Рассказ женщины с животом

Я сама армянка по нации, у нас так принято, что особенно все хотят мальчика. Особенно отцы – желают мальчика больше.

Я вышла замуж – как полагается, все с нетерпением ждали первенца. Родилась девочка. Ну что, девочка – тоже рады. Самое главное – чтоб здоровым… здоровая родилась. А так – тоже все рады очень, ребенок желанный.

На второго мы не рассчитывали. Потому что условия жизни… ну нету.

Сама я не местная – я с Анапы. Сами понимаете, курортная зона. Купить что‑то хорошее нереально. Купили домик – в домике ни воды, ни света. Тем более ребенок маленький, еще нету годика. А впереди зима. Постоянной работы у мужа нет тоже. То есть условия жизни не позволяли.

И вот я плохо себя почувствовала. Ну и признаки все… Но не верила. Не могла просто поверить. Я даже боялась купить тест на беременность: думала, если покажет, что положительный, – что мне делать?

Потом думаю: нет, надо все‑таки убедиться. Вдруг мало ли? Может, просто задержка?..

Тест показал положительный результат.

Первым делом, естественно, сказала мужу. Он говорит: «Ну куда нам еще? Мы не знаем, что нас ждет впереди. Еще эту растить. Куда второго?»

Я и тяжести даже таскала… Думала, говорят же, нельзя, может, у меня будет это… но нет.

И лекарства пила… тоже не помогло.

Но аборта боялась. Больше боялась из‑за того, что грех. Так‑то верю я в Бога – это очень большой грех: сколько раз и телефоны давали мне, и убеждали – не бойся, там, это не больно, все под наркозом… Пыталась несколько раз, даже вот телефон был – рука не лежала, чтоб позвонить и договориться с доктором: вот Господь не давал.

Но уже ближе к трем месяцам опять что‑то нашло на меня: я представила, что меня ожидает вот в этом домике, где никаких условий для жизни, еще родится – я не смогу просто физически!

Думаю: нет, пойду на УЗИ, чтобы точно узнать, какой срок – и пойду делать аборт.

А что делать?!

Прихожу на УЗИ, говорю: хочу просто определить срок беременности. Я не сказала, что аборт хочу.

А она сама меня спрашивает, врач: «Хотите, мы вам покажем?» Они повернули экран – полностью сформированный ребенок перед глазами. Сказали, двенадцать‑тринадцать недель. И еще… Я ничего даже не спрашивала у них, они мне сами сказали: «Похоже на мальчика. На сто процентов не можем – пуповина закрывает…» У меня слезы потекли. Врач сама поняла, говорит: «А ты что, решила делать аборт?» Я: «Да…» Она говорит: «Ну, вообще срок‑то уже большой… И сформированный, и не каждый врач возьмется за это дело».

Но, конечно, увидев этого ребенка – и тем более, может быть, мальчик… уже об аборте речи идти не могло.

То есть я в слезах, в ужасе, я не знаю, что делать, сказала мужу. Он говорит: «Успокойся, забудь про аборт».

Он и до этого не хотел. Хоть он сам первый и предложил… но в душе не хотя. А потом говорит: «Ну а вдруг потом не будет детей? Все‑таки второго опасно делать…»

Ну и все, я смирилась: значит, уже придется рожать и… смирилась. Раз так Бог дал, значит, он чем‑то поможет. Удача какая‑то мне придет.

Но переносила я тяжело. Стало сердце болеть, и тошнота очень сильно…

Но чувствовала – и не только из‑за того, что по УЗИ так сказали, а я и сама чувствовала, что мальчик. Вещи приглядывала для мальчика, думала – вот родится… уже представляла… Даже как будто не второй у меня ребенок, а первый. Ощущения почему‑то такие были.

И живот у меня стал быстро расти. К пяти месяцам у меня был такой живот, который у меня с первой был в девять месяцев. И шевеление было.

И я начала уже с ним разговаривать.

Теперь – у брата была помолвка в Калининграде.

Чтобы я там не поприсутствовала – невозможно. И муж, и свекровь мне не могли запретить. Такая радость все‑таки, торжество… «Но, – говорят, – как же ты поедешь в таком состоянии?»

Решили купить на самолет, чтобы быстро – тем более и ребенку, дочке, всего год и два месяца – чтоб поездом не мотаться…

Самолет тяжело я перенесла.

Приехала в Москву к маме. Неделю себя плохо чувствую.

В Калининград из Москвы должны были мы полететь вот – семнадцатого числа.

Уже купили билеты – и в последние три дня у меня боли в низу живота. В одном месте. Прям схватывает, бросает…

Позвонила двоюродной сестре моей. Она сама врач‑гинеколог. Она говорит: «Как ты можешь с такими болями? Три дня почему молчишь? Срочно надо к врачу!»

Я говорю: «Да ладно, пройдет».

«Нет!»

Через час звонит: «Собирайся. Я уже позвонила, договорилась».

Приехали на осмотр.

Посмотрел меня врач – мужчина, не знаю, как его зовут: сказал, что эрозия. Сделали опять УЗИ: определили пять месяцев. То есть двадцать недель. Мне было интересно, уже такой срок большой, я говорю: «Вы мне скажете пол?»

Он говорит: «Я не обратил внимания. При поступлении еще будут делать УЗИ, тогда спросишь».

А я сначала не поняла, что они хотят в больницу меня положить.

Я говорю: «Нет, вы знаете, я сейчас не могу. У меня уже куплен билет на самолет».

Он говорит: «Самолетом лететь – я категорически против. В любой момент могут отойти воды, это опасно для жизни».

Я говорю: «Со мной ребенок маленький, она не привыкшая к этим… к этой бабушке… Она без меня не сможет…»

«Ну, пишите отказ. Ваше право. Но я вас предупредил, что это большая угроза».

Я написала отказ, а потом думаю‑думаю… а вот мало ли? Что‑то если случится – что мужу скажу? Они же начнут не меня даже винить, а моих родителей: «Вот, ее повезли – и такое случилось…»

Ну, думаю, ладно. Все‑таки еще не свадьба… Как говорится, пораньше лягу – пораньше выйду… Придется ложиться.

Домой приехала, собралась, подготовилась, уложила ребенка спать и где‑то в двенадцать часов ночи сюда, в эту больницу, приехала. Это было… три дня назад.

Меня приняли – уже другая врач посмотрела: «Нет, – говорит, – эрозии у тебя нет. У тебя что‑то серьезное».

Сделали тест. Видимо, тест показал – очень плохо.

«Давление, – говорит, – низкое у тебя, магнезию пока не будем ставить. Поставим но‑шпу».

Сделали мне укол но‑шпу, еще, как они мне сказали, магний бэ‑шесть я выпила и легла. Места, правда, в палатах не было – в коридор.

Я говорю: «Согласна. Без разницы, куда ложиться». Легла. Все медсестры ушли. Понятное дело: час ночи, кто там будет с нами сидеть?

Но укол‑то сделали они, чтобы облегчить боль, – а у меня, наоборот, резко начались боли. И через каждые три минуты схватывает. Я терплю. Думаю: пройдет‑пройдет…

Как‑то идти будить мне неудобно было. Они там у себя, как я их разбужу?..

И терплю. Я такая вообще терпеливая к боли.

Смотрю на время: четыре часа… без двадцати пять часов… пять часов уже время. Думаю, ну вот час еще потерпеть – и в шесть часов процедуры, они сами встанут…

Потом смотрю: боль такая схватила, что просто уже ни секунды не отпускает.

Лежу и думаю: «Господи, как же я буду рожать, если уже сейчас такие боли?»

«Нет, – думаю, – не могу!»

Пошла к медсестре, разбудила ее, говорю: «Совсем плохо».

«Да? – говорит, – ну подожди, я врача позову».

Врач пришла, посмотрела живот: «Все нормально».

Я говорю: «Вы знаете, у меня даже при первых родах такой боли не было».

Поставили капельницу магнезию, и врач эта ушла.

Я медсестре говорю: «Может, вы мне сделаете обезболивающее? Потому что я не могу терпеть, это боль просто невыносимая».

Она говорит: «Нет, тебе ничего не поможет. Вот капельница».

«Ну хоть через сколько у меня пройдет эта боль?»

«Пусть покапает минут пять».

Я говорю: «Вы знаете, я хочу в туалет по‑маленькому. Я чувствую, мне что‑то давит на мочевой пузырь».

«Нет, тебе это кажется».

«Вы знаете, я вот чувствую, я сейчас помочусь, и мне полегчает».

«Ну что, снимать тебе капельницу?»

«Я не знаю!»

«Может, это… давай тебе…» – как это называется… – «судно?»

«Давайте попробуем».

Подложила мне судно и пошла сама в соседнюю палату.

Я эту боль терплю, стараюсь, думаю: вот сейчас полегчает… потому что такая боль давит на мочевой пузырь, как будто он сейчас лопнет.

Я потужилась – вспомнила, как при первых родах мне говорили «тужься», вот точно такое состояние у меня было – потужилась второй раз, и у меня что‑то вылезло!

Я рукой дотронулась до живота, и почувствовала там такой пузырек… испугалась! кричу, зову опять эту сестру, говорю ей: «Смотрите, у меня мочевой пузырь вылез! Я не знаю вообще, что это! Посмотрите, он сейчас лопнет!»

Она посмотрела: «Ничего страшного, – говорит, – это у тебя выкидыш. Пойду врача позову».

С такой легкостью – типа, ничего страшного, ну выкидыш и выкидыш.

Тогда я уже поняла, что это был не пузырь, а голова ребенка. Я вспомнила, что при первых родах схватки были каждые три минуты. И сейчас, даже по времени, у меня через каждые три минуты схватки, роды! Вот как сто лет назад люди рожали… вот как в лесу оказаться родить, так же я – без уколов, без всякой помощи, сама у себя принимаю роды!

Когда голова вылезла, самое основное – уже боли у меня прошли, полегчало – потом я почувствовала ручки, ножки… и все упало туда, в судно это. Оно же там глубоко. И кажется… я не знаю, то ли это у меня шок был… даже почувствовала сердцебиение у ребенка. Пару раз стукнуло, остановилось и все.

После этого уже не та врач пришла, которая ночью смотрела: пришел тот первый мужчина.

Я у него спрашиваю: «Что у меня?»

Он ничего не сказал, дает сразу листок мне – подписывай. Я не читала, сразу все подписала, и все. Ну в такой ситуации что ты сделаешь? не откажешь… И сразу меня повезли в реанимацию.

После наркоза я долго не приходила в себя.

И в первую очередь – я в сознание даже толком еще не пришла, в первую очередь звоню мужу. Он даже не знал, что я в больнице. Я звоню, говорю: «Я в больнице!»

Он: «Что случилось? – мне – что случилось?..»

А я еще от наркоза не отошла. Я говорю: «Нету нашего ребенка!»

Напугала его: он подумал, что я про первого…

Он мне: «Успокойся…», так, сяк… Он и сам‑то не может еще разговаривать, не то что меня успокоить… ему самому тяжело…

Я ему не сказала, конечно, что мальчик. Он меня спрашивал, но я сказала, не знаю. Скажу, что девочка. Потому что иначе такой будет шок… Будут думать, что все из‑за этой поездки…

Вот я сейчас вам рассказываю и не верю, что это случилось. Как будто это во сне было со мной или в книге я прочитала…

Просто очень мало времени прошло: может, я пока еще в шоковом… в шоке, можно сказать. Прошло всего лишь три дня. Это сейчас я еще с вами спокойно, а вот когда иду в туалет, вижу койку – там эта койка как раз – мне настолько больно смотреть…

Мне все говорят: «Ты забудешь».

Да, боль‑то забудется: боль ерунда, уже забылась почти, – но вот этот момент, когда я ощутила это сердцебиение, когда, можно сказать, при тебе погибает…

Чтобы я врачей особо винила – нет. Наоборот, у нас в Анапе медицина намного отстает. Может быть, даже Бог сделал наоборот, чтобы я попала сюда, в Москву. Случись бы это со мной дома – я даже не знаю, я выжила бы или нет. Так что нет, я не думаю, чтобы Бог сделал хуже.

Я не говорю, что я прямо такой верующий человек, но… если оно суждено, то, наверно… как говорится, все, что случается, – к лучшему…

Кто же знает, как бы я его родила… с осложнениями с какими бы… Так что нужно суметь пережить. А потом переживешь и сам скажешь… даже поблагодаришь: «Слава Богу, что так получилось».

Но сейчас пока – тяжело…

Я рассказываю в палате, рассказываю – и как будто мне легче становится.

Я знаю, думают: «А, люди переживают и не такое… даже до девяти месяцев и донашивают, и рожают, и оказывается мертвый». Да, есть, кому еще хуже, чем мне, но… Но мне все равно как‑то, мне только бы высказаться…

Успокаивают еще: «Ну чего, ну бывает, ну выкидыш…» Но на самом деле это не выкидыш был, а это роды были, причем тяжелые! Мне бы десять раз лучше родить, как я первый раз родила, чем вот это…

Не то тяжело, что я столько вытерпела, пережила… И пять месяцев – это ерунда тоже: но сам этот процесс… то, что я ощутила это сердцебиение, как он пошевелился и сразу остановился… вот это… не знаю… мне кажется, никогда не забудется.

И тем более что был мальчик. Я потом уже в истории прочитала: триста пятьдесят грамм, шестнадцать сантиметров. То есть для такого срока достаточно крупный ребенок был. Мне даже иногда кажется, что он еще в животе. Я боюсь на живот лечь, потом вспоминаю: ведь уже можно… То есть, видимо, у меня еще шок…

И еще – мутно помню – когда медсестры меня в реанимацию привезли, я пела песню как будто. Не песню, а вот колыбельню. Вот как обычно, когда я ребенка, девочку свою, укладываю: «А‑а, а‑а», – не то что песню, а именно вот такую пою колыбельню… И медсестра говорит мне: «Ну пой, пой…»

Запах

Вдруг Федор увидел, что Леля как‑то странно отвернулась к спинке кресла и – ему показалось – нюхает спинку кресла, сильно втягивая в себя воздух.

«Аллергическая реакция?! – грянула почему‑то первая мысль. – Приступ?! Не может вдохнуть!..»

Одним прыжком Федя вскочил с кресла, бросился к Леле: шея, щека покраснели, щека блестела – и только тут Федя сообразил, что Леля просто плачет.

Бормоча какие‑то слова вроде «не надо», «не надо», «что ты» и т. п., Федя дотронулся до ее плеча – плечо Лелино под бесформенным балахоном оказалось совсем‑совсем тонким.

Он был изумлен тем, что Леля, до сих пор казавшаяся ему совершенно непробиваемой, плакала. От нежности он был почти готов и сам вместе с нею заплакать – и в то же время почувствовал себя сильным, хотелось ее защитить…

– Немв… – невнятно пробормотала Леля, – поедев…

– Что? – не понял Федя, – не можешь?.. что?

– Поедем взорвем всё… Не могу… больше слышать…

– Да‑да… всё‑всё‑всё…

Он попытался мягко ее отклонить от спинки кресла, в которую она утыкалась, привлечь к себе, под защиту – но, почувствовав неподатливость, не решился настаивать, а обнял ее вместе с креслом, вдыхая запах, которым пахли ее волосы, – очень свежий, похожий на запах снега или, может быть, запах талой снежной воды.

– Ну как же помочь…

– Да, всё, всё… Завтра: я обещаю, что все истории… хеппи‑энд! Только хеппи‑энд, да?.. ты согласна?..

– Я знала, что плохо все… – всхлипнула Леля. – Но что настолько…

Полный смешанного горячего чувства, в котором была и нежность, и гордость, и радость, и изумление, Федор осторожно обнимал кресло и тонкое плечо, вдыхал запах горячей кожи, слез и снежной воды.

– Завтра – только хорошее… – повторял он. – Завтра весь день – хеппи‑энд!.. Целый день будет все только хорошее… хеппи‑энд…