти пополам маленькие фигурки, казавшиеся совсем неподвижными под палящим солнцем, и однако время от времени они делали шаг вперед.

– Тонкая ручная работа – то, что они там делают, – мсье Донель сложил руки козырьком. – Я стараюсь заинтересовать тебя, Мартина. Это необходимо, потому что так или иначе Даниель будет заниматься розами. Член семьи Донелей, не интересующийся выращиванием роз, – это вещь небывалая! Тебе придется все‑таки пойти взглянуть, как делают прививку нескольким тысячам кустов шиповника! Надрезают ствол, вставляют черенок, обвязывают… Работа тонкая, ювелирная… Не менее тонкая работа, чем обрезать кожицу вокруг ногтя! И кормит она не лучше. А твой муж – горячая голова, вместо того чтобы довольствоваться хлебом насущным, который приносят ему эти розы, уподобился золотоискателю. Создавать новые сорта роз так же дорого, как держать конюшню скаковых лошадей! И если бы еще он удовольствовался опытом тех, кто, вроде нас, живет среди роз… Нет, подайте ему хромосомы, гены и тому подобное, а чего он этим добьется? Может быть, вовсе ничего!

– Своей профессией ты обязан деду, – Даниель не побелел, а пожелтел от злости, как будто у него сразу разлилась желчь. – У тебя не было бы сейчас хлеба насущного, если бы до тебя не существовало золотоискателя‑деда.

Мартина испуганно смотрела то на отца, то на сына. Она знала, вопрос о создании новых сортов роз был для них больным вопросом, но не представляла себе, до какой степени это серьезно. Мсье Донель старший был человеком обходительным, живым, несколько экспансивным, как будто вечно куда‑то спешил, да и говорил он много и торопливо, прерывая свою речь смехом, а Даниель медлительный, крепкий, ироничный, молчаливый, они были совсем не похожи, но очень друг друга любили. Что же между ними происходит?

– Дедушка забавлялся розами, которые ему дешево стоили. А что он вывел полианты – так ему просто повезло… тут и интуиция и случай… А твои гибриды – это королевские забавы, сын мой! Если ты имеешь на него влияние, Мартина, может быть, хоть ты его отучишь от генетики. Он вполне научным способом портит мои лучшие розы, делает из них подопытные растения. Уверяю тебя, я бы предпочел, чтобы он играл в азартные игры – карты или рулетку! Тогда по крайней мере он не портил бы товар!

– Отец… – Даниель побагровел. – Отец, я не знаю, что с тобой… Что тебе наговорил вчера Бернар? Что он сделал? Пойдем, Мартина, у тебя будет солнечный удар.

Даниель положил руку на руку Мартины, и у нее на коже тотчас появились белые пятна. Она почувствовала всю силу его ярости.

– Увидимся за завтраком! – крикнул им вслед мсье Донель.

Мартина шла за Даниелем по тропинке среди диких трав. Атлетическая спина Даниеля, его уже загоревший затылок, круглая голова с коротко остриженными волосами… какую нежность вызывала в ней эта круглая голова!

– Послушай!… – рассудительно говорила она ему в спину. Она была настроена благоразумно и миролюбиво. Собаки встретили их разноголосым оркестром лая. Они еще не привыкли к Мартине, да это и понятно – она здесь только со вчерашнего дня. А утки, куры, те не беспокоятся из‑за таких пустяков. У дверей кухни Даниель сказал:

– Я пойду пройдусь… – и она его не удерживала.

Кухня была пуста, но жила своей жизнью: крышка плясала на большом котле, белый пар уходил под колпак над плитой, мухи жужжали над столом и прилипали к липким листам, висящим там и здесь и уже черным и отяжелевшим. Мартина поднялась в свою комнату, комнату Даниеля. Здесь было прохладно, штора опущена, кровать аккуратно застлана чистым покрывалом. Все мухи улетели вниз. В другой раз она не наденет белые туфли, если надо будет проходить через двор: отец Даниеля провел их кружным путем, через дверь, выходящую на шоссе, и они прошли под окнами комнаты Даниеля, вдоль стены фермы, где обычно ходили клиенты, – он был внимательнее, чем Даниель. А Даниелю ничего не стоило заставить ее шлепать по грязи вместе с утками. Мартина переобулась, навела красоту. Она вошла сюда взволнованная, но в комнате было так тихо, так спокойно, что на Мартину это подействовало умиротворяюще. За окном поблескивали золотые гроздья рапса. Донель старший назвал Даниеля золотоискателем А вдруг да он найдет золото? Ей хотелось расспросить Даниеля поподробнее. Каким образом садовод может найти золото? Что за золото у садоводов? Как обидно, что Даниель «пошел пройтись». Он хотел остаться наедине со своей яростью. Голоса внизу… Мартина посмотрела в зеркальце на стене: надо будет переменить губную помаду, эта на загорелом лице кажется лиловой.

Стук ее каблуков по лестнице заставил всех замолчать. Она остановилась на последней ступеньке, с любопытством и смущением оглядывая человек десять мужчин в синих штанах, измазанных землей, в майках… загорелые руки, пальцы в черных прожилках от земли… Те, что уже сидели за столом, встали при ее появлении, другие входили со двора, приглаживая мокрые волосы, вытирая руки…

– Я тебе никого не представляю, – сказал мсье Донель, лишь он один был в брюках цвета хаки, рубашке и подтяжках, – это заняло бы слишком много времени. Ребята, знакомьтесь с молодой мадам Даниель Донель. Недурна, а?

Все засмеялись. Ясно, что они нашли ее красивой, как же иначе… К счастью, вошла Доминика с детьми, а то создалось неловкое положение. Мсье Донель сказал Мартине, чтобы она села рядом с ним. «Собачья мамаша» подала блюдо с мясом, и мужчины достали из карманов ножи. Даниеля все еще не было, Мартина только об этом и думала. В первый же день… Но никто ни о чем не спросил, казалось, никто не замечал его отсутствия. Они спорили:

– Разве так работают? Что за свиньи вам шиповник сажали, хозяин? Уроды! Да, уроды, и шиповник, и те, кто его сажал. Чистого убытку двадцать процентов, по крайней мере для вас, хозяин.

Говоривший был маленький старичок с пожелтевшими от табака усами.

– Оставь, – сказал парень, сидевший рядом с ним, – отвяжись. Он налил старичку красного вина, небрежно, как будто бросил платок. Это был тот самый работник с серебристо‑белокурыми волосами, который вчера открыл им ворота.

– С Мимилем выгодно работать, – закричал с другого конца стола веселый молодой парень, – у него руки, как у обезьяны, в жизни таких не видел! Как нагнется, руки болтаются на пятьдесят сантиметров ниже ступней!

– Ничего, я с ними справляюсь, – ответил Мимиль, парень лет восемнадцати, еще с пушком на щеках, уплетая с аппетитом свой бифштекс.

– Я вам говорю, хозяин, – опять начал усатый, – уроды… Кто у вас наблюдал за работой? Саженцы воткнули в землю кое‑как. Разве у вас нет никого, чтобы пройти за парнями, проверить их работу? Потом, если черенки не привьются, вы скажете, что это наша вина.

– У нас свои правила. – Мсье Донель налил Мартине белого, а все остальные пили красное вино. – Мы следим, конечно, но у нас друг другу доверяют. Сразу видно, что ты новенький здесь. К тому же не волнуйся, я сам записал, кто сажал, а Пьеро – тех, кто прививал, ведь так, Пьеро? А как делали там, откуда ты пришел? У нас здесь все попросту.

Он говорил рассеянно, думая о другом. Мартина смотрела на дверь. Доминика занималась детьми. Маленькому Поло было так жарко, что лоб у него весь покрылся испариной.

– Эй, Поло, сколько кустов шиповника ты привил сегодня? – крикнул ему веселый парень. – Приходи, я тебе покажу новый прием.

Мсье Донель взглянул на внука и сказал:

– Когда пойдешь, надень шляпу.

Как вчера в столовой, собаки расположились вокруг стола, и время от времени им что‑нибудь бросали. «Собачья мамаша» семенила между ними.

– Ну‑ка, Мартина, брось это большому, – мсье Донель протянул Мартине кость, – он вожак стаи, если он возьмет, все тебя признают.

Большой схватил кость. А Даниеля по‑прежнему не было. Подали сыр. Странно, что никто не спрашивает, где Даниель. Пожалуй, только один Бернар тоже думал о нем, Мартине показалось, что он поглядывает на дверь, скатывая из хлеба шарики, которые от его пальцев становились черными. Смотреть неприятно. В рабочей одежде он был такой же противный, как и в пиджаке. Кофе на вкус превосходный, а Мартина любила хороший кофе. В доме отлично кормили не только по случаю приезда молодоженов. А по этому случаю мсье Донель велел подать к кофе ликер, такой, что пальчики оближешь, и все выпили за здоровье Мартины. Но пора было уходить: работники встали, закурили сигареты, потолкались в дверях и разом высыпали из темной кухни, как летящие на свет мухи. «Собачья мамаша» собирала тарелки. Доминика уже ушла. Дети играли во дворе, девочка прыгала и отчаянно кричала, она была похожа на воздушный шар, оторвавшийся от веревочки. Она вся отдавалась игре. Мартина, стоя в дверях, смотрела, как рабочие вышли через ворота в поле и дальше на плантации роз. Они шли, как на прогулку. За ее спиной «собачья мамаша» беседовала со своими подопечными – собаками. Может быть, она воображает, что Мартина собирается возиться с посудой! Даже в Париже, где были удобства, облегчающие работу, никогда бы мама Донзер не позволила Сесили или Мартине портить себе руки. Но когда Мартина обернулась, в кухне уже хозяйничала здоровенная баба, которая по локоть запустила руки в лохань с дымившейся водой. Откуда она взялась? Она сказала серьезно:

– Здравствуйте, мадам Даниель.

Мартина поднялась к себе в комнату.

Она легла в страшном беспокойстве, не зная, что с собой делать… и ведь никто, кроме нее, не беспокоился, как будто бы Даниель не исчез, сказав, что пойдет пройтись. Ну, будет об этом, ведь вот он – вернулся, живой, пыльный и потный после ходьбы по такой жаре. Он появился к ночи, когда внизу на кухне все стихло. Мартина не спустилась к обеду, и никто за ней не пришел. Очевидно, здесь так принято: никто вами не занимается. Ночь была тиха, как завод, когда машины остановились, рабочие ушли. Ночь вернула ей Даниеля.

Лежа на спине поверх простынь, скрестив на груди Руки, усталый и мрачный, он говорил, говорил:

– Это Бернар виноват. С детских лет, что бы он ни делал, все всегда направлено против меня. А я ему никогда зла не причинял, это что‑то непонятное, какая‑то врожденная ненависть. Я уверен, он и заодно с бошами был только потому, что я боролся на другой стороне. И если бы мне сказали, что это он меня выдал, я бы не удивился.

Мартина дотронулась до Даниеля прохладной ласковой рукой: ему больно, бедный, бедный…

– Послушай! – Даниель приподнялся, чтобы придать больше веса тому, что собирался сказать. – В прошлом году, тоже летом, он выкинул в окно пробирки с тычинками, которые я собрал и положил сюда, в ящик стола, где темно и тепло. Вхожу и вижу – ящик приоткрыт, у меня сразу возникло предчувствие, и действительно, ящик был пуст! Я даже не знал, где искать, кинулся к окну: все валялось внизу, разбитое вдребезги! И я, как сегодня, бросился вон из дому. Я бы его убил. Потому что я знал, я был уверен – это Бернар! Тогда я опять собрал пыльцу, время еще не ушло. Приготовил на кустах розы для опыления и прикрыл их бумажными колпачками от посторонней пыльцы, чтобы скрестить их, как мне требовалось. И вот в тот день, когда я пришел с пыльцой и кисточкой, чтобы положить пыльцу на пестики… Это был идеальный день, теплый, солнечный, безветренный… слушай, Мартина! С подготовленных мною роз кто‑то снял бумажные колпачки! Все пропало. А начинать сначала было поздно – плоды не успели бы созреть. Я потерял год, целый год… Из‑за этого чудовища!

Даниель резко перевернулся на живот. Мартина прошипела сквозь зубы «сволочь», как это сделала бы Мари, ее мать.

– Но у меня даже нет доказательств, что это он… Если бы я кому‑нибудь рассказал, мне бы не поверили. Тут надо знать, чувствовать. В школе я окунулся с головой в лабораторную работу. Весь этот год я занимался клетками лепестков розы, содержащими ароматические масла. Я тебе уже рассказывал про это, но мне показалось, что тебе неинтересно… Короче говоря, я хочу вывести гибрид, у которого был бы запах старинной розы, а форма и цвет – современной. Я хочу этого добиться путем научной гибридизации. Я не хочу скрещивать разновидности наугад, рассчитывая на счастливую случайность. Я попробовал изучить происхождение и преобразование некоторых разновидностей, которые выращивают здесь. Я стараюсь быть ученым, я не согласен, черт их дери, быть колдуном.

Даниель колотил руками по матрасу. Он снова был вне себя. Своей яростью он заразил и Мартину. Луна, холодная и любопытная, чуть склонив голову, заглядывала к ним в окно.

– Ты понимаешь, – спокойно продолжал Даниель, – я должен испробовать сотни различных комбинаций искусственного опыления одного сорта другим. На тысячах экземпляров! Не наугад, а в комбинациях, основанных на научных соображениях.

Даниелю показалось, что сегодня Мартина слушает его с интересом. Кто знает, может быть, она увлечется тем, что составляет смысл его жизни? Как это было бы прекрасно!

– Чтобы добиться необходимых результатов, надо с умом скрещивать розы, говорил он. – Дедушка был великий специалист по разведению роз, он даже составил очень хороший каталог, классифицирующий розы по сортам, разновидностям и прочему, но основывался он исключительно на их внешних особенностях. У нас в двадцатом веке есть научные средства для определения родственных видов растений: делают микроскопический анализ клеток, подсчитывают число хромосом. Розы, у которых одинаковое число хромосом, принадлежат к одному виду, и их‑то и надо скрещивать между собой, чтобы получить жизнеспособный гибрид. Но я не буду тебя учить сейчас генетике… тебя и луну. Однако знай, что число 7 – решающее для хромосом розы и что при скрещивании роз женское начало доминирует в форме, а мужское начало в окраске.

Он умолк. Мартина ровно дышала рядом с ним: наверно, она давно уже заснула, так бывает всегда, когда он говорит с ней о том, что для него главное в жизни, тут уж ничего не поделаешь.

– Ты спишь? – спросил он тихонько.

– Нет… Если у нас будет дочь, мы назовем ее Хромосома.

Даниель был счастлив, ему немного было нужно для счастья. Как хорошо она его знает, как она умеет его успокоить!

– Теперь я тебе открою секрет…

– Скажи скорее, – Мартина сгорала от любопытства, она совсем проснулась.

– У меня здесь есть сообщник: кузен Пьеро. И я не потерял даром год! Он собрал одновременно со мной такую же пыльцу, как и я, подобную той, что Бернар выбросил в окно. Он приготовил для опыления розы того же сорта, что выбрал я, когда Бернар снял с них колпачки. Он не доверял Бернару. Я все делал у всех на виду, он же действовал своей кисточкой, таясь ото всех, а после моего отъезда собрал в октябре плоды и посеял их семена под фальшивыми этикетками, как будто бы это были те сорта, которые выращивают здесь для продажи. А когда семена взошли, мой Пьеро отобрал лучшие экземпляры и в феврале пересадил их. И тогда, слушай внимательно, Мартина… – Даниель поднялся и торжественно повысил голос: – Тогда…

Мартина оперлась локтем на подушку, вся – внимание.

– На одном из молодых розовых кустов, – сказал Даниель, – выросших в результате тайных опылений, которыми Пьеро занимался в начале июля 1949 года, в мае 1950 года расцвела роза! И какая роза! Она была, как негритенок, родившийся у белой женщины, – никак не скроешь срама! Это был новый гибрид, поразительный гибрид! И, Мартина, – какой аромат! Непохожий ни на один из четырнадцати запахов роз: не лимонный, не гвоздичный, не миртовый, не чайный… У этой розы был удивительный, непревзойденный запах – запах розы!…

Даниель ходил взад и вперед по неровным доскам пола.

– Когда Бернар обнаружил этот «срам», он пришел, говорят, в невероятную ярость. Что это такое? Откуда это? Он побежал к отцу и, наверно, такого ему наговорил… Пьеро притворился, что он тут ни при чем, но отец тоже хитер, он прижал Пьеро к стенке и обозвал его всеми именами… И это из‑за каких‑то нескольких десятков розовых кустов… Просто позор! Но теперь отец не хочет упустить и своей выгоды. Гибрид может оказаться интересным, он это прекрасно видит. И вот в августе Пьеро уже с отцовского благословения привьет новый гибрид к шиповнику. Окончательно будет видно, что из этого получится… через три‑четыре года. Когда имеешь дело с природой, не приходится спешить. Но вдруг Бернар опять все уничтожит? Меня дрожь пробирает… и не знаю отчего – от страха за розы или от ненависти к этому зловещему типу.

И верно, он дрожал, и Мартина тоже…

– Неужели ты думаешь, что он способен выдернуть привитые шиповники?

– Если он это сделает, я его убью! – Вдруг Даниель расхохотался. Представляю себе, как я объяснял бы на суде, что я его убил из‑за истории с хромосомами… Что это борьба за прогресс… Что Бернар – подлый реакционер. Для них я был бы, наверно, сумасшедшим, который убил человека из‑за двух десятков погубленных розовых кустов. Им ни за что не понять, что это убийство – результат преступной страсти. Они отрубили бы мне голову. И все‑таки я бы его убил… Пойдем к окну, любимая, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь…

Мартина подбежала к нему, они сели на подоконник открытого окна и вместе вдыхали сочный, свежий аромат, доносившийся к ним с плантаций, словно охлажденный в огромном чане ночи, посеребренном луной.

Даниель декламировал:

Хафиз, стремишься к розе ты со страстью соловьиной,

Ты жизнью оплатить готов пыль под ногами стража роз…

– Я жизнью оплатить готов… любовь моя, моя красавица, моя роза…

Какая ночь, какая ночь…

Date: 2015-07-25; view: 337; Нарушение авторских прав