VIII. Горошина

Утром они обычно завтракали все вместе в кухне за столом, покрытым водянисто‑зеленой пластмассовой скатертью, всегда сверкающей, ослепительно чистой. Кофе в белом кофейнике, масло, варенье, поджаренный хлеб… цветастые чашки, мельхиор… Сесиль и Мартина пили еще и фруктовые соки, а мсье Жорж съедал яичницу и кусочек ветчины. Радио потихоньку ворковало, но никто не старался вслушиваться в передачу, будь то песня или беседа, просто на фоне этого привычного шумка сильнее ощущался домашний уют.

– Счастливейший из людей, а именно я, – говорил мсье Жорж, разворачивая газету и вдыхая аромат кофе и поджаренного хлеба, – желает вам, милые дамы, приятного дня.

Мадам Донзер, то есть мадам Жорж, приготовляла мужу тартинки, поглядывая на Мартину, молчаливую, с синими кругами под глазами. Сесиль смотрела и на Мартину, и на часы: она работала стенографисткой‑машинисткой в Туристском агентстве. Все четверо они хорошо зарабатывали, и мсье Жорж легко выплачивал взносы за купленную в рассрочку квартиру и помещение мужской парикмахерской, которое, как и квартира, находилось в первом этаже только что отстроенного дома у Орлеанских ворот. Мадам Донзер, простите, мадам Жорж, сидела за кассой в парикмахерской, где, кроме мсье Жоржа, работали еще двое подмастерьев. Она предпочла бы продолжать свое дело, но помещение было не приспособлено для этого, а она ни за что на свете ни в чем не перечила своему мужу. Мсье Жорж был на редкость приятным человеком, всегда с иголочки одет, как если бы он был дамским парикмахером, высокого роста и – что поделаешь! – лысый.

– Ну что же, – сказал мсье Жорж, складывая номер газеты «Паризьен либере», – ничего нового, дела наши плохи, как всегда. Идем вниз, мама Донзер? Дочки, дочки, поторапливайтесь.

Дождь прошел. На сырых, прохладных, отдохнувших парижских улицах было по‑утреннему оживленно. Прохожие, как вновь заведенные с утра часы, шли, куда им полагалось идти. Сесиль и Мартина ехали на работу вместе: им было по дороге. Они жили у конечной остановки автобуса, и потому всегда садились на одни и те же места. Контролер встречал их улыбкой. Хорошенькой девушке всегда всё и все улыбаются. Но, когда видят сразу двух хорошеньких девушек, улыбки так и расцветают вокруг, а часто дело доходит до шуток и даже до откровенных заигрываний. Сесиль и Мартина стали истыми парижанками и не обращали на все это внимания. Настанет день, когда они заметят, что им перестали улыбаться, и это покажется столь необыкновенным, что они даже растеряются, как если бы Сена исчезла из Парижа или нарушилось обычное чередование дня и ночи. Но до этого было еще далеко, и контролер улыбался им, пассажир, севший напротив, старался прикоснуться к ним коленом, а тот, что стоял, не спускал с них глаз… Все было в порядке вещей.

Сесиль не задавала вопросов. Вчера Мартина вернулась слишком поздно. И, когда она присела на кровать к Сесили, глаза у нее были широко открытые и ничего не видящие. Сесиль поняла только, что она встретила Даниеля и обедала с ним в ресторане у вокзала Сен‑Лазар. Мартина легла, не помывшись – вещь неслыханная, еще ни разу не случавшаяся с тех пор, как они жили вместе, в одной комнате. Сесиль не спала и все прислушивалась к ровному дыханию Мартины. Сесиль опять была невестой… После Поля, того самого, из деревни, у нее были и другие женихи, но до свадьбы по той или иной причине никогда не доходило. На этот раз все как будто шло благополучно, хотя Жак еще и не сделал официального предложения. Он был рабочим завода Рено, и Сесиль познакомилась с ним у двоюродной сестры матери. Не о таком зяте мечтала мадам Донзер, но если Сесиль его полюбила или если ей кажется, что она его полюбила…

– Ты завтракаешь с Жаком? – спросила Мартина, чтобы хоть что‑нибудь сказать перед тем, как сойти на площади Согласия, ведь за всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, словно и впрямь поссорились, чего с ними никогда еще не случалось. Ни разу– ни в школе, ни потом‑они не ссорились…

– Конечно… до вечера, Мартина?

– Да, да… до вечера…

Значит, сегодня она не встретится с Даниелем.

Мадам Дениза, очень высокая, стройная и величественная дама, одетая в бежевые тона, совсем седая, но с молодым лицом, прохаживалась по салонам, за всем наблюдая и следя за часами: первые клиентки вот‑вот появятся. Мадам Дениза – директриса, правая рука владельца предприятия, который показывался здесь весьма редко. В раздевальне служащие превращались в голубых ангелов и торопливо шли в соответствующие кабины, наводя там порядок, расставляя и раскладывая баночки, тюбики, флаконы, вату, марлю, кремы и румяна. В основном все давно уже было готово: вычищено, проветрено, вымыто, вытерто, белье сменено, а в шкафах разложены полотенца, пеньюары и тому подобное.

Мартина вошла в кабину, когда клиентка, вытянувшись на кушетке, отдыхала после массажа. На подушке лежала ее обнаженная рука. Пальцы тонкие, розовые, нежная ладонь с едва заметными линиями… Женщина лежала на спине, завернутая в большую мохнатую простыню, лицо ее было закрыто мокрой салфеткой. У ее изголовья мадам Дюпон, косметичка, перебирала свои помады, мази и лосьоны. Здесь царила тишина и покой.

– Пожалуйста, в форме миндалины… – послышался голос из‑под салфетки. И снова воцарилось молчание.

– Положить лак того же цвета?

– Мадам Дюпон, дайте мне взглянуть.

Мадам Дюпон сняла салфетку, и перед Мартиной сразу возникла женщина… Она появилась в темно‑синем сиянии глаз, во всей своей прославленной красе. Женщина улыбнулась Мартине, уверенная в произведенном ею впечатлении, неизменном впечатлении от ее красоты, сразу же поразившей Мартину, несмотря на то, что мысли ее были далеко… Благоговейно накладывала она лак на эти миндалевидно подпиленные ногти, испытывая при этом даже нечто вроде трепетного счастья, до того они были безукоризненно прекрасны. Как ей повезло, что она работает среди всей этой безукоризненности. И если бы только Даниель… Она опять начала мечтать, но в мечтах у нее появилось теперь нечто новое, осязаемое – живая действительность, страшная реальность, которую не подпилишь миндалевидно, как ноготь, реальность… которую не покроешь лаком. Человек, поступающий по своему усмотрению… Руки, ногти мелькали перед улыбающейся приветливой Мартиной…

Она позавтракала в столовой при «Институте», насчитывавшем около двухсот служащих обоего пола. Ела она, как всегда, улыбаясь, но под предлогом головной боли не вступала в разговоры.

– Вы совсем бледненькая, Мартина, – сказала ей мадам Дениза, которая питала слабость к этой хорошенькой, усердной, образцовой служащей. – У вас сегодня много клиентов?

– Весь день расписан.

– Вы слишком хорошо работаете, вот вас все и требуют!

Мартина очень привязалась к своей профессии, к фирме, к окружавшим ее женщинам, к Парижу. Если бы только Даниель…

– Наш век, – сказал мсье Жорж вечером, когда вся семья собралась за столом с водянисто‑зеленой скатертью, на котором стояло блюдо с бифштексами и жареной картошкой, – наш век признает лишь одно божество, одного повелителя‑красоту! Княгиня, о которой ты нам рассказываешь, Мартина, славится своей красотой; она настоящая княгиня, даже если и родилась в предместье Сент‑Уэн. В наш двадцатый век титулы не важны, знатность определяется по внешности, и нам незачем заглядывать в «Готский альманах». Вот вы, дочки, обе княжны, не сомневайтесь в этом! А моя жена – королева!

Мсье Жорж был любезен от природы, такова была его натура. Когда покончили с воздушным пирогом, мсье Жорж перешел в гостиную, а женщины принялись за мытье посуды и уборку кухни. При наличии мусоропровода и горячей воды мсье Жоржу недолго пришлось читать в одиночестве газету, вскоре мама Донзер подсела к нему и вытащила свое вязанье из рабочего ящика; Мартина делала маникюр Сесили, а радио тихонько напевало. И пусть себе на улице сколько угодно идет дождь.

– Красота, красота… – снова начал мсье Жорж, вытягивая ноги и откладывая вечернюю газету на низенький столик. – Непрочные титулы, непрочная знатность…

Смертельной тоской рыдала скрипка, как бы подтверждая, его слова. Мсье Жорж некоторое время слушал молча, потом вновь задумчиво произнес:

– Мартина, понимаешь ли ты, что уже выиграла два тура в игре? За твою короткую жизнь…

Мартина массировала руку Сесили миндальной пастой. Мама Донзер посмотрела на мужа поверх очков: конечно, Жорж – необыкновенно тактичный человек, но девушки столь деликатны и обидчивы, отдает ли он себе отчет в том, что именно значит вчерашняя встреча для Мартины?

– …два тура. Первый, когда мама Донзер взяла тебя к себе. Второй, когда мама Донзер привезла тебя в Париж. Она – твоя судьба и твоя счастливая звезда. Подумать только: девчонка‑пропадавшая‑в‑лесах живет в большой современной парижской квартире! Она хороша собой, она работает в шикарном заведении. Не промахнись в следующем туре, дочка…

Мама Донзер отложила вязанье: она нервничала и все время спускала петли. Вообще не только она, весь дом был обеспокоен тем, что произошло вчера с Мартиной, но никто, даже Сесиль, не решалась заговорить с ней прямо. В этой встрече в Париже, в том, что она действительно произошла, было нечто необычайное. Девушки мечтают, но, встретившись с реальным мужчиной, перестают предаваться одним лишь мечтам. Мама Донзер находила, что Мартина слишком уж упорна в своих мечтах; до сих пор мадам Донзер лишь сетовала, что реальный человек запаздывает и что страсть Мартины к этому Даниелю, с которым она даже никогда не говорила, походит на помешательство. Все девушки сначала влюбляются в первого встречного, им необходим объект для любовных мечтаний, пока не появится настоящий мужчина. Но Мартина, по мнению мамы Донзер, ждала чересчур уж долго, с фанатическим упорством и терпением, хотя Даниель проходил мимо, даже и не взглянув на нее. И вот теперь маме Донзер хотелось поговорить с Мартиной, предостеречь ее… но от чего предостеречь? К чему это может привести?… Что – это? Даниеля не в чем было упрекнуть, он до сих пор и не пытался воспользоваться случаем, наоборот. Он принадлежал к всеми уважаемой семье, говорили, что отец его – богатый человек, хоть он и жил на старой ферме, не переоборудовав ее. Почему же этот Даниель так ее беспокоит? Или беспокоит ее лишь та страсть, которую Мартина к нему питает? Все, что тут от лукавого, исходит пока от нее. Ну, а о нем‑то лично разве что‑нибудь известно? Он был героем Сопротивления – прекрасно… но то, что его приговорили к смерти, уже вообще выходит за рамки благоразумия. Теперь из‑за этого своего геройства он стал студентом‑переростком, ведь ему как‑никак уже двадцать три года, а он только еще поступил в Школу садоводства. Когда же в таком случае он сможет начать зарабатывать? А о Донеле старшем говорят, что у него не так‑то легко вытянуть деньги. И потом, если Мартина столь пылко, на всю жизнь полюбила Даниеля, то это еще вовсе не значит, что он ее тоже полюбит, вдруг он воспользуется ее чувствами, а потом бросит… Мартина – дурочка и сумасшедшая! Мама Донзер думала также о своей вине: ведь она, ревностная католичка, не сумела внушить Мартине, так сказать, боязнь смертного греха. А с тех пор, как они переселились в Париж, не только девушки, но и сама мадам Донзер перестала ходить в церковь, даже по воскресеньям. Мсье Жорж весьма уважал религиозные чувства своей жены, но ведь нельзя же было требовать от него, чтобы он так радикально изменил свой воскресный распорядок дня. Однако не в церкви теперь дело… Приемные родители Мартины смертельно беспокоились за нее.

– Мартина всегда была рассудительна, – сказала мама Донзер, – она права, с ее привычками она не может выйти за рабочего. Она и не собирается. Вот я сама из рабочей семьи, и мой первый муж тоже был рабочим, но я прекрасно понимаю, что мои дочки хотят другого положения, выше нашего.

– Мама, – сказала Сесиль, – никто не собирается «возвыситься» над тобой. Что ты выдумываешь! Жак – тоже рабочий, и слава богу.

Мартина массировала белые ручки Сесили, ее собственные были безукоризненны, с длинными блестящими розовыми ногтями.

– Поживем‑увидим, слава ли богу, – нетерпеливо сказала мама Донзер, – но Мартина‑то еще меньше, чем ты, годится в жены рабочему. Обе вы княжны. Жорж правильно сказал! Тут и спорить нечего, в особенности в отношении Мартины. Мартина сама знает, стоит ей войти в не очень чистую уборную, и ее сразу начинает тошнить… И полотенца ей меняй ежедневно… А постель! Не дай бог положить ее на жесткий матрас – у нее все тело начинает ломить. Скоро ей потребуются батистовые простыни.

– Принцесса на горошине… Любопытно… любопытно…

Мсье Жорж поглаживал свою сверкающую чистотой лысину. Он был настроен мечтательно, в особенности потому, что слушал одновременно и жену, и очередную «увлекательную» историю по радио, так что, собственно, трудно было понять, к чему относится это его «любопытно».

– Знаете ли вы сказку о горошине, милые дамы? – продолжал мсье Жорж. Одна королева‑мать хотела женить своего сына на настоящей принцессе. И вот девушек, кандидаток в невесты, стали подвергать испытанию: их оставляли ночевать и на отличную кровать накладывали одна на другую множество мягчайших перин. Перин этих набиралось столько, что девушка, желавшая выйти замуж за принца и выдававшая себя за настоящую принцессу, оказывалась под самым пологом из голубого шелка. Но подо всю эту гору пуховых перин королева‑мать подсовывала горошину, одну только совсем крохотную горошину. На утро она приходила будить спавшую девушку и спрашивала: «Хорошо ли вам спалось, принцесса? Какова постель?» И все девушки отвечали: «О да, ваше величество, госпожа королева, я отлично спала, постель – сплошной пух…» Тогда королева‑мать говорила: «Убирайтесь вон! Вы вовсе не принцесса!» И вот как‑то раз во дворец является девушка, почти девочка… На ней ситцевое платьице и деревянные башмаки; ее длинные косы дважды обвивают головку, талия у нее не толще круглой шейки, а глаза, как два солнца. «Я принцесса из далеких краев, – сказала она королеве, – и хотела бы, ваше величество, выйти замуж за вашего сына, потому что я всегда его любила, с тех самых пор, когда еще малюткой увидела его портрет».

– В иллюстрированном журнале «Матч»… – со смехом вставила Сесиль, но остальные зашикали на нее.

– «Какова дерзость! – ответила королева‑мать. – Мой сын еще красивее, чем его портрет в „Матче“, а вам, моя милая, впору только гусей пасти! Но все же шутки ради я предлагаю вам провести ночь во дворце…» И девушку, в ее ситцевом платьице и деревянных башмаках, отвели в пышную спальню, где уже была приготовлена постель со всеми перинами и простынями, обшитыми кружевом, а также горошиной, подсунутой под пуховые перины. Горничные раздели девушку, расплели ее упавшие на пол золотистые косы, волнистые, как море под легким ветерком. Прикрыв свою наготу волосами, девушка поднялась по лесенке, которую приходилось приставлять к кровати, чтобы взобраться на вершину всех этих перин…

Телефонный звонок грубо прервал мсье Жоржа. Мартина выпустила руки Сесили.

– Подойди ты… – сказала она совсем тихо, приглушенным голосом. Сесиль выбежала в переднюю.

– Алло! Алло!… – слышался ее голос. – Да, да, Жак, это я…

Но дверь закрылась, она толкнула ее ногой, и голос исчез, наверно, она заговорила шепотом.

– Пора бы ему уже сделать предложение официально.

Мама Донзер в этот вечер нервничала. Все молчали, ожидая возвращения Сесили. Она отсутствовала недолго; и снова усевшись перед бледной неподвижной Мартиной, протянула ей руку, сказав:

– Продолжай, отец. Девочка взобралась на вершину… Что дальше?

– Подожди, – мсье Жорж откинул голову на спинку кресла, подумал немного и продолжал: – Вот она взобралась на самый верх, еле видная из‑под своих распущенных волос. Задергивают полог, гасят свет, и все удаляются. Ночь спускается над дворцом. Длинная, темная ночь. Утром королева‑мать, окруженная своими придворными дамами, появляется в спальне, где невеста проходила испытание. Отдергивают ниспадающий сверху полог белого шелка, вышитый серебряными звездами, и видят разметанную постель, со свисающими простынями и покрывалами, и где‑то там, наверху – девочка, со спутанными волосами на смятых подушках, бледная, огромные глаза обведены сиреневыми кругами. Прежде чем успели просить ее, что означает весь этот беспорядок, она разразилась рыданиями, и сквозь них едва различим был ее тоненький голосок: «Прошу прощения, ваше величество… Я провела такую ужасную ночь, глаз не сомкнула, все у меня болит, я совсем разбита… Уж и не знаю, что такое в этой постели, можно подумать, что я спала на мостовой, на булыжнике, на скале, болит у меня как раз там, где поясница просто ужас какой‑то… Если бы я спала на камнях, то чувствовала бы себя не хуже». – «Приди же в мои объятия! – воскликнула королева‑мать. – Вот наконец истинная принцесса! Даю тебе в мужья моего сына, принца. Будьте счастливы!» Принц приветствовал принцессу, они поженились, и у них было много детей…

– Все это прелестно, но у меня‑то нет на примете принцев, по одному для каждой из моих принцесс на горошине.

Мама Донзер встала и направилась в кухню приготовить липовый чай, который они по заведенному обычаю пили на ночь. Она крикнула девушкам:

– Отдыхайте, дети, не болтайте всю ночь…

Сесиль и Мартина, как и в деревне, спали в одной комнате. Общая ванная отделяла ее от комнаты родителей. Установлено было расписание для приема ванны: Мартина – по вечерам, Сесиль по утрам, а родители, принимавшие ванну раз в неделю, имели в своем распоряжении все воскресенье. Таким образом, никто друг другу не мешал.

Сесиль и Мартина раздевались. У каждой – свой туалетный столик, на котором в образцовом порядке разложена косметика. Сколько же ее там было! Девушки брали, что хотели, в парикмахерской мсье Жоржа, и не одни только образцы, ведь, кроме того, существовал еще и «Институт красоты», откуда Мартина приносила все косметические новинки, всегда зная, каких чудес можно ожидать от каждого из этих образцов косметического искусства. Они развлекались, пробуя на себе все модные оттенки румян, все новые духи, которые ежесезонно доставлялись мсье Жоржу и «Институту» в целях рекламы. Помимо того, и Мартина и Сесиль обожали коробочки, и их было наставлено у них на туалетах множество: и фарфоровые, и хрустальные, и опаловые, и перламутровые, и из ценного дерева… Между туалетными столиками на маленькой полочке стояли две лурдские богоматери– светлячки их ночей. Раздеваясь, девушки сразу вешали платья в шкаф, а белье складывали на маленькие серые лакированные стульчики в стиле Людовика XV, обитые водянисто‑зеленым атласом: в доме любили водянисто‑зеленый цвет. Мартина предпочитала преимущественно небесно‑голубые оттенки, а Сесиль – розовые, это хорошо гармонировало с водянисто‑зеленым. Покрывала были тоже водянисто‑зеленые, из искусственного атласа. На стенах висели те же картинки, что и в деревне; звезды и полузвезды кино и полуодетые красавицы – Мартине и Сесили казалось, что к спальне больше всего подходит обнаженное тело. Между кроватей стоял ночной столик, и у каждого изголовья – по низкому креслу.

– Вот выйду замуж, – Мартина разделась и направилась в ванную комнату совершенно голая, – и у меня будет эластичный пружинный матрас самого новейшего образца.

Когда она закончила свои омовения, Сесиль, как обычно, уже лежала в постели. Хотя Мартина всегда любила небесно‑голубой цвет, а Сесиль – розовый, обе они предпочитали ночные рубашки одинакового фасона в стиле ампир: талия под грудью и рукавчики буфами. Мартина у туалетного стола накладывала крем на лицо, Сесиль уже проделала эту процедуру и, лежа на спине с забранными назад и перетянутыми лентой волосами, старалась не запачкать наволочку.

– У меня будет эластичный пружинный матрас, – повторила Мартина, укладываясь, – это дорого, но ведь можно купить в рассрочку, и не заметишь, как выплатишь…

Она выключила свет и немного увеличила звучность радио, глазок которого освещал комнату, подобно ночнику, не хуже богородицы.

– Мне не хотелось об этом говорить, когда мсье Жорж рассказывал сказку про принцессу, – но постель у меня неудобная! – сказала Мартина. – Как твоя?

– Ничего… Я пролежала удобную ложбинку.

– А я решила приобрести эластичный пружинный матрас… Ты спишь, Сесиль?

Сесиль спала. Мартина мысленно вернулась к Даниелю. Это не значит, что она его покидала хоть на минуту, но теперь, когда весь дом спал, она чувствовала себя свободнее, теперь никто не мог подслушать ее дум Она была полна тоски, беспокойства и счастья. А вдруг он опять исчезнет? Вдруг все начнется сначала? Опять ожидание! Она уже потеряла терпение, сил больше нет… Они назначили друг другу встречу на ближайшую субботу там же, под арками. Даниель жил при Школе садоводства, в Версале, но он объяснил ей, что студенты уходят и приходят, когда хотят, так как школа вовсе не похожа на интернат. И все‑таки он не предложил ей встретиться сразу же, на другой день. Он был рассудителен, усердно занимался наукой и не собирался запускать из‑за Мартины свои занятия. Он назначил ей свидание именно в субботу, потому что, если он даже вернется поздно, у него будет время выспаться. Она же готова была никогда больше не спать, только бы, не теряя ни единой минуты, видеть Даниеля, слышать его голос, чувствовать его губы на своих руках. Он даже и не попытался поцеловать ее… Мартина изнывала от нетерпения, ожидание стало невыносимым именно теперь, когда можно было отсчитывать дни, часы и минуты… До чего же страшна реальная жизнь – ни с чем не сообразуясь, она идет своей дорогой, людоедка! Надо спать – для Даниеля, иначе на что она будет похожа в субботу… И Мартина тотчас же заснула.

Date: 2015-07-25; view: 298; Нарушение авторских прав