Разные цели

Это было невероятно. До того момента Скотт не проявлял никакого интереса к снегу и льду. Он сам сказал, что у него нет «пристрастия» к полярным исследованиям. И в то же время написал, что «без сна и отдыха стремился получить повышение по службе».

Уже десять лет Скотт был лейтенантом. Ему предстоял серьезный скачок к званию коммандера – переломный момент, через который проходил каждый офицер флота[34].

Автоматические повышения в звании по выслуге лет остались позади. Дальнейшее продвижение могло быть основано только на заслугах или как минимум на специальной рекомендации. Скотта преследовал лейтенантский кошмар оказаться «забытым на пóлке».

Первый визит Скотта на Экклстон‑сквер состоялся накануне его тридцатилетия. Он мучительно ощущал каждую секунду уходящего времени и при этом не мог предъявить миру никаких достижений. Он, конечно же, не был одним из бунтарей и реформаторов, выталкивавших Королевский военно‑морской флот из викторианского оцепенения, он не выступал в роли антагониста по отношению к высшему руководству ведомства с непопулярными мнениями – совсем нет. Роберт Фалькон Скотт относился к ортодоксальным офицерам, ни у кого не было никаких оснований бояться его идей. Тревога, снедавшая Скотта, коренилась главным образом в ощущении собственной неполноценности и понимании того, что даже при его исключительном конформизме и желании всем нравиться в глазах начальства он недостаточно хорош. Каждый месяц официальный список уволенных в запас офицеров флота бил по самому больному месту, а рассказы о сверстниках, добившихся успеха и оставивших его далеко позади, повергали его в состояние уныния. Казалось, путь наверх был перекрыт навсегда.

Во время их коротких встреч сэр Клементс говорил в основном о своей любимой теме, рассматривая полярные исследования как некую «учебную эскадру с двойной оплатой и быстрым продвижением». Так он впервые навел Скотта на мысль о полярной экспедиции, которая получила дальнейшее развитие благодаря двум недавним примерам повышения офицеров по службе. Оба они были в Арктике с экспедицией Нарса: вице‑адмирал сэр Генри Стефенсон, до этого бывший коммандером эскадры Английского канала, и капитан Джордж Леклерк Эгертон, теперь готовившийся принять командование военным кораблем «Мажестик» у прежнего капитана – принца Луиса Баттенбергского. Когда объявили о грядущей Антарктической экспедиции, Скотт, очевидно, сразу увидел в ней возможность продвинуться по службе.

Позже в своих воспоминаниях он утверждал – противореча свидетельствам из дневника сэра Клементса Маркхэма, – что случайно на улице встретил сэра Клементса и только тогда, по его собственным словам, «услышал впервые о таком предприятии, как предстоящая антарктическая экспедиция». Это не более чем лицемерие, рассчитанное на наивных людей. «Предстоящая антарктическая экспедиция» задолго до этого уже получила широкую огласку, и Скотт вряд ли о ней ничего не слышал, как хотел показать.

В течение последних месяцев, понимая, что возможность отправить экспедицию наконец‑то стала реальной, сэр Клементс занимался поисками подходящего руководителя. Деньги были, но отсутствовала уверенность в том, что найдутся офицеры нужного ему типа. Германия строила свой военно‑морской флот, вот‑вот должна была начаться Англо‑бурская война, эпоха «Пакс Британника» подходила к концу, на горизонте замаячила суровая реальность, идущая на смену имитирующим ее учебным играм. Первоклассные офицеры теперь не захотят хоронить себя в полярных льдах на два‑три года, а военно‑морское ведомство не пожелает отпустить лучших людей.

Обо всем этом Скотт хорошо знал и увидел здесь шанс для себя. Когда в июне 1899 года он впервые вошел в узкий, с высоким потолком коридор дома на Экклстон‑сквер, то отчетливо понял, что сэр Клементс действительно находится в трудном положении, как Скотт и предполагал. Нужных офицеров не было. Томми Смит дискредитировал себя (в основном пьянством) и выпал из списка кандидатов. Пост руководителя экспедиции оставался вакантным.

Сэр Клементс, которому шел седьмой десяток, не просто верил в молодость – будучи романтиком, он боготворил ее. В этом пункте эмоции у него преобладали над разумом. Как многие люди в его возрасте, он искал протеже, жизнь которого заменила бы его собственную.

Сэр Клементс требовал от своих фаворитов соблюдения высочайших социальных и профессиональных стандартов – и потому Скотт не мог быть очевидным кандидатом. Скрытный, скучный лейтенант‑взрывник с посредственными перспективами, сын провинциального пивовара и ко всему прочему с плебейской необходимостью жить на жалованье, явно не принадлежал к тому типу офицеров, который обычно привлекал сэра Клементса. Более того, увлекавшийся внешними данными, сэр Клементс обычно предпочитал мягких мужчин с женственными чертами, а не ярко выраженную чувственность, как у Скотта.

Однако честолюбивый лейтенант обладал одним ценным качеством, о котором однажды его товарищ сказал так: «Я не знал никакого другого мужчину или женщину, которые могли быть столь же привлекательными для тех, кого выбрали». Он сразу понял, как сыграть на чувствительности старика, и скоро стал фаворитом сэра Клементса. Это была ситуация, в которой каждый видел, как он мог бы использовать другого. Скотт появился в тот момент, когда добровольцев, готовых командовать экспедицией, больше не было, и заручился фанатичной поддержкой своих устремлений со стороны сэра Клементса.

За три дня до первого появления Скотта на Экклстон‑сквер его, наконец, рекомендовали к повышению. Это произошло благодаря вице‑адмиралу сэру Гарри Роусону, командующему эскадрой Английского канала, и стало частью любопытной последовательности событий. Когда Скотт зашел к сэру Клементсу на чай, у него уже сидел другой флотский гость – сэр Виси Гамильтон, отставной адмирал и старый исследователь Арктики, помогавший сэру Клементсу с его планами. Когда сэр Виси еще служил в Адмиралтействе, его внимание привлекла служба Скотта на тихоокеанской базе. Не стоило забывать и о политическом влиянии мужа Итти, Уильяма Эллисона‑Макартни, который по‑прежнему занимал пост парламентского секретаря Адмиралтейства и беспокоился по поводу перспектив своего шурина. Участие Скотта в полярной экспедиции могло бы существенно уменьшить его тревогу. Офицеру, чье будущее на службе в противном случае представлялось бы блеклым и бесперспективным, можно было легко помочь со стороны, как в этом случае. В довершение картины можно добавить, что сэр Виси знал сэра Гарри, который, как и Скотт, жил совсем недалеко от сэра Клементса.

Таким образом, благодаря своему очарованию Скотт, по его собственным словам, вышел «на уровень советников» и «пролез в игольное ушко». Но хотел больше, намного больше. Ему было мало просто дотянуться до своих успешных сверстников – он желал оставить их позади. Равнодушно глядя на первый скромный шаг к коммандеру, он уже видел четыре лычки капитана, даже более того – золотые погоны адмирала. Он хотел немедленного повышения по службе.

«Вам нужно потерпеть, – увещевал его сэр Клементс, умевший распознавать зловещую склонность торопиться в наиболее неудачные для этого моменты. – Если Вы получите повышение в этот раз [в следующем году], будет очень хорошо. Вы совершите большую ошибку, если предпримете какие‑то шаги в Адмиралтействе прежде, чем получите сигнал». Скотту нужно было «ничего не делать до октября. Главное – вызвать интерес офицеров флота, входивших в объединенный комитет».

Королевское географическое общество вступило в коалицию с Королевским научным обществом не только для того, чтобы собрать деньги. Они хотели руководить экспедицией, делами которой управлял объединенный комитет – по словам сэра Клементса, «очень громоздкая структура», состоявшая из двадцати восьми человек, представлявших на паритетных началах два общества. Среди них было одиннадцать офицеров военно‑морского флота в основном из числа старых «арктических» адмиралов. Подкомитету из десяти человек предстояло выбрать командира экспедиции – именно поэтому сэр Клементс советовал Скотту «вызвать интерес» к своей пер‑соне.

После сорока лет существования в руководящих кругах Королевского географического общества сэр Клементс отлично умел пользоваться служебным положением в личных интересах и разбирался в избирательных манипуляциях. Он знал, что его палец не должен указывать на нужный кусок пирога, и советовал Скотту вести себя так, как если бы тот действовал совершенно самостоятельно. Скотту нужно было «понравиться» вице‑адмиралу Маркхэму, кузену сэра Клементса, который мог привлечь на свою сторону адмирала сэра Леопольда Макклинтока. «Ваша сестра, миссис Макартни, знакома с ним», и так далее…

В этот момент действительно не было перспектив найти хотя бы одного офицера флота. Через несколько месяцев началась Англо‑бурская война, и международный горизонт уже сейчас сильнее обычного затягивали тучи, а потому каждый человек, как объясняли в Адмиралтействе, должен был присутствовать на своем посту. Кроме того, правительство не хотело в это вмешиваться: только выделяя деньги, оно могло в случае необходимости «умыть руки», а помогая людьми, принимало на себя все бремя ответственности. Таким образом, пока Скотт «вызывал интерес», сэр Клементс настойчиво– обрабатывал правительство. В апреле 1900 года Джордж Гошен (позднее виконт), первый лорд Адмиралтейства, в итоге капитулировал и пообещал выделить двух офицеров, увидев в этом самый безболезненный и дешевый способ избавиться от прессинга со стороны сэра Клементса.

Тем временем сэр Клементс, используя тактичных посредников, заручился поддержкой лорда Уолтера Керра, занимавшего пост первого морского лорда, и адмирала Дугласа, исполнявшего обязанности второго морского лорда. Именно они могли назвать фамилии этих офицеров. Кроме того, сэр Клементс привлек к решению данной задачи Уильяма Эллисона‑Макартни, зятя Скотта.

Макартни встретился и с Дугласом, и с лордом Уолтером, после чего написал Скотту, уверяя его в том, что «дело почти улажено, пойдете Вы… Господин Гошен согласился выделить коммандера и лейтенанта, и первым будете Вы. Поэтому я считаю, что с повышением все будет в порядке».

Лорда Уолтера убедили назначить Скотта руководителем экспедиции, а его заместителем сделать лейтенанта Чарлза Роусона Ройдса, также выбранного сэром Клементсом.

Ройдс – один из первых добровольцев – обратился к сэру Клементсу за два месяца до Скотта. Он по‑настоящему интересовался полярными экспедициями. Этого интереса в сочетании с привлекательной внешностью и тем фактом, что он приходился племянником Уойту Роусону, участнику экспедиции Нарса, для сэра Клементса было достаточно: «Он должен стать одним из героев Антарктики».

Офицеры флота из подкомитета считали, что их задача состоит в выборе руководителя экспедиции, но в один прекрасный день обнаружили, что их собрали только для того, чтобы они механически утвердили кандидатуру ставленника сэра Клементса (ему не удалось скрыть своей симпатии). «Клементс заинтересован в Скотте», – лаконично отметил вице‑адмирал Маркхэм на полях письма от своего кузена. Сэр Виси Гамильтон также входил в подкомитет, ставший центром интриг по распределению ролей.

Сформировалась небольшая, но жесткая оппозиция, которая пошла дальше обычных сетований по поводу того, что успеха добился фаворит кого‑то другого. Викторианский военно‑морской флот был родным домом сильных характеров и закоренелой семейственности, но утонченные махинации такого рода, осуществленные с помощью политического влияния, превысили допустимые пределы приличествующего джентльмену использования служебного положения в личных целях. Хуже того, успеха добился аутсайдер. Явные недостатки Скотта также сыграли свою роль:

Любой опыт должен быть получен [сделал неосознанное предсказание капитан Мостин Филд], и, если будет назначен неопытный в этом деле офицер, нам придется заплатить нужную цену своим временем и материальными ресурсами. Ни того, ни другого позволить себе в антарктической экспедиции нельзя… офицер, осуществляющий командование, должен досконально знать мельчайшие нюансы предприятия, а не получать знания за счет работы, которую ему нужно выполнить.

Капитан Филд выразил мнение нескольких морских офицеров из подкомитета. Все они были против кандидатуры Скотта. Казалось, что напротив его имени стоит «черная метка». Контр‑адмирал сэр Уильям Уортон, гидрограф (главный топограф) военно‑морского флота, открыто не доверял ему. Он кое‑что понимал в полярных исследованиях и был одним из тех немногих британских официальных лиц, кто поддерживал планы Нансена относительно дрейфа «Фрама» в отличие от пренебрежительно относившихся к ним старых «арктических» адмиралов.

Но адмиралы и капитаны, не говоря уже об ученых из Королевского научного общества, не могли сравниться с сэром Клементсом в степени воинственности. За счет комбинации быстрых маневров и откровенной наглости он добился своего. В пятницу 25 мая 1900 года объединенный комитет в полном составе, как записано в протоколе, «всецело подтвердил ранее принятое решение», и Скотт был назначен руководителем Национальной антарктической экспедиции.

Капитан Джордж Леклерк Эгертон, командир Скотта в период его службы на «Мажестике», заметивший его на «Верноне» за несколько лет до этого, проявил странное равнодушие, когда к нему обратились за рекомендациями. «Нет ни одного офицера, знающего Арктику или Антарктику, – написал он, – я не могу назвать лучшей кандидатуры». По контрасту с этим о Ройдсе один из его капитанов написал, что такие люди встречаются «один на тысячу, и если бы мне пришлось выбирать одного человека из всего флота для того, чтобы взять его в бой или провести с ним зимовку в Арктике, я бы, конечно, выбрал Ройдса».

30 июня Скотта повысили до коммандера. Быстрее, чем можно было ожидать, он достиг заветной третьей полоски золотого галуна на рукаве – в конце концов полярные исследования стали дорогой к «двойному жалованью и продвижению».

Даже через год после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, он по‑прежнему удивительным образом избегал темы полярных исследований‑, почти не читал по этой теме и полностью полагался на сэра Клементса Маркхэма.

А сэр Клементс руководствовался давно устаревшими методами. Он с презрением относился к доктору Джону Рае, ставшему образцом для Амундсена. Игнорировал современных британских полярных путешественников вроде сэра Мартина Конвея, который первым пересек Шпицберген. А между тем сэр Мартин был убежденным сторонником малых частных экспедиций, не говоря уже о том, что он прославился как отличный альпинист и постиг многие тайны льда. Он обладал лидерскими качествами и умел испытывать искреннюю гордость за национальные достижения и победы. Но ему даже не предложили участвовать в этой экспедиции.

В результате сбора средств сэр Клементс располагал 90 тысячами фунтов стерлингов – самой крупной суммой, когда‑либо собранной для полярной экспедиции. Это было в семь раз больше всех расходов на экспедицию «Бельжики». Таких средств хватило бы даже на то, чтобы построить специальный корабль.

Правила требовали, чтобы он был деревянным, но в Британии искусство строительства больших деревянных кораблей умирало. Возможность построить такое судно для использования во льдах еще сохранялась на нескольких шотландских верфях, которые специализировались на арктических китобойных судах. Вместо того чтобы довериться их опыту, сэр Клементс пошел на сложный компромисс. Он заказал корабль на верфи Данди в Шотландии, но к его проектированию привлек корабельного архитектора Адмиралтейства Смита, который не имел опыта создания арктических судов. При строительстве корабля были допущены грубые ошибки, в чем‑то напоминавшие изъяны британского военного флота тех времен в целом.

Хотя официальные полярные исследования в Британии угасли с момента арктической экспедиции Нарса в 1875–1876 годах, сэр Клементс Маркхэм с одержимостью и упорством пренебрегал опытом других стран, предпочитая заграничной эффективности домашнее устаревание. Поэтому его иррациональное и агрессивное неприятие идеи использования собак в качестве тягловой силы было фактически неизбежным. Сэр Клементс никогда не управлял собачьей упряжкой и не имел полярного опыта как такового, за исключением одного короткого санного перехода в составе экспедиции по поиску Франклина, на которой почти пятьдесят лет назад закончилась его служба в военно‑морском флоте. Суждения сэра Клементса были по большей части продуктом теории и эмоций. Собаки, как сказал он в одном красноречивом пассаже, «полезны для гренландских эскимосов– и сибиряков», имея в виду, что англичанам их использовать унизительно. Вместо этого он защищал безнадежно устаревшую систему использования человека в качестве тягловой силы. В августе 1899 года, спустя два месяца после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, сэр Клементс направил ему доклад, который тот добросовестно зачитал в сентябре на VII Международном географическом конгрессе в Берлине. В нем, в частности, содержался такой пассаж:

В последнее время много надежд возлагается на использование собак для путешествий в Арктике. Но ничто из того, что сделано с их помощью, не сравнится с тем, что сделали люди без них. В действительности на арктических территориях было предпринято лишь одно путешествие на значительное расстояние с использованием собак, а именно переход господина Росса через внутренние ледяные районы Гренландии. Но без местных ресурсов он бы умер от голода, а все его собаки, кроме одной, погибли от изнурительной работы или были убиты, чтобы накормить остальных. Это очень жестокая система.

На конгрессе присутствовал Нансен, который поднялся и ответил так:

Я пробовал работать в экспедициях и с собаками, и без них. В Гренландии у меня собак не было, затем в Арктике я их использовал и понял, что с ними идти легче… Согласен, что использовать собак жестоко, но так же жестоко перегружать работой людей. Убивать собак тоже жестоко. Но дома мы тоже убиваем животных…

Это не убедило сэра Клементса. «Дискуссия после моего доклада не имела ценности», – настаивал он, введенный в заблуждение методами экспедиции по поиску Франклина, в которой груз тянули люди. Он любил превозносить лейтенанта Леопольда Макклинтока, который тогда «без помощи собак, ночуя в палатке, за сто пять дней прошел 1328 миль». Тему собак омрачала неудача с их использованием в ходе экспедиции Нарса, в основном потому, что британские офицеры не знали, как с ними обращаться.

Сэр Клементс, однако, пренебрегал опытом более ранних поколений британских исследователей. В 1820‑х годах сэр Эдвард Парри в Канадской Арктике научился у эскимосов с успехом использовать собак, тем самым задав верное направление для потомков. По большому счету Парри можно назвать отцом современных санных путешествий. Но лучше всего его уроки усвоили за рубежом.

Нансен, например, открыто признавал, что многим обязан ему. А на родине, в официальных исследованиях, было два знакомых мотива – стагнация и регресс.

Когда Нансен сказал, что «использование людей для чего бы то ни было влечет за собой неоправданно большие усилия и страдания», он фактически осудил преступную глупость, но для сэра Клементса пустая трата человеческих сил стала воплощением его идеала. Один из аспектов английского романтического движения заключался в уравнивании страдания и достижения. Добродетель состояла в том, чтобы все делать самым трудным способом. Рисунки современников показывают британских моряков в синих камзолах, которых выстроили в одну шеренгу перед гротескно перегруженными санями. Эти скромные люди, героически преодолевающие силу природы с помощью грубой силы и невероятной выдержки, выглядят как солдаты, идущие на битву. Таковы были идеалы эпохи. Собаки искажали это видение, разрушали идеал, с ними все казалось каким‑то слишком легким. Вот в чем состояло их преступление.

Этими же мотивами подпитывалось предубеждение сэра Клементса по отношению к лыжам. Ничто, заявлял он, не может сравниться с величием британских моряков, упорно бредущих вперед, пробиваясь сквозь снега. Сэр Клементс никогда не видел лыж в действии.

Парадокс заключался в том, что англичане, ставшие первооткрывателями методов катания на лыжах в Альпах, пренебрегали ими в полярных областях. Конечно, они воспринимали спуск со склона как спорт, а первоначальную функцию лыж как средства передвижения по пересеченной местности отвергали и не понимали. Консультантом сэра Клементса в этом вопросе стал англичанин Кричтон‑Сомервиль, живший в Норвегии. По его словам, в качестве транспортного средства лыжи были слишком «переоценены». В Антарктике

они могли бы быть полезны для… легкой работы в случае мягкого снега… Я катаюсь на лыжах с 1877 года… но никогда не думал о возможности их использования в той ситуации, когда нужно что‑то тащить за собой – это практически невозможно – или о передвижении на них по твердому снегу, для которого они непригодны.

Вот и весь опыт. И сэр Клементс предпочитал верить услышанному. В этом состояла причина еще одной фатальной ошибки.

Скотт должен был приступить к своим обязанностям по руководству экспедицией в сентябре 1900 года. Сэр Клементс в это время находился в Норвегии, проходя ежегодный курс лечения подагры на минеральных источниках Ларвика. В своем письме Скотту он потребовал, чтобы тот приехал в Христианию и встретился с Нансеном.

По словам Кнута Расмуссена, великого датского полярного исследователя, Нансен стал для полярных исследователей «кем‑то вроде Иоанна Крестителя. [Его] благословение на экспедицию равнялось крещению, инаугурации, посвящению в рыцари».

Встреча с ним была обязательна для всех честолюбивых полярных исследователей. В практическом смысле Нансен сделал Христианию центром по производству и продаже саней, лыж, спальных мешков и всего остального снаряжения для полярных путешествий. В Англии этого найти было практически невозможно[35].

8 октября, как и было велено, Скотт прибыл в Христианию. В письме своей матери он назвал Нансена «довольно значительным человеком». Нансен, однако, не смог сделать определенного вывода относительно Скотта, наблюдая при встрече за его напряженной фигурой, постоянно хмурым взглядом и странным сочетанием неуверенности и самодовольства.

Мало кто из гостей был так несимпатичен Нансену. Мало о ком он так плохо отзывался. Но из добрых побуждений он все‑таки потратил некоторое время на то, чтобы объяснить Скотту основные принципы путешествия в снегах. Скотт, вряд ли когда‑либо видевший снег, должен был разбираться в этой проблеме теоретически. Нансен сделал все возможное, чтобы преодолеть навязанные Скотту старомодные понятия, и добился успеха в том, чтобы убедить его взять с собой нескольких собак и лыжи.

К сожалению, хотя лыжники в тот момент уже переходили на современную систему использования двух палок, Нансен все еще был одержимо привязан к устаревшему стилю одной палки и этим предубеждением поделился со Скоттом. Тот ничего не знал о лыжах, поскольку никогда не видел лыжника, и мог в лучшем случае только воображать, как ими пользоваться, поэтому принял слова Нансена на веру.

Поговорив со специалистами, Скотт решил за неделю или две изучить в теории то, на овладение чем Амундсену потребовалось десять лет практики. Он конспектировал услышанное. Нансен, например, советовал ему взять иностранные океанографические термометры, исходя из того, что «для английских производителей инструментов необходимость повышения– точности– и движения вперед напрямую связана с недостатком таких качеств у английских общественных институтов». И, как писал Скотт,

принципиальный вопрос, на который обратили мое внимание, призвав серьезно его обдумать, – это, по мнению иностранцев, нелепо большая команда. Команду нужно сильно сокращать.

В той же самой тетради раскрывается любопытная ограниченность Скотта. Как раз в это время в Христиании находился герцог Савойский, только что вернувшийся из итальянской экспедиции, которая смогла достичь новой самой северной точки 86°31′ и побить тем самым рекорд Нансена шестилетней давности, подойдя к полюсу ближе, чем кто‑либо из людей. Экспедиция герцога еще раз – пусть даже случайно – доказала правильность использования собак. Но Скотт сделал свои выводы: у герцога слишком «приятные манеры», а значит, «многому тут не научишься». Судя по всему, на Скотта оказала некоторое влияние только ошеломляюще сильная личность Нансена – опыт других полярных исследователей он, кажется, вообще не изучал. Возможно, это происходило из‑за упрямства, хотя иногда кажется, что он им просто завидовал.

Поэтому единственная запись в тетради Скотта относительно Борчгревинка заключается в том, что Нансен назвал его «мошенником». Они были в ссоре, и Борчгревинк вел себя довольно грубо. Тем не менее именно он открыл своей экспедицией эпоху наземных исследований Антарктики. Борчгревинк стал первым человеком, перезимовавшим на Антарктическом континенте и высадившимся на Ледяном барьере Росса, в узком заливе, открытом Джеймсом Кларком Россом шестьдесят лет назад. В марте он вернулся из экспедиции, в ходе которой поставил рекорд по достижению самой южной точки – 78°50′, и положил начало гонке к Южному полюсу. Более того, он показал дорогу остальным. Свой рекорд он установил с помощью собак и лыж, доказав, что они могут использоваться с одинаковым успехом и на юге, и на севере. Его историческая заслуга заключается в понимании того, что Ледяной барьер Росса на самом деле не препятствие, а «шоссе» на юг. Неплохо для первопроходца, но на Скотта это впечатления не произвело.

Не произвел на него впечатления и Колин Арчер, создатель «Фрама», возможно, величайший авторитет того времени в вопросах полярного судостроения. «Пустая трата времени», – таков был его вердикт после встречи, организованной Нансеном. Проблема, похоже, заключалась в том, что Скотт не смог разглядеть скрытую способность Арчера видеть неочевидные качества и свойства вещей.

Во время всех этих встреч и в своих записях Скотт производил впечатление человека, на самом деле не стремившегося к знаниям. Казалось, что он во всем руководствовался неофициальным девизом британских военных моряков того времени: «Нет ничего, что не под силу флоту». Как и большинство его коллег‑офицеров, он действительно пренебрегал тщательной подготовкой, в глубине души веря в то, что только здравый смысл и импровизация помогут ему, когда дойдет до дела.

Вместе с тем Скотт находил время для активного общения и развлечений. В частности, он признавался в том, что «очень интересуется» миссис Рейх, женой президента Норвежского географического общества, поскольку она была актрисой. Нансен познакомил его с «Григом (композитором)», как он написал в своем дневнике. Скотт был простым офицером флота, но, несмотря на это, ему уделяли большое внимание, что давало ему, как любому новичку, фору в возможности учиться и развиваться.

После десяти дней, проведенных в Христиании, Скотт (снова по настоянию сэра Клементса Маркхэма) отправился в Копенгаген для встречи с Бювэ, поставлявшим Нансену пеммикан. Оттуда он поехал в Берлин, чтобы узнать о немецкой антарктической экспедиции, которая под руководством Эриха фон Драгалски, одного из профессоров географии Берлинского университета, должна была начаться примерно в то же время, что и британская. Драгалски собирался отправиться в районы, выходящие к Индийскому океану, тогда как Скотт направлялся в море Росса, расположенное в другой четверти континента.

В поезде Скотт прочитал только что вышедшую книгу доктора Фредерика Кука «Первая зимовка в Антарктике», в которой содержалось описание экспедиции на «Бельжике». «Должно быть, они плохо сработались», – таков был его единственный комментарий.

В Берлине Скотта ждал еще один повод умерить свое самодовольство. Немцы опережали его по срокам и были лучше организованы. Не на шутку встревоженный, он вернулся в Лондон и прямо со станции Ливерпуль‑стрит отправился в Королевское географического общество на Сэвил‑роу, 1, где встретился с сэром Клементсом Маркхэмом, «произведя на него огромное впечатление нашим отставанием».

В игру вступили не только немцы. Шведы тоже готовили экспедицию на Землю Грэма под руководством Отто Норденшельда. Судя по тому, как обстояли дела, и те и другие должны были отплыть раньше британцев.

Частичную – но не всю – ответственность за отставание в подготовке британской экспедиции несла система подкомитетов. В Берлине Скотта поразило то, что Драгалски «избавился от какого‑либо контроля. Он отказывался– исполнять чужие приказы». Если это мог сделать прусский профессор, то почему не мог коммандер Королевского военно‑морского флота? Пример Драгалски вдохновил Скотта на то, чтобы принять командование всей экспедицией, вместо того чтобы оставаться одним из ее участников, просто получающим жалованье. Теперь он требовал ускорить работы и получил то, что считал полной независимостью и исключительными полномочиями. Его единственным руководителем оставался лишь сэр Клементс.

Если Скотт был силой экспедиции, то Королевское географическое общество, или, скорее, сэр Клементс Маркхэм, и Королевское научное общество были ее мозгом. Королевское научное общество предполагало, что Скотт станет лишь капитаном корабля, так сказать, техническим консультантом, который поможет довести экспедицию до Антарктики и обратно. Раз она считалась научным предприятием, то ответственным за нее, как полагали в обществе, должен стать ученый. Это место занял профессор Грегори. Предполагалось, что он возглавит наземную партию.

Грегори, в ту пору тридцатишестилетний лондонский ученый, недавно стал деканом геологического факультета Университета Мельбурна. Он был скалолазом, исследователем и признанным геологом – именно в таком порядке. Он неоднократно совершал классические восхождения в Альпах, специализировался в восхождении на обледеневшие склоны и глетчеры. Вместе с сэром Мартином Конвеем Грегори впервые пересек Шпицберген. Он хорошо понимал принципы полярных путешествий и потому писал в своем плане экспедиции, что собаки очень важны,

поскольку каждый лишний фунт продуктов, который мы можем везти, означает продвижение дальше на юг на дополнительные четыре мили. Во‑вторых, трудно ожидать от людей, впряженных в тяжелые сани, существенной умственной готовности… решать новые проблемы, встающие перед ними.

Сказано провидчески. Профессору Грегори не нравился Скотт. Он считал его «плохим организатором, который попытается присвоить себе всю славу этого спектакля… а небрежность Скотта заведет экспедицию в какую‑нибудь неприятную историю». Грегори не хотел, чтобы капитаном был офицер военно‑морского флота. Он просил поставить на это место опытного шкипера‑китобоя с командой моряков из Ньюфаундленда или из Норвегии, которые знакомы с паковым льдом. Он хотел организовать «как можно меньшую» наземную партию с проводниками‑швейцарцами из горных– районов страны, чтобы успешно преодолеть глетчеры. Он предполагал двигаться быстро и иметь много собак. До отплытия наземной партии следовало научиться работе во льдах и катанию на лыжах в горах Швейцарии. По сравнению с другими предложениями это считалось образцом правильного восприятия и здравого смысла. По сути, это был единственный план, достойный считаться таковым в потоке многословных банальностей. Он мог бы сделать британцев первыми людьми на Южном полюсе и не сильно отличался от методов того, кто в итоге победил. Но этому плану суждено было остаться в дразнящем разделе «несбывшееся».

Сэр Клементс на дух не переносил идею о том, что где бы то ни было командовать может кто‑то другой, кроме офицера военно‑морского флота. Он добился отставки Грегори, тем самым лишив экспедицию единственного действительно талантливого человека.

Последствия вышли далеко за рамки самого предприятия. Сэр Клементс Маркхэм изменил направление британских полярных исследований. Если бы все шло так, как предлагал Грегори, победу одержали бы ученые и гражданские специалисты, что означало долгожданный глоток свежего воздуха. Но в действительности устранялись лучшие люди. Грегори был только одним из примеров. Сэр Клементс укрепил позиции военно‑морского флота и в критический момент окончательно упрочил власть посредственности.

Конечно, нельзя сказать, что сэр Клементс не встречал сопротивления на своем пути. Так, Альфред Хармсворт (впоследствии лорд Нортклифф) передал экспедиции пять тысяч фунтов стерлингов с условием, что в ней будут участвовать два его представителя. Он видел в этом определенную гарантию сохранности своих инвестиций. Он предложил кандидатуры Альберта Армитажа и доктора Реджинальда Кёттлица, которые до этого провели три года в Арктике с экспедицией Джексона – Хармсворта. Они определенно не имели отношения к клике Королевского географического общества, и, когда сэр Клементс возразил, Хармсворт написал ему:

Лучшей характеристикой для [Кёттлица] будет то, что все люди вернулись назад, причем состояние их здоровья было лучше, чем до старта… Никто, кроме меня, не знает, через что прошел [Армитаж]… Его чувство долга развилось до такой степени, которую я никогда не встречал…

Армитаж был офицером торгового флота и служил в компании «Восточно‑Тихоокеанская линия». Помимо наличия арктического опыта, он имел репутацию хорошего штурмана и навигатора. Его сделали первым помощником капитана.

Несмотря на опыт Кёттлица и Армитажа, Скотт, как и сэр Клементс, выступал против того, чтобы они участвовали в экспедиции. Он делал все возможное, пытаясь избавиться от Чарлза Ройдса. Он боялся действительно способных людей, угрожавших его автократии, и возмущался по поводу навязанных кандидатур, считая, что имеет право набирать команду самостоятельно, раз уж, в конце концов, он капитан. Но организаторы по‑прежнему смотрели на него как на представителя обслуживающего персонала, получающего жалованье за свою работу. А поскольку платили они, то кто же еще должен заказывать музыку? Скотта обязали принять в команду молодого офицера торгового флота компании «Юнион‑Касл» по имени Эрнест Шеклтон.

Шеклтон был родом из графства Килдэр[36], происходил из англо‑ирландской семьи. Он, как и Скотт, не имел особенной страсти к полярным исследованиям, но тоже хотел добиться успеха. Каждый из них был в своем роде авантюристом. Шеклтон совершенно случайно понял, что Антарктика может стать дорогой к славе. На военном корабле, отправлявшемся в Южную Африку в начале Англо‑бурской войны, он познакомился с одним из сыновей мистера Лонгстаффа и был представлен самому главе семейства. Мистер Лонгстафф, пораженный авантюрным красноречием Шеклтона, рекомендовал его для участия в экспедиции, – как главному меценату, ему отказать не могли.

С таким количеством навязанных кандидатов Скотт всегда по возможности поступал по‑своему. Так, по медицинским показаниям он удалил из команды доктора (позднее сэра) Джорджа Симпсона, подававшего надежды метеоролога, к которому питал личную неприязнь. С другой стороны, когда ставленник Королевского научного общества доктор Эдвард Уилсон был признан негодным из‑за туберкулезных рубцов в одном из легких, Скотт проигнорировал медицинскую справку и взял его.

Назначение Уилсона, как и в случае с Шеклтоном, оказалось чистой случайностью. Доктор Филип Склатер, президент Зоологического общества и один из организаторов экспедиции, отбиравший для нее научных сотрудников, встретил Уилсона в лондонском зоопарке. Тот увлеченно рисовал птиц для иллюстрированного журнала. Склатер давно искал помощника доктора, который мог бы одновременно работать и в качестве зоолога под началом Кёттлица. Убедившись, что Уилсон – компетентный научный иллюстратор, он попросил его подать заявление об участии в экспедиции.

Уилсон был сыном доктора из Челтнема и только что окончил Гонвилл‑энд‑Киз‑колледж в Кэмбридже. Он страдал туберкулезом легких, из‑за которого постоянно приходилось лечиться в санаториях Норвегии и Швейцарских Альп. Он не особенно интересовался полярными исследованиями, как, впрочем, и практической медициной. Доктор Склатер избавил его от необходимости делать выбор и хотел в полной мере задействовать такие свойства его характера, как пассивность, склонность к фатализму и желание плыть по течению.

Но Уилсон все равно не спешил проявить инициативу. Тогда его дядя, генерал‑майор Чарлз Уилсон, входивший в совет Королевского географического общества, обратился к сэру Клементсу Маркхэму и договорился об их встрече. Скотт увидел в Уилсоне нечто родственное и настоял на том, чтобы принять его в состав команды, невзирая на диагноз врачей.

Еще одного недавнего выпускника Кэмбриджа, Хартли Феррара, включили в состав команды как геолога; Томаса Вере Ходжсона, куратора музея Плимута, – как морского биолога. Преемника доктора Симпсона, показавшегося Скотту неподходящим, исключили по медицинским показаниям. Сэр Клементс также приложил руку к формированию команды и пригласил в качестве физика Луиса Бернацци, плававшего с Борчгревинком (враждебность сэра Клементса по отношению к Борчгревинку не распространялась на участников его экспедиции).

Скотт был всерьез озабочен подбором офицеров и матросов военно‑морского флота, учитывая, как он писал, «серьезные сомнения в том», что он сможет «иметь дело с людьми иного рода». Адмиралтейство, справедливо опасаясь участвовать в предприятии, которое не контролировало, изначально ограничило участие военно‑морского флота только Скоттом и Ройдсом. Однако сэр Клементс добился новых уступок. Благодаря этому Скотт смог взять в команду лейтенанта Майкла Барна и лейтенанта‑инженера Реджинальда Скелтона, своих старых знакомых по «Мажестику». Ему также разрешили задействовать двадцать нижних чинов, право выбора которых предоставлялось самим офицерам. Этого было недостаточно, и Скотту пришлось комплектовать смешанную команду из военных и торговых моряков. Решение крайне рискованное, учитывая существовавший в то время антагонизм между этими ведомствами и их совершенно разные взгляды.

Помимо Германии и Швеции на пути в Антарктику находились еще две страны. Натуралист из Эдинбурга Уильям Спирс Брюс занимался организацией Шотландской национальной экспедиции в море Уэдделла. Во Франции доктор Жан Шарко, считавший, что его страна тоже должна– быть представлена в антарктической гонке, готовился отправиться на западное побережье Земли Грэма. Пять экспедиций, направлявшихся на юг, – это очень серьезная конкуренция.

Тем более что Брюс провел целых семь лет в Арктике и Антарктике, готовясь к своей миссии. А Шарко в рамках учебного плавания ходил на остров Жана Майена в Баренцевом море. В течение зимы 1900–1901 годов Скотту тоже надо было бы приобрести навыки жизнедеятельности в снегах и научиться кататься на лыжах в Норвегии или Альпах. Вместо этого он остался в Лондоне, чтобы контролировать подготовку документов.

Скотт не хотел покидать облюбованный им район официальной конторы экспедиции на Барлингтон‑гарденс. Даже когда это стало крайне необходимо. Например, после того как при строительстве корабля возникли трудности, управляющий верфью горько заметил, что их «можно было бы избежать, если бы капитан Скотт [sic] уделил мне полчаса, когда я специально приехал к нему с этой целью». Зато у экспедиции (практически у самого Скотта) появился свой секретарь, работавший на полную ставку, по имени Сирил Лонгхарст, – сын врача, выпускник привилегированной школы и будущий крупный чиновник[37]. Но Скотт не особенно доверял Лонгхарсту, поскольку тот был не просто очередным ставленником сэра Джонса, но и объектом его гомосексуального ухаживания.

Скотт, наслаждаясь тем, что сам называл «большим достоинством» ранга коммандера, основную часть времени тратил на визиты и светское общение. Еще он внимательно продолжал следить за власть предержащими, для чего имел веские причины. Он все еще сталкивался с недоверием к своим способностям и боролся с попытками его смещения. На него давило бремя комитетов и интриг. Нансен был одним из немногих, кому Скотт доверял свои мысли:

Пока я пытался подобрать снаряжение… в соответствии с принципами, которым Вы учили меня в Норвегии, комитет из 32 ученых спорил о том, куда должна идти экспедиция! И о том, что там делать! «У семи нянек дитя без глазу». Слишком большое количество членов комитета – это дьявольская идея!

Кроме того, Скотт был вовлечен в схватку между сэром Клементсом и Королевским научным обществом.

Сэр Клементс (и Скотт) хотели, чтобы корабль зимовал во льдах просто потому, что это стало бы героическим свершением, и потому, что так обычно делали в условиях Севера, которые принципиально отличались от британских. Королевское научное общество и Адмиралтейство активно возражали против этого. Им казалась большой потерей денег попытка обездвижить корабль, снаряженный для океанографической работы. Кроме того, это увеличивало неопределенность. «Бельжика» служила постоянным напоминанием о рисках. «Если произойдет какое‑то несчастье, – писал сэру Клементсу капитан Тизард, – Вы вряд ли сможете простить себя». Борчгревинк раз и навсегда создал модель: корабль должен высадить партию для зимовки, вернуться обратно на зиму и на следующий сезон забрать людей. Для осуждения данного метода сэру Клементсу было достаточно именно того, что так поступил Борчгревинк.

Сэр Клементс к этому моменту уже не пользовался ни доверием, ни авторитетом – и влиятельные члены его собственного Королевского географического общества обратились к Королевскому научному обществу с призывом начать кампанию под лозунгом «Остановите Маркхэма». Сэр Уильям Хаггинс, президент Королевского научного общества, хотел приостановить выделение правительственного гранта, чтобы предотвратить зимовку корабля. Но сэр Клементс победил всех своих оппонентов.

Из‑за неразберихи и проволочек приготовления к старту экспедиции пришлось ускорить, и собак приобрели в последний момент. Выручил Армитаж. В экспедиции Джексона – Хармсворта он познакомился с шотландцем Уилтоном, полярным энтузиастом, жившим в России. Тот хорошо знал Сибирь, умел ходить на лыжах и управлять собачьей упряжкой. И теперь Армитаж попросил Уилтона найти собак для экспедиции. Уилтон выяснил, что некий Тронтхейм, русский норвежского происхождения, у которого содержались собаки Нансена, собрал в Сибири около сотни собак для американской экспедиции. Он убедил Тронтхейма добавить к заказу еще двадцать пять животных, привезти их в Архангельск и предоставить британцам право первого выбора. Уилтон хотел присоединиться к экспедиции Скотта в качестве возницы собачьей упряжки, но ему отказали. То есть Скотт купил собак, но отправился на юг, не имея никого, кто бы знал, как с ними управляться.

Скотт должен был забрать собак в Австралии. До этого их перевезли в Лондон и поместили в лондонском зоопарке на первые десять дней июля. Скотт даже не нашел времени, чтобы поехать и посмотреть на них. Произошел во всей этой истории еще один забавный случай. Скотта убеждали, что он сможет приобрести масло в любом нужном ему количестве в Австралии или Новой Зеландии, но он настоял на его покупке в Дании, несмотря на то что товар требовалось после этого перевозить в тропики. Но оказалось, что Нансен брал в Арктику именно датское масло.

21 марта корабль экспедиции был спущен на воду, в церемонии участвовала жена сэра Клементса Маркхэма. Самому Сэру Клементсу предстояло дать имя судну. После тщательных размышлений он выбрал название «Дискавери». Начиная с XVI века такое имя носил уже шестой по счету корабль. В начале августа «Дискавери» пришел на остров Уайт, откуда должен был отправиться в плавание.

Там как раз проходила «Каусская неделя», очень многолюдное событие королевского размаха, одно из первых за время правления нового короля. В январе умерла королева Виктория, и на троне оказался Эдуард VII. Это было первое лето короткой эры его правления – веселье накануне Армагеддона, со всеми атрибутами того, что Джон Букан назвал «вульгарной демонстрацией богатства и достойного rastaquouere [франц. – иностранного авантюриста] безумия роскоши». Это считалось роскошью по всем меркам. «Дискавери», черный, приземистый и будничный, стоял на якоре среди блестящего великолепия белоснежных яхт, украшенных позолотой и отделанных красным деревом. Адмиралы и простые люди приходили посмотреть на Скотта, он тихо этим наслаждался. Приехали попрощаться его мать и сестры: «На самом деле грустный момент, – отметил он, – но эти женщины всегда были храбрыми». Король взошел на борт, чтобы проинспектировать корабль, и даровал Скотту знак члена Королевского викторианского ордена.

Офицеры и матросы военно‑морского флота, вошедшие в состав команды «Дискавери», были в военной форме. Армитаж и Шеклтон оказались лейтенантами военно‑морского резерва Великобритании. Гражданских – для придания им военно‑морского вида – втиснули в обезьяньи жакеты и фуражки яхтсменов. Сэр Клементс Маркхэм наблюдал за происходящим с понятной гордостью. В конце концов, эта экспедиция была почти полностью предприятием военно‑морского флота, которому он отдал свое сердце. Тридцать лет усилий увенчались результатом. Единственным изъяном казался кормовой флаг: синий – не самый лучший вариант. Но Скотт был членом яхт‑клуба Харвича. Это давало ему право поднимать синий кормовой флаг вместо унизительного красного флага торгового флота и позволяло зарегистрировать «Дискавери» как яхту, что выводило судно за рамки скучных требований министерства торговли. Сэр Клементс хотел бы видеть белый флаг – знак принадлежности к британскому военно‑морскому флоту. Но Адмиралтейство, обоснованно считая, что «Дискавери» не являлся военным кораблем, категорически возражало против этого. Конечно, можно было сделать исключение, но такой запрет оказался самим небом ниспосланной возможностью хоть как‑то насолить сэру Клементсу и отплатить ему за интриги и надоедливость.

6 августа незадолго до полудня «Дискавери» вышел из Кауса в Солент и далее – в Английский канал.

Вы открываете новый период в исследовании Антарктики [писал Нансен в прощальном письме Скотту]. В том, что Вы совершите великие открытия на суше, я чувствую уверенность, но вместе с тем надеюсь, что Вы сможете найти время и возможности сделать такие же великие открытия в южных морях, ведь каждое измерение лотом и… каждый забор воды… являются новыми рубежами, завоеванными наукой… А теперь… я не могу пожелать Вам ничего лучшего, чем то, что желают эскимосы: «Да будет перед Вами всегда чистая вода!»

Скотт стоял на палубе «Дискавери». Он, конечно же, ничем не походил на Амундсена, этого неплатежеспособного пирата. На мир, сверкая новым золотым галуном, гордо взирал офицер военно‑морского флота. Его миссия имела общенациональное значение. И всем этим он был обязан сэру Клементсу Маркхэму. «Грустно видеть последнего из великих стариков», – написал Скотт в дневнике, когда берега Англии скрылись за кормой‑.

Десять дней спустя, после того как корабль миновал Мадейру, Скотт приказал убрать фотографию сэра Клементса из кают‑компании.

Широкие просторы Атлантики вызвали у Скотта первое ощущение достижения. Он больше не желал вспоминать о своем благодетеле.