XV. Чары пружинного матраса

Смешно пожениться и жить врозь. Это было предметом шуток для друзей. Но, по правде говоря, постоянная неудовлетворенность подогревала и освежала любовь Мартины и Даниеля, их стремление быть вместе, не разлучаться. Они приходили в отчаяние от необходимости назначать друг другу свидания и каждый раз снова расставаться; ограничиваться короткими встречами, снимать комнату в отелях, писать друг другу записки… Мартина мечтала о своей квартире. Даниель предпочитал о ней не думать, не говорить. Ведь они все равно будут жить на ферме… «Что же мне – бросить работу?» – спрашивала Мартина. «Ты можешь заняться розами…» Тогда Мартина умолкала. Часто такие разговоры кончались ссорой. А тем временем мадам Донзер, мсье Жорж и Сесиль платили взносы за сделанный ими свадебный подарок – квартиру. Квартира начала становиться реальностью. А розам там места не было. Даниеля и Мартину тянуло друг к другу, они жаждали быть вместе.

Но сейчас, вне зависимости от квартиры Даниель должен был жить в Версале в общежитии Школы садоводства. На третьем курсе у них была специализация, он работал как проклятый, и ему некогда было мотаться в Париж; а Мартина не могла бросить свой «Институт Красоты» – надо ведь зарабатывать на жизнь: мсье Донель после свадьбы не увеличил пособие сыну.

Была еще одна причина, по которой Мартине не хотелось сейчас покидать мадам Донзер. Вернувшись с фермы, она застала здесь драму в полном разгаре: Сесиль порвала с Жаком. Никто не мог дознаться почему. Может сыть, это только обычная ссора влюбленных? Может быть, все уладится? «Он меня не любит», устало повторяла Сесиль, и даже Мартина, от которой у Сесили никогда не было секретов, ничего больше не могла из нее вытянуть.

Они спали в той же комнате, что и до замужества Мартины, одна вся в голубом, другая в розовом. Сесиль лежала, а Мартина присела к ней на край постели. Никогда эти две подружки не ссорились, не завидовали друг другу, не ревновали одна другую. Мартина никогда не думала ни о ком, кроме Даниеля, всех остальных она предоставляла Сесили. У белокурой, миловидной, тоненькой Сесили было много поклонников, и уже неоднократно она была невестой, но… в последний момент все расстраивалось. Она ни разу не объяснила причин, казалось, их и не было, просто дело разлаживалось и все, а Сесиль и не думала оплакивать своих исчезнувших женихов. Однако на этот раз она грустила, сильно грустила. Возможно, замужество Мартины и мысль о том, что время уходит… Мартина допытывалась, старалась понять. Ведь теперь у нее был опыт. Она вспоминала ферму, шепот за закрытой дверью и ту минуту, когда сомнение пронзило ее, как молния… Не в этом ли причина разрыва Сесили с Жаком?

– Может, Жак тебе изменял?

Сесиль покачала головой: нет, не в этом дело. И вдруг она стала говорить, изливать душу. Это так сложно, она сама всегда все усложняет. Ей совсем не хочется расставаться с мамой Донзер, с Мартиной, вообще со своим домом. Ей тут так хорошо. И она всегда тянула, отказывалась сразу выходить замуж или просто спать с тем или другим своим женихом, потому что тогда ей все равно пришлось бы рано или поздно выйти за него замуж и покинуть свой дом, а этого она и не хотела. Чего бы она достигла, если бы вышла замуж за Жака? Жак живет со своими родителями‑рабочими, у него даже нет своей комнаты. Пришлось бы спать в столовой, ванной нет, уборная на лестнице… Хотя Жак и зарабатывает на жизнь, им все равно не хватило бы на отдельную квартиру, и, когда Сесиль в тысячу первый раз сказала ему, что надо подождать, что она не будет жить с ним, пока нет уверенности, что у них будет квартира, он вдруг обиделся и заявил, что больше не хочет ее видеть.

Мартина страшно побледнела.

– Значит, это я расстроила твою свадьбу, Сесиль? Квартира, которую вы мне подарили, могла бы стать твоей… Это ужасно!

Мартина прижала руки к груди.

– Нет! Нет! Нет! – закричала Сесиль. – Мне не нужна твоя квартира. Ведь я сама устроила, чтобы тебе ее подарили. Если бы она была моя, мне бы пришлось выйти замуж за Жака. А я не хочу выходить за него замуж. Если бы он меня любил, он бы меня не бросил из‑за того, что я отказалась с ним спать! Он меня не любит! Честно говоря, и я его не люблю! Как жених он еще туда‑сюда, но как муж – совершенно невозможен! Мартина, ни в коем случае не уступай квартиру, а то мне придется выйти замуж. А этого я как раз не хочу!

Сесиль разрыдалась и бросилась на шею Мартине. Так они обе сидели и плакали, целуя друг друга в мокрые щеки, в глаза.

– Но чего ты хочешь, милая? – шептала Мартина.

– Ах, ты ведь знаешь меня! Зачем же спрашиваешь? Для меня гораздо лучше не выходить замуж, а жить здесь, с мамой, с мсье Жоржем и с тобой…

– Говори же! – мадам Донзер была в кухне. – Мартина, ты плакала! Что она тебе сказала?

– Да ничего. Жак ее не любит. Как это все грустно. Вы не сварите нам по чашке шоколада, мама Донзер? Сесиль прилегла, я ей отнесу.

Мадам Донзер достала из шкафа шоколад.

– Мне вовсе не хотелось, чтобы Сесиль вышла замуж за рабочего, – говорила она, приготовляя шоколад, – мне, так же как и тебе, Жак не нравился. Но я бы уж лучше терпела Жака… Только бы не видеть, как все начинается сызнова. Все эти обручения Сесили похожи на выкидыши… Ведь ей уже скоро двадцать три года, время идет, незаметно, но идет. Придумай что‑нибудь, Мартина… Она такая послушная, такая ласковая девочка, но она меня с ума сведет!

Мадам Донзер на лету поймала очки, которые запотели и соскользнули с ее маленького носика, притаившегося меж круглых щек. Мартина взяла лежавшие на столе ножницы и стала подрезать кожицу на мизинце. Она сказала, не поднимая глаз:

– Сесили слишком хорошо живется с вами… Ей надо человека, который будет заботиться о ней по‑отечески и на руках отнесет ее в приготовленное ей гнездышко. Тогда, может быть, она и решится.

Это происходило в понедельник – свободный день для членов семьи. Перед обедом они все вместе пошли в кино, как раньше, до встречи с Даниелем, до ссоры с Жаком, когда царило полное спокойствие.

– Торопитесь, милые дамы…

Лысина мсье Жоржа блестела, белье на нем было белоснежное, будто его отсылали крахмалить в Лондон, он проверил, всюду ли погашен свет и взяты ли с собой ключи.

В кинотеатре было пусто, фильм шел неважный. Но все равно эта приукрашенная жизнь отвлекает от мрачных мыслей. «Я так смеялась», – сказала Сесиль на обратном пути, и все обрадовались тому, что она смеялась. Дома их ждал накрытый стол: мадам Донзер всегда все приготавливала перед уходом – так приятнее возвращаться. На обед был слоеный пирог. Сесиль любила слоеный пирог, у нее появился аппетит. Она помрачнела только когда Мартине позвонил по телефону Даниель – а ей уже никто теперь не позвонит.

Пришло время ложиться спать… Сесиль лежала на спине, с зачесанными назад волосами, лицо у нее было намазано кремом – и она старалась не запачкать наволочку. Мартина вернулась из ванной – ее очередь принимать ванну была по‑прежнему вечером – и надевала ночную рубашку.

– Я вот о чем думала, пока принимала ванну, – сказала Мартина, скользнув под одеяло и приглушив радио, – ведь когда я уеду, твой муж сможет спать здесь… Таким образом, ничего не изменится.

– А дети?

– Какие дети? Ты уже беспокоишься о детях! Просто умора! И ты ведь прекрасно знаешь, что стоит только тебе поманить пальцем Жака, и он прибежит.

– О нет! С Жаком все покончено. Я ему никогда не прощу. И потом, мама не любит Жака, он совсем не подходит к нашему дому. Жак только и способен, что прийти вовремя – привык на заводе, – но во всем остальном… Наследит грязными ножищами на ковре, начнет разгуливать полуголый, говорить громким голосом и употреблять такие выражения… По радио он слушает только последние известия, все передачи, в любое время.

– Ну что ж… обойдемся без Жака.

Мартина повернула рычажок, и радио зазвучало громче. Через некоторое время она опять его приглушила.

– Сесиль… Ты не спишь? А что ты думаешь о мсье Женеске – помнишь, мадам Дениза привела его с собой в бар на улице Мира… Когда мы вернулись с фермы… Такой невысокий… Он занимает какой‑то пост в пластмассовой индустрии… он еще рассказывал, что все идет из Германии…

Сесиль не ответила, и Мартина решила, что она уже спит, когда внезапно раздался ее мечтательный голос:

– Да, пожалуй… Это не кажется мне неприятным… пластмасса…

– Ну, скажу я тебе! С тобой смеху не оберешься!

Мартина никак не могла уснуть. Признание Сесили в том, как важна для нее квартира… Все мечты Мартины оказались под ударом! А если бы Сесиль действительно любила Жака?… К счастью, она его не любит. И Мартина без угрызений совести могла не расставаться ни со своими мечтами, ни с квартирой, но все же, чтобы не чувствовать себя виноватой, необходимо выдать Сесиль замуж. А то, мама Донзер права, она еще, чего доброго, останется старой девой. Сесиль лакомилась поцелуями, как сладостями, она предпочитала десерт обеду, и ее никогда не влекло ни к одному мужчине так, как Мартину влекло к Даниелю.

Постепенно Мартиной овладели ее обычные мечты: она еще не решила, какова будет у нее кровать… с эластичным пружинным матрасом… это само собой, но какой марки? Эластичные пружинные матрасы продают с гарантией на пятнадцать лет. Маловато. Ведь кровать покупается на всю жизнь, на ней спишь до самой смерти, на ней же и умираешь. А Мартина вовсе не собиралась умирать через пятнадцать лет. Так что же, через пятнадцать лет его придется ремонтировать? И потом, какую выбрать обивку – с разводами, конечно, но… белые по серому фону или небесно‑голубые по серому? Мартина терзалась сомнениями. Даниелю надо скорее начать зарабатывать. Они тогда все купят в кредит. И не заметишь, как выплатишь, но надо же еще на что‑то и жить. Мартина твердо решила, что не похоронит себя на ферме Донелей. К тому же им и там не обойтись без ее заработка, как ни мало зарабатывает она, но Даниель и того не будет иметь у отца. По всей видимости, мсье Донель предоставляет тем членам семьи, которые работают у него на ферме, только кров и питание, денег же не платит… Ароматная роза – это очень привлекательно, но Мартина начала разделять мнение отца Даниеля: такая роза может обойтись столь же дорого, как азартная игра на бирже или в карты. Она надеялась, что увлечение Даниеля пройдет, придется, правда, повременить, но Мартина уже решила: Даниель будет «пейзажистом» – ведь в его Школе был введен специальный курс по созданию красивых пейзажей в парках и садах. У него будет контора в Париже, он будет «опейзаживать» поместья богачей и зарабатывать кучу денег. А пока, каждый раз, когда заходила речь о квартире, он ощетинивался и твердил, что не понимает, зачем им квартира в Париже, если они все равно будут жить на ферме. Она не возражала… «Глупый!» – Мартину умиляла наивность Даниеля: он действительно верил, что будет выводить новые сорта роз! Мартину неудержимо влекло к Даниелю, настанет время, когда она все ночи напролет будет спать в его объятиях на волшебном эластичном пружинном матрасе.

Даниель ждал ее в машине у дверей дома.

– Как живешь?

– А ты?

Они не поцеловались, только поглядели друг на друга, Мартина села рядом с Даниелем, и он не сразу смог тронуться с места. Ни он, ни она не сказали ни слова, пока не приехали в отель, где обычно встречались.

Они не виделись целую неделю и сейчас не могли оторваться друг от друга, бормоча что‑то и заикаясь, слепые и глухие ко всему на свете.

Даниель проснулся, держа в своих объятиях Мартину, он увидел обои в разводах, потрескавшийся потолок, медные прутья кровати… Ему зверски хотелось есть и пить. Мартина что‑то говорила. О чем это она? А, да она уже решила, какой у них будет матрас…

– Матрас? Пружинный? Ну и что? Послушай, Мартина, я ничего не понимаю в том, что ты мне рассказываешь… Живо! Пошли чего‑нибудь перекусить!

Стоял сентябрь, жаркий, как август. В кафе на бульваре Сен‑Мишель яркий свет, оглушительный шум. Посетители буквально сидели друг на друге. Молодые люди с бородками, короткие штаны в обтяжку… летний загар еще держался и был виден сквозь расстегнутый ворот рубашки… Мартина всех красивее – как птица с блестящим гладким оперением она выделялась среди девушек в узких штанах, в сандалиях на босу ногу, с лошадиными хвостами на голове. «Они никогда не моются… Противно смотреть…» – Мартина с отвращением отвернулась. Сама она была в безупречно белом платье; несколько нитей жемчуга обвивали ее шею, черные волосы коротко острижены и причесаны волосок к волоску, и даже на гладком лице царил удивительный порядок: расположенные абсолютно горизонтально брови блестели, короткие густые ресницы четко обрамляли матовые глаза, помада аккуратно обрисовывала контуры ее довольно большого рта с чуть припухшими губами. Поставив ногу на перекладину табурета перед стойкой бара, она, слегка изогнувшись, наклонилась вперед. Какая линия бедер! Богиня! Даниель пил уже третий стакан абсента – еще никогда в жизни его так не мучила жажда.

– Эластичные пружины, – говорил он, – да, пружины – главное… Я теперь и думать не могу о любви без пружинного матраса!…

Мартина чуть не рассердилась: всегда он так легкомысленно относится ко всему, что имеет для нее огромное значение! Но она не могла удержаться от смеха, когда Даниель, стараясь ее успокоить, серьезно сказал:

– Да, это страшно важно, я специально изучал вопрос…

Волосы щеткой, широченные плечи, взгляд простодушно невинный… Он был и мужчиной, и в то же время ребенком – Даниель, которого она ждала всю жизнь, пока, наконец, не дождалась и теперь могла сказать: «Мой Даниель».

Даниель, видимо, слегка опьянел, перестал дурить и вдруг насупился. Мартина как раз рассказывала ему обо всем, что произошло с Сесилью, и о том, какой страх она испытала – был момент, когда Мартина думала, что ей придется отдать Сесили их квартиру… Она рассказала также о приятеле мадам Денизы, который занимал какой‑то пост в пластмассовой промышленности.

– Прямо умора! – говорила Мартина. – «Думаю, что пластмасса мне не будет неприятна…» И это о мужчине! Сесиль – настоящий ребенок.

Тут‑то Даниель и помрачнел.

– Что с тобой, Даниель?

Последовал обычный ответ:

– Ничего…

– Ты не рад тому, что я с тобой?

– Что?… А, да… Как же, как же…

Он так сжал губы, что рот его вдруг стал огромным, а щеки ввалились. Короткими затяжками он курил трубку. Остановив на Мартине отсутствующий взгляд, он сказал:

– Знаешь, кто она, твоя Сесиль? Она – устрица.

Мартина вся съежилась: значит, пока Даниель молчал, он думал о Сесили. Она ничего не ответила, ожидая, что будет дальше.

– Все вы такие… Живая или нет – узнаешь только тогда, когда выжмешь на нее лимон… Немые, отливающие перламутровым блеском, но жемчужины попадаются в них очень редко. Почему ты ей не отдашь свою квартиру?

Мартина всплеснула руками.

– Отдать ей квартиру?…

– Ведь она – почти растение… Ей там будет хорошо. А ты… – Даниель глядел на Мартину отрешенным взглядом, – ты из звериной породы… К несчастью, зверь попал в пластмассовое окружение! Если бы я гнался за тобой, я очутился бы не в джунглях, а в больших универсальных магазинах, в отделе хозяйственных товаров и предметов гигиены, среди пластмассовых губок самых восхитительных расцветок!

– Ну и пусть… – Мартина достала пудреницу. – Я тебя не совсем понимаю. Все это, наверно, не очень лестно Для меня. Зверь среди пластмассовых изделий… Еще загадочнее, чем Пикассо… Приди в себя, Даниель. Попроси счет и пойдем…

Даниель должен быть в Версале рано утром. И все‑таки они могли бы еще вернуться в отель. Иногда они так и поступали – правда, тогда Даниелю приходилось вставать в шесть часов. Но сегодня он не предложил ей этого. Он спросил счет и отвез ее домой.

– До скорого… – сказал он, и машина умчалась.

Date: 2015-07-25; view: 326; Нарушение авторских прав