Ясность

Горы слабо светились под звездами.

Тысячи звезд подрагивали, помигивали, мерцали – но их соединенный свет, отражавшийся в ледниках, был совершенно ровным.

Прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, Федя понемногу, с усилиями, дышал. Дышать было нелегкой задачей, как на морозе.

Ни о чем толком не думал, ничего определенного не вспоминал. Может быть, только имя… да и имя – не повторял, а оно само собой то и дело повторялось, отзывалось внутри, как будто капала капля. Но никаких внешних образов в памяти не возникало. Если бы Федю сейчас попросили нарисовать ее или даже подробно ее описать, он вряд ли хорошо справился бы с этой задачей.

И вообще не Леля сейчас занимала его внимание, а странный вертикальный стержень, сформировавшийся между грудью и животом – от середины груди до желудка. Этот стержень причинял неудобство: мешал согнуться, мешал дышать. Если бы для какой‑то цели потребовалось перевести этот стержень на словесный язык, то самым точным переводом, наверное, оказалось бы слово «нет».

«Нет» застряло внутри Федора, посередине: стояло колом. Оно было простое, холодное и бесцветное – как был лишен цвета ночной пейзаж за окном.

По мере того как привыкали глаза, неземное свечение становилось отчетливей и отчетливей. Никакой весны – ни малейшего даже следа – больше не было в мире: только подзвездный лед, цепенеющий в свете звездного льда.

В этой вечности, неподвижности, однородности было что‑то лечебное, анестезирующее. Даже не верилось, что несколько часов назад горы были облиты теплым, многообразным солнечным светом; каждый выступ имел свой оттенок, каждое углубление – неповторимую тень…

Теперь мраморное свечение распределялось без предпочтений и заполняло всю панораму ровным бесстрастным сиянием. Так должна была выглядеть какая‑то умственная абстракция – или даже логика как таковая, формальная логика.

Неподвижные горы – гладкие, полированные ледники, окруженные ореолом, – это было красиво… и даже больше: торжественно и прекрасно.

На все был дан правильный, точный, исчерпывающий ответ: «Нет».

Странное чувство сейчас приходило к Феде: ему казалось, что он очень быстро, буквально с каждой минутой, взрослел. Как будто многие множества сложных слов и мыслительных построений отваливались от него, как какие‑то бесполезные корки – и оставалось, как в глупой песенке, всего лишь два слова, всего только два слова: всего «да» – и «нет».

Тянущая, неудобная боль не унималась, пульсировала во лбу и давила холодом на желудок – и даже, кажется, постепенно росла – но вместе с нею росла и устанавливалась наконец ясность. Почти невыносимая ясность – и чистота.