Рассказ стриптизера

Старшекурсник оказался земляк с Коврова. Первый год мы не знались, а на второй курс я перешел – и он меня к себе под гребеночку прижал.

Он мне говорит: «Поехали, я тебя свожу хоть раз в московский клуб».

Я говорю: «Да ладно, хорош».

«Нет, поехали».

Заплатил за вход, всё. И я полночи там зажигал, до упаду прям…

Я же в школе еще танцевал. Танцевальный коллектив «Улыбка». Он до сих пор числится во Владимирской области – первое место. Везде во Владимирской области. Мы тренировались как следует: и шпагаты и всё. Мне вот столько вот не хватало. Обидно было: все садились в шпагат, а мне больно, и всё…

Ну, короче, я в клубе в этом танцевал так!.. Они уже: «Хватит, – говорят, – энерджайзер, садись». А я и так и сяк…

Арт‑директор меня замечает и говорит: «А вы не хотели бы… ну… вместе с нами?»

Я стесняюсь: че, парень с деревни…

Тогда он зовет меня в бар, наливает, по‑моему, грамм пятьдесят…

Я же раньше не пил не курил. Спортсмен был. По соревнованиям занимал третье место. Только в восемнадцать лет начал: попробовал пиво, попробовал сигареты…

Короче, мне арт‑директор: «Пошли!» И в баре: «Девушка, девушка, будьте любезны!..»

Пятьдесят грамм наливает и еще как‑то со спрайтом делает – хлоп! Я выпиваю…

«Ну что, может, будете?»

Тут меня озарило сияние. Я говорю: «А че, можно».

И такая система: он меня переодевает в костюм, свет потухается, и я начинаю танцевать… Ну вот.

И людям понравилось.

Как бы людям понравилось. У меня и поклонницы были, и все было. Денюжки даже засовывали – ну, то есть, стриптиз. Вот. И я, значит, два года в стриптизе.

Меня даже чуть не отчислили из училища. Зам по воспитательной работе. Московское военно‑музыкальное училище. Оно единственное в мире во всем. То есть в мире и в России единственное. И люди поступают по таланту. А москвичей и каких‑то других там – за деньги.

Самые лучшие там у меня были годы!

Ну, первый год, конечно: «Иди, стрельни сигарету…»

Недели две‑три я бегал. А потом сказал: «Нет, ребята, хорош».

У человека должно же быть свое «я», нет? «Хорош, я больше бегать не буду».

«Та‑ак… Коровкин, после отбоя – в бытовку!..»

Знаете, че это, да? Каптерка, где гладят штаны и все такое. Захожу – а там эти доски, где гладят, – они же не прикрученные: тут четыре ряда, тут четыре ряда. Ну, мне как сунули, я вот так: дж! упал, и все четыре доски положил.

И каждый день: «Иди сюда! Сигарету».

Я: «Нету».

«На!..»

Сколько… недели две, наверное, я летал.

Потом старшекурсник, из них же, которые били, говорит: «Ладно, пойдем покурим со мной». Оказался земляк.

А те люди, которые так и бегали – они, я не знаю, может, и до сих пор бегают…

Говорили, я слышал, в Московском музыкальном дедовщины нету. Это ложь и брехня. Все это есть везде.

Но у нас был закон – как мы музыканты, да? – губно‑зубной аппарат не трогать. В любое другое место, а лицо не трогать, потому что завтра придешь, скажешь «пошел умываться, упал об раковину, об ванну» – это все не канает.

То есть бьют не по лицу, а просто чисто по телу. Бывает, в душу пробьют, или… В душу, в душу – ну вот сюда.

Случай был. У нас флейтист был на курсе, с Питера. Все унижали, хотя пацан был хороший… ну, он и есть сейчас, может. Не знаю.

Короче, человек просто запоздал на отбой. А командир роты сказал: «Я не буду проводить проверку, пока лиц на месте не будет». Там у нас второй этаж, и все курсы стояли ждали на этаже. Старшекурсники в тапочках… Мы‑то первый курс, все по форме, а старшекурсники в тапочках, в шортах: им‑то – быстрей бы отбой…

Он забегает – и слышно уже: «Ну все, хана тебе, парень… после отбоя держись».

Про себя думаю: «Ну, труба».

Он встал – начинается проверка, от ног до головы: там «Сидоров, Петров, Иванов! – Я, я, я! – Всё, ребят, всем отбой».

И от старшекурсников слышен голос: «После отбоя Заславский – в бытовку».

А там у нас иркутские… ну, звери были. Они даже по инструменту, по специальности не профессионалы. Их взяли из‑за того, что они из каких‑то приютов… ну, дикари. Там полкурса было иркутских, дагестанцы даже не связывались с ними.

Потом люди рассказывали: он заходит в бытовку, а там их человек пять или шесть. И такая система, что эти берцы… ну, берцы, как у этих, скинхедов, вот эти высокие – одели на руки, вот так завязали… Ну, и вшестером оприходовали его. Как бы не насмерть, просто отбито все – и его сразу комиссовали.

Такие вот пироги.

Покурить нельзя у вас, нет?

Я хотел спросить: трудно ли привыкнуть танцевать стриптиз?

А что значит понятие «стриптиз»? Че стриптиз? Ну стриптиз…

Вам было стыдно?

Да не то чтобы стыдно… Но стремно как‑то… Ну, неприятно, когда смотрят на тебя, допустим, триста человек или сто…

Нет, ну ты же идешь – ты же знаешь, зачем ты идешь. У нас выход, короче, – пятнадцать минут на сцене. Три‑четыре выхода в ночь. Платят семьсот рублей выход. Плюс «вип» знаете что такое? «Вип‑танец»? Во‑первых, клиент не имеет права до тебя дотрагиваться – это раз! Человек сидит один, танец длится пять минут: песня – все. Человек платит сумасш… ну, не сумасшедшие, но по тем временам, допустим – сто долларов. Музыка, ты ее можешь всю, допустим, облапать там, вот. А она не имеет права пальцем… пальцем дотрагивается – все! Все, танец заканчивается, до свиданья.

Потом чего. Со временем уже видишь в толпе: оп! знакомая – «Привет‑ Привет!». И допустим, там на руках стойку – фью!.. фляк назад, кувырочек, на сцену сел, в оконцовочке ножки свесил, допустим, по щечке провел ей… То есть танцуешь – и у тебя есть поддержка зала.

Да, вот чего! Самое главное – поддержка.

Короче, заманивает само…

Да, ну и плюс с женой со своей где познакомился? Там же. Я танцевал стриптиз, а она в охране работала…

Ваша жена работала охранником?

Да. Она у меня пятиборка…

А раньше ведь там у нас каждый день… ну не то чтоб, как говорится, женщины низкого пола, но девчонки такие простые: «Презерватив есть? – Есть. – Пошли». Там внизу у нас были «кабинки релаксации» называется. В кабинке закройся и все. Че хошь, то и делай.

Но это пока с женой еще не знаком был. То есть так, переглядывались: «Привет‑Привет», «Пока‑Пока», ну, как всегда начинается…

Вот, про нее историю расскажу! Я тогда офигел.

Была воробьевая дискотека. Ну, детская: типа воробьев дети бегают, малыши. Так называется: воробьевая. Нам сказали: сделайте детям шоу. Мы сделали шоу: на стул садишься в майке, воду на себя раз! – все течет, им нравится – ну, дети маленькие…

А парковая же зона, дверь открыта: и – хоп! – ротвейлер забежал прямо в клуб. А там дети же, шухер, всё…

Вот жену‑то когда я увидел.

Все охранники – они в галстучках, в белых рубашечках… И она, значит, галстучек свой снимает – берет на ротвейлера: ш‑ш‑шик – и на галстуке спокойненько его выводит!.. Весь зал такой: «У‑у‑у!!..»

И я такой: «Ни фига себе девчонка!»

Ну, и стали встречаться…

Сначала она боялась сказать. Не сама сказала, а через подругу. Отвела меня в сторону, говорит: «Вот такая система, что у нее есть дочка, ты знал?»

А откуда я… Нет, ну ты девушку видишь, откуда ты знаешь, есть у нее ребенок, нет, правильно? Выглядела, ухаживала за собой, стройненькая, хорошенькая, все.

Я говорю: «Ну а че? жизнь‑то, она продолжается». Говорю: «Мне девушка нравится, ну и ребенка приму».

Вот. Короче, первый раз ее увидал и до сих пор люблю, и она меня любит. Может, она знает, что я ей не родной отец, но все равно. Они со Стасиком молодцы, но хотя два разных человека. Стасик в меня: глаза мои, телосложения мои, голова вот такая, а походки мамины, то есть, может, она приучает его… Я говорю: «Не надо! в попу не дуй!» В смысле не надо там дышать над ним… Надо – наказали! А то: один наказывает, второй жалеет, так нельзя тоже.

А Вику я, честное слово, больше люблю, потому что к ней внимания никакого. Вот вчера даже прихожу с работы, она мне: «А вот здесь, пап, я как разукрасила?» Я говорю: «Хорошо». «За линии не залезала?» Я говорю: «Нет».

Домой тоже ездили с ними на зимние… Поселок Малыгино, Владимирская область, Ковровский район. С Москвы до Владимира поезд, а с Владимира есть проходящий автобус, прям через поселок.

Дома я отдыха‑аю! Я вот, допустим, живу в пятиэтажке, так? Вышел за дом – пошли гаражи. В гараже погреб – спустился, взял баночку огуречиков, картошку с погреба поднял, с маслицем отварил – а? шикарно?

А здесь, в Москве, банка огурцов скоко стоит? А картошка скоко стоит?

Домой я приезжаю – я деньги вообще не трачу. Ну, если только спиртное. И даже спиртное дешевле там. Ну сейчас не об этом.

А летом вообще! Заходишь в огород, вот тебе пожалуйста: горох хочешь? – покушай горошек, хочешь фасоль – покушай фасоль…

Москва‑то – она провалится, я так чувствую…

«Провалится»? В каком смысле?

В прямом. Сколько рыть‑то можно в Москве? Метро это… А потом, сколько уже случаев было, да? И взрывают…

Дома всё по‑другому. Я даже не хотел уезжать, честно…

А, да! мне еще Ирина Евгеньевна позвонила! У нас была преподаватель, танцевальный коллектив «Улыбка». Зв о нит: «Слав, ты знаешь, у нас юбилей. Надо танец поставить, сможешь?»

Я: «Не вопрос».

Жену обманул. Маме говорю: «Мам, она просто так не отвянет, придумай историю». Мама звонит ей, говорит: «Там в гараже че‑то помочь надо, там это, погреб поднять…» Всё! три дня продлил, билеты на поезд поменял, всё. Прихожу ставить танец.

Захожу – ну а там как всегда, по старой схеме: «И‑и раз, и‑и два…» Три прихлопа, три притопа.

Я: «Сто‑оп!» Говорю: «Ирина Евгеньевна, так уже не пройдет».

Я диск с собой – раз! О? музыка уже другая!

Показываю: вот такие движения и такие. Там сначала с медленными танцами – девушка с парнем, ла‑ла, потом два рэпера приходят, парня отталкивают, девушку забирают и начинают с ней танцевать.

Короче, за два‑три дня мы поставили танец.

Но репетиция – это одно, а когда на сцену выходишь – совсем другое, правильно? И мандраж какой‑то, и всё…

Я говорю: «Ирина Евгеньевна, надо …»

Она: «Но вы станцуете?»

«Ирина Евгеньевна! – я говорю, – надо срочно …»

«Хорошо!» – побежала, купила нам.

Ну, и мы там зажгли. И в зал прыгали тоже. Я сначала боялся: в простых клубах ряды эти, лавки – а там и дети стоят, и это, а нам еще прыгать туда… Но нормально, все целы остались.

И главное, была комиссия с области – всё, понравилось, выдвинули на область. Я уехал, за меня брат танцевал – ну, и первое место во всей Владимирской области.

Вот – московская‑то закалочка клубная.

Вот такие вот пироги.