И честь твою не опорочу тенью

When thou shalt be disposed to set me light,

And place my merit in the eye of scorn,

Upon thy side against myself I'll fight,

And prove thee virtuous, though thou art forsworn.

...Such is my love, to thee I so belong,

That for they right myself will bear all wrong.

Когда захочешь, охладев ко мне,

Предать меня насмешке и презренью,

Я на твоей останусь стороне

И честь твою не опорочу тенью.

…Готов я жертвой быть неправоты,

Чтоб только правой оказалась ты.

У. Шекспир, сонет 88.

– Дарси!

Нервный шепоток Брума пробился в подсознание Дарси подобно ружейному выстрелу над ухом, пока они пытались вскарабкаться по ступенькам к парадному входу Ереуил Хауса. Он морщился от головной боли, которой отзывалось каждое его движение, а ведь Господь свидетель тому, как нелегко давался ему каждый шаг – попробуйте-ка сами переставлять одну ногу перед другой, и еще при этом сохранять вертикальное положение! Если честно, поводырем был Дай, впрочем, по сути с того самого момента, как они покинули «Лису и Селезня». Даже ночная прохлада не отрезвила его чересчур пропитанную бренди голову; так что поневоле он должен был положиться на Дая в том, что он окажется в один прекрасный миг дома и в руках, если не на руках, заботливого Флетчера. Если бы Дарси не был уже красен от алкоголя, он должен был бы покраснеть от стыда, который ему следовало бы в этом случае испытывать; во всяком случае нет сомнений, что с наступлением утра все муки совести и сожалений неотвратимо примутся терзать его душу.

На верхней площадке Брум прислонил его к дверям, подпирая друга плечом для вящей устойчивости и дернул ручку входной двери.

– Закрыто! – прошептал он, – чего и следовало ожидать, только это чертовски некстати для нас! У тебя есть ключ?

Дарси просунул руку под пальто в карман жилета, и, после нескольких секунд драматических усилий извлек ключ, к немалому облегчению своего командира.

– Слава Создателю! Что же, если нам, проникнув внутрь, еще и удастся, не поднимая шума…- и он, наклонившись к дверям, быстро справился с замком, но дверь не поддавалась. Он взглянул на Дарси. – Там есть еще один замок?

– Да…- застонал Дарси, – Я совсем забыл. Велел поставить перед отъездом в Кент.

– И еще ты забыл, конечно, обзавестись ключом? – сердито спросил Брум. Тяжко вздохнув в ответ на виноватое неопределенное междометие Дарси, он выпрямился и принялся нашаривать в своих карманах. Торжествующее «Ага!» убедило Дарси, что искомое найдено, и Дай приступил к каким-то манипуляциям с замком. Через миг-другой второй замок был открыт, и тяжелые двери Эреуил Хауса образовали некоторую щель. Дарси озадачено взирал на это чудо.

– Как тебе это удалось?

– Практика, – отвечал Дай.

Рассвет еще только угадывался, но Дарси смог рассмотреть невеселую усмешку своего друга.

– Позже поговорим, когда ты будешь трезвее, – прошептал он, – и голова не будет так раскалываться. А теперь мы должны проникнуть внутрь и, Господи помилуй, подняться по лестнице в твою спальню, не переполошив всю твою прислугу.

– Джорджиана, – прошептал Дарси, согласно кивнув, о чем, впрочем, тотчас пожалел. Такое простое движение вызвало резкую пульсирующую боль, словно эхом заметавшуюся внутри его черепа.

– Да, мисс Дарси, – подтвердил Брум; эту драгоценную особу оба в равной степени мечтали не увидеть, учитывая нынешнее состояние Дарси. Он подставил плечо другу.

– Ну, заходи! – Искренне благодарный за поддержку, Дарси неуверенно перенес свое тело через порог мимо распахнутой Даем двери. Еще одно усилие – и они оба оказались внутри, замерев на минуту в тишине пустого холла, словно нашкодившие школьники.

– Все чисто! Какая удача! – Дай огляделся и направил Дарси к лестнице. – Ну, давай, старина, – поторопил он его, но Дарси только кривился от боли, опасаясь, что в любой момент его голова разлетится на куски при каком-нибудь неудачном телодвижении. Пока они добрались до верхней площадки, Дарси уже весь взмок от напряжения и уже фактически висел на плече друга. К счастью, Дай прекрасно знал дом, так что не было надобности указывать ему дорогу. Все же он едва сдержал стон великого облегчения, оказавшись наконец перед дверями апартаментов Дарси.

– Почти на месте, дружище! – И Его светлость, взявшись за ручку, осторожно и почти бесшумно повернул ее.

– Там свеча, Фиц! – предупредил он, но Дарси уже отпрянул от света, прикрывая глаза.

– Флетчер, – прошептал он, взглянув сквозь ресницы, и еще не решаясь открывать глаза. – Он наверное дрыхнет в гардеробной. Усади меня в кресло; мне надо сесть! -простонал он, но Брум не двинулся с места. – Что такое, Дай?

– Пожалуй, у нас небольшое осложнение, – мрачно ответил Его светлость. – Доброе утро, мисс Дарси.

– Джорджиана! – Дарси сразу же в ужасе распахнул глаза и вскинул голову.

– Фицуильям! – в ужасе воскликнула она, со стуком опустив тяжелый канделябр на столик у своего кресла. – Милорд, – повернулась она к Бруму, – он ранен? О, Фицуильям! – она бросилась к брату и схватила его за руки. – Сюда посадим, в кресло! Или ему лучше лечь, милорд?

– Да, пожалуйста, – со вздохом сказал Дарси, закрывая глаза. Подумать только, в каком виде он явился перед сестрой!

– В кресло, я думаю, мисс Дарси, – решил Его светлость. – Слуга уложит его в постель.

Дай развернул Дарси в направлении кресла, рядом с которым Джорджиана с тревогой следила за их перемещениями, и, наконец, стараясь не уронить тело и достоинство бедняги окончательно, не без труда переместил ее любимого брата в кресло.

– Так он ранен, милорд? Не позвать ли хирурга? – она с тревогой оглядывала его.

Дарси осторожно рискнул приоткрыть глаза, причем как раз в тот малоприятный момент, когда она отпрянула в изумлении. Это были неслыханные для него минуты унижения.

– Так он ведь…! Фицуильям… не может быть…! – Она потрясенно взглянула на Брума, надеясь, что он поправит ее, а Дарси мог только еще сильнее покраснеть от мучительного стыда. Он порылся в кармане в поисках платка, чтобы вытереть потное лицо, и извлек на свет божий красноречивый кружевной полотняный квадратик…

…Встреченный шокированным «О!» его сестры и сочувственным смешком Брума.

– В чем дело? – растерянно пробормотал Дарси, переводя озадаченный взгляд с одного на другую. Дай указал ему на то, что он сжимал в руку, и Дарси покраснел бы еще от смущения, если бы это было возможно. Он поспешно засунул платок обратно в карман.

– Боюсь, вы правы, мисс Дарси, по крайней мере в первом своем предположении, – мягко сказал Его светлость. – Умоляю вас отнестись к этому с тем снисхождением, на какое только, уверен, вы способны. Вашему брату здорово досталось в последнее время, но не думаю, что нечто подобное сегодняшнему ему захочется когда-нибудь повторить.

Джорджиана сжала руки брата, и, глядя на него с такой жалостью повлажневшими глазами, какой он вряд ли сейчас заслуживал, улыбнулась ему сочувственно.

– Да, я понимаю, милорд, и возможно даже лучше, чем вам это представляется.

– Что же, – вздохнул Брум, отступая прочь, – тогда я разбужу Флетчера, а уж он-то прекрасно знает, что надо делать. А я смогу вас, наконец, покинуть. Позволите ли мне навестить вас сегодня вечером? – повернулся он к подавленному Дарси.

– Конечно, – ответил Дарси, – можешь когда тебе угодно, Дай…

– Я знаю, друг мой, – отозвался Его светлость, – как и то, что я должен тебе рассказать то, для чего никак не находится подходящего момента. Значит, до вечера. Мисс Дарси, Фиц, – поклонился он, и удалился в гардеробную.

– Что значит настоящий друг, – пробормотал в закрывшуюся дверь Дарси. Потом нерешительно посмотрел на сестру.

– Да, именно, – согласилась она, сочувственно глядя на него. – Конечно, он заслуживает только благодарности, я знаю, но… – она растерянно запнулась. – Я никогда не могла себе вообразить, что он… что ты… Ох, что же это такое, Фицуильям? Ты не хочешь мне сказать?

– А-э-кх-м! – раздалось из-за дверей гардеробной, и спустя в аккурат десять секунд Флетчер осторожно заглянул в комнату.

– Попозже, – обещал он ей, буквально глубоко вздохнув с облегчением, – я расскажу тебе когда и как смогу, и что смогу. Но в ближайшее время я годен только на то, чтобы по заслугам испытать те же муки, что и всякий другой, имевший глупость искать утешение на дне бутылки. И пожалуйста, – он скривился от головной боли, едва сделал попытку подняться, – отправляйся спать, дорогая, а Флетчер сам поможет мне.

– Как хочешь, – ответила она, улыбаясь вопреки усталости и озабоченности, – тогда мне остается только помолиться за тебя, брат.

Она нежно поцеловала его в щеку и ушла к себе.

– Флетчер, дай мне опереться на тебя, парень! – только и выдохнул он, когда дверь за сестрой захлопнулась.

– Сэр, – Флетчер с готовностью оказался рядом.

– Кажется, мне сейчас станет плохо.

– Держитесь, сэр! – и он сумел-таки доставить Дарси в постель, где тот и растянулся наконец с величайшим облегчением.

Но это было еще не все. Флетчер настойчиво всунул ему в руки стакан с какой-то гадостью.

– Выпейте это, мистер Дарси! Это и желудок ваш успокоит, и очень скоро прояснит вашу голову, сэр.

– Или же разом покончит с моими мучениями навсегда, – Дарси с отвращением и сомнением смотрел на стакан. – Где ты это взял?

– Это отвар, который одобряет даже Его величество, сам принц, но, конечно, – опомнился Флетчер, – тут нет никакого сравнения, сэр.

– Остается надеяться, что нет.

Дарси приподнял брови, понюхал жидкость и отпрянул в ужасе.

– Это поможет вам заснуть, сэр, – и Флетчер едва сдержал зевок.

Хватит капризничать, приказал он себе, выпей эту гадость, ведь ты и половины всей этой заботы и сочувствия не заслуживаешь! Жидкость оказалась как раз под стать своему запаху и мерзкому виду.

– Молодцом, сэр, – забрав стакан, Флетчер стащил с него одежду и уложил на подушки, затем, стаскивая ботинки, перекинул на кровать отяжелевшие ноги. Потом накрыл его бренное тело одеялами.

– Спасибо тебе, Флетчер, – только и смог выдохнуть Дарси, не открывая глаз. – Я позову тебя, когда буду в состоянии.

– Очень хорошо, сэр. – И он подобрал его одежду.

– Флетчер!

– Да, сэр?

– В кармане моего сюртука.

– Да, сэр?

– Там есть что-нибудь?

– Да, сэр. – Голос профессионала не выдавал никаких эмоций.

– После стирки отправь это к «Лисе и Селезню», и еще полкроны в придачу.

– Будет сделано, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Дарси успел только услышать, как закрылась за слугой дверь, а затем провалился в спасительный сон без всяких сновидений – пожалуй впервые за последние недели.

Головная боль наутро оказалась не такой чудовищной, как он опасался. И, несомненно именно для облегчения его страданий рядом со стаканом с водой были оставлены заботами Флетчера какие-то целебные порошки. Опершись на локоть, он высыпал их в стакан и следил, как они, искрясь в лучах восходящего солнца и постепенно растворяясь, медленно пробираются на дно сквозь толщу воды. С такой легкостью… обо мне этого не скажешь, подумал он. Он залпом опрокинул в себя стакан и, закрыв опять глаза, откинулся на подушки. Он всегда старался идти по жизни так, как это было предписано законами общества и его воспитанием. Он пытался, сменив покойного отца, стать таким, как он – безупречным джентльменом во всех отношениях: как землевладелец, хозяин, друг и брат. Он придерживался высочайших стандартов честности в бизнесе, был внимателен и заботлив в отношениях с представителями его круга. Тем не менее теперь он обнаружил, что при всех его идеальных принципах, которыми он так гордился, он был не более, чем наблюдателем жизни, заложником обычаев и моральных норм общества. Свой мир он ограничил рамками интересов своей семьи; и именно для этого мирка он и был воспитан. Подобно шахматисту, которому нет дела до кипения жизни за пределами шахматной доски, он, как преисполненный самодовольством раб в плену своих предрассудков, презирающий всех остальных как нечто недостойное даже одного его взгляда, всецело подчинил свою жизнь своду удобных для него правил и предписаний своего класса… пока не встретил Элизабет.

Сердце его болезненно сжалось от боли, желаний тоски и по ней. Элизабет, воплощенное отрицание всех его надежд. Как мог он предугадать, что той роковой ночью в неказистом хардфордширском городишке, в самой непритязательной обстановке и компании, ему суждено будет встретить свою Немезиду, свою Еву, и что медленное разложение его, с таким трудом выстроенного им внутреннего мирка, уже началось! И закончилось, с отвращением напомнил он себе, в логове политических и общественных интриг, залитых позже бутылкой бренди в неказистом кабаке. Он покраснел от стыда, вспомнив свое поведение прошлым вечером. Хвала Создателю, что существует Дай! Благодаря загадочному своему приятелю все окончилось лишь тем, что он выставил себя там полным идиотом. Да, все могло бы кончиться гораздо хуже, но это нисколько не умаляло его стыда и отвращения к самому себе.

Он лежал, уставившись в потолок. Пора вставать и запастись смелостью встречать последствия вчерашнего позора. Не очень приятная перспектива. В своих глазах он уже упал достаточно низко. Предстоит узнать себе нынешнему цену в глазах обожаемой сестры. Что осталось от ее уважения при виде пьяного в стельку брата? И к чему могут привести его признания и в других своих недостатках и слабостях? Перспективы представлялись ему весьма пугающими. С каким лицом лишившийся своего ореола безупречности и уважения брат должен исполнять свои обязанности опекуна своей младшей сестры? И если на то пошло, как он может доверять даже самому себе? В ужасе отбросив такие мысли, Дарси медленно сел, проверяя себя на устойчивость перед тем, как подняться на ноги. По крайней мере голова успешно выдержала это испытание, и скорее всего благодаря Флетчеровским волшебным снадобьям. Что же, как минимум, он наконец-то выспался.

Часы на камине пробили три часа, а это напомнило ему, что день клонится к вечеру, и исторический разговор с Даем уже не за горами. Дарси не мог не сгорать от любопытства узнать, что скажет Дай в оправдание всех его странностей и превращений, в том числе в нем персонально со времен Университета. Но еще более у него сжималось сердце при мысли о том, как отнесся Дай ко вчерашнему его полупьяном признанию; более того, что из этого вообще может получиться. Тут он задумался. А в чем именно он признался? Он попытался мысленно восстановить ход вчерашних событий в «Лисе и Селезне».

– Думаю, лучше выкладывай все, – Дай излучал море сострадания и самой искренней заботы о старом друге. И медленно, постепенно он разговорился, выложив начистоту все развитие несчастливой своей истории – первый интерес, осторожные опасения, нарастающее очарование, желание и, наконец, любовь.

– «Весь облик твой, весь твой порыв навстречу, как твой ответ моим желаньям сердца» * – рассеянно процитировал Дай более для самого себя, когда он наконец замолчал. Потом присвистнул, – Господи Боже, Фиц, я же знаю тебя, друг мой; и потому могу поручиться, что твоя Элизабет просто необыкновенная девушка, если смогла так очаровать твою душу!

– Она вовсе не моя Элизабет, но ты прав, – вздохнул он, – она действительно необыкновенная девушка.

– Конечно. Прости ради Бога, но мне показалось, что, несмотря на все твои сомнения и колебания, ты все же сделал ей предложение.

– Да, – подтвердил он. – После того, как я велел себе выбросить ее из головы, мы столкнулись в Кенте. Ее подруга недавно вышла замуж за пастора моей тетки, и Элизабет приехала погостить у нее, не имея представления о том, что я вскоре должен там появиться. Можешь себе представить, в каком шоке я был, обнаружив ее, можно сказать, прямо за углом парка моей тетки, и более того, к тому времени ставшей уже почти любимицей Ее светлости.

– В шоке! В панике, я бы сказал! Безвыходнейшая ситуация! Влюбиться вопреки всем своим принципам, приложить все усилия для того, чтобы выбросить ее из головы – и вот на тебе: она здесь! – Брум покачал головой. – На расстоянии протянутой руки, можно сказать.

– Неделю я избегал встреч с ней, – продолжал Дарси, – но потом они стали почти постоянными гостями в Розингсе, ведь тетя просто жить не может без восхищенных слушателей. Таким образом, мы встречались почти ежедневно, если только я не уклонялся от этих визитов, но нет, я не мог, – признался он полушепотом, – это просто было свыше моих сил.

Потом некоторое время они помолчали. Вовсе не от неловкости. Дай понимающе и сочувственно кивнул, взгляд его ускользнул куда-то вдаль, лицо посуровело, и он, похоже, погрузился в какие-то свои глубокие размышления. Потом поднялся и велел служанке принести крепкого кофе и две чашки, снова сел и повернулся к нему.

– А потом?

– Потом, – глубоко вздохнул Дарси, – после череды ночей в непрестанных спорах с самим собой о небрежении моим именем, моими обязанностями перед семьей; перед неминуемым осуждением и непониманием общества союза с такой недостойной семьей и возможными последствиями такого шага не только для меня, но и для Джорджианы, я просто сдался. Я не мог представить себе свою жизнь и свое будущее без нее. Без «частички души моей»*, коли уж мы цитируем Милтона. – Дай понимающе кивнул. – Я стал ухаживать за ней. По крайней мере, мне так казалось. В то время я воспринимал ее сдержанность в отношении ко мне как скромность и некоторый респект к разнице в наших ситуациях; но вот в этом, как и во многом другом, я совершенно ошибался, – горько усмехнулся он. – Как ты уже понял, я решил просить ее руки; но пока не представлял, как. Однажды, однако, возможность представилась как бы сама собой. Она осталась одна в доме пастора; и я пошел к ней.

Хозяин собственноручно принес им кофе и бросил на Дая вопросительный взгляд. Дай устало усмехнулся.

– Я закрою за тебя, – сказал он, жестом велев ему убираться прочь, и налил обоим по чашке кофе. К тому времени они уже остались фактически одни, ибо время закрытия давно истекло.

– Ты пошел к ней, – напомнил Дай.

– Она мне отказала, – просто ответил он.

– Не может быть, чтобы это было все! – воскликнул Дай.

Дарси прикрыл глаза, заново переживая слишком памятную даже для его нетрезвой головы сцену.

– Не все? Конечно, не все, – горько продолжил он, – Я признался ей в любви; но признал и то, и в более страстных, можно сказать, выражениях, что мне стоило немалых усилий преодолеть мои сомнения и препятствия, прежде чем я предстал, наконец, перед ней.

– Немалых усилий, – медленно повторил Дай. – Извини, я тебя хорошо понял? Ты просто объяснил ей, почему тебе не следовало бы делать ей предложение? – поставив чашку на стол, Дай изумленно уставился на него; но через пару минут, он понимающе покивал головой.

– Да, да, это и есть истинно дарсевский подход к делу, не так ли? Зачем нам церемониться с какой-то там женской чувствительностью? – Он не скрывал своего сарказма. – Да, ее очарование сокрушило твердокаменные каноны Дарси, но поэтому совершенно естественно следует указать ей, какая редкая удача привалила ей; только, конечно же, совершенно незаслуженно! – Он невесело усмехнулся прямо в гневно прищуренные глаза друга и с такой силой стукнул по столу, что даже чашки испуганно подпрыгнули. – Только ты у нас способен из предложения руки и сердца сделать трактат об убожестве невесты! Но, умоляю, просвети ты меня! Что именно вынуждало тебя так отбиваться?

– Наверное… честь… гордость – называй это как хочешь! – сердито огрызнулся он.

– Охотно верю, что нечто в этом роде, но, тебе виднее. – Дай взял свою чашку и устроился поудобнее. – Продолжай дальше. Что же она ответила?

Он поколебался немного, придавленный язвительностью Дая, однако отказаться от даруемого исповедью соблазна облегчить душу уже не мог. И он продолжал.

– Она сидела абсолютно тихо, – рассказывал он с закрытыми глазами, словно вся сцена заново переживалась им, – с краской на ее щеках, но не взглянув ни разу на меня и не отвечая ни слова.

– Невероятно! – не сдержался Дай! – Молчание в ответ на такое предложение!

– Я был так поражен этим, – продолжал он, глядя теперь на закопченные балки потолка, – я не ожидал молчания. Может, она не поверила мне, подумал я, или посчитала, что это было для нее слишком. – Он встретился взглядом с Брумом. – Я разъяснил ей обдуманность моих намерений: это не мальчишество, это результат серьезного анализа наших столь различных жизненных ситуаций.

Присвистнув задумчиво, Брум сокрушенно покачал головой.

– Да, осмелюсь предположить, вряд ли есть еще во всей Англии женщина, которая откажется от чести стать хозяйкой Пемберли, с какой бы надменностью ты не сделал ей такое предложение! Все это перед ней – только руку протянуть, однако, она молчит! Невероятно! – Дай помолчал, словно им требовалось время для обдумывания ситуации, потом закончил, – И тем не менее, несмотря на все эти соблазнительные для нее и ее семьи возможности, она тебе отказала! Выходит, она была крайне оскорблена?

Он горько рассмеялся.

– Более чем. Оскорблена и оскорбительна в ответ. Моя персона была выставлена перед ней Уикемом в самом черном свете еще много месяцев назад, и потом…

– Уикем? Сын управляющего твоего отца? – спросил озадаченный Дай. – Странно, что он появился спустя столько лет, да еще в Хартфордшире! Это он в красном мундире… конечно же, он. И в ополчении, не так ли? – Дарси кивнул и отпил кофе. – Давай дальше.

– Потом она выставила меня виновным в истории с Бингли и ее сестрой.

– А, так вот где оно аукнулось! Неподобающая хардфордширская мисс, против чар которой и потребовалось мое содействие у леди Мельбурн – и есть сестра твоей Элизабет? – он опять кивнул и помедлил с продолжением, однако Брум уже не смеялся.

– Значит, она винит тебя в разрушенном счастье своей сестры, – просто заключил он.

– И по праву, хотя это делалось при непосредственной помощи сестер самого Бингли. Они не желают подобных родственников, и я не мог не согласиться с этим… тогда.

– Я помню, – отозвался Брум, – Крайне неудачно, что она узнала о твоем участии в этом деле. Значит, это и похоронило твои надежды?

– Это? Вряд ли! – воскликнул он, – Она выложила мне все, что думала обо мне с самой первой нашей встречи – а именно как о самом воплощении высокомерия и надменности. Этот милый набросок с моей натуры увенчал ее первоначальное предубеждение против меня,

так что вот перед тобой и результат: Бессердечный монстр, из пустой прихоти разоряющий достойнейших мужей и разрушающий надежды безупречных и невинных дев.

– Какая антипатия! И ты ничего не подозревал? – спросил Дай.

– Нет; так разве я не дурак! – он откинулся в кресле. – Как ты уже и слышал: первейший болван на всем белом свете!

– Да, да… – вздохнул Брум. – Думаю, на сегодня с нас хватит. Тебе пора домой. И мне пора домой! Был очень напряженный день, а за ним и ночь, друг мой, каких, право, немного было в моей жизни: но тебе пора домой, – настаивал Дай, и трудно было не согласиться с ним. Выбравшись из кресла, Дарси беспомощно отыскивал опору, пока Дай не поддержал его. Добравшись до дверей, едва дождался, пока Дай закрывал заведение, как и было обещано его хозяину.

– Да, это и впрямь здорово напоминает старые университетские денечки, – сухо заметил Дай, отправляясь на дорогу – ловить кэб.

– Куды эт вас? – возница крикнул сверху. – Эть чтоль твой приятель-то? Накинуть надо, коли отчищать-то за ним придется!

– Все в порядке! – крикнул тому Дай, пилотируя друга от ступенек до сиденья кэба. – Давай на Гровенор сквер. И поаккуратнее у меня на поворотах – тогда получишь двойную плату!

Медленно и педантично Дарси положил свой хронометр в карман жилета и поправил брелок, пока Флетчер прошелся по плечам сюртука. Те же молчаливые рутинные движения, как и несчетное число раз до этого, превращавшие его в безупречного джентльмена, готового к выходу в свет. Все на своем месте: часы, печатка, платок – свой на сей раз – уложен аккуратно в кармане. Костюм идеален, узел галстука скромно, но изящно драпирует его шею, обувь сияет, подбородок идеально выбрит. Все до мельчайшей детали являет картину на высшем уровне вплоть до того мига, пока он не отважился взглянуть в лицо особы, стоящей перед зеркалом – и искаженные черты его лица, и воспаленные красные глаза сказали ему, что это все обман. Он мгновенно отвел взгляд прочь, но подчеркнуто безразличное лицо Флетчера все равно отражалось у него за плечом. За весь день не было ни одной вольности с его стороны, ни одного подходящего по случаю вчерашних событий цитирования Барда, только тихие хлопоты при максимуме неприметности и бесшумности. Он не мог не оценить такую предусмотрительность, как не мог и не испугаться того сумбура, в который ввергла его домашних его беспрецедентная авантюра.

Уже была половина четвертого, если можно было верить его карманным часам. Трудно было поверить, что он так поздно поднялся с постели, ведь никогда ничего подобного не случалось раньше. Необходимость после полудня заниматься утренними процедурами окончательно сбивала его с толку. И все это, наложенное на малоприятное состояние его желудка и заторможенность мысли, погружало происходящее вокруг него в некую нереальную атмосферу. Он не был рад этому.

– Мистер Дарси? – Взглядом он позволил слуге продолжать. – Не желаете ли еще чего-нибудь?

– О, множество всякой всячины! – он мимолетно улыбнулся, в готовности восстановить ироничную окраску в их с Флетчером отношениях, – Но не могу отделаться от желания вернуться на двадцать четыре часа назад, чтобы я смог пережить их заново и с большей пользой. Мне следовало бы прислушаться к твоему совету.

Вспыхнув от такой лестной фразы, слуга скромно потупился. Дарси поправил манжеты и жилет.

– Могу ли я в таком виде показаться мисс Дарси?

– Несомненно, сэр, – Флетчер поклонился и удалился с позволения хозяина.

В спальне его встретил скучающий и зевающий Трафальгар. Хотя преодолеть дверь в гардеробную талантливому псу не составило бы труда, собака прониклась к слуге хозяина и его обязанностям похвально разумным уважением. Поэтому, как бы ни сгорал он от любопытства и желания увидеть происходившие с хозяином метаморфозы за дверью святилища, пес за дверью с необыкновенным терпением благоразумно ожидал появления хозяина. Но уж потом его морда красноречиво отражала все его надежды и ожидания.

– Нет, не сегодня, Чудище! – пришлось разочаровать его в самых радужных собачьих надеждах. – Меня ждет мисс Дарси…

Собачьи уши под его рукой вяло поникли, и, сердито рявкнув, он открыл носом дверь, оставив Дарси мучиться угрызениями совести в который уж раз за последнее время. Он умудрился разочаровать даже своего пса!

Дарси вышел следом, пересек холл и спустился вниз по лестнице в полной и неестественной тишине, погрузившей, казалось, весь Эреуил Хаус в странное оцепенение; которое только подчеркивалось перестуком его каблуков по ступенькам. И, очевидно, именно на этот звук поспешил почтенный Уитчер с заготовленными упреками нарушителю тишины, готовыми уже сорваться с его губ. До того мига, пока он не узнал этого ослушника.

– О! Вы, сэр! Я прошу прощения, сэр!

Почтенного старика крайне смутило то, что он едва не отругал своего хозяина. Конечно, когда оба были много моложе, такие вещи случались нередко, но это было естественно лишь много лет назад. Уитчер принял привычный невозмутимый вид и склонился в ожидании приказов на этот необычный для всех обитателей дома день.

– Я буду крайне признателен, Уитчер, – сказал Дарси, жестом отвергая всякую возможность обиды со своей стороны, – если этот запрет будет отменен ко всеобщему облегчению. – Он прикинул, что еще поможет ему вернуть себя в нормальное состояние. А чем быстрее жизнь в доме пойдет привычным рутинным порядком, тем скорее его выходка будет позабыта.

– И, пожалуйста, принесите кофе в малую гостиную.

– Да, сэр. Сию минуту, – а потом добавил, – мистер Дарси, сэр, лорд Брум был с визитом нынче и оставил свою карточку с запиской для вас. Она на вашем письменном столе, сэр.

– Когда он приходил? – удивленно спросил он. Неужто пришел и тотчас же ушел?

– В два часа, сэр. Мисс Дарси, проходя по холлу, беседовала с ним, но он оставался в доме не более десяти минут, как должно, сэр.

– Благодарю, Уитчер. – Дарси направился в свой кабинет, сгорая от любопытства. – И принесите туда мой кофе, будьте так любезны.

– Очень хорошо, сэр.

Теперь, скрывшись в своем кабинете, он мог спокойно разгадать причину столь раннего визита Дая. Он прошел прямо к столу мимо портрета Джорджианы, смирно ожидающем здесь на мольберте дня своего Представления, забрал с подносика элегантную карточку с позолоченными краями и опустился в кресло. Прочитал:

Фиц,

Я буду у вас сегодня позднее, потому что имею честь быть приглашенным мисс Дарси на ужин! Я настоятельно советую тебе провести этот день дома. И поверь мне, твоя сестра способна понять и принять правду. Она тоже исключительная молодая женщина!

Дай

Дарси недоуменно пожал плечами, рассматривая записку, и жар прилил к его лицу, когда он перечитал слова «исключительная молодая женщина»! Да, вчера в пабе он явно выложил все, как на духу, в этом не было никакого сомнения. Попеременно пользуясь то своим въедливым умом, то сочувствием, Дай вытянул из него все, что хотел, кроме разве что нежелательных подробностей об Элизабет. Вздохнув, он швырнул карточку на стол и замер, массируя пальцами виски. Тогда это было сущим облегчением для него – выложить, наконец-то, всю эту мучительную историю от начала и до конца; однако теперь его мучило явное несоответствие его собственного представления о тех событиях и реакции друга на его рассказ – насколько ему это теперь припоминалось.

Да, да, это и есть истинно дарсевский подход к делу, не так ли? Дай просто сочился сарказмом. Только ты у нас способен из предложения руки и сердца сделать трактат об убожестве невесты! Дарси сморгнул. Неужели именно так и было? Он попытался восстановить в памяти этот ужасный разговор с самой первой минуты. Что так возмутило ее в его словах, уже после того, как неудачное его предложение было отвергнуто? Господи, теперь это так очевидно! Он пренебрежительно высказался о положении ее семьи. Об унизительности такого брака для его семьи, о которой он как раз рассуждал с теплотой и заботой, о том ущербе, который будет нанесен им в результате его неспособности противостоять своим чувствам. Короче говоря, он говорил только о себе и своей семье, об их значимости и ее «несоответствии», а в итоге попытался оправдать свою наглость горячим отвращением к притворству вообще! Дарси глубоко вздохнул. Он ее глубоко оскорбил, а потом объяснил это тем, что это совершенно естественно и искренне! И с закрытыми глазами он не смог бы забыть, каким гневом сверкали ее глаза, когда она решительно отвергла его высокомерное предложение.

Естественно и искренне? Разве он думал при этом о ее чувствах? Нет! Он запустил пальцы в волосы, в отчаянии уронив голову на ладони. Он считался только с собственными желаниями, словно их склонности обязаны совпадать; он не задумывался над тем, желанен ли он ей; он полагался только на свое положение и богатство, на лестность предложения от такого, как он, человека. Невзирая на те знаки, что свидетельствовали об обратном, на уверенность в ее уме и искренности, которые так восхищали и влекли его к ней, даже вопреки его глубокому желанию брака, основанного на глубочайшей любви и дружбе, он обращался с ней с непростительным высокомерием и черствостью. Почему же? Почему так получилось? Умоляю, просвети меня, издевался над ним Дай, что именно вынуждало тебя так отбиваться? Маска, наконец, сброшена. Это его семейная гордость и презрение ко все смертным за пределами его семейного круга приучило его смотреть свысока на весь остальной мир. Элизабет сразу раскусила его и, не колеблясь ни минуты назвала вещи своими именами, как, впрочем, и умница Дай – это гордость и высокомерие, это его классовое самодовольство и себялюбивое презрение к чувствам других людей.

Дарси сидел, свесив голову на грудь, и жестокая истина молотком стучала в висках. Гордость, а не какие-то там серьезные колебания и сомнения руководила его поведением от начала и до конца! Ударив кулаком по столу и вскочив на ноги, он стал нервно расхаживать по комнате. Что вообще в его жизни происходило, что нельзя приписать исключительно повелениям его гордости? Его взгляд упал на портрет Джорджианы. Он медленно подошел и остановился перед ее изображением, изучая портрет совершенно новым взглядом. Да, сестра со всей присущей ей безыскусностью дала ему ключ к пониманию проблемы, сделав очевидной причину ее неловкости рядом с этим фальшивым правдоподобием – но не правдой. Я просто надеялся на то, что когда-нибудь я буду достоин этого изображения, ответил он ей, хотя убийственная оценка, выставленная ему Элизабет и поставила под сомнение его успехи на пути к этой цели.

То, что он еще так далек от этого идеального джентльмена с портрета, стало для него тогда горьким открытием; но теперь упрек Элизабет предстал перед ним в совершенно новом свете. Если бы вы вели себя, как подобает джентльмену… Погрузившись в раздражительность и само-копание, он тем не менее не мог не признать, что этими словами она выразила его же желание стать достойным своего изображения. Но теперь он с ужасом признавал, что дело было не только в количественном несоответствии, но именно в принципиальном, в самом существенном в облике того человека, которым он себя воображал. И значит, его путь к прекрасной цели был порочен с самого начала. Гордость вовсе не порок, надменно поучал он Элизабет, если у человека хватает ума держать ее под контролем. Господи, какая надменность! Но эта гордость легко объясняет и все остальное: его отчужденность и репутацию в обществе, и его всепоглощающую ненависть к Уикему, и его тягу к Силвэни, и его вмешательство в дела сердечные Бингли, и его борьбу с собственным стремлением и любовью к одной необыкновенной юной леди, увы, не отмеченной высоким общественным положением.

Когда после всех этих мучительных угрызений совести Дарси появился в малой гостиной, он обнаружил сестру свернувшейся калачиком на диване с книгой в руке и остывшим чаем на низком столике сбоку. Заслышав шаги, она подняла взгляд, озарившийся радостью от того, что он наконец все же появился.

– Фицуильям! – воскликнула она, но потом сказала со смущенной неуверенностью, – Извини, ты запоздал к чаю, вернее, он уже остыл. Желаешь ли свежего?

– Нет, благодарю, Уитчер принесет кофе. – Он улыбнулся и сел рядом с ней на диване. – Но сначала я хочу кое-что сказать тебе.

– Да, брат? – Джорджиана с серьезным видом уселась прямее.

– Моя дорогая девочка, – он прижал ее ручки к своей груди одной рукой, второй приподняв ее головку за подбородок. – Я вел себя просто недопустимым для старшего брата образом по отношению к тебе, и этим причинил тебе немало боли и унижения. – Он перевел дыхание. – Я не могу выложить тебе всю правду, ибо она касается не только меня, но обо всем, что имеет отношение к тебе, ты должна знать. Я могу только лишь попросить у тебя прощения, потому что мне не чем оправдаться перед тобой.

Слезы брызнули из-под ее ресниц и покатились по ее щекам прямо на его руки.

– Дорогой братец, – прошептала она, – охотно, и от всего сердца!

– Так легко! – он закусил губу, – и никакого мне наказания?

– Не за что, – покачала она головой, – И милосердие не требует кары. – Она весело улыбалась. – Я тебе просто расскажу одну историю. Ты не возражаешь?

– Я весь внимание, дорогая, но пока не обещаю большего.

Стук в дверь возвестил о появлении кофе. Пока Джорджиана наполняла его чашку, он взял тарелку, впервые за весь день решив поесть, потом устроился поудобнее на диване.

– Ну-с, теперь давай твою историю, только потом уж будь добра выслушать мою исповедь во всех моих бедах и грехопадениях, в том числе и этой ночью. Ты согласна?

– Да, с радостью, – она кивнула и ласково взяла его под руку, а он опустил ее головку себе на плечо. Она глубоко вздохнула, прежде чем начать свою историю.

– Жила-была однажды одна глупая девчонка, которая, если бы не сжалился над ними Господь милостивый, могла бы погубить и свою семью, и своего обожаемого старшего брата, полностью доверившись однажды одному бесстыдному подлецу…

Невозможно передать, сколько раз во время ее повествования Дарси то бросало в жар, то заливало холодным потом. Вероломство Уикема, его безнравственное совращение дочери своего благодетеля, этой невинной девочки, превратило в пламя те огоньки ярости, что подспудно теплились в его груди на протяжении последнего года. Когда Джорджиана рассказывала об их встречах при поощрении ее компаньонки миссис Янг, он уже почти задыхался от гнева и охватившего его чувства вины. Он понимал, что должен сдерживать свои слава и чувства изо всех сил, опасаясь уже доверять себе. Но, когда она рассказала о том, как уступила его настойчивости и согласилась на побег, дослушать ее самообличение он оказался уже не в состоянии.

– Нет, Джорджиана, дорогая моя девочка! – запротестовал он, прижимая ее к груди, – Как ты могла устоять перед ним? Я могу только просить тебя о прощении, потому что могу поклясться тебе перед всем белым светом, что это я во всем виноват! Как ты одна могла противостоять ему, если я бессовестно и беспричинно покинул тебя в самую нужную минуту! Это я должен был быть с тобой в Рамсгейте, или где еще тебе было бы угодно. – Он вскочил и отошел к камину. Прислонившись к прохладному мрамору, с трудом перевел дыхание. – Я пренебрегал общением с тобой. И ради чего же? Ради ерунды! Которая есть ничто по сравнению с твоим благополучием. Мне остается лишь просить прощения у тебя и Всевышнего.

– Нет, Фицуильям, – решительно возразила она, – я должна была противостоять его уговорам. Поверь, я обязана была понимать что хорошо и что плохо, и блюсти свой долг перед семьей! – Она подошла сзади, положив руку ему на плечо. – Мне не хватило лишь силы духа, чтобы отвергнуть его притязания. Он играл на моих романтических мечтаниях, это так; но более всего он льстил моему тщеславию и распалял мои претензии ловкими и льстивыми намеками.

Дарси покачал головой и отвернулся в сторону.

– Послушай, брат, я привыкла думать о себе только хорошо. Благодаря нашему богатству и положению ровно ничего серьезного от меня и не требовалось. И мне не представлялось до этого несчастья случая испытать, чего же я стою на самом деле. Оказалось же, что в критической ситуации я беспомощна и бесполезна. Это был самым серьезным уроком в моей жизни. Так что, как видишь, Фицуильям, – она взяла его за руки, – Ты не должен во всем винить только себя. Какие бы вины ты не возлагал на свою голову, дорогой мой братец, я прощаю тебя от всего сердца.

Дарси обеспокоено смотрел на девушку. Он был прощен, только получил он это прощение непростительно легко.

– Я недопустимо эгоистичен, Джорджиана!

– Брат! – попыталась она умерить его самобичевание.

– Мне бы следовало…

– Фицуильям! Я прекрасно знаю, что ты эгоист! – воскликнула она, рассмеявшись его изумлению, – Конечно, обычно ты просто наилучший и добрейший из братьев, но вот со всеми остальными, впрочем, иногда и со мной, ты действительно предпочитаешь думать сначала о себе. О! прости, но почему ты так хмуришься, если я всего лишь соглашаюсь с тем, в чем ты так красноречиво каялся? Разве я не отпустила уже все твои грехи? Если ты станешь продолжать в том же духе, я, пожалуй, подумаю, что это именно гордость велит тебе исповедоваться!

Он предпочел бы, чтобы краска, заливавшая его лицо, была вызвана раскаянием, а не охватившим его чувством стыда и огорчения. Выходит, он даже не способен покаяться, не надуваясь от гордости за самого себя.

– Что же, э-м-м, спасибо и на этом, – он избегал встречаться с ней взглядом. – Очень милосердно с твоей стороны.

– Нет, не очень, потому что теперь, – она опять присела на диван и указала на место рядышком. – Твоя очередь. Ведь ты обещал мне.

Его очередь! С чего же начать? Он не присел рядом, но вскочил, заходив по комнате. Услышав же шуршание ее платья и поняв, что времени на увертки ему не дадут, вернулся и сел рядом с ней.

– Тогда я опять прошу у тебя прощения за доставленное тебе беспокойство и пренебрежительное отношение к тебе. Один уважаемый человек убедил меня в том, что я был просто груб и неуважителен по отношению к тебе. И не приходится сомневаться в этом, ведь я настолько погрузился в свои переживания, что остальных просто не замечал. Значит, это лишнее свидетельство, – и он искоса взглянул на нее, – моего себялюбия.

– Ты прощен, Фицуильям. Расскажи мне, что случилось.

Он прикрыл глаза и откинулся назад.

– Ты помнишь мое письмо об одной молодой леди. Мы говорили о ней на Рождество, насколько я помню.

– Да, мисс Элизабет Беннет.

– Ты помнишь ее имя?

– О, да, – Джорджиана с нетерпением посмотрела на него. – Как можно забыть имя той, о которой ты отзывался с таким интересом и уважением.

– Да, конечно, – вздохнул Дарси.

Он попытался пересказать ей все, что случилось с тех пор, хотя нахлынувшие еще болезненно свежие воспоминания немало затрудняли задачу пересказать его эпопею более менее связно.

– В Розингсе я убедился, что меня влекло к ней все неудержимее, и в конце концов я пришел к решению, что, невзирая на все весомые возражения, я не смогу жить без нее. Я стал ухаживать за ней, в то же время пытаясь прийти к какому-то решению в том, что считал несомненно унизительным в моем положении. Из-за этой неопределенности моего поведения она даже не подозревала о чести быть моей избранницей. Когда же я, не в силах более противостоять своим желаниям, явился к ней с предложением руки и сердца, она отвергла меня со всей холодностью, удивленная тем фактом, что она вообще оказалась удостоена моего внимания.

– Она отвергла тебя! – Джорджиана глядела на него в полном изумлении, – Нет, это просто невозможно представить! Это, наверное, какая-то ошибка, какое-то непонимание.

Он только покачал головой, отвергая заранее всякую надежду.

– Ошибкой было мое самонадеянное вмешательство в отношения между Чарльзом и ее сестрой. Случилось так, что Элизабет именно тем утром узнала о моей роли в участи своей сестры и совершенно справедливо винила меня в этом. А непонимание… – он задумался. Рассказывать ли ей об Уикеме? – Непонимание между нами возникло благодаря злонамеренным слухам, распускаемым обо мне, которым она не находила причины не верить после моего оскорбительного обращения с ней при наших первых встречах. Так что, зная о моем недостойном поведении в первом случае, она легко могла допустить что-то в этом роде и в других отношениях.

– Но разве ты не объяснился с ней? – вмешалась Джорджиана, – Не сомневаюсь, что ты раскаялся в содеянном!

Он сжал ее руку и тяжело вздохнул.

– Мне очень жаль признать это, но – нет. Я был так оскорблен и унижен ее отказом, что, боюсь, мое поведение только все усугубило. О тех словах, которые мы высказали тогда друг другу в лицо, я буду сожалеть всю свою жизнь. Позже, в письме, я умудрился объяснить ей свое вмешательство в жизнь ее сестры такими словами, что она, боюсь, никогда не простит меня. Правда, я могу надеяться на то, что сумел оправдаться в отношении другого недопонимания между нами, но не думаю, что этого достаточно для восстановления отношений. Она ясно дала понять, что обо мне думает. Нет, она не любит меня, и я не думаю, что когда-нибудь сможет полюбить. Мне остается только оставить всякую надежду на это, – закончил он еле слышно.

– Дорогой брат! – проговорила она с такой жалостью, какой он никогда еще ни от кого не испытывал.

– Я был разгневан из-за разбитого ею сердца и крушения всех моих надежд. Я винил всех – ее за обман, пусть и невольный, судьбу, сыгравшую со мной такую жестокую шутку, словом, всех и вся, но только не себя. Как ты говоришь, мы привыкли быть очень высокого мнения о себе, пожалуй, даже слишком. По возвращении из Кента я целиком погрузился в постоянные мысленные самоистязания, забыв о тех, кого был вынужден страдать рядом. А прошлой ночью я, невзирая на здравые советы, отправился в сомнительную компанию и только потому, что некто ловко польстил моему самомнению. Только благодаря вмешательству лорда Брума мне удалось все же выпутаться благополучно, а отблагодарил я его тем, что взял да и напиться в кабаке. Мое самомнение и гордыня были причиной моего глупейшего поведения. Мне остается лишь стыдиться того, – он проглотил ком в горле, – что я так и не стал тем человеком, каким бы хотел стать ради памяти об отце. А позже – я причинил тебе боль, Джорджиана, и самым бессовестным образом, и я глубоко сожалею об этом. – он отпустил ее ручку, молча ожидая приговора.

– Братец! – задыхаясь, выговорила она, ладошкой пытаясь заглушишь рыдание, – Какие муки, Фицуильям! Я догадывалась, что что твоя раздражительность и нелюдимость должна иметь какую-то причину, но такое! Такие чувства и такой ответ… – эмоции помешали ей закончить фразу.

– Мои муки… – Он достал платок и промокнул ее слезы на щеках, – не могут служить оправданием, даже если бы я не был виноват в них.

– Какая мы несчастливая пара, оказывается, – взглянула она на него сквозь слезы, – мы привыкли считать себя баловнями судьбы, а оказались, словно дети, не способны принять ее уроки и наказания.

– Но ты только крепче стала от ударов судьбы, мне же остается только смириться с ней.

Она опустила голову ему на плечо и прошептала:

– Я знаю. Но это не дело – так жестоко страдать в одиночестве. Прошу тебя, не уходи в себя, Фицуильям!

Дарси обнял ее и поцеловал в голову.

– Так ты согласна быть моей Порцией пред лицом трибунала? – спросил он, прижавшись щекой к ее локонам.

– Да, твоя Порция навсегда, хотя и не только я одна.

Остаток этого дня Дарси провел в своем кабинете, разбираясь с накопившимися делами под неусыпным контролем своего пса. Трафальгар, кажется, тоже простил своего хозяина, ведь, стоило Дарси повернулся на секунду спиной к двери, как тот в один миг оказался снова на своем обычном месте рядом со столом. Ереуил Хаус по прежнему был погружен в тишину, но не в безмолвие, поскольку слуги занимались привычными хлопотами. Из-за дверей доносился шорох торопливых шагов, закрывающихся дверей, позвякивание посуды и негромкие приказы; нормальная привычная суета перед ужином.

Не раз в течение его пребывания в кабинете его взгляд падал на портрет сестры; и он не мог при этом не вспоминать их необычный разговор. Теперь она знала все, что нужно. И оказалось, после исповедей они стали человечнее и ближе друг другу. Подойдя к портрету и рассмотрев ее изображение новыми глазами, теперь он понял, что она была абсолютно права. Лоренс не смог понять ее. Это прекрасная работа; тут нет сомнений. Но, хотя она и выразила свою мысль совсем иначе, истина заключалась в том, что удивительную душу его сестры художник передать не смог. Нет, он не станет теперь настаивать на официальном мероприятии. Пусть желающие приходят посмотреть на портрет, а потом отправим его в Пемберли.

На стук в дверь он обернулся. В открытых дверях появился улыбающийся Уитчер.

– Извините, мистер Дарси, к вам пришел лорд Брум, сэр.

Но за спиной дворецкого никого не было.

– Лорд Брум, Уитчер? И куда же он подевался? – Послышался перестук шагов, а потом в дверях появился и сам запыхавшийся гость. – Ах, да, вы правы; это Брум. Немного рановато для ужина. Или поздновато для чая?

– Ты долен был дать мне несколько минут, Уитчер! – Брум обиженно посмотрел на слугу. – Ну нельзя же понимать все так буквально до мелочей, уважаемый! – И он повернулся к Дарси, когда непреклонный дворецкий величественно удалился. – Бесценный человек, конечно, но невыносимо бестолковый в важных ситуациях.

– Да, учитывая, что тебе еще пришлось протиснуться мимо него, – засмеялся Дарси с некоторой неловкостью при появлении друга. Чего ему ждать теперь от Дая, после вчерашних нетрезвых откровений и глупостей? – Неоценимый, это верно. Так чему обязан? Мы ожидали тебя не ранее, чем через час.

– Я умирал от желания убедиться, что с твоей драгоценной головой все в порядке, старина! Впрочем, и с телом тоже, если уж на то пошло. Уверен, что давненько ты так не напивался.

Не желая отвечать прямо, Дарси просто изобразил полупоклон.

– Тогда можешь судить сам! Вот он я!

Дай с досадной буквальностью ухватился за смысл его слов и принялся кружить вокруг Дарси, в точности пародируя тот осмотр, которому подверг его Браммелл на приеме у леди Мельбурн.

– Никуда не годится, дружище, – заключил он, покачав головой. – И как ты себя чувствуешь, позволь полюбопытствовать?

– Не так уж плохо, как могло быть благодаря какому-то мерзкому зелью Флетчера, но достаточно скверно, чтобы подумать о обращении в методисты*.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что я намерен воздержаться от алкоголя на время, – осторожно посмотрел он на него, – а ты что подумал, собственно?

Вполне в духе Дая было отвечать вопросом на вопрос.

– Ты все объяснил мисс Дарси, надеюсь? – и он подошел к книгам.

– Да, да, конечно, – Дарси наблюдал за тем, как он поглаживает кожаные корешки книг.

– В подробностях? – бросил он через плечо, изучая названия.

– Нет, конечно, нет! Джорджиана знает лишь то, что я связался с сомнительной компанией, а ты помог мне из этого выкрутиться. – Он помолчал, а потом добавил, – Я рассказал ей о Хардфордшире, а потом… потом о Кенте.

– А, значит, она знает о твоей даме, и остальное тоже, – протянул Брум, доставая одну из книг и бережно раскрыв ее посередине. Не отрывая взгляд от строчек букв, он спросил, – Что же она сказала?

– Я прощен, – ответил он просто.

– Ну, что же, она поступила именно так, как и следовало, не так ли? – Дай кратко глянул на него и опять уткнулся в книгу. – Будучи настолько религиозной.

Дарси стало не по себе. Что он имеет в виду?

– Я уверен, что она сделала это совершенно искренне, – надменно произнес он, – и от всего сердца.

– Понятно, – вскинул взгляд Дай с тем до боли знакомым ему еще по университету выражением, которое означало, что ему пришлось проглотить полную чушь. – Очень удобная философия. Делает жизнь намного проще, правда? Ну, хоть чуточку, пока тебя не погладят против шерстки всерьез.

– Очень мило с твоей стороны читать лекции об искренности, парировал Дарси, уязвленный таким бестактным скептицизмом.

– Но я же изучал философию, старина! – спокойно возразил Брум, переворачивая страницу.

– Я тоже, – рассердился Дарси, – но не разделяю подобных мнений, как ты прекрасно знаешь! И все твои загадки, как и эта твоя шутовскую маску безмозглого придурка поверх лучших мозгов университета я уже просто не в состоянии выносить! И как это соотносится со словами о правдивости, мой верный друг? – Дай ухмыльнулся из-под страниц книги, что только больше распалило Дарси. – А у Монмаута прошлой ночью? Корчил из себя лакея, да ради всего святого! Закрывает кабак за хозяина, и, кстати, моя дверь, – вдруг припомнил он, – замок! Я был пьян, но я помню!

– Я-то надеялся, что ты забудешь, – покачал головой Брум, – жаль, что нет! – он поставил книгу на место и задумчиво посмотрел на него. – Но я обещал тебе объяснение; так что нечто в этом роде ты получишь. – Он жестом остановил сердитую реплику Дарси. – У меня достаточно причин объясниться с тобой, поэтому ради нашей дружбы, я расскажу тебе то, что смогу. – Он невесело усмехнулся. – Но, предупреждаю, что это не так просто.

– Нашел, чем удивить! – Дарси скрестил руки на груди и присел на краешек стола, – это уже тянется добрых семь лет, приятель! – Дай болезненно скривился, поджав губы, что только подстегнуло Дарси, – Давай же, ради всего святого!

– Это началось где-то на последнем году учебы, – Дай отошел к окну, уставившись вниз на улицу. – Мы участвовали в математическом конкурсе, ты помнишь?

– Да, – ответит тот, – ты не появлялся тогда по несколько дней, пока работал над этими статьями.

– Да, но в сущности, я не этим занимался; по крайней мере, не все время. Я даже не в Кембридже был, а в Лондоне.

– В Лондоне?

Он кивнул, все так же глядя в окно. – Однажды, когда я корпел над моей диссертацией, ко мне пришли некие люди и увели меня на особую встречу, отказаться от которой мне не позволили. Оказалось, что моя работа по применению математики в лингвистике не прошла незамеченной в определенных кругах в правительстве, и от меня требовалось теперь использовать мой метод на шифровках, перехваченных в Англии. Конечно же, младая кровь взыграла, и я сразу же согласился! – Он оглянулся на Дарси. – Нет, это не есть вся правда. Я согласился потому, что в этом усмотрел своего рода средство расквитаться с личными демонами. Я ведь тебе никогда не рассказывал об отце, Дарси. Тебя никогда не интересовало, почему?

– Конечно, – он удивился такому повороту в разговоре, но тем более был заинтригован, – то, что ты предпочел именоваться Брумом вместо Уэстмарча, было более чем странно; но ты же с самого начала не позволял никакого любопытства по отношению к своей семье.

– Моей семье! – фыркнул Брум. – Ладно, называй это семьей! Мой отец, граф Уэстмарч, считался замечательным человеком; и я не исключаю, что когда-то так и могло быть. Мне же нечего сказать о его уме и способностях, за исключением его изобретательности в издевательствах над моей матерью и унижениях меня самого. Прибавь к этому бешеный нрав и любовь пускать в дело плетку по любому случаю, плюс страсть к азартным играм. Состояние моей матери – ее приданое, испарилось очень быстро, так что, когда я родился, она ему уже оказалась без надобности, так что он предпочел, так сказать, пастись на более плодородных пастбищах.

– Господи Боже, Дай!

Тот лишь пожал плечами.

– Но это заурядное дело в наших кругах, Фиц. Понимаешь, почему я фактически навязался к вам на лето в Пемберли? Хотя граф умер уже, и мне нечего было избегать каникул дома, я просто жаждал испытать, что это такое – настоящая семья. Твой отец стал просто откровением для меня, Фиц! Я счастлив тем, что узнал его, и должен признаться, что он всегда был моим идеалом отца и мужа.

Дарси просто кивнул на это, оба глядели куда-то вдаль.

– Извини за это отступление, – продолжил Брум. – Финансовое положение моего отца после смерти матери стало просто отчаянным, поскольку ее доход от семейных капиталов теперь отошел ко мне, а уж мои дядюшки позаботились о том, чтобы он не смог запустить туда руку. И тогда ему осталось только интриговать.

– Интриговать? – нахмурился Дарси. – с кем же?

– Со всеми! – Брум развел руки, – кто мог заплатить: французами, ирландцами, пруссаками, даже с берберскими пиратами, насколько мне известно! И Уэстмарч Кастл превратился в постоялый двор для всех и всякого, кому надо было не попадаться на глаза властям.

– Измена!

– Да, именно, – глухо подтвердил Дай, и даже не из убеждений, веры и подобного; просто из-за денег. Когда же его приперли наконец к стенке, он пустил себе пулю в лоб прежде, чем его успели схватить. А поскольку его самоубийство избавило МВД от громкого скандала, дело охотно замяли. Было подано как случайный выстрел при чистке ружья, что-то в этом роде; но я-то знал, Фиц, я знал! – он отвернулся, его плечи окаменели. – Так что, как ты теперь можешь понять, мне это предложение дало возможность реабилитировать наше честное имя. Раскалывание шифров к тому же само по себе было увлекательной задачкой. Просочиться в мозги неизвестного противника, раскусить его хитрости – это невероятно возбуждающе. Так что остатки последнего года в университете я разрывался между диссертацией и работой на МВД.

– И еще умудрился получить несколько призов!

Дарси сокрушенно покачал головой, и Брум ехидно улыбнулся.

– За что, похоже, ты меня так и не смог простить, а?

– Вовсе нет! – возразил он, – но теперь я об этом нисколько не жалею. Продолжай же, ведь все это еще не объясняет твою склонность к загадочным маскарадам за все прошлые семь лет.

– Ага, но сцена для шутовства уже вырисовывается, так сказать, – продолжал он, став снова задумчивым, – Из содержания и формы шифровок скоро стало ясным, что их источник надо искать среди тех, кто вращался в британском высшем обществе. Когда наполеоновские войска сосредоточились в Булони в 1804-м, перед угрозой вторжения в МИДе началась паника. Планы прибрежных фортификационных сооружений Пита были ясно изложены в адресованном в Голландию пакете. Я видел все это собственными глазами и расшифровывал прилагаемую к ним записку. Очень изысканная такая, знаешь ли, – улыбнулся он своим воспоминаниям.

– Это прекрасно, Дай, но проблема-то оставалась! – Дарси явно заинтересовался историей. – То есть те, кто занимался этим!

– Вот именно! – отозвался он, – И как их вычислить? Они же в высших кругах знати. Наверняка это очень умные и могущественные люди, даже из самого правительства, может быть! Внедрение туда агента бесполезно, ведь ему никогда не добиться ни допуска, ни доверия. Так что, это мог быть только…

– Один из них! – прозревший Дарси с изумлением смотрел на друга. – Кто будет принят без вопросов, и кто не уступит им по уму и хитрости. Господи боже, Дай, так ты был шпионом? – тот просто кивнул в ответ, – И все это время! Под маской шута горохового?

– Увы, но именно так, – он вздохнул. – Убийственно вспоминать, насколько быстро все поверили в это, но это так! За родину и корону, как сам понимаешь!

– Но ты поймал их? – в нетерпении спросил Дарси. Невероятно! Его лучший друг оказался шпионом!

– Конечно я поймал его, – процедил Брум. Он прикрыл глаза рукой, – но я не имею права называть никаких имен. Ими потихоньку занялись совсем другие люди, а твой Шут продолжал себе крутиться на танцульках, играя и придуриваясь. Клянусь, Фиц, тебе лучше не знать, что болтает наша знать, не обращая внимания на такого Шута.

– Или такого на Слугу? – тихо спросил он. Да, восстановление честного имени семьи цель благородная, и достойный вызов его уму, но тут он затеял игры со своим близким другом. Это было очевидно.

– Да, если нет другого способа, как в том случае, когда мне надо было затесаться среди фанатиков леди Монмаут. А ей я оказался не интересен; она слишком фанатична, чтобы интересоваться такими, как я. Не нальешь ли мне промочить горло, старина? – внезапно спросил он. – От исповедей просто пересыхает горло! Пожалуй, имело смысл последовать твоему примеру!

– То есть надо было прежде напиться, хочешь сказать? – проворчал Дарси, – Я не советую. Кроме того, можешь сболтнуть что-нибудь лишнее. – Он подошел к застекленному шкафу и стал рассматривать ряды бутылок. – Вино, или бренди?

– Вино! Мы же ужинаем с твоей сестрой сегодня, не хочу распространять такие крепкие ароматы.

Дарси налил ему бокал и убрал бутылку. Себе – ничего до ужина!

– Ну а как насчет твоей дружбы с трактирщиком и необъяснимых талантов открывать замки?

– Это необходимые навыки в моем деле, Фиц, – он почти залпом осушил бокал. – В этом деле нет предела совершенству. Случается проходить даже сквозь огонь, воду и медные трубы, а не только сквозь закрытые двери, подворотни и сточные канавы. Я, конечно, могу поклясться в этом, но ты все равно мне не поверишь, какие ужасы таятся в нашем изумительном городе. Впрочем, трущобы ли, особняки ли, а воняет это дело одинаково, и мало кто безгрешен. Я даже начал тревожиться за тебя, старик!

– За меня? – Дарси пораженно уставился на него.

– О, не в смысле измены! Господи, друже, только не кидайся на меня! – заворчал Брум. – Но меня беспокоили те, с кем ты связался. Сейр и Тренхолм всегда были мерзавцами, и они тебе не пара! Потом я опасался, что ты попал в лапы леди Силвэни, ныне Монмаут – а в таком качестве она стала еще опаснее. И по возращении из Кента ты стал вести себя так, особенно по отношении к мисс Дарси, что я просто не знал, что и думать. Поэтому, когда ты решил идт