Го Сёгуна. Танака наблюдал из своего укрытия, и зрелище доставляло ему удовольствие

(2 года спустя)

Танака наблюдал из своего укрытия, и зрелище доставляло ему удовольствие. Лето было в разгаре; всего за несколько недель снег растаял, температура неуклонно поднималась. Посередине лесной поляны Шадрак, не подозревая, что за ним наблюдают, отрабатывал комплекс будокай. Танака знал, что уровень мастерства у мальчика высочайший, но никому не признался бы в этом — тем более самому Шадраку.

На миг самурай задумался, припоминая последние два года развития приемыша. Шадрак оставался все таким же тихоней, однако ему была присуща напористость и четкая целеустремленность. Он понимал необходимость боли и страданий и принимал их как должное, чувствуя, что каждый миг придает ему все большую силу.

Юный разум, казалось, осознавал, что ему предстоит исполнить важное предназначение. Грядущая цель направляла Шадрака, и он неутомимо стремился расширить для себя пределы возможного. В этом он не отличался от любого другого восьмилетнего мальчишки. Ему были свойственны крайности, но при этом он был крайне скуп на проявление чувств, хотя Танака полагал, что наедине с собой он совсем иной. Он никогда не жаловался, ни разу не отлынивал от работы, радовался собственному пониманию природы, особенно умению понимать животных.

Наблюдая за Шадраком, Танака довольно улыбался — вот только в глазах его застыла печаль. Казалось, Шадрак не ведает усталости. Он отрабатывал техники боевых искусств, которым его обучил сэн-сэй, но, несмотря на то, что исполнение было почти безупречным, Шадрак никогда не считал эти занятия избыточными. Какими бы тренировками ни изматывал его учитель, мальчик стремился сделать больше и лучше. Он мог тысячи раз отрабатывать один-единственный прием, неизменно испытывая неудовлетворение от результата.

Шадрак напоминал Танаке его самого в юности — если не считать того, что Шадрак был куда более дисциплинированным. Он был совсем не по-детски фанатичен в своем стремлении к совершенству. До этого самураю не доводилось встречать столь одаренных учеников. Шадрак имел, что называется, дар свыше, который, в сочетании с невероятной работоспособностью, должен был принести совершенно удивительные плоды; такого героя Ниппонская империя еще не видывала.

Одно лишь смущало буси — судя по всему, Шадрак нередко как бы вспоминал то, что преподавал ему учитель. Иной раз Танака чувствовал себя не настоящим сэнсэем, а средством, помогающим ученику вспоминать забытые знания. Более того: стиль, который возвращался к Шадраку, неизменно напоминал собственный стиль Танаки. Но самурай знал, что это просто невозможно! При этом Танака чувствовал, что независимо от умений Шадрака в прошлой жизни, его нынешняя подготовка окажется куда более солидной и безусловно затмит все бывшие достижения.

Вполне удовлетворившись качеством работы ученика, Танака неспешно поднялся и тихо выскользнул из своего прибежища. Шадрак же продолжал заниматься, не обращая внимания на мир вокруг себя. Сейчас он совершенствовал технику, включающую в себя перекаты, удары кулаком и простейшие удары ногами. Он всегда полностью концентрировал свое внимание на отрабатываемом приеме и в эти минуты окружающее переставало существовать. Когда он выполнял упражнения, время изменяло свой неустанный бег — мальчик даже не замечал его течения.

Внезапно что-то грубо заставило Шадрака вернуться к реальности. Это «что-то» тяжело хрустело по лесной подстилке. Шадрак прислушался и понял, что неизвестный гость направляется прямо к нему. Отшатнувшись от непонятного звука, он оглянулся в поисках укрытия. Молодой, неокрепший разум вполне сознавал пределы возможного; Шадрак чувствовал, что существо довольно грузное и движется очень быстро.

Еще мгновение... и гость выкатился на поляну прямо перед мальчиком. Это оказался полярный медведь. Двухсот фунтовая туша приподнялась на задних лапах, агрессивно оскалив зубы. Кремово-белая шкура была исполосована кровавыми следами недавних сражений. Было ясно, что такие раны мог оставить лишь другой такой медведь. Красные глазки с ненавистью уставились на Шадрака.

Мальчик замер: он не ожидал подобной встречи. Разум лихорадочно пытался отыскать выход из ситуации. Убежать он не сможет — Шадрак ясно понимал это: медведь легко догонит его. Атака также не принесет удачи, как, впрочем, и попытка усмирить огромного зверя. Медведь жаждал мести - и немедленно.

Когда зверь угрожающе бросился на него, стремясь вынудить его бежать, Шадрак внезапно почувствовал, что его разум разделился. С одной стороны, он сознавал, что находится в смертельной опасности; вкус страха буквально чувствовался на губах. Но было еще что-то: это нечто сейчас бушевало внутри мальчика, грозя всему своей неуемной силой и властью. До этого момента новое чувство просто дремало в нем - и вот сильные эмоции неожиданной лесной встречи впервые пробудили его к жизни.

Странное чувство было холодным и темным - Шадраку оно совсем даже не понравилось - но бороться с ним было невозможно. Оно было больше чем просто часть сущности Шадрака, больше его личности; оно полностью втянуло его в себя. Внезапная волна силы без остатка поглотила страх перед медведем, и Шадрак теперь с какой-то жалостью смотрел на презренное животное перед собой.

Он засмеялся; смех получился бессердечным и жутким. Потом Шадрак двинулся навстречу агрессивно вскинувшемуся мишке. В первое мгновение медведь отступил назад перед такой напористостью, но вскоре резкое ощущение боли заставило его зло рвануться вперед.

Глаза противников скрестились в немой дуэли. Еще недавно синие глаза Шадрака потемнели и с нечеловеческой силой погрузились внутрь медведя, вынудив его замереть на месте. Животное остервенело замахало передними лапами, но не осмелилось двинуться вперед. И тут Шадрак почувствовал, что какая-то злая его половина выскользнула из тела и коснулась медведя. Послышался агонизирующий рев - медведь развернулся и помчался прочь, повизгивая на бегу.

С трудом веря в спасение, Шадрак опустился на колени. Из глаз брызнули слезы. Он не имел ни малейшего представления ни о том, что только что совершил, ни о том, зачем он сделал это. Он просто знал, что на мгновение потерял контроль над собой. Страшное внутреннее раздвоение до сих пор ощущалось, но темная часть его разума уже снова спряталась в свое логово, и ее демонический хохот становился все слабее и слабее. Больше всего Шадрака озадачило то, что он любил животных и в глубине души чувствовал, что так было всегда.

Через некоторое время смущенный разум мальчика подсказал ему, что хватит стоять на коленях - пора возвращаться в деревню. Вечерело и погода постепенно ухудшалась. Шадраку захотелось поскорее вернуться к людям и поделиться с кем-нибудь своей историей - может, рассказать отцу обо всем, что произошло, - но он боялся, что его накажут за это, прогонят прочь. Терзаясь неясными ощущениями, он все-таки направился в сторону Киото.

Уже дойдя до моста через реку, он уловил треск сухих веток и с испугом поднял глаза, ругая себя за то, что покинул состояние дзан-син. Слишком поздно: мужчина уже заметил его.

В ужасе Шадрак затаил дыхание — это был тот, кого следовало избегать любой ценой, самурай Киото Горун Цзан. Сколько раз отец наставлял его относительно Цзана — и вот, пожалуйста, он проворонил встречу!

Мозолистая рука цепко взялась за плечо мальчика. Буси внимательно заглянул ему в глаза. Цзану было под тридцать; это значило, что он уже преодолел обычную черту продолжительности жизни самураев. Честное, открытое лицо Горуна вполне соответствовало его духу. Нос самурая был некогда перебит на дуэли чести; во все стороны от переносицы разбегались страшные шрамы. Одеяние не оставляло сомнений в том, что он был самураем: Цзан был весь затянут в доспехи- йорои, на боку у него висели пара мечей дайсе.

—Ты кто, мальчик? — сурово, но не сердито обратился к нему Цзан.

Шадрак в отчаянии оглянулся, тщетно надеясь убежать, хотя и чувствовал, что хватка самурая слишком крепкая, чтобы можно было вырваться. К горлу подступила тошнота — паренек еще не отошел от недавнего столкновения в лесу.

Шадрак раскрыл рот, чтобы ответить, но ни звука не слетело с онемевших от ужаса губ.

Глаза Цзана сузились. Он знал каждого жителя Киото, и кроме того, пацану не хватило бы сил прийти сюда из других мест — даже в Летнюю пору.

—Откуда ты, мальчик?

Но Шадрак лишь затравленно молчал.

Тогда Горун Цзан внимательно осмотрел чащу вокруг, надеясь увидеть родителей либо спутников мальчугана. Никого.

Нахмурившись, он вновь вперил взгляд в странного путника. Мальчик был родом не из Империи — это было очевидно при взгляде на разрез его глаз и общее сложение. Цзан знал о приказе Сёгуна относительно чужаков — их следовало уничтожать на месте.

Самурай был озадачен. Он был воином-ветераном, но никогда не убил человека просто так, хладнокровно, а этому мальцу и восьми лет не будет. И потом, он не был полностью уверен, что мальчик родом не отсюда, хотя и западной крови в нем определенно не было.

—Пойдем со мной! — приказал он, наконец приняв решение. С этими словами Цзан ухватил мальчика за загривок и повел его к деревне. Кто-то да должен знать, откуда малыш. Цзан относился к своим обязанностям всегда серьезно, но с умом, поэтому жители Киото стремились помочь своему господину. Редко когда самураю приходилось прибегать к своей власти.

Всю дорогу Шадрак даже не думал сопротивляться. Какое-то шестое чувство предупреждало его, что ведущий его самурай совсем не намерен шутить. Шадрак затаил дыхание, когда понял, что его ведут к дому Эканара. Закрыв в ужасе глаза, мальчик молился, чтобы Танака успел заранее увидеть приближавшегося самурая.

Танака действительно увидел гостей, но поступил совсем не так, как ожидал приемный сын. Когда Цзан распахнул двери и подтолкнул мальчонку вперед, Танака стоял посреди комнаты. Лицо его было совершенно бесстрастным. Сердце Шадрака разрывалось от надежды и отчаяния.

Цзан тут же узнал ронина. Высокая, худощавая фигура Танаки, его жилистое сложение не давали возможности ошибиться. Цзан знал, что, случись ему драться с Танакой, об искусстве владения мечом которого ходили легенды, и шанса победить у него не будет. Но тут Горун Цзан поразился внезапному открытию — Танака был не вооружен. Он был одет только в кимоно, и лишь его осанка — прямая, бесстрашная — говорила Цзану о том, что перед ним стоит человек, некогда бывший самураем.

Цзан сглотнул комок в горле и отпустил плечо Шадрака.

—Это ты Танака-сан? — спросил самурай Киото с едва заметным дрожанием в голосе.

—Да.

Возникла нервная заминка.

—Меня зовут Горун Цзан, я самурай этой деревни. Ты знаешь мои обязанности. Тебя следует казнить на месте.

—Понимаю, — глубоко и звучно откликнулся Танака. Мужчины скрестили взгляды. Цзан нервно облизал губы: перед ним стоял человек, слава которого в тысячи раз превосходила его собственную; человек, которого уважали и перед которым преклонялись все самураи. Вспомнив о своем долге, Цзан почувствовал, как его ноги ослабели. Он понимал, что должен сделать выбор между долгом и правдой, как в свое время это пришлось делать Танаке. Ронину следовало дать хотя бы шанс.

—Если ты принесешь извинения за свои бесчестные действия по отношению к Сёгуну и согласишься просить у него прощения, я оставлю тебе жизнь, — произнес он, наполовину вынув сверкающее лезвие своего катаны.

Прежде чем ответить, Танака намеренно долго обдумывал предложение Цзана.

—Мой долг перед Бусидо превосходит мою верность Сёгуну. Его действия и желания были низкими и недостойными. Таково было мое решение тогда, и я не отступлю от него сейчас.

С точки зрения самурая Танака произнес святотатственные слова. За них полагалась немедленная смерть. Ронин надеялся, что хотя бы его приемному сыну удастся сбежать. Сам же он ожидал лишь сверкающей стальной дуги и последней, острой боли.

Однако Цзан махнул пальцем и дослал катану обратно в ножны. Ронин прошел испытание

—Уважение, которое питают к тебе крестьяне, воистину достойно тебя, — произнес он. — Я бы пожелал тебе удачи, но, к сожалению, я не знаю о твоем присутствии в моей деревне.

Оба поклонились друг другу как равные, не спуская глаз с собеседника. Потом Цзан развернулся и вышел. Больше между ними дел не будет.

Эния