Глава 14

«У вас будет “Фрам”»

В октябре 1906 года, добравшись после покорения Северо‑Западного прохода до Сан‑Франциско, Амундсен впервые увидел мост Золотые Ворота. Норвегия на тот момент была независимым государством всего чуть больше года. А он, ее сын, стал первым норвежцем, достигшим чего‑то значительного с тех пор, как страна отделилась от Швеции и обрела суверенитет.

Амундсен торопился домой. Став послом Норвегии в Лондоне, Нансен оказался первопроходцем в использовании фигур, не имеющих отношения к политике, в целях сугубо политической пропаганды. Покорителя Северо‑Западного прохода он считал важным дипломатическим оружием. Все понимали, что независимость Норвегии стала жестом доброй воли со стороны великих держав. Амундсен, расположив к себе их глав, мог тем самым помочь правительству своей страны. Поэтому Нансен хотел, чтобы Амундсен как можно скорее вернулся в Европу и произвел максимальный эффект. Амундсен же торопился домой, хотя втайне желал иного. Он мечтал немедленно отправиться в поездку по Америке с лекциями, чтобы «ковать железо, пока оно еще горячо». Однако, будучи патриотом, внял просьбе Нансена, который вдобавок ко всему предположил, что государству «придется помочь Амундсену после возвращения, поскольку он может столкнуться с финансовыми трудностями».

18 ноября Амундсен и его спутники вернулись на почтовом корабле в Норвегию, сойдя на берег в Кристиансанде на южном побережье страны. Там в соответствии с правительственным распоряжением им пришлось пересесть на военный корабль, чтобы торжественно войти в воды Христиания‑фьорда. Все было как во время встречи Нансена: их приветствовали оркестры, ликующие толпы и королевский орудийный салют. Шел снег, Амундсен с товарищами спустились на причал для церемонии прохода по красной ковровой дорожке, а затем сели в конные повозки – и триумфальная процессия двинулась по улицам.

Потом они поднялись на балкон «Гранд‑отеля» – привычное место для чествования знаменитостей, – чтобы почувствовать, что такое рукоплескания огромной толпы.

Как же все изменилось по сравнению с той мрачной летней ночью три года назад, когда Амундсен тайком выскользнул из фьорда, словно спасаясь бегством! Теперь он был героем дня и гордостью нации. Его даже попросили произнести традиционную торжественную речь 17 мая перед средневековым замком Акершус по случаю национального праздника Норвегии.

Этот день, 17 мая, обычно приносит первое дыхание весны. Но в тот раз он выдался холодным, пасмурным и, по словам французского посла, который присутствовал среди других дипломатов,

во время выступления полярного исследователя начал падать снег… этот факт тогда отметили многие… иногда Амундсен переходил… на лирический тон, но лишь ненадолго, свои эмоции он выражал сдержанно, что, вероятно, только усиливало общий эффект.

Речь Амундсена в целом была предсказуема и прекрасно отвечала патриотическим чувствам норвежцев с их культом природы и любовью к естественности. Но он добавил в текст и личную ноту:

Не существует ни одного мужчины, ни одной женщины, которые были бы до такой степени беспомощны и принижены, что не могли бы хоть что‑то сделать на благо Отечества. В этом мы все равны. Цель одна, даже если средства различны в зависимости от таланта, судьбы и взглядов на жизнь.

Находясь в самом зените славы, Амундсен узнал, что в Америке ему грозит судебное преследование за неоплаченные счета, поскольку организаторы одного из приемов оказались финансово несостоятельными, а он, будучи почетным гостем, стал самой удобной фигурой для подачи иска. Курьезное напоминание – Амундсен вернулся таким же должником, как и отплывал. Теперь ему требовалось как‑то выплатить свой долг, который составлял примерно 60 тысяч крон. Однако он был не один – ему пытались помочь друзья, причем без всяких просьб с его стороны. Одним из таких людей оказался Аксель Хейберг, состоятельный человек, известный филантроп, покровитель науки и научных исследований, ставший одним из самых преданных соратников Амундсена. Хейберг еще до возвращения команды «Йоа» в Норвегию обратился к согражданам с такими словами:

Своим великим покорением Северо‑Западного прохода Амундсен наконец решил задачу, с которой пытались справиться многие экспедиции на протяжении более 400 лет… Его путешествие на крошечном корабле достойно параллелей с походами древних скандинавов на их небольших суденышках в Гренландию и Винланд. Оно стало весомым свидетельством того, что решительность, позволившая Лейфу Эрикссону [46] впервые в истории пересечь Атлантику, все еще жива в современных норвежцах… И мы, соотечественники, должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ему покрыть издержки и таким образом доказать нашу признательность за то, чт ó он сделал на благо Норвегии.

Увы, патриотизм часто ограничивается приветствиями и не затрагивает кошельков. Призыв Хейберга повис в пустоте, и Амундсену оставалось надеяться лишь на свое турне с лекциями. Он написал Нансену, что отказался от выступления в Англии, поскольку оно

плохо организовано [и] может неблагоприятно повлиять на мои последующие выступления в Америке. С другой стороны… приглашения от различных географических обществ следует принимать, так как это создает известность и готовит почву для поездки в США.

Такой утилитарный взгляд на славу распространен довольно широко. А в данном случае расчет оказался верным – путешествие Амундсена по Европе оказалось триумфальным. Он стал обладателем большинства известных медалей и наград того времени за заслуги в области географии.

Амундсен принимал успех с удовольствием. Даже такой неугомонный человек действия, как он, пользовался возможностью насладиться заслуженным триумфом. Ему исполнилось тридцать четыре – подходящий возраст для этого чувства, и Амундсен прекрасно понимал, что такой момент может больше не повториться. Довольно рано он понял слова из Екклесиаста: «Всему свой час и время всякому делу под небесами».

Об Амундсене того времени сохранилось два отзыва. Посол Франции в Норвегии после знакомства с ним за ужином написал:

Этот человек, чьей энергией и скромностью я часто имел возможность наслаждаться, никогда ранее не производил на меня такого сильного впечатления своей властью… никто из людей, знакомых с ним, не может отрицать его авторитет и обаяние… Он не преследует людей, но и не избегает их. [Он одержим] простотой… с ним приятно беседовать, его речь оживляется острыми, но не злыми ремарками. Он далек от стремления «сиять», хотя легко мог бы делать это. Он слушает больше, чем говорит, довольно спокойно остается на заднем плане, слегка улыбаясь при этом, и всегда избегает говорить о себе.

Хью Роберт Милл, знакомый с большинством исследователей того времени, считал Амундсена

сдержанным и очень чувствительным человеком. Более храбрый, дерзкий и уверенный в себе, чем большинство людей, он был лишен критицизма и не позволял себе даже намека на насмешку. Думаю, он был самым успешным и самым несчастным из всех полярных исследователей, которых я знал.

Амундсен ценил шутки, если только они не были направлены против него самого. Еще на «Бельжике», если это случалось, он с негодованием уходил в каюту, убежденный в том, что произошла враждебная попытка унизить его. Но, убедившись в обратном и получив заверения в самых добрых намерениях, он тут же смягчался и возвращался к собеседникам в хорошем настроении.

Амундсен, без сомнения, был стеснительным человеком, но в то же время не лишенным тщеславия. Он машинально бросал на себя взгляды каждый раз, когда рядом оказывалось зеркало. Он выглядел естественно и в эскимосских мехах, и в белом смокинге. Одежда была для него выражением личности, а не фасадом, за которым можно спрятаться. Он любил раздавать автографы на своих фотографиях. Возможно, в этом проявлялся легкий нарциссизм. Но в целом Амундсен отличался скромностью и деликатностью.

Несмотря на сильный акцент и высокий голос, не соответствовавший его большому росту, он производил незабываемое впечатление на людей. В его манере вести себя ощущался едва уловимый намек на легкую насмешку над аудиторией – над любой аудиторией. Однако, несмотря на это – или даже благодаря этому, – лондонская лекция Амундсена 11 февраля 1907 года в Королевском географическом обществе стала настоящим триумфом. Сила личности Амундсена позволила ему общаться с аудиторией, невзирая на языковой барьер, и очаровать всех без исключения слушателей – особенно тех, кто имел опыт исследований и открытий. Он произвел неизгладимое впечатление на старых «арктических» адмиралов, присутствовавших– в тот день в Королевском географическом обществе. После лекции Амундсена в ходе дискуссии адмирал сэр Виси Хамильтон сказал:

Я не думаю, что найдется еще какая‑то арктическая экспедиция, которая достигла таких же больших результатов столь малыми средствами… У меня есть опыт трех зимовок в Арктике, я провел там пять летних сезонов и могу сказать, что не слышал ни о чем, что могло бы превзойти сделанное капитаном Амундсеном.

Это довольно сильная похвала, ведь Виси Хамильтон был одним из сторонников сэра Клементса Маркхэма, способствовал назначению Скотта и знал всю подноготную экспедиции «Дискавери». Европейский тур Амундсена стал национальным триумфом. Он создал нужную репутацию Норвегии и принес ей огромную пользу, очаровав кайзера Германии, которая поддерживала Швецию и хотела снова видеть Норвегию под ее властью. Амундсен должным образом поддержал репутацию своей страны, находясь в Англии, которая, как известно, была главным другом Норвегии среди великих держав.

Но «Бельжики» с ее первой зимовкой в Антарктике и «Йоа» с покорением Северо‑Западного прохода оказалось для него явно недостаточно. Амундсен хотел большего. В Лондоне, впервые встретившись с Нансеном после своего возвращения из экспедиции, он тут же спросил, сможет ли получить «Фрам».

Амундсен стремился к Северному географическому полюсу, который до сих пор оставался непокоренным и недавно в очередной раз устоял перед натиском полярников. Роберт Эдвин Пири вернулся после очередной неудачной попытки пробиться к нему в длинном броске через паковый лед от границы замерзшего моря. Амундсену такой маршрут казался неудачным, он решил пойти другим путем. У него была идея повторить дрейф Нансена на «Фраме». Но он рассчитывал, войдя в паковый лед немного восточнее, использовать ветра и течения, чтобы попасть в более высокие широты, возможно, даже на сам полюс или как минимум на расстояние короткого броска до него на лыжах и собачьих упряжках.

Но Нансен не смог ничего ответить. Он по‑прежнему был послом Норвегии в Лондоне. Со времени его возвращения из дрейфа на «Фраме» прошло десять лет. Он с головой погрузился в политику, науку, дипломатию, литературный труд и решение семейных проблем. Но при этом страдал от ощущения неумолимости хода времени. И жаждал действовать. Он увлекся идеей еще одной экспедиции, для которой нужен был его старый корабль, и хотел увенчать свою карьеру покорением Южного полюса (возможно, это желание было самообманом из числа тех, которые Ибсен называл «ложью всей жизни»).

Такая мысль тешила его с момента возвращения из Гренландии в 1889 го‑ду. Тогда он на личном опыте убедился в том, что для тренированных лыжников полярная ледяная шапка являлась не препятствием, а дорогой, словно созданной по их заказу. За два десятилетия до доказательства этого факта он решил, что Южный полюс лежит на ледяной шапке и ждет не дождется легкого и изящного завоевания небольшой партией норвежских лыжников.

В этом нельзя было найти ни капли тщеславия – один трезвый расчет. Для Нансена покорение Южного полюса было всего лишь лыжным походом – длинным, опасным, требующим тщательной организации, – но все же почти не отличающимся от обычного похода в знакомые ему норвежские горы, как показало пересечение Гренландии. Ничто за прошедшие годы не изменило его мнения. И уж точно не повлияло на него гротескное, почти пародийное описание путешествий в снегах, изображенное Скоттом в «Путешествии на “Дискавери”», где автор предположил, что полюс ждет профессионалов, которые должны заменить некомпетентных, хоть и героических, любителей.

Однако шли годы, а план по‑прежнему ждал своего часа. Норвегия получила независимость, Нансен занялся политикой и стал послом в Лондоне. Однако складывалось ощущение, что дрейф на «Фраме» что‑то убил в его душе. «Никто из нас, – писал он своей жене Еве, – не вышел сухим из воды после тех трех лет, проведенных в снегах. Ничто не остается безнаказанным». Но идея отказывалась умирать, и, когда в Лондоне Амундсен спросил о «Фраме», Нансен ответил, что сам имеет виды на Антарктику. Проницательный Амундсен почувствовал в его словах самообман и через три месяца снова написал Нансену:

Принято ли Вами какое‑нибудь решение относительно путешествия, о котором мы говорили в феврале в Лондоне? Я бы почел за честь следовать за Вами и, возможно, быть Вам каким‑то образом полезным. Но если вдруг это путешествие не состоится, я бы очень хотел осуществить свой собственный план – или, если говорить корректно, Ваш первоначальный план – пройти через Берингов пролив и попасть на полюс уже к осени.

Амундсен избрал для своего письма странно самоуверенный тон, имея на это веские практические основания. Он снова был финансово независим– благодаря усилиям Нансена, который все же смог уговорить норвежское правительство погасить долги своего младшего товарища, и 20 апреля Стортинг (норвежский парламент) выделил Амундсену 40 тысяч крон.

Условием для предоставления гранта стала передача в дар государству этнографической коллекции эскимосов‑нетсиликов, собранной во время экспедиции на «Йоа». Отличная сделка! Но необходимости в ней не было, ведь Амундсен уже и так предложил государству эту коллекцию в качестве подарка. Конечно, меркантильность парламента задела его, но он не подал вида, ведь грант позволял решить основные финансовые проблемы. И теперь предстоящая поездка с лекциями по Америке превращалась из вызывающей депрессию задачи по погашению старых долгов в начало нового славного предприятия.

Нансен обещал принять решение по поводу «Фрама» после его возвращения из США, и вот в начале сентября 1907 года Амундсен, наконец, отправился к нему, чтобы услышать приговор.

Он был на одиннадцать лет моложе Нансена и теперь предъявлял права на трон, собираясь просить старого короля передать ему свой скипетр. Появилась уникальная возможность одолеть героя, ведь для всех своих соотечественников Нансен был неприступной и впечатляющей фигурой.

Вот что один из его друзей записал после одной из совместных бесед:

Нансен сказал: «Жизнь не имеет смысла. Нет ничего, что можно было бы считать ее смыслом, определенным самой природой. Смысл жизни – это исключительно человеческое понятие, которое придумали мы сами».

Это казалось похожим на порыв холодного ветра, прилетевшего из другого измерения.

Вилла Нансена называлась «Пологда», или «Полярные высоты», и символизировала личность своего хозяина, являлась ее логическим продолжением. Ведь он сам придумал и продумал весь проект. Это было высокое неприступное здание, похожее на какой‑то замок из народных скандинавских сказок, выросший на холме над лесом. На самом верху в одной из угловых башен располагалась комната, из которой, находясь в полном одиночестве, Нансен мог смотреть вниз – на море темных крон деревьев и сверкающую воду фьорда.

Амундсен постучался в тяжелую дверь, его провели в высокий, мрачный зал с галереей по периметру, инкрустированной деревом, к лестнице, на самом верху которой появился Нансен. Он всегда так встречал посетителей, вся сцена была сознательно продумана.

В стенах «Пологды» в то время разыгрывалась другая драма, тесно переплетавшаяся с историей Амундсена. Брак Нансена оказался под угрозой. Ева не поехала за ним в Англию. Они жили порознь и имели связи на стороне, хотя по‑прежнему любили друг друга. Ева не особенно делилась с мужем своими мыслями, но не могла смириться с тем, что он снова исчезнет в очередной экспедиции. Их дочь Лив догадывалась о том, что происходит.

Со временем [отец] стал менее решительным. В конце концов он не выдержал и поделился своими мыслями с Евой. Позабыв о себе, она поняла сомнения Фритьофа настолько хорошо, что просто ошеломила его. Но он так и не смог сделать выбор. Настал решающий день – Амундсен стоял у подножия лестницы и ждал, а Ева не могла скрыть своего разочарования. Она находилась в спальне и слышала медленные шаги Фритьофа в мезонине. Когда он показался в комнате, Ева вопросительно посмотрела на него, приподняв бровь, и произнесла: «Я знаю, что произойдет». Фритьоф молча вышел из комнаты и спустился в зал. Встретившись глазами с напряженным взглядом Амундсена, он сказал: «У вас будет “Фрам”».

Обещание Нансена передать «Фрам» было не подарком, а уступкой прав. Корабль находился в государственной собственности, и Амундсен стал первым, кто мог претендовать на него. «Фрам» стоял на верфи в Хортене, в Христиания‑фьорде. Он нуждался в серьезной перестройке, но по крайней мере теперь у Амундсена появился корабль. Сейчас требовалось выплатить оставшиеся долги за «Йоа» и найти деньги на третью экспедицию «Фрама». (Первыми двумя были походы Нансена и Свердрупа.) Осенью 1907 года в надежде заработать он отправился в Америку – Эльдорадо того времени – читать лекции о Северо‑Западном проходе.

В начале американского турне Амундсена ждал Нью‑Йорк, но из его письма Александру Нансену[47]стало ясно, что «первая лекция оказалась холодным душем. В Карнеги‑холл пришло 200–300 человек, а ведь этот зал вмещает многие тысячи».

Он думал не о себе, а о том,

что невозможно помочь Ристведту, как я обещал… Это сильно ранит меня, я не знаю, что делать. Если ситуация изменится к лучшему, я сообщу Вам. Если же нет, я должен буду умолять Вас сделать все возможное, чтобы помочь ему найти работу.

Перед Ристведтом, своим товарищем по путешествию к Северному магнитному полюсу и первым добровольцем, попавшим на «Йоа», Амундсен чувствовал себя в большом долгу. Он вообще был фанатично привязан к тем, кто преданно служил ему, и ощущал глубокое, патерналистское[48]чувство по отношению к тем, кто от него зависел.

Но следующие лекции имели успех – по словам Амундсена, теперь были «везде полные залы», – и через три недели после начала турне он не без гордости отправил Гейду одну тысячу долларов, чтобы тот «распорядился ими наилучшим образом». Гейд выступал в качестве управляющего его финансовыми делами в Америке.

Однако после Нового года у Амундсена возникает чувство протеста. «Я просто не могу еще дальше углубляться в Северную Дакоту и продолжать выступать в мезонинах, – сказал он Гейду в начале апреля. – Меня тошнит, когда я об этом думаю».

Позднее он вспоминал, что ощутил себя «лишь частью лекционной машины, движущейся между Нью‑Йорком и Сан‑Франциско со всеми остановками… чтение лекций – отнюдь не путешествие во время отпуска. Это поездка, полная труда и напряжения, где деньги достаются очень тяжело».

Именно тогда Амундсен, которому исполнилось тридцать пять лет, имел первый сексуальный опыт, о котором остались письменные свидетельства. Центральной фигурой этой ситуации была таинственная дама по имени Кэрри, видимо, сводница, хорошо знакомая Гейду. Вот цитата из письма Амундсена, направленного Гейду из Бута (штат Монтана) в апреле, ближе к концу его турне.

Мне бы очень хотелось вырваться в Лейк‑Форест в субботу, чтобы повидаться с Вами и Вашей семьей. Но что мне делать в субботу вечером? Возможно, решение найдется у старой доброй Кэрри? Спросите ее, не будет ли свободна одна из ее милых симпатичных француженок? Пусть она организует нам встречу в своем доме в девять вечера.

В прощальном письме, отправленном Гейду с корабля, накануне своего отплытия в Норвегию, Амундсен написал: «Тысяча благодарностей за Вашу доброту, проявленную во всех случаях». «Доброта», «дружелюбие» – эти два понятия, кажется, не давали покоя Амундсену. Он жаждал проявления этих чувств и не мог насытиться ими.

В мае 1908 года Амундсен вернулся домой, избавившись от множества иллюзий. Лекционный тур, принеся небольшие деньги, в целом не стал сенсационно выгодным в финансовом плане. Книга «Северо‑Западный проход» разоружила критиков, но, увы, не стала бестселлером, на что втайне рассчитывает каждый автор. В результате Амундсен смог погасить долг за «Йоа», но не более того. Денег на следующую экспедицию не было, и бедный «Фрам» по‑прежнему прозябал в гавани, обрастая ракушками.

На какое‑то время Амундсен выбросил все это из головы и занялся устройством быта: покоритель Северо‑Западного прохода до сих пор не имел своего дома. Он наконец‑то решил исправить эту ситуацию, хотя жил один и жениться не собирался. Выбранный им дом был большим, двухэтажным, построенным из дерева, как швейцарское шале, и находился примерно в десяти милях от Христиании в темном сосновом лесу под названием Свартског («Черный лес») в Бунден‑фьорде, внутреннем рукаве Христиания‑фьорда. Свою старую няньку Бетти он назначил домоправительницей и устроил там все с тем же дотошным вниманием к деталям, которым отличались его полярные исследования.

Дом был обставлен как кают‑компания корабля – мебель прочная, удобная, несколько мрачноватая. На стеклянной двери между холлом и гостиной повесили, словно большой плакат, фотографию старого друга Амундсена из Йоахавна – Угпика («Совы´») с луком и стрелами. На других плакатах, украшавших фрамуги над дверями, были изображены сцены из книги «Северо‑Западный проход», а в гостиной – в доказательство отличного чувства юмора хозяина – висела копия картины сэра Джона Миллайса с таким же названием – «Северо‑Западный проход» – и подписью к ней: «Это можно сделать, и Англия это сделает». Своеобразный трофей с ироничным подтекстом.

При обустройстве дома в столовой предусмотрели подводку для миниатюрного фонтана, которым Амундсен хотел украсить стол. Спальня и гардеробная напоминали настоящие каюты, чтобы он мог чувствовать себя как на корабле.

Однако вскоре Амундсен по предложению Нансена отправился в Берген для изучения океанографии. Задачами, имевшими непосредственное отношение к проблемам океанографии, необходимо было заниматься во время плавания на «Фраме», а возможностей для обучения представлялось не так много. Курс читал профессор Бьёрн Хелланд‑Хансен, ведущий специалист‑океанограф. «Думаю, правильно сразу упомянуть, что никаких знаний на данный момент у меня нет, – написал ему Амундсен, желая пояснить, что покоритель Северо‑Западного прохода не боится учиться, – и я прошу Вас считать меня человеком, впервые приступающим к учебе».

В лице Хелланда‑Хансена Амундсен нашел преданного и понимающего друга.

Два прекрасных месяца, которые я провел с Вами в Бергене, пролетели слишком быстро [писал Амундсен после окончания курса обучения]. Мы чудесно объединяли дело с удовольствием – а между тем Вы прекрасно знаете, что это талант, который в действительности дан немногим».

Экспедиция по‑прежнему оставалась не более чем частным предприятием, о котором знали лишь избранные. Наконец, после окончания океанографических курсов Амундсен раскрыл общественности свои планы на большом вечере Географического общества, проходившем в Христиании 10 ноября. Как он впоследствии написал Гейду, «естественно, что и пятая часть аудитории не поняла, о чем я говорил, но энтузиазм был велик, как и раньше».

Случай, конечно, был исключительный. Ведущая норвежская газета «Афтенпост», рупор новой популярной журналистики, писала:

Чувство причастности к великим делам витало над избранным собранием…

Присутствовали король и почти все члены дипломатического корпуса. Этот день, конечно, надолго запомнят в Географическом обществе – день, когда Руаль Амундсен представил свой план полярного путешествия в неизведанную часть мира!

Амундсен в первую очередь стремился к полюсу. Но хвастаться заранее очень не любил. В прошлый раз он замаскировал свое намерение пройти Северо‑Западный проход необходимостью попасть на магнитный полюс, сейчас примерно так же завуалировал планы покорить полюс Северный:

Многие люди убеждены, что полярные экспедиции – это в основном ненужная трата времени и сил. С понятием «полярная экспедиция» у них обычно ассоциируются мысли о рекордах: достичь полюса или очередной самой северной отметки. И в таком случае я заявляю, что полностью с ними согласен. Но хочу, чтобы всем было абсолютно ясно: штурм полюса – не самоцель экспедиции. Главное – серьезное изучение самого Полярного моря [49].

Далее он в общих чертах раскрыл свой план:

Я предполагаю подготовить «Фрам» к семилетнему плаванию, набрать хорошую команду и отплыть из Норвегии в начале 1910 года. Мой курс будет пролегать мимо мыса Горн. Вначале мы пойдем в Сан‑Франциско, где пополним запасы угля и продовольствия. Затем направимся в Пойнт‑Барроу, самую северную точку Американского континента. Последние новости можно будет послать на родину оттуда, потом начнется собственно экспедиция. Из Пойнт‑Барроу я намереваюсь отправиться в путь, взяв с собой минимально возможное количество людей. Курс будет проложен на северо‑северо‑запад, где мы отыщем наиболее удобную точку для продвижения в северном направлении. Когда она будет найдена, мы попробуем пройти как можно дальше и подготовимся к дрейфу по Полярному морю в течение четырех‑пяти лет… С момента, когда корабль будет затерт льдами, мы начнем делать наблюдения, которые, я надеюсь, прольют свет на некоторые нераскрытые до сих пор тайны.

Амундсену долго аплодировали, что, как отметил корреспондент «Афтенпост», «ясно выразило доверие к словам знаменитого мореплавателя и ученого, только что представившего публике свой дерзкий план».

После Амундсена слово взял Нансен, благословив и скрепив его планы своим одобрением, словно королевской печатью. Нансен, чьи выступления отличались сочетанием сдержанности и гиперболизации, характерным для норвежцев, смог выразить типично норвежское отношение к полярным исследованиям и четко сформулировать, что именно они означают для людей всех возрастов и всех стран Запада.

Нас влечет в полярные области власть непознанного над человеческим духом. Как идеи со временем становятся четче, так и эта власть постоянно усиливается, и человек волей‑неволей движется по пути прогресса.

Эта власть заставляет нас разгадывать скрытые механизмы и тайны природы, толкая вглубь непостижимого микроскопического мира и ввысь, в нетронутые просторы Вселенной.

… она не оставляет нас в покое, пока мы не познаем планету, на которой живем, от величайших глубин океана до высочайших слоев атмосферы.

Эта власть красной нитью проходит через всю историю полярных исследований. Несмотря на все заявления о возможной выгоде того или иного предприятия, в глубине души именно эта таинственная власть всегда влечет нас вперед, заставляя презирать любые неудачи и испытания.

На следующий день король Хаакон и королева Мод суммой в 20 тысяч крон открыли подписной лист на сбор средств для мероприятия, которое вскоре станет известно как третья экспедиция «Фрама». По этому поводу Амундсен заметил в письме Гейду: «Я тронут тем, какой энтузиазм проявляют люди по отношению к великому национальному предприятию».

Но это был оптимизм оборонительного характера. Получив от Гейда письмо с предложением собрать деньги в Америке, Амундсен с надеждой пишет:

Мой дорогой друг, если Вы с Вашими связями сможете сделать что‑то в этом направлении, Вы окажете мне настолько большую услугу, что я и выразить не смогу. Здесь люди ведут себя разочаровывающе вяло и ограниченно, и потому для сбора необходимых средств требуются непропорционально большие усилия.

Это одно из первых явных проявлений горечи, признаки которой стали возникать в мыслях и словах Амундсена, сильно изменившегося после покорения Северо‑Западного прохода. Он начал испытывать раздражение и чувствовать клаустрофобию в условиях небольшой страны. Амундсен оказался слишком велик для своего окружения. Америка, со всеми ее недостатками, нравилась ему больше.

Промышленный и коммерческий потенциал этой страны делал возможными самые крупные предприятия и экспедиции, что прекрасно осознавал Амундсен. И старался поддерживать возникшие связи. «Если Вы увидите Армора, – писал он Гейду, – скажите ему, что шансы отправить его продукцию на полюс сейчас выше, чем когда бы то ни было».

Армор был одним из признанных чикагских магнатов по упаковке мяса, от которого Амундсен надеялся получить в дар нужную ему партию пеммикана и консервированного мяса в обмен на бесплатную рекламу.

Надо сказать, что Амундсен оказался первым из полярных исследователей, кто в полной мере осознал потенциал коммерческого продвижения. Но в данном случае он почему‑то не смог договориться с Армором.

К началу 1909 года поток взносов иссяк. С трудом удалось собрать лишь четверть нужной суммы. Эта экспедиция оказалась слишком масштабной, при ее подготовке невозможно было обойтись сбором денег среди родственников, как в случае с «Йоа». И тогда Амундсен обратился к государству. Он направил формальный запрос в Стортинг о выделении кредита и, главным образом, суммы в 75 тысяч крон на ремонт корабля. Ответ в любом случае должен был решить судьбу «Фрама».

Несмотря на отвращение, понятное в человеке с такой независимой душой, как у Амундсена, он был вынужден просить сформировать комитет, чтобы получить видимость формального назначения. В небольшой комитет вошел Нансен как председатель и Аксель Хейберг в качестве одного из его членов.

В январе 1909 года они выпустили обращение к публике, вероятно, подготовленное Хейбергом. В нем говорилось, что экспедиция Амундсена будет иметь

огромную ценность для… Норвегии, и потому при ее осуществлении нельзя жалеть сил. Ясно, что гражданам небольшой страны особенно важно объединяться в решении культурных задач всякий раз при первой же возможности и предпочтительно в тех областях, для которых она особенно хорошо приспособлена. В этом отношении небольшие страны оказываются на одном уровне с крупными. Прилагая… максимальные усилия в области исследований, искусства или науки, они доказывают свое право на независимость и демонстрируют свою значимость для мировой культуры. Каждое такое усилие, большое или малое, помогает людям обрести смысл существования и уверенность в себе, а также обеспечить признание за рубежом.

Обращение было нацелено на карманы публики, но в первую очередь – на голоса в Стортинге. Вскоре предстояли парламентские дебаты по этому вопросу. Чтобы повысить свои шансы, Амундсен написал в Лондон Скотту Келти, секретарю Королевского географического общества:

Я был бы очень обязан Вам, если бы получил от Королевского географического общества его мнение и точку зрения на план моей следующей экспедиции в Арктику в соответствии с лекциями, которые ранее направлял Вам.

Просьба о передаче в мое распоряжение «Фрама», направленная в норвежский парламент, будет обсуждаться в первые дни января. Я очень заинтересован получить от Вас ответ к этому времени.

Это поразительно прямое письмо. Оно выражает – и эксплуатирует – общую черту многих небольших стран: уважение к тому, что исходит от более крупных государств, если не сказать преклонение перед ним.

Прежде чем ответить, Скотт Келти посоветовался с двумя старыми «арктическими» адмиралами – Альбертом Маркхэмом и сэром Льюисом Бьюмонтом. Те решительно осудили проект.

Келти в то время был не только секретарем Королевского географического общества – он также писал в «Таймс» статьи о различных исследованиях и потому категорически не желал лишиться потенциально хорошей истории. Его ответ Амундсену стал образцом осторожного одобрения и умения снять с себя ответственность:

Ваша схема… была представлена нескольким местным специалистам по Арктике, и после анализа их точек зрения… я уполномочен Президентом сообщить Вам, что совет общества считает необходимым в интересах… науки тщательное изучение Арктики…

Если Вы сможете провести предложенную Вами экспедицию в соответствии с теми положениями, которые описаны в направленном нам документе, это, без сомнений, будет иметь очень большое значение для решения всех существующих до настоящего времени проблем.

На что Амундсен ответил так:

Пожалуйста, примите мою горячую благодарность за Ваше письмо… которое вызовет большой интерес, когда моя просьба о передаче «Фрама» будет обсуждаться в норвежском парламенте.

25 января 1909 года Амундсен посетил Лондон, чтобы представить свой план на собрании Королевского географического общества.

Я приветствую решение моего друга Амундсена направиться по следам Нансена [сказал сэр Клементс Маркхэм в дискуссии, последовавшей за выступлением Амундсена]. Не стоит скрывать, что это чрезвычайно рискованное предприятие. Но руководство по‑настоящему талантливого человека существенно снижает уровень опасности. Как и предприятие Нансена, это великий замысел, достойный первооткрывателя Северо‑Западного прохода.

После такой авторитетной поддержки критика сошла на нет. Последовали кое‑какие дополнения к общему плану. Так, сэр Льюис Бьюмонт предложил взять с собой рацию (к этому моменту она уже регулярно использовалась для связи между кораблями и берегом в океанских плаваниях). Ответ Амундсена был абсолютно в его духе:

Я решил не брать рацию, и вот по какой причине. Представьте, что мы уже провели два года, дрейфуя во льдах, а впереди еще три года. И в один прекрасный день внезапно мы получаем сообщение о серьезной болезни кого‑то из наших близких… Какими будут последствия? Никто не скажет, но случиться может самое плохое.

Из Королевского географического общества Амундсен отправился на прием к королю Эдуарду VII в Виндзор. Прием «прошел очень хорошо, – написал он Скотту Келти. – Король очень заинтересовался и задал довольно много вопросов».

С полученным таким образом одобрением Англии Амундсен вернулся на родину, чтобы узнать вердикт собственных законодателей.

Как правило, чем меньше страна, тем более невыдержанными могут быть ее политики. Шестое февраля, когда Стортинг обсуждал вопрос о предоставлении Амундсену «Фрама» и выделении гранта в размере 75 тысяч крон на переоборудование судна, стал довольно драматичным днем. Ожесточенные дебаты затянулись на три часа.

В итоге Амундсен получил и «Фрам», и 75 тысяч крон – за такое решение проголосовали 87 депутатов, против – 34. Несомненно, одержать победу в тот день Амундсену помогла репутация Королевского географического общества. Сам Амундсен немедленно сообщил об этой новости Скотту Келти, добавив: «У меня пока нет всей нужной суммы, но тем не менее я могу двигаться дальше».

Date: 2015-07-25; view: 345; Нарушение авторских прав