Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Школа Арктики





 

Амундсен совершил приятное открытие: оказывается, у него обнаружилась способность «управлять счастливым кораблем», как говорят моряки. Неопределимый и ценный дар, особая черта личности. Этот дар нельзя купить, он не следует из возможности командовать. Казалось, Амундсен был благословлен свыше. В своих письмах он откровенно рассуждал на эту тему:

 

На борту «Йоа» мы учредили маленькую республику… Учитывая собственный опыт, я решил дать всем находящимся на корабле как можно больше свободы – чтобы каждый чувствовал независимость в своей сфере деятельности. В таком случае обычно возникает – у разумных людей – спонтанное и непроизвольное чувство дисциплины, которое гораздо более ценно, чем принуждение. Каждый сознательно ведет себя как ответственный человек, и к нему относятся как к рациональному человеку, а не к машине… Желание хорошо выполнять свою работу еще больше возрастает – и результаты становятся все лучше и лучше. Именно это и нужно было нам. Мы все на корабле трудились над достижением единой цели и с радостью помогали друг другу.

 

Уважение оказывалось не чинам, а людям, просто по‑человечески, в соответствии с концепцией превосходства личности.

Один лоцман сказал, что корабль Амундсена – это самое поразительное из всего, что он видел. «Приказов не отдавали, но все, казалось, точно знали, что нужно делать».

Хелмер Ханссен писал, что он «попал не к строгому капитану, не к начальнику, а будто бы к отцу».

Не все знавшие Амундсена чувствовали это, но он старался всегда делать правильный выбор. И никогда не позволял эмоциям влиять на свои решения. Рассказывают, как однажды он приказал кандидату в члены команды «Йоа» сложить сушеную рыбу (собачий корм) в кормовой трюм. «Это невозможно, – услышал он в ответ. – Там нет места».

«А на корабле нет места для тебя, – сказал Амундсен, кусая губы. – Собирай вещи и проваливай».

Амундсен не хотел мириться с растерянностью и беспомощностью, требуя от людей стопроцентной инициативности. Один из серьезных уроков «Бельжики» заключался для него в том, что в условиях стресса пассивность превращается в апатию – и ведет к гибели. Поэтому Амундсен постоянно устраивал такие маленькие экзамены, как в случае со складированием сушеной рыбы, чтобы не допустить появления слабаков в команде.

Хотя их плавание во многом считалось научным предприятием, настоящих ученых на борту не было. Амундсен не доверял им как участникам экспедиции. Он считал, что такие люди, сознательно или нет, будут демонстрировать свое превосходство в знаниях, тем самым подрывая авторитет лидера. Он полагал, что сможет обойтись без них. Необходимые научные наблюдения были цикличными и рутинными, а значит, обучиться этим процедурам мог любой сообразительный дилетант. Поэтому Вика отправили в Потсдам изучать магнетизм, а Ристведт тем временем получил необходимые знания в области метеорологии. Так Амундсен избежал разделения команды на враждующие лагеря, что часто бывало результатом появления на борту ученых как отдельного класса. По крайней мере именно так он интерпретировал свои наблюдения, сделанные на «Бельжике». Жизненный опыт, полученный в той экспедиции, глубоко повлиял на формирование его личности.

Амундсен принципиально не включил в состав команды доктора как такового. Он относился с предубеждением к докторам в экспедициях. Возможно, это было связано с сожалением, которое он испытывал, так и не став врачом. Но с его точки зрения наличие на судне профессионального доктора, чья роль немного похожа на роль священника, будет означать раскол команды. Амундсен хотел взять в экспедицию фармацевта, но не смог найти подходящего человека. Он просил Запффа пойти с ними, но тот был связан семейными узами. Поэтому Амундсен решил обойтись здравым смыслом, медицинскими энциклопедиями, курсами первой помощи и иллюзорными воззрениями бывшего студента‑медика.

Такой была крошечная компания, отправившаяся по следам Франклина и его несчастных спутников.

25 июля «Йоа» вошел в Годхавн на северо‑западе Гренландии. Там они взяли на борт еще десять собак породы хаски с полной упряжью, а также нарты и каяки, заказанные при содействии датских властей в Копенгагене‑. Амундсен тут же попробовал управлять собачьей упряжкой, катаясь прямо по голой каменистой земле. Затем двенадцать дней «Йоа» медленно шел через залив Мелвилла, пробираясь между льдинами и нащупывая путь в плотном арктическом ледяном тумане. На тринадцатый день, как записал в своем дневнике Амундсен,

 

мы вырвались за пределы тумана. Позади нас была тьма и чернота, но впереди возникла великолепная картина. Прямо перед нами возвышались мыс Йорк и горы Йорк… Как по команде Бога… льды расступились, и мы без помех мягко заскользили в сторону земли… Страшный залив Мелвилла был преодолен без малейших затруднений. Сердечно благодарю Тебя, Господи, за то, что провел нас через него.

 

Позади осталась труднейшая, как считал Амундсен, часть Северо‑Западного прохода, по крайней мере для такого небольшого корабля. Теперь «Йоа» направлялся в Далримпл‑Рок, чтобы забрать провизию, отправленную туда с Милном и Адамсом, капитанами шотландских китобойных судов. Когда корабль приблизился к берегу, тишину вдруг нарушил треск выстрелов. Из‑за айсберга внезапно появилась целая флотилия эскимосских каяков, над одним из них развевался датский флаг, над другим – норвежский. Это походило на приветствие. Два гребца флотилии оказались датчанами, Кнутом Расмуссеном и Милиусом‑Эриксеном. Они были членами Датской литературной экспедиции, отправленной в Гренландию для сбора сведений о самобытной культуре полярных эскимосов, еще не разрушенной цивилизацией. Эта встреча не казалась такой уж невероятной. Далримпл‑Рок – настоящий перекресток Арктики, естественная начальная точка пересечения верхней части Баффинова залива, остановка на путях миграции эскимосов вдоль побережья Гренландии.

Два литератора‑датчанина навсегда запомнили встречу с Амундсеном. Незадолго до этого они потеряли все свои книги, уже начиналась зима, а читать было нечего. Амундсен подарил им запасное собрание сочинений Гёте, имевшееся на борту. Наслаждение от такого неожиданного подарка, полученного во тьме полярной ночи, было незабываемым.

С помощью Расмуссена, Милиус‑Эриксена и их товарищей‑эскимосов Амундсен быстро пополнил запасы «Йоа» и взял на борт дополнительную провизию. В качестве ответного дара Милиус‑Эриксен подарил Амундсену двух своих лучших собак.

Теперь «Йоа» напоминал плавучий склад. Сто пять упакованных тюков загромождали палубу почти до нижней перекладины, сверху на них расположились– семнадцать шумных голубоглазых собак, рвавшихся в драку. В итоге ватерлиния корабля оказалась почти на уровне планшира[22]. В таком состоянии корабль не мог бороться с волнами, штормовым ветром и дрейфующими айсбергами Баффинова залива.

Но в этом море, известном своими капризами, Амундсену на всем его пути был дарован почти полный штиль. Там, где другие так много страдали, он проскользнул свободно, легко и без потерь.

«Йоа» прошел через пролив Ланкастера и 22 августа впервые приблизился к берегам Новой Земли в заливе Эребус, у острова Бичи.

Было точно известно, что именно здесь находилась последняя из зимних стоянок Франклина. Амундсен считал это место святым. Во время остановки у острова Бичи он неоднократно засиживался на палубе далеко за полночь в полном одиночестве, расположившись на якорной цепи и размышляя о Франклине, своем неудачливом предшественнике. Он вглядывался во мрак ночи и, казалось, мог видеть смутные очертания могильных крестов и призрачные тени участников обреченной экспедиции. В характерном для себя стиле отдавая дань героям того плавания, Амундсен писал:

 

Франклин и все его спутники отдали жизни в борьбе за Северо‑Западный проход. Давайте возведем им памятник, более долговечный, чем любой из каменных монументов. Давайте признаем, что именно они были первооткрывателями Северо‑Западного прохода.

 

После стольких лет подготовки, когда цель всегда была ясной и определенной, здесь, у острова Бичи, Амундсен вдруг понял, что оказался на распутье.

К этому моменту уже открыли несколько возможных путей преодоления Северо‑Западного морского прохода, но доказательства того, что можно полностью пройти хотя бы по одному из них, отсутствовали. «Йоа» можно было направить одним из двух наиболее возможных путей: продолжить движение дальше на запад через пролив Барроу или уйти на юго‑запад через Пил Зундт и пролив Франклина. Ничто из знаний или опыта Амундсена не подсказывало ему рационального решения, но интуиция говорила: «юго‑запад». Именно тогда этот человек действия, обычно не испытывавший сомнений и нерешительности, сознательно отверг свободу воли. Он положился на случай и позволил стрелке компаса сделать окончательный выбор.

Вокруг магнитных полюсов способность магнитного поля Земли указывать направление настолько слаба, что обычный компас становится бесполезным. Требуется специальный инструмент под названием «стрелка отклонения». Амундсен и его помощник Вик 23 августа торжественно установили на берегу такой инструмент и позволили стрелке свободно вращаться. Все члены маленькой экспедиции в полном составе столпились вокруг нее, чтобы видеть слабое покачивание механизма, которое должно было определить их участь.

Инструмент показал: юго‑запад.

С глубоким удовлетворением Амундсен увидел, как неодушевленная стрелка указала именно тот путь, которым вели его инстинкты. Он нуждался в подобном знаке и теперь мог плыть совершенно спокойно – ничто больше не нарушало его уверенность.

Вскоре после отплытия от острова Бичи «Йоа» миновал острова Де Ла Рокетта – самую дальнюю точку, которой судно когда‑либо достигало своим ходом. С некоторым недоверием Амундсен рассматривал то, что не видел до него ни один человек, и льды послушно открывали ему путь в девственные воды.

Однако следующие десять дней превратились для экипажа в череду непрекращающихся бедствий. Вместо льда они боролись с туманом и штормовым ветром. Во время сильного шторма начался пожар в машинном отделении, который, к счастью, был быстро нейтрализован и не успел нанести судну ущерб. Дважды за четыре дня «Йоа» садился на мель. Во второй раз они оказались на волоске от гибели. После двух дней и одной ночи, которые они провели на рифе, в бурном, захлестывающем палубу море, Амундсен уже был готов дать команду покинуть корабль. Но по совету своего первого помощника Антона Лундта сделал последнюю попытку спасти его. Груз, размещенный на палубе, выбросили за борт. Освобожденное от тяжести судно снова оказалось на плаву, в чем Амундсену неожиданно помог ветер, в нужный момент сменивший свое направление и подувший со стороны кормы. Так они едва избежали смерти. Обломки фальшкиля качались на волнах. Не поменяйся ветер или опустись «Йоа» на два фута глубже, никто из команды не смог бы поведать миру о конце экспедиции.

Амундсен благодарил Бога за спасение и сразу же усвоил этот урок. Риф казался большим и довольно заметным даже с небольшой высоты. Если бы кто‑то из членов экипажа нес вахту в «вороньем гнезде», корабль никогда не налетел бы на него. Но «воронье гнездо» ассоциировалось лишь со льдами, и, когда море было чистым, о нем попросту забывали. С этого момента Амундсен твердо решил, что «Йоа» не сдвинется ни на фут в морях‑, не нанесенных– на карты, без строгого правила: один человек наверху и один – у якорной цепи.

Теперь они плыли по спокойной воде. А 9 сентября у входа в пролив Симпсона, недалеко от южного побережья Земли Короля Уильяма, была замечена почти полностью закрытая бухта. Узкий, извилистый вход в нее словно самой природой предназначался для того, чтобы не впустить туда тяжелые льдины. Кольцо холмов служило естественной преградой для защиты от преобладающих северных ветров. Поблизости было много пресной воды. «Йоа» мог с легкостью встать на якорь в ярде или двух от берега. «Если бы нужно было найти дом и придумать зимнюю гавань, – заметил Амундсен, – вряд ли мы вообразили бы что‑то лучшее, чем эта бухта».

Впереди уже виднелся пролив Симпсона, свободный ото льда, и ритм волн, приходивших из невидимого источника, говорил о реальной возможности попасть в открытые моря на западе. Но уйти в западном направлении означало удалиться от магнитного полюса, находившегося где‑то на полуострове Бутия Феликс. В нелегком выборе между чистой водой и идеальным укрытием верх одержало укрытие. Амундсен завел «Йоа» в гавань. Ее назвали Йоахавн – «гавань для Йоа». Первого октября море начало замерзать, и к третьему числу судно окончательно вмерзло в лед. Он остался здесь почти на два года.

Появились первые карибу (американские северные олени), и Амундсен распорядился, отложив все дела, выходить на охоту. После мук, перенесенных на «Бельжике», он очень серьезно относился к опасности возникновения цинги. Тщательное изучение проблемы убедило его, что эта болезнь – самое страшное в Арктике, она убивает больше людей, чем бураны, голод и холод.

С момента плавания «Бельжики» причины цинги все еще не были найдены. Одна медицинская теория, следуя моде видеть источник всех болезней в инфекциях и бактериях, утверждала, что достаточно принимать в пищу «стерильные» консервы из банок, и это поможет предотвратить цингу. Другая теория, набиравшая популярность как раз в момент отплытия «Йоа», объясняла цингу кислотным отравлением крови, но ничего не говорила о том, что же это на самом деле означает с практической точки зрения. Амундсен не доверял подобным теориям. Он полагался на свой опыт, полученный на «Бельжике». Объективное изучение эскимосской диеты, предпринятое доктором Фредериком Куком, а также традиционный образ жизни норвежских охотников на тюленей и китов наталкивали его на мысль, что профилактикой болезни может быть употребление свежего мяса. Кроме того, в плавание он взял с собой хороший запас– арктической морошки, со времен викингов считавшейся эффективным противоцинготным средством.

Гавань Йоахавн находилась как раз на пути миграции карибу. Стадо за стадом проходили по бескрайним просторам, но охотиться было трудно, поскольку карибу крайне пугливы, а укрыться в унылой тундре Земли короля Уильяма негде. Но спутники Амундсена, будучи увлеченными охотниками, получали большое удовольствие. Сам Амундсен занимался переноской туш на корабль. Его близорукость (при том что носить очки он отказывался) делала его плохим стрелком. Кроме того, охота не доставляла ему никакого удовлетворения. «Не могу представить, что стреляю в животных ради удовольствия», – однажды сказал он. Тем более что у него было свое дело. Он с нетерпением ждал первого снега, чтобы попрактиковаться в управлении собачьей упряжкой. Снег выпал – и Амундсен, игнорируя усталость и преодолевая обычное унижение первых попыток совладать с непокорными, невыносимыми, но чрезвычайно дружелюбными хасками, носился на нартах день за днем. Тем временем гора оленьих туш на палубе «Йоа» продолжала расти. За несколько недель они запасли для предстоящей зимовки более чем достаточное количество мяса, замороженного осенним арктическим холодом.

В четверг, 29 октября, Амундсен поднялся на палубу, как обычно, в полдевятого утра.

 

Вначале мне показалось, что на вершине холма к северу от нас я заметил оленей, но при более пристальном рассмотрении оказалось, что это люди. Наши первые эскимосы. Я собрался с молниеносной быстротой, приказав Лунду и Хансену взять винтовки и следовать за мной. Когда мы наконец спустились с корабля (я впереди, двое моих спутников – в десяти шагах позади меня с винтовками за спиной), эскимосы уже достигли морского льда. Мы быстро приближались друг к другу. Их было пятеро, они вереницей направлялись прямо к нам. Без малейших признаков страха они подошли ближе, и наша встреча состоялась в ста метрах от корабля.

 

Военные приготовления оказались излишними – или сверхэффективными?

 

Все выглядело так, как будто встретились старинные друзья. Они доброжелательно поприветствовали нас, похлопав по груди и хором воскликнув «Минактуми». Мы сделали то же самое, и наша дружба таким образом была прочно закреплена.

 

Амундсен давно надеялся на встречу вроде этой. Незнакомые мужчины с темной кожей, монголоидными глазами, черными спутанными волосами, доходившими до плеч, были облачены в одежду из пестрых оленьих мехов и сами походили на ощетинившихся животных с длинной шерстью. Это были нетсилики – наименее известное миру племя канадских эскимосов, живших очень изолированно. Некоторым из их предков довелось видеть исследователей прошлого столетия. Но те, что пришли сейчас, никогда раньше не встречали белых людей. Это был рай для этнографа.

Появление эскимосов вдохнуло в тон дневников Амундсена жизнь, странным образом отсутствовавшую ранее. Слишком часто его спутники и даже он сам казались в этих записях бесплотными фигурами, а эскимосы были живыми. Складывалось ощущение, что так мог писать человек, который проявлял человеческие чувства только в общении с людьми примитивной культуры.

У Амундсена были припасены словари эскимосского языка, и с их помощью удалось наладить общение. Гости переночевали на борту «Йоа» – в трюме – и на следующий день вернулись к себе. Вскоре они пришли еще раз, а на третий раз Амундсен отправился с эскимосами на их стоянку.

Через шесть или семь часов они оказались на берегу замерзшего озера в долине среди низких холмов и добрались до множества иглу, которые напоминали кротовые холмики в снегах. Все жители высыпали наружу, чтобы приветствовать каблуна – белого человека.

 

Это было странное зрелище [писал Амундсен], которое я никогда не забуду. Посреди пустынного снежного пейзажа меня окружала толпа диких людей, смеявшихся и выкрикивавших что‑то… пристально вглядывавшихся мне прямо в лицо, трогавших мою одежду, поглаживавших и шлепавших меня. Проблески света из иглу казались зелеными сполохами на фоне угасавшего на западе дня.

 

Амундсен пришел один и без оружия. Хотя его шумные хозяева, как и все кочевники, были искренне и неподдельно гостеприимны, это стало очень смелым поступком. Амундсен демонстративно отдал себя в руки своих хозяев, ведь только таким путем можно было завоевать их доверие.

Ночь он провел в иглу в качестве гостя двух семейств, обитавших в этом жилище, а на следующий день вернулся на «Йоа» в сопровождении трех эскимосов. Эскимосы очень быстро передвигались по снегу без каких‑либо специальных приспособлений, Амундсен «с огромным трудом поспевал за ними на лыжах с двумя палками да по хорошему снегу».

Таким было знакомство Амундсена с жизнью эскимосов. Этого оказалось достаточно для подтверждения давно признанного им правила: жизнь по примеру эскимосов является лучшим способом существования в Арктике. Он знал, о чем говорил, поскольку лично оценил уровень комфорта и все преимущества иглу по сравнению с жизнью в палатке в условиях низких температур.

Этот визит укрепил дружбу, к которой стремился Амундсен. Поток гостей на «Йоа» не иссякал. Они искали возможности для обмена, и Амундсен оказался отличным партнером.

Вначале его мотивы были исключительно утилитарными. По примеру Нансена, Аструпа и доктора Фредерика Кука Амундсен решил учиться жизни в полярных условиях у местных жителей. По примеру своих учителей он был убежден, что цивилизация не обладает всеми знаниями и примитивные народы могут многому научить цивилизованных людей.

Нетсилики по‑прежнему жили в каменном веке. Их оружием были лук и стрелы, кухонная утварь создавалась из мыльного камня, они знали единственный способ добывать огонь – трением двух кусков дерева друг о друга. Но они могли многому научить пришельцев, поскольку относились к заполярным эскимосским племенам, лучше других представителей человечества приспособленным к жизни в полярных условиях. Цивилизация не затронула этих людей, чьи даже самые сложные технологии все еще являлись первозданными и наивными. Но они были настоящими магистрами искусства выживания в условиях низких температур. Амундсен прекрасно понимал это и осознавал огромные недостатки собственных методов, несмотря на то что работал над ними десять лет.

Он начал записывать все, что относилось к материальной культуре эскимосов‑нетсиликов. Это была задача, к которой он отлично подготовился, будучи от природы наблюдательным и восприимчивым человеком. Амундсен с симпатией относился ко всему, что имело отношение к примитивной культуре. Не являясь этнографом, он все же действовал очень профессионально – его блокноты и коллекции до сих пор считаются образцовыми. Он стал первым человеком, описавшим культуру нетсиликов и собравшим коллекцию предметов их быта. Впоследствии его вклад был высоко оценен потомками.

На Рождество один из нетсиликов, лет пятидесяти по имени Тераию, пришел на «Йоа» с печальным рассказом о том, как его семье отказали в помощи бесчувственные соплеменники. Если их не выручат сейчас, в мертвый сезон между исчезновением карибу и появлением первых тюленей в феврале или марте, он, его жена и ребенок просто умрут от голода.

Тут Амундсен понял, что ему представилась возможность попрактиковаться в эскимосском языке и заняться изучением жизни эскимосов в комфорте и без усилий. Тераию вместе с семьей предложили переехать в гавань и построить зимний дом недалеко от «Йоа». Его обеспечили продуктами и дровами. Он вместе со своей женой Каиоголо начал помогать экипажу в выполнении различной рутинной работы на «Йоа».

Но Тераию оказался по‑настоящему ценным человеком. Не просто слугой из местных, учителем языка или подопытной морской свинкой для этнографа. Выяснилось, что он является непревзойденным мастером по строительству иглу. Он стал первым инструктором Амундсена в этом базовом искусстве выживания: умении строить жилище из местных материалов.

После Рождества и Нового года Амундсен вместе с Годфридом Хансеном, Педером Ристведом и Хелмером Ханссеном каждое утро после завтрака отправлялись к Тераию, чтобы получить очередной урок строительства иглу.

Они начали с наблюдений за работой Тераию. Затем через какое‑то время стали помогать и в конце концов вскоре уже строили иглу самостоятельно под более или менее язвительные комментарии Тераию. При этом они пользовались только эскимосскими инструментами: специальным приспособлением для определения качества снега и ужасного вида ножом для вырезания блоков.

 

До полудня строили иглу [гласит обычная запись в дневнике Амундсена]. Для этого разбились на две партии, по два человека в каждой. За три часа удалось построить два великолепных иглу. Практики не хватает, но она появится позже. Само по себе строительство совсем не сложно.

 

За три недели до этого Амундсен стал одеваться полностью как эскимос.

Он без устали продолжал заниматься обменом. Помимо приобретения образцов для своей этнографической коллекции, он создал запас одежды нетсиликов для личного пользования. Вот описание первого опыта обращения с ней:

 

И внутренний, и внешний анораки свободно висят поверх штанов, поэтому воздух беспрепятственно проникает к телу. Внутренние и внешние штаны охвачены на талии шнурком и спускаются на камикки (сапоги), чтобы воздух мог свободно циркулировать. Я считаю, что это отлично, и вообще это единственный способ носить меховую одежду, если не хочешь потеть. Теперь я могу двигаться как угодно. Мне всегда тепло, и я не потею.

 

Это было довольно необычно. Очень мало кто из цивилизованных людей (даже в наши дни) способен погрузиться в примитивную культуру, не предпринимая попыток улучшить ее. Но Амундсен, будучи восприимчивым и скромным человеком, всегда с благодарностью учился у тех, кто мог его чему‑то научить. Эскимосы могли быть грязными, могли ковыряться в носу и иметь своеобразные привычки, но с точки зрения жизни в полярных условиях они обладали мудростью, которой была совершенно лишена цивилизация. Он понял, что тысячелетия эволюции и специальной адаптации научили нетсиликов выживать на холоде, и с радостью учился у них всему, чему можно. Он твердо и сознательно посвятил себя «антропологическому» методу.

Первым делом Амундсен быстро научился принципам одевания в холодную погоду. Человек лучше адаптирован к экстремальному холоду, чем к теплу, поскольку человеческое тело – это очаг, требующий лишь изолирующих материалов для поддержания должной температуры, а вот охлаждать его значительно труднее. Изоляция довольно просто обеспечивается за счет воздушной прослойки, обладающей низкой теплопроводностью. Для этого одежда должна неплотно прилегать к телу, чтобы формировать изолирующую воздушную прослойку. Это позволяет воздуху циркулировать, что, в свою очередь, предотвращает потоотделение. Оно опасный враг, поскольку пот увеличивает расход тепла, а из‑за него промерзает защитный слой одежды, тем самым разрушая ее изолирующие свойства.

Эти принципы понимали все полярные эскимосы. Основной одеждой им служил анорак, или парка, – большая куртка с пришитым воротником, гениально сконструированная для защиты от ветра и холода. Традиционно для ее изготовления использовался мех арктических животных.

Так случилось, что культура нетсиликов прекрасно соответствовала методам Амундсена. Нетсилики использовали мех северного оленя, эластичный и легкий. Их одежда была создана для быстрого передвижения и больше всего подходила для лыжников.

Известно, что наиболее эффективным природным изолирующим материалом давно признан мех северного оленя, или карибу. Каждый его волосок внутри является полым, так что шкура представляет собой своеобразные соты из воздушных полостей, при этом чрезвычайно легкие. Свойства этого материала можно улучшить разве что в век космических технологий, и то в некоторых параметрах у него до сих пор нет синтетического аналога.

Нетсилики делали из меха карибу почти всю одежду, специальным образом выделывая его для мягкости. Верхней одеждой им служил анорак с длинными полами для защиты жизненно важных органов от ветра – таким– способом достигались повышенная теплоизоляция и нужная циркуляция воздуха. Перейдя на одежду нетсиликов, Амундсен научился передовым полярным технологиям у племени из каменного века.

Та зима была посвящена подготовке перехода к Северному магнитному полюсу, и гавань Йоахавн стала школой полярных путешествий. Теперь каждый член экипажа – хотел он того или нет – носил эскимосскую одежду. Систематически все практиковались в постройке иглу и в управлении собачьими упряжками, в чем им также помогали эскимосы.

В Арктике обитают хаски – крупные, похожие на волков собаки, нечувствительные к холоду и идеально адаптировавшиеся к полярным условиям. Возможно, они являются ближайшими родственниками первых одомашненных собак. Хаски встречаются в Западном полушарии на тысячах миль – от Гренландии до Аляски, фактически во всей области проживания эскимосов. Выносливые, крепкие и плотно сбитые, хаски психически и физически приспособлены к работе в упряжке. У них густая грубая шерсть различной окраски, обычно пятнистая коричневая, серая, белая, желтоватая или черная. Встречаются среди них и полукровки.

Собака – единственное животное, которое последовало за человеком в цивилизацию, но хаски отличаются тем, что одной лапой они до сих пор прочно остаются в дикой природе. Это объясняет многие свойства их характера, пленяющие людей. Хаски идеальны в качестве сторожей и охотников, они незаменимы в упряжке, причем в таких условиях, в которых никакое другое тягловое животное не выжило бы. Без них жизнь в холодном и враждебном окружении была бы намного труднее.

Эта преданная, умная, смелая, стойкая собака в то же время обладает многими почти человеческими «грешками» вроде желания украсть то, что плохо лежит, удовольствия от периодической травли ближних своих или привычки симулировать, когда хочется полениться. Хаска давно стала обязательным персонажем легенд и литературы о Севере. Как большинство полярных собак, которых используют в санных упряжках, она одновременно является и одержимым бойцом, и общественным животным, принимающим иерархию и свободную борьбу за превосходство в рамках стаи (или упряжки). Здесь, как и среди людей, хороший лидер не имеет цены. Хаска относится к своему хозяину без раболепия слуги, но с почтением наемного работника, выполняющего определенные обязанности в обмен на пищу и защиту. В понимании тонкостей такого «контракта» и кроется секрет управления хасками.

Такими были собаки, которыми учился управлять в упряжке Хелмер Ханссен. Пример для подражания находился у него перед глазами: отлично обученная стая и опыт эскимосов. Он имел все возможности и преимущества– для обучения. И его прогресс был просто ошеломительным. Ханссен превратился в прирожденного собаковода, обладающего интуицией, необходимой для контакта между человеком и собакой.

Вик и Годфред Хансен занимались магнитными наблюдениями. Ристведт делал металлические ножи и наконечники для стрел в целях обмена с эскимосами.

Было очень трудно все время упорно учиться и тренироваться. Но в конце концов Амундсен счел, что готов отправиться в поход к полюсу, и 1 марта 1904 года вместе с Годфридом Хансеном, Педером Ристведтом и Хелмером Ханссеном отправился в путь.

Дело было не только в расстоянии – магнитный полюс находился в девяноста милях от их зимней стоянки. Но они вышли слишком рано, в самом начале сезона. На вторую ночь их похода столбик термометра упал до –61,7 °C. При такой температуре ртуть замерзает (нужен спиртовой термометр), керосин не горит, и даже хаски утрачивают свою обычную выносливость. Бегущая хаска дышит сквозь рот, часто и тяжело, и, если вдыхаемый воздух слишком холоден, ее легкие не справляются. Порог их жизнестойкости – около –50 °C. Собак было слишком мало, поэтому Амундсен, Ристведт и Хансен впряглись в сани и сами тащили свою поклажу. В таком экстремальном холоде снег налипал на лыжи и полозья нарт, как клей, перемещать тяжелый груз казалось непосильной мукой. И люди, и звери ужасно страдали.

На третий день Амундсен решил признать неудачу и вернуться, чтобы подождать более мягкой погоды. Они бросили свой груз, отказавшись от того, что Амундсен назвал «бесполезным трудом» – когда тяжелые сани тянут уставшие люди, – и вернулись на «Йоа». За четыре часа они покрыли расстояние, на которое до этого им потребовалось два с половиной дня, – все шесть миль. Таким стал первый санный поход под командованием Амундсена, бесславное фиаско. «Хотя при этом мы обрели нужный опыт», – отметил он в своем дневнике. Далее следовал исчерпывающий анализ всего похода, записанный сразу по возвращении, пока впечатления были еще свежи.

На будущее были сделаны два важных вывода. Выходить слишком рано в начале сезона рискованно. Тащить груз в санях силами людей неэффективно, а следовательно, глупо.

С этого момента Амундсен использовал только собак. Это означало, что вовсе не транспорт нужно было приспосабливать под необходимое количество людей. Требовалось сократить партию, направлявшуюся к магнитному полюсу, до такого количества, которое смогут увезти собаки. Это значит, что к полюсу должны были отправиться всего два человека, не более.

Амундсен всему учился быстро. Через десять дней после первого серьезного фиаско, 16 марта, он продолжил путь. В этот раз его сопровождал только Хелмер Ханссен. Они дождались нужного повышения температуры. Но даже теперь Амундсен не готов был рисковать, желая слишком многого и слишком быстро.

Главное путешествие к полюсу отложили до того момента, когда жестокие холода отступят и появятся первые признаки весны. Поэтому пока что Амундсен решил вернуться к тому месту, где они оставили груз, сброшенный во время первого неудачного старта, и забрать его.

 

У нас были одни сани… с поклажей весом примерно триста килограммов и все десять собак [писал Амундсен в своем дневнике]. В три часа пополудни, через три часа после старта, мы достигли места, где оставили свой груз. Вес саней стал максимально возможным.

 

Забрав то, что было оставлено в прошлый раз, они удвоили нагрузку, и все же собаки по‑прежнему бежали без устали, с рыси переходя на галоп. Лапы бодро стучали по насту, хвосты, как вымпелы, развевались на ветру. Через два дня они достигли острова Матти в проливе Джеймса Росса и на морском льду встретили толпу нетсиликов – целых тридцать четыре человека. Амундсен вспомнил, что примерно на этом месте Макклинток обнаружил эскимосов в 1859 году, и, судя по всему, это то же самое племя.

Амундсен, который все время тянулся к новым знаниям и интересовался эскимосами гораздо больше, чем магнетизмом, свернул в сторону, чтобы посетить их стоянку. От одного из эскимосов он получил в подарок новый набор нижнего белья из шерсти карибу. Этикет требовал, чтобы он надел это белье немедленно, пока оно еще хранит тепло подарившего его человека. Амундсен сделал это, молясь про себя, чтобы на одежде не оказалось вшей (у большинства его знакомых эскимосов они были).

К такому риску он приготовился, справедливо заключив, что смешивать эскимосскую и европейскую одежду неправильно. Шерстяное нижнее белье быстро пропитывалось потом и загрязнялось, теряя способность сохранять тепло. Мех же оставался сухим, чистым и теплым. Было важно одеваться именно в меховую одежду, но только эскимосы умели выделывать и сшивать шкуры так, чтобы их можно было комфортно носить на голое тело. Зная это, Амундсен основательно запасся таким нижним бельем для подарков и будущих путешествий.

Он оставался с нетсиликами достаточно долго для того, чтобы увидеть начало их весенней миграции к тем местам, где собирались тюлени. Похоже, что Амундсен был первым европейцем, кому это удалось. Ему не терпелось увидеть, как нетсилики управляют своими собаками.

Когда караван упряжек скрылся за горизонтом, Амундсен вернулся на «Йоа», прибыв туда 25 марта. Он покинул стоянку в третий раз 6 апреля. Весна, наконец, началась – близился настоящий старт к полюсу. Теперь в качестве напарника вместо Хелмера Ханссена он взял с собой Педера Ристведта. Ханссен лучше управлялся с собаками, но целью этого путешествия были магнитные наблюдения, и Ристведт мог помочь там, где не справился бы Ханссен. Как заметил Амундсен, «такая перемена могла вызвать досаду, так делать нежелательно. Но сейчас выхода нет».

Полярная экспедиция всегда становится ценной школой путешествий для ее участников. Члены экспедиции Амундсена не стали исключением. На такой короткой дистанции в девяносто миль они столкнулись с полным набором трудностей и препятствий. Снег был влажным и липким, морской лед таял, образуя борозды, которые то и дело преграждали дорогу, испытывая терпение людей и собак. Стоял густой туман. Ветер сбивал с ног, солнце нещадно обжигало, как бывает только в высоких широтах, где снег и лед фокусируют его лучи под малым, болезненным для глаз углом.

Вначале Амундсен и Ристведт двигались в компании своего старого приятеля Тераию. Но на исходе второго дня Тераию повернул назад, чтобы воссоединиться со своими сородичами на летних охотничьих землях племени. Норвежцы остались вдвоем. «Теперь, – заметил Амундсен, – идти стало чрезвычайно трудно, ведь впереди не было ни единой живой души».

Тут он в полной мере оценил то, что наблюдал во время миграции нетсиликов. Кого‑то из эскимосов посылали бежать впереди собак, чтобы раззадоривать их. Причина была очевидна – даже обученные собаки не любили устремляться в пустоту (чувствительные натуры, что и говорить). В прошлый раз это не так бросалось в глаза благодаря благоприятной обстановке и таланту Хелмера Ханссена. Теперь ситуацию надо было спасать. И Амундсен быстро принял единственно правильное решение. Он пошел впереди, в авангарде, а собаки побежали за ним по пятам, Ристведт следовал позади. «Это было чрезвычайно изнурительно», – написал Амундсен в конце дня, не забыв упрекнуть себя в том, что они прошли всего десять миль. Увы, перфекционисты крайне редко признают собственные достижения.

После того как на Матесон‑Пойнт – восточном берегу Земли Короля Уильяма – они погрузили на свои сани основной запас провизии, собаки везли 500 килограммов груза, каждая по 55. Это было больше их собственного веса – в любых обстоятельствах достойная уважения выносливость. В тот день каждый шаг давался особенно тяжело. Снег был рыхлым, поэтому собаки (и люди) проваливались, полозья саней прилипали к насту – и их приходилось тащить волоком. Тем не менее собаки тянули свой груз не просто хорошо, а охотно. Амундсен усвоил очередной урок – погонщики разного уровня мастерства могут управлять собаками в различных условиях с той или иной степенью эффективности.

Эскимосы всегда уклоняются от быстрого выполнения распоряжений, что европейцы принимают за малодушие и лень. Амундсен считал иначе. Эскимос не торопится действовать, во‑первых, потому, что не хочет вспотеть, ведь пот – враг тепла. Во‑вторых, все его существо восстает против необходимости перенапряжения сил. Существует естественный темп работы – и его следует уважать. Для человека со стороны это может показаться необъяснимой инерцией, но для тех, кто понимает особенности местного климата, подобное поведение – показатель здравомыслия.

Амундсен получил главный урок своего полярного путешествия: не следует выходить за рамки тех возможностей, которые даны телу и духу человека или собаки. Это не самый очевидный вывод – и потому цивилизованные люди часто упускают его из виду. Но рациональное сохранение энергии может спасти человека в случае внезапной опасности.

На мысе Кристиана‑Фредерика Земли Бутия Феликс Амундсен разбил часы своего карманного хронометра. Ристведт отправился на «Йоа» за новым. Передвигаясь налегке в санях со всеми собаками, он смог покрыть расстояние в сорок пять географических миль за сутки, столько же времени потратив на обратную дорогу. Отдохнув день на борту, вечером 20 апреля он вернулся к месту, где его ждал Амундсен.

Теперь они могли продолжать движение. Собаки тянули хорошо, поездка доставляла удовольствие. Веером расходясь от саней, как свора гончих на охоте, хаски без устали бежали вперед. Тяжело нагруженные сани скользили за ними, слегка кренясь на неровностях ландшафта. Люди и собаки, казалось, отлично понимали друг друга.

26 апреля они достигли точки Северного магнитного полюса, найденного Джеймсом Кларком Россом на Бутия Феликс у мыса Аделаиды, и обнаружили, что он немного сместился к северу. Так Амундсен стал первым человеком, доказавшим, что магнитный полюс действительно движется. Он не восхищался собой, словно это было чем‑то совершенно обыденным и бесполезным. Ему даже в голову не приходило оценить этот факт как достижение или удачу. Его больше тревожил поднимавшийся ветер и то, что Ристведту пришлось застрелить Накдио – собаку, полученную от местных эскимосов, – потому что она наотрез отказывалась работать. Это послужило– уроком другим собакам, которые, как заметил Амундсен, при этом совершенно хладнокровно «закусили ее останками. Мы и сами попробовали по солидному стейку и сочли, что мясо отличное». Так Амундсен убедился в том, что хаски – каннибалы, а их мясо съедобно для людей. На морском льду у острова Матти он встретил нескольких эскимосов, охотившихся на тюленей. Они дали ему свежего тюленьего мяса и жира для собак. Эффект был замечательным. До этого их кормили пеммиканом – и хаски день за днем теряли силы. Теперь же благодаря свежему мясу они быстро восстановили энергию и тянули сани так же хорошо, как раньше. Это тоже стало ценным уроком.

От полюса Росса Амундсен и Ристведт направились к северу, чтобы найти его новое расположение.

В течение трех недель они передвигались вдоль побережья Бутия Феликс туда‑сюда, охотясь за ускользающим полюсом. Это было довольно монотонное занятие. Разнообразие в их жизнь вносили разве что следы эскимосов и полярных медведей на льду. В итоге наблюдения закончились вполне реальной встречей с самим медведем, которая стоила им двух собак. В канун 1 мая они повернули обратно к полюсу Росса, рассчитывая после этого заглянуть в гавань Виктории, которая была местом зимней стоянки Росса на восточном берегу Бутия Феликс в 1831–1832 годах. Это был своего рода отчасти паломнический визит к историческому месту, отчасти – проверка того факта, что полюс отмечен точно.

В пути Амундсен получил еще одно напоминание о том, что в снегах планы человека часто нарушаются, и отнесся к этому по‑философски. На полюсе Росса он повредил левую лодыжку (вероятно, растянул сухожилие) и не мог двигаться в течение недели. Делать было нечего – оставалось охотиться на тундряных куропаток и наблюдать за собаками, которые, по словам Амундсена,

 

теперь воротили носы от пеммикана. Они считали деликатесом старый кусок меха. «Меню полярной собаки включает абсолютно все, – сделал вывод Ристведт. – Я думаю, что могу съесть многое, но вряд ли готов питаться старыми трусами». А собаки смаковали их, как медведь – мед.

 

Продолжив путешествие, полярники обнаружили, что их склад на мысе Христиана‑Фредерика разграблен эскимосами, которые оставили им скудный запас еды в количестве, достаточном лишь для возвращения на корабль. От посещения гавани Виктории пришлось отказаться. После семи недель отсутствия 27 мая они вернулись на «Йоа».

 

Наше путешествие не было успешным на сто процентов [подвел итоги Амундсен], но, учитывая множество неблагоприятных обстоятельств… приходится удовлетвориться этими результатами…

 

Итоговые расчеты показали, что он ошибся с новой точкой магнитного полюса на тридцать миль. С одной стороны, это не имело значения, потому что магнитный полюс на самом деле никогда не стоит на месте. Тем не менее в тот момент он подозревал, что не добился необходимой математической точности. Причина была неясна, но в любом случае Амундсен корил себя, потому что не смог добиться одной из своих целей. До конца жизни это обстоятельство оставалось для него источником глубочайшего разочарования.

Тем не менее, каким бы коротким ни было путешествие, оно многому его научило. За три попытки они прошли менее 500 миль, но этого расстояния Амундсену хватило, чтобы узнать, как перемещаться по паковому льду и суше, покрытой снегом, и как управлять движением собачьей упряжки. Он столкнулся с неудачами в обстоятельствах, которые были скорее по‑учительными, чем опасными. Он продемонстрировал способность быстро учиться на своих ошибках и – более того – на своих успехах, что встречается гораздо реже и дается труднее. Помимо всего прочего, Амундсен научился управлять собаками и ежедневно проходил с упряжкой от десяти до двадцати четырех миль, независимо от погодных и прочих условий. Такой результат по любым меркам заслуживает уважения. Можно сказать, что он окончил школу полярных путешествий. Именно это и стало настоящим итогом путешествия Амундсена к Северному магнитному полюсу, а не досадная неудача в достижении определенной точки на поверхности Земли.

Через десять дней после возвращения на «Йоа» Амундсен снова отправился проводить полевые магнитные наблюдения. Он планировал организовать вторую зимовку по соседству с полюсом и хотел использовать оставшееся до нее время с максимальной пользой.

Амундсен четко следовал указаниям Ноймайера и ученых из Потсдама. Но ему не нравились скучные и однообразные действия с научными инструментами. Он никогда даже не пытался притворяться, что наука для него стала чем‑то бóльшим, нежели необходимым злом, которое другие считали оправданием полярных путешествий. Для него оправданием было путешествие как таковое. Ему страстно хотелось заниматься совершенствованием технических приемов.

Он постоянно учился, но чувствовал, что все еще знает недостаточно, особенно о собаках и лыжах. Возможности использования лыж еще не были изучены полностью. Катание на лыжах летом с его постоянными оттепелями и заморозками становилось отличным экспериментом. И вообще Амундсен радовался возможности провести еще одну зиму в этом месте, совершенствуя технологию путешествий в условиях экстремального холода.

В этот раз зима наступила рано. В конце сентября, когда лед окреп, в окрестности неподалеку от стоянки «Йоа» вернулись нетсилики. Амундсен продолжил собирать их артефакты и изучать поведение. Сделанные им наблюдения попутно так же много говорят о нем самом, как и о тех, чьи нравы он увлеченно изучал.

Отношение Амундсена к нетсиликам выходило за общепринятые рамки этнографии и экзотики. Скоро у него появились друзья‑эскимосы. Особенно крепко он подружился с двумя из них – Угпиком, которого называл «Сова», и Талурнакто. Сова был природным аристократом. Талурнакто, напротив,

 

считался соплеменниками кем‑то вроде идиота, но в действительности был умнее их всех. Он постоянно смеялся и кривлялся, как клоун. У него не было семьи, он не переживал ни о чем на свете, [но] был хорошим работником. Хотя его честность ни в коей мере нельзя было сравнить с честностью Совы, но все же на него вполне можно было положиться.

 

В каком‑то смысле Амундсен начал чувствовать себя легче с эскимосами, чем с собственными спутниками. И уж точно среди них он проводил больше времени. Намеренно или нет, это означало периодическое избавление команды от тягостного присутствия капитана, что всегда благотворно влияет на ее самочувствие. Кроме того, контакт с другими человеческими существами помогал избавиться от ощущения вынужденной изоляции, снимая хорошо известную путешественникам психологическую нагрузку с людей, слишком долгое время находящихся вместе. Тем более что в команде уже начали появляться первые признаки напряженности.

Этой зимой Амундсен сделал, как он выразился, «ужасающее открытие» – один ребенок нетсиликов страдал врожденным сифилисом. Осознав это, он прочел своим спутникам целую лекцию о том, какой опасностью это грозит всей команде, поскольку не хотел, чтобы они имели сексуальные отношения с эскимосскими женщинами и дисциплина в этом пункте нарушалась. Амундсен панически боялся венерических заболеваний, что в некотором смысле, вероятно, было у него связано со страхом полового сношения. В любом случае он решил, что высокий моральный дух экспедиции– может быть обеспечен, только если сделать вид, что секса не существует. Поэтому на корабле в разговорах за столом секс был строго запрещенной темой, по крайней мере в его присутствии.

Шли дни, и в начале февраля Амундсен с Талурнакто (в качестве учителя) отправился в поход на собачьей упряжке. Температура воздуха составляла примерно –45 °C.

Амундсена интересовала одна загадка эскимосов, которую он хотел понять. Эскимосы могли путешествовать при любой температуре, потому что знали, как заставить полозья скользить по любому снегу. Они добивались этого, намораживая на полозья лед. Операция была сложная: лед накладывали слоями, чтобы он становился эластичным и не крошился. Существовали разные методы. К примеру, Талурнакто на полозья наносил смесь из мха и воды и замораживал ее в качестве основы. Затем нагретую во рту воду выплевывал на рукавицу из медвежьего меха и наносил на полученную смесь несколькими ловкими поглаживаниями, формируя слои льда. Такая поверхность легко скользила даже по самому плохому кристаллическому рассыпчатому снегу, который прилипал, как песок в пустыне, к любому веществу, изобретенному цивилизованным человеком.

Амундсен попросил Талурнакто подготовить норвежские сани, чтобы посмотреть, сработает ли этот метод на их широких, как лыжи, полозьях так же хорошо, как на узких эскимосских. Метод сработал. После пробных поездок вокруг «Йоа» Амундсен записал в своих дневниках, что «если температура опускается ниже –30 °C, покрытые льдом полозья скользят гораздо лучше, чем покрытые чем‑то еще», а проехав с Талурнакто в реальных условиях, заметил, что «они скользят по сухому нанесенному снегу так же хорошо, как полированное дерево по насту».

Так Амундсен научился бороться с любыми капризами снега и приблизился к полному пониманию полярной среды.

В канун Нового года он обнаружил неисправность магнитного инструмента. Он понял, что именно этим могла объясняться неудача предыдущего лета, – и решил еще раз попытаться достичь полюса. Из‑за разных недугов часть собак погибла, и когда пришла весна, их хватило лишь для одной упряжки. Лейтенант Годфред Хансен давно планировал путешествие к Земле Виктории. Амундсен чувствовал, что было бы несправедливо воспользоваться своей привилегией и забрать собак для собственного похода. Жадность никогда не была чертой его характера. К тому же подобное решение означало бы, что он плохой лидер. Поэтому он отказался от собственного путешествия в этом сезоне, позволив Хансену взять собак. Он остался в Йоахавне, чтобы провести еще одну серию магнитных наблюдений– и отремонтировать– все, что мог. Хансен и Ристведт ушли 2 апреля, вернувшись лишь 25 июня. За это время они прошли 800 миль и нанесли на карту 150 миль Земли Виктории, которая оставалась одним из последних участков неисследованной береговой линии на Северо‑Американском континенте.

Теперь работа была выполнена. Вскоре лед растаял, открыв дорогу на запад. В три часа утра 13 августа 1905 года корабль Амундсена вышел из Йоахавн в пролив Симпсона и бодро направился в сторону Холл‑Пойнт, где похоронили двоих участников экспедиции Франклина.

 

С поднятым в честь погибших флагом [писал Амундсен] мы скользили мимо могил в церемониальном молчании… Наш маленький… «Йоа» салютовал своим несчастным предшественникам.

 

Еще ни один корабль не проходил через пролив Симпсона, который представлял собой опасный лабиринт мелей и узких проходов, дрейфующих льдов и предательских течений, неизвестных и не нанесенных на карту. Лишь лодочный поход лейтенанта Хансена, предпринятый прошлым летом, указывал экипажу безопасную дорогу через пролив. Только бензиновый двигатель «Йоа» позволял им так ловко крутиться и маневрировать в этом лабиринте, спасая корабль от беды. С опущенным все время лотом, с постоянно вращающимся рулевым колесом, с людьми, напряженно вглядывавшимися вперед, дюйм за дюймом судно продвигалось вперед. Через четыре дня они достигли мыса Колборна у входа в пролив Виктории. Это была самая восточная точка из всех достигнутых Коллинсоном в его путешествии из Тихого океана пятьдесят лет назад. «Йоа» выжил на последнем отрезке Северо‑Западного прохода – всего лишь ценой сломанного гафеля[23].

Однако впереди их ждали пролив Диза и залив Коронации, нанесенные на карту лишь примерно, схематически. Тем не менее 21 августа «Йоа», наконец, вышел в пролив Долфин‑энд– Юнион. Амундсен писал: «Мое облегчение после прохождения последнего трудного места Северо‑Западного прохода было неописуемым».

А вот своему экипажу он казался воплощением ледяной невозмутимости. Но с момента выхода из гавани Йоахавн Амундсен пребывал в нервной лихорадке, вспоминая произошедшее с ними у острова Матти два года назад, когда все едва не обернулось страшной бедой. Для него поражение славным быть не могло: за попытки не дают призов. Победа – он стремился только к ней.

В восемь утра 26 августа Амундсен вышел из каюты, огляделся и, снова спустившись вниз, лег в койку. Позже он записал в своем дневнике:

 

Некоторое время я спал, а потом внезапно был разбужен беготней взад и вперед по палубе. Там явно к чему‑то готовились, и я скорее был раздражен тем, что весь этот шум из‑за какого‑то очередного медведя или тюленя. Должно быть, что‑то в этом роде. Но тут в мою каюту ворвался лейтенант Хансен и выкрикнул незабываемые слова: «Видим корабль!»

Северо‑Западный проход быль покорен. Мечта моего детства – в тот момент она осуществилась. Странное чувство возникло в горле, я был слишком перенапряжен и измучен. Нахлынула огромная слабость – и я почувствовал слезы на глазах. «Видим корабль»… Видим корабль.

 

После стольких недель тумана и плохой погоды небо на фоне далеких снежных пиков, блестевших, как софиты, на арктическом солнце, было ослепительно чистым, а с запада на всех парусах навстречу нам двигалась шхуна. Это была удивительно подходящая сцена для выхода триумфатора Аскеладдена. Маленькая «Йоа», эта невзрачная Золушка, победила там, где потерпели поражение многие прославленные капитаны и их армады.

Корабль, двигавшийся в сторону «Йоа», имел звездно‑полосатый флаг. Это было зверобойное судно «Чарлз Ханссон» из Сан‑Франциско, командовал им капитан Маккенна. «Вы капитан Амундсен?» – такой первый вопрос он задал при личной встрече. «Как же я удивился, когда капитан Маккенна пожал мне руку и поздравил с этим блестящим успехом», – написал в своем дневнике потрясенный Амундсен, который никак не ожидал, что его узнают в этом далеком уголке планеты.

Северо‑Западный проход был побежден. Остались позади три столетия попыток и подвигов всех тех мужественных людей, из чьих имен можно было составить целый мартиролог[24].

Пока новость не распространилась по всему миру, пройти Северо‑Западным морским путем было половиной дела. Экспедиция Амундсена теперь озаботилась поиском ближайшей телеграфной станции на тихоокеанском побережье. Но на тысячемильном пути через Берингов пролив, у Кинг‑Пойнт на побережье Юкона в Канаде ее остановили льды, и началась третья зимовка.

Чуть западнее, на острове Хершеля, зимовал флот американских китобоев. На одном из этих кораблей Амундсена ждал приятный сюрприз в виде почты. Его брат Леон, который так много сделал для отплытия «Йоа» из Норвегии, с помощью норвежского консула в Сан‑Франциско Генри Лунда обеспечил освещение хода экспедиции в прессе. Ему помогло в этом письмо от Нансена, чье имя убедило американское правительство и китобойные компании дать четкое распоряжение всем своим судам – оказывать всемерную помощь «Йоа».

 

Я не знаю [писал Амундсен, получив свою почту], как мне выразить проф. Нансену… насколько я уважаю и почитаю его за неоценимую помощь, которую он оказал экспедиции «Йоа».

 

Теперь цивилизация оказалась в пределах досягаемости. Амундсен должен был первым сообщить о своем успехе. И вот 24 октября два эскимоса покинули остров Хершеля с почтой китобойного флота. К ним присоединился Уильям Могг, капитан «Бонанцы» – китобойного судна, потерпевшего крушение неподалеку от места зимовки «Йоа» у Кинг‑Пойнт. С ними к ближайшему телеграфу в Игл‑Сити на Аляске отправился и сам Амундсен‑.

Их путешествие само по себе стало маленьким подвигом. До Игл‑Сити оставалось 500 миль пути на собачьих упряжках. Это был маршрут, который редко использовали в самом начале сезона. Коротким бледным осенним днем, двигаясь по первому снегу вдоль реки Хершель, маленькая экспедиция пересекла открытый всем ветрам переход на высоте трех тысяч футов через горы Брукс, сползавшие к самому берегу. Неделю за неделей двигались они по замерзшим рекам тем маршрутом, которым идут караваны на север.

Амундсен шел на лыжах, эскимосы – пешком или на снегоступах, и только Могг ехал на нартах. Это стало его первой санной поездкой. Низкого роста, плотно сбитый старый морской волк лет шестидесяти, чье место было на капитанском мостике, а не в снегах, он двигался по суше в Сан‑Франциско, чтобы найти другой корабль на следующий сезон. Несмотря на возраст, Могг расценивал все происходящее с ним как спортивное мероприятие. Он сам финансировал свою экспедицию. У Амундсена, покорителя Северо‑Западного прохода, не было ни пенни за душой, и Могг считал его своим гостем.

В этом переходе Амундсен окончательно убедился в превосходстве методов, рассчитанных на холодную погоду, которым он научился у нетсиликов.

 

Я был единственным, чья меховая одежда не намокла от пота. Это произошло лишь потому, что я носил ее навыпуск и позволял воздуху циркулировать между ее слоями. Все остальные плотно застегивались.

 

Но тут они пересекли горы и достигли границы леса. Снег стал глубоким и рыхлым, что вообще характерно для североамериканских лесов. Амундсен впервые столкнулся с условиями, в которых лыжи проигрывали снегоступам, и понял, что здесь есть чему поучиться. Снег сопротивлялся саням, полозья которых, рассчитанные на твердый наст открытых пространств, цеплялись за корни деревьев и проваливались в него, словно в зыбучие пески. Нарты заменили индейскими тобоганами, – санями с плоским дном, как у мелководных барж, – и теперь они, казалось, плыли по снегу. Это стало для Амундсена одним из уроков на будущее. Кроме того, он получил прекрасную возможность наблюдать за принятым на Аляске способом построения собачьей упряжки. Собак запрягали в одну линию – пара за парой, прикрепляя их к одному центральному постромку. У эскимосов же было все иначе: постромки всех собак выходили из одной точки, и поэтому хаски бежали веером – каждая на собственном постромке. Упряжь на Аляске тоже отличалась: здесь использовали кольцо вроде лошадиного недоуздка с постромками по краю вместо единственного ремня вокруг шеи с постромком, проходившим под брюхом собаки. Каждая система имела свои недостатки. Все это Амундсен тщательно отметил в своем дневнике.

В полдень 5 декабря они достигли Игл‑Сити, города золотодобытчиков с грубыми деревянными домами, беспорядочно построенными на берегу Юкона. Температура воздуха была –52 °C. Амундсен торопился в Форт‑Эгберт, где размещался американский гарнизон, имевший в своем распоряжении телеграфный терминал для связи с США. Оттуда он послал телеграмму Фритьофу Нансену – несколько слов, к которым он шел с таким трудом: уведомление о том, что он, Руаль Амундсен, стал первым человеком, покорившим Северо‑Западный проход. «По следам Коллинсона», – не забыл упомянуть он, возвращая ему исторический долг и игнорируя цену в семьдесят пять центов за слово.

Сразу же после этого линия была повреждена из‑за холодов. Когда через несколько дней ее восстановили, Амундсен уже стал знаменитым. Но не со славой он столкнулся в первую очередь.

Два года Амундсен жил в раю. На своих двоих он вышел из дикой природы в Форт‑Эгберт – и тут же вернулся в мир денег и тревог, будучи при этом совершенно без средств к существованию. Его путешествия с острова Хершеля благородно финансировал капитан Могг. Амундсен был знаменитым– исследователем, но испытывал реальную нужду. Он даже не мог оплатить телеграмму Нансену: 1000 слов на сумму 755,28 доллара. И послал ее с условием оплаты получателем.

Но подобную услугу еще не придумали. Амундсену поверили на слово в Форт‑Эгберт, но дальше по линии ее отказались передавать другие почтовые служащие. По дороге многострадальная телеграмма была остановлена в Вальдез, и ее краткое изложение передали в Сиэтл начальнику системы телеграфной связи на Аляске войск связи США майору Глассфорду.

Майор немедленно сообщил ее содержание местным газетам – и новость разлетелась по свету. В телеграмме содержалась информация, которую Нансен должен был разместить на эксклюзивных началах в лондонской «Таймс» и в некоторых других газетах.

В свое оправдание майор заявил, что плата за телеграмму должна быть получена до ее отправления, а использование прессы стало самым быстрым способом уведомить Нансена. Вероятно, за этим стояла сделка с некоторыми предприимчивыми газетами, готовыми платить за сенсацию. Это был не единственный пример такого рода.

Когда бригадному генералу Адольфусу Грили, командующему войсками связи США, доложили о происшествии, он приказал Глассфорду никому ни о чем не рассказывать. Затем Грили связался с норвежской дипломатической миссией в Вашингтоне, гарантировавшей оплату. Телеграмма была отправлена Нансену через три дня и практически не имела смысла с точки зрения новостной рыночной ценности. Газеты, с которыми у него имелись договоренности, отказались платить, поскольку история больше не представлялась эксклюзивной. А Нансен отказался платить за телеграмму, поскольку майор Глассфорд «злоупотребил доверием».

Пикантная деталь: Грили, сам весьма известный исследователь Арктики, был врагом Нансена. Ему не нравилась идея дрейфа «Фрама», и он осуждал поход Нансена в сторону полюса как дезертирство с корабля и оставление команды на произвол судьбы.

Амундсен узнал о случившемся, когда линию на Игл‑Сити открыли снова. Майор Глассфорд все сделал за его спиной. Финансовые потери были велики, но Амундсен не впал в отчаяние. Он воспринял это как дорогостоящий, простой и неприятный урок по обращению с новостями. По крайней мере он был наказан за наивность.

Амундсен с сожалением признал свою ошибку. «Впредь, – написал он брату Нансена Александру, руководившему деловой стороной экспедиции, – я постараюсь быть осторожнее».

Случай с украденной телеграммой стал одним из первых спорных вопросов, с которыми столкнулась новорожденная норвежская дипломатическая миссия в Соединенных Штатах. Пока Амундсен был затерян в снежной пустыне, Норвегия получила независимость 7 июня 1905 года, за шесть месяцев до того, как он впервые услышал об этом в Игл‑Сити. Он уходил в море, будучи подданным Оскара II, короля Швеции, а теперь появился норвежский монарх – датский принц Карл, принявший имя Хаакона VII. Амундсен чувствовал себя счастливым, с такой новостью можно было возвращаться в Кинг‑Пойнт.

Амундсен попросил Нансена передать родным всех членов его команды, что письма, отправленные немедленно, успеют прийти до его возвращения на «Йоа». Это был маленький сюрприз, который он задумал. Он задержался на два месяца, чтобы дождаться этих писем.

3 февраля 1906 года, получив почту из Норвегии, Амундсен снова встал на лыжи за санями, которые тянула собачья упряжка, и направился из Игл‑Сити на север, к своему кораблю. Снег стал более плотным, пассажиров не было, и обратное путешествие оказалось намного легче. Он прибыл на «Йоа» 12 марта, пройдя на лыжах более 1000 миль. В общей сложности Амундсен отсутствовал на корабле пять месяцев.

 

Сердечная встреча [писал он] оказалась лучшей наградой за длинное и изматывающее путешествие. Над кораблем и жилищами развевался норвежский флаг… Как же я был рад принести этим замечательным парням новости от близких им людей. Все были так обрадованы и воодушевлены.

 

На следующий день они объявили на судне официальный выходной.

 

Снова развевался флаг. Это была наша первая возможность восславить своего нового короля. Благослови его Господь.

 

Пока Амундсен отсутствовал, Хелмер Ханссен прошел сотни миль, охотясь в дельте реки Маккинзи. Там, среди извилистых замерзших каналов, едва прикрытых снегом, что очень затрудняло передвижение, он достиг высочайшего мастерства в управлении собачьей упряжкой. На это у него ушло три полных сезона.

Ханссен великолепно чувствовал своих животных, что подтверждается историей о его любимой собаке, суке по имени Йоа, названной так в честь корабля. У нее был феноменальный нюх. Однажды по пути в Кинг‑Пойнт после поездки на охоту она отказалась бежать в нужном направлении.

 

Ханссен рассказал, что обычно она идеально выполняла все команды, «[но в этот раз] упорно сворачивала только туда, куда хотела идти сама. Я ограничился тем, что обещал ее отхлестать, но это не помогло. Тогда я сдался и позволил командовать Йоа… наконец она остановилась… и принялась копать снег… к моему величайшему изумлению, я увидел свои рукавицы, потерянные по дороге сюда [неделю назад]. Теперь я горько сожалел, что бил ее… Я решил, что обязательно должен компенсировать это, – и немедленно раздал каждой собаке из упряжки по половине заячьей тушки… После той поездки я никогда больше не хлестал Йоа».

 

Еще на четыре месяца Амундсен оказался запертым во льдах. За это время он увидел, как китобои с острова Хершель охотятся на гренландских китов. И был шокирован, узнав, что они забирают только китовый ус – длинные узкие костяные пластины, растущие из челюсти. «Все остальное, – отметил он, – идет на корм рыбам».

 

Я спросил… для чего используется… ценный китовый ус, и с изумлением услышал, что в основном он применяется для изготовления корсетов!

Женская фигура – настоящая драгоценность!

Но думаю, что, получив опыт полярника, я бы проголосовал за реформу моды.

 

«Йоа» вышел из Кинг‑Пойнт 1 июля, спустив флаг до

Date: 2015-07-25; view: 357; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию