Часть первая

МИР КАК ЦЕЛОЕ

ЧЕРТЫ ИЗ НАУКИ О ПРИРОДЕ

Издание второе, исправленное и дополненное

С.-ПЕТЕРБУРГ

III

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Могу сказать, что предлагаю читателям самую понятную из книг, посвященных философским вопросам. Тут говорится о самых крупных, главных явлениях природы; рассматриваются понятие и учение наиболее известные, ходячие; изложение совершенно просто, элементарно, и я боюсь даже – оно может показаться иногда утомительным своею учебною отчетливостью и связностью. Притом, в книге только изредка употребляются философские термины; она почти сплошь писана языком натуралиста, а не философа.

Таким образом, мою книгу можно бы причислить к популярным книгам по естественным наукам. Читатель увидит, однако же, что я почти безусловный противник популяризации. Если сами ученые, постоянно работающие для своей науки, редко понимают ее истинный дух, ее глубокие основы, то в массе читателей научные сведения почти неизбежно подвергаются искажению, превращаются в урод­ливости знания. Популярная книга, удовлетворяющая читателя, есть пустая, и даже вредная книга: она его обманула, дала ему ложное насыщение, ложное удовлетворение. Из этих книг хороши не те, которые обогащают читателя познаниями, а те, из которых он вынес бы убеждение, что он совершенный невежда в известном отношении, что предмет книги глубок и труден не только для него, но и для автора.

IV

Взявши самые крупные явления и самые известные понятия, я старался, именно, показать, к каким важным задачам они приводят, какие существенные и безмерные во­просы связаны с ними. Вся моя цель как будто состояла только в том, чтобы во что бы то ни стало разбудить читателя, возбудить в нем философскую деятельность мы­сли. Для этого, как будто преднамеренно, мною взята такая постановка философских вопросов, в которой они получают наибольшую определенность и наглядность. Когда мы рассуждаем о природе вообще, о мироздании, взятом в его целости, то для этого вопроса нельзя выбрать формы яснее и резче, как вопрос о жителях планет, вопрос, известный во всемирной литературе под именем вопроса о множестве миров. Сюда все войдет: взгляд на устройство мира, на связь и соподчинение его частей, взгляд на жизнь, на иерархию и распределение ее различных форм, и, наконец, вопрос о центральном положении, занимаемом человеком в природе.

Точно так, когда мы рассуждаем о сущности вещей, о глубочайшей причине явлений, то ни для какой сущности нельзя найти такого олицетворения, такого наглядного представления, как для сущности вещества, обыкновенно вообра­жаемой в виде атомов; таким образом, анализ атоми­стической теории представляет в самой ясной форме анализ философского движения мысли в вопросе о сущности.

Так как дело состоит как бы в том, чтобы принудить читателя мыслить философски, то замечу, что взятые мною формы имеют величайшую принудительную силу. Можно воздерживаться от многих философских вопросов, и нынче часто хвалят такое воздержание, как большую

V

мудрость; но воздержаться от вопросов о жителях планет и об атомах – всего труднее, и если кто воздерживается, тот для последовательности должен уже ничего не говорить ни о мироздании, ни о веществе.

Мысли, которые я изложил в этой ясной, общедо­ступной форме, некогда увлекли меня с непобедимою силою; в моих глазах они имели математическую очевидность, и потому я не мог приписывать им никакой оригиналь­ности и никакого особенного характера.

Источником своих взглядов я считал, во-первых, математические и естественные науки, которыми тогда зани­мался, и истинный дух которых усвоил себе чтением, размышлением и некоторыми работами. Для тех, кого занимают общие понятия этих наук, их начала, их основные точки отправление, настоящая моя книга будет не бесполезна; в ней анализируются те понятия и вопросы, которые неизбежны в каждом учебнике этих наук.

Устремив все внимание на философскую сторону естествознания, я пришел ко многим задачам, которые возникают из понимания стремлений науки, и которым при других обстоятельствах я, вероятно, посвятил бы всю жизнь. Читатели найдут здесь только постановку, только очерк этих задач. Таковы например – теория внешних чувств, в особенности зрения, исследование механики животных, еще более общая идея изучения органических форм, точно также – мысль о теории кристаллов, и самая трудная задача – теория вещества. И в настоящее время, я считал бы для себя большим счастьем, если бы мне было возможно дать какой-нибудь из этих мыслей полное развитие, к которому она способна.

VI

Вторым источником своих взглядов я считал ге­гелевскую философию, но не ее учение в каком-нибудь определенном виде, а только ее методу, которую признавал, как и теперь признаю, полным выражением научного духа. Формальная сторона гегелевской философии есть ее существенная сторона и остается до сих пор неприкосновенною, составляет до сих пор душу всего, что можно считать научным движением. Как Канта можно сравнить с Коперником, так Гегеля с Галилеем или с Ньютоном; и как до сих пор астрономия и все физические науки движутся по пути и по методам своих основателей, так и науки мира органического и человеческого не укло­няются от путей, найденных Кантом и Гегелем. Прогресс ума совершается не так быстро, как многие воображают.

Таким образом, я не мог смотреть на свои взгляды как на что-нибудь особенное, как на попытку новой мысли, или, по крайней мере, сомнение в прежних путях ума и недовольства ими. Свои положения я должен был считать только выводами и пояснениями того, что всеми признается, не смотря на то, что они иногда очень резко противоречили обыкновенным мнением. Между тем, и это противоречие, и еще более собственное чувство невольно давали мне чувствовать особенность моего взгляда; но откры­валась она мне медленно, и могла несколько уясниться только тогда, когда я немного передвинул свою точку зрения и, следовательно, мог хотя сколько-нибудь взгля­нуть на дело со стороны. Особенность взгляда, по некоторым основаниям, справедливо считается его достоинством, дает ему большую цену; вот почему я теперь охотнее

VII

чем когда-нибудь исполняю давнишнее свое желание издать эту книгу.

Мир есть целое, то есть он связан во всех направлениях, в каких только может его рассматривать наш ум.

Мир есть единое целое, то есть он не распадается на две, на три, или, вообще, на несколько сущностей, связанных независимо от их собственных свойств. Такое единство мира можно получить не иначе, как одухотворив природу, признав, что истинная сущность вещей состоит в различных степенях воплощающегося духа.

Мир есть связное целое, то есть все его части и явления находятся во взаимной зависимости. В нем нет ничего самобытного, никаких особых начал, никаких простых тел, никаких атомов; нет самостоятельных от века различных сил, нет ничего неизменного, само по себе существующего. Все в зависимости и все течет, как говорил еще Гераклит.

Мир есть стройное целое, или, как говорят, – гармоническое, органическое целое. То есть, части и явления мира не просто связаны, а соподчинены, представляют пра­вильную лестницу, пирамиду, всего лучше сказать – иерархию существ и явлений. Мир, как организм, имеет части менее важные и более важные, высшие и низшие: и отношение между этими частями таково, что они представляют гармонию, служат одни для других, образуют одно целое, в котором нет ничего ни лишнего, ни бесполезного.

Мир есть целое, имеющее центр; именно, он есть сфера, средоточие которой составляет человек. Человек есть вершина природы, узел бытия. В нем заключается величайшая загадка и величайшее чудо мироздания. Он занимает

VIII

центральное место по всем направлениям связей, соединяющих мир в одно целое; он есть главная сущ­ность и главное явление и главный орган мира.

Вот несколько общих положений того взгляда, кото­рый развивается в книге. Главное содержание состоит, впрочем, не в картине мира, изображенной с этой точки зрения, а в таком анализе явлений природы и учений естественных наук, который показывает, что мир как целое есть главная руководящая идея в исследовании при­роды, та мысль, к которой необходимо приводит правиль­ный ход науки в каждом частном случае.

Но здесь скажем несколько слов об этом взгляде в его целости. Его положения с первого же раза кажутся то совершенно простыми и ясными, то необыкновенно дерзкими и решительными. Откуда такое противоречие?

Для меня несомненно, что люди науки, чистые исследователи, не допускающие в свою работу никакого вмеша­тельства фантазии и чувства, должны, безусловно, признавать мир как целое. Этот взгляд один соответствует пол­ной строгости научного метода. Если бы я продолжал ра­ботать на поприще наук, то я неизменно держался бы этого пути; на нем открываются самые далекие горизонты, и вполне удовлетворяется потребность теории, потребность рационального понимания вещей.

И потому, если мы чувствуем недовольство этим взглядом, если он в нас что-то затрагивает и чему-то противоречит, то нет никакого сомнения, что источник такого разногласия заключается не в уме, а в каких-нибудь других требованиях души человеческой. Человек посто­янно почему-то враждует против рационализма, и эта

IX

вражда упорно ведется всеми, спиритуалистами и материалистами, верующими и скептиками, философами и натуралистами.

Отдать себе отчет в этой вражде есть величайшая задача мысли.

Так как мы назвали мир целым, то, применяясь к этому выражению, можем сказать, что человек постоянно ищет выхода из этого целого, стремится разорвать связи, соединяющие его с этим миром, порвать свою пуповину.

Едва ли когда это было так ясно, как в наше пе­чальное время, время очень интересное, но страшно тяжелое. Люди мечутся, ища выхода, ищут страдания и почитают за стыд быть довольными этою жизнью, как она есть. Самые глупые, – спиритисты, – уже переделали мир по своему, и наслаждаются беседою с жителями планет. Другие, политические фанатики, мечтают о том, чтобы переделать человека, изменить ход всеобщей истории. Чтобы найти себе какой-нибудь выход, они разжигают в себе чувство недовольства современным порядком мира, жизнью, нравами и свойствами людей, и тогда начинают верить в какое-то новое человечество, которое будет свободно от самых коренных свойств человеческой природы и которое в сущности такая же мечта в будущем, как жители планет, беседующие с спиритистами, в настоящем. Так стремятся люди насытить желания своего сердца; одни вздыхают о прошедшем и погружаются в него, облекая его фантастиче­скими красками; другие мечтают о будущем, третьи населяют планеты и звезды. Никто только не думает, что задача должна быть решена теперь и здесь, и что всякое перенесение решения в другое время и в другое место есть только обман, которым мы сами себя тешим. Если же

Х

кто это и чувствует, то не умеет ни формулировать во­проса, ни приняться за его решение; современное просвещение не дает для этого средств. Так что в настоящее время едва ли не самый мудрый тот, кто, питая некоторое доверие к Неисследимому, отказывается от попыток схватить умом роковую задачу, и находит удовлетворение в ее практическом решении, то есть в возможном исполнении долга.

Предмет, о котором я заговорил, так важен и труден, что читатель, конечно, не ждет здесь более полного изложения. Я хотел только сделать указание на дело, обра­тить на него внимание. Для ясности, скажу, однако же, здесь об одном частном вопросе.

Редко кто хочет признать центральное положение человека. Натуралисты, материалисты, позитивисты – едва ли даже не самые ярые противники мысли о главенстве чело­века в мире, и, следовательно, в этом пункте сильнее других враждуют против рационального взгляда на вещи. Источник вражды здесь довольно ясный: они полагают центр в другом месте, в необходимых силах вещества, в других мирах, в других областях природы, – во всяком случае – в чем-то более глубоком, далеком, таинственном и необъятном, а не в столь известной и довольно жалкой вещи, как человек. Из подобных же побуждений отвергается центральность человека и исповедниками других воззрений.

Между тем, когда и где было найдено в природе существо или явление более загадочное, более высокое, более таинственное, более сложное, чем человек? Не составляют ли явных мечтаний все попытки отыскать в мире тайные силы, иррациональные явления, – попытки, которые тянутся через всю историю человечества? Солнце со своими огненными

XI

дождями и извержениями, которые когда-то воспевал Ломоносов, – не есть ли простейшая вещь в сравнении с тем, что совершается в человеке?

Действительно, мир вовсе не так великолепен и дивен, чтобы человек не мог считаться его центром. Все открытия, все исследования только упрощают наше понятие о мире, снимают с него фантастические краски, а никак не увеличивают того разнообразия и той зага­дочности, которую мы так охотно желали бы перенести с себя на внешние предметы. Человек – вот величайшая за­гадка, узел мироздания.

Если мы ищем выхода из этого мира, то нам не­обходимо понимать этот мир, видеть, так сказать, его связи и границы. Вот в каком отношении я считаю по­лезною свою книгу. Она не заключает в себе решения дела, но ее можно назвать – как называется одна из ее статей – точною постановкою вопроса.

Если бы я сказал: мир таков, как он описан в этой книге, то я уверен, самый ярый вольнодумец, самый отчаянный материалист, – люди все решившие и ни перед чем не задумывающиеся, – почувствовали бы некоторое недоумение. Так мы боимся знания, так в каждом человеке говорит незаглушимая потребность чего-то таинственного. Материалист, разрешивший все в атомы, созерцает эти атомы с некоторым благоговением (не даром Бюхнер как-то назвал атомы – божествами), и вы оскорбите его, вы произнесете кощунство, если скажете, что вполне понимаете его атомы, что в них для вас нет ничего загадочного.

Так точно, эту книгу можно считать кощунством против того фантастического мира, которому многие, сами того

XII

не зная, поклоняются; из нее вытекает требование –искать такого предмета, на который мы могли бы с полным правом обратить свое благоговение.

Несмотря на то, что книга эта писалась восемь лет, и появлялась в течение этого времени в виде особых статей, она представляет почти строгое систематическое изложение. Чтобы облегчить читателю обзор всей книги и понимание связи ее предметов, я сделал более подробные и определенные заглавия.

Вся книга распадается на две части, существенно различные. Первая говорит об органической природе и излагает главный взгляд книги. Вторая говорит о природе неорганической и составляет только критику существующих взглядов, а не изложение определенного учения. Этот ход дела совершенно необходим; мир организмов гораздо по­нятнее для ума, чем мертвая природа; для человека ис­ходною точкою всегда будет и должен быть сам человек; с него и начинается книга. Мир неорганический, в противоположность обыкновенному мнению, есть предмет более темный; до сих пор мы не имеем даже для него положительного название; мы знаем его только как нечто про­тивоположное родному для нас миру жизни, и называем его мертвым, не -органическим. Едва ли, однако же, этот мир так совершенно мертв, как мы воображаем; я старался показать, что эта мертвенность – только мнимая, то есть, что мы сами создаем те отрицательные понятия, под которые его подводим. Таким образом, эта часть книги если не доказывает, то дает предчувствовать, что и здесь нет разрыва, и что мир есть целое.

1872. 18 октября

_________

XIII

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Очень радуюсь, что пришлось вновь издавать эту книгу, вышедшую в первый раз двадцать лет тому назад. Долго я не мог даже и думать, что доживу до второго издание, – так медленно и неслышно расходилась книга. Между тем время шло недаром; понемногу книга набрала себе чита­телей, и притом, достоинства, какие в ней нашлись, не падали в их глазах, а все возвышались. С глубокою благодарностью вспоминаю неожиданные для меня лестные отзывы, правда, почти все на словах, а не в печати. К моему удивлению, наконец, значение книги возросло в моих собственных глазах; наполовину с отрадой, наполовину с грустью мне пришлось убедиться, что лучше я ничего не писал. Итак, очень радуюсь не только тому, что эта книга выдержала такое долгое испытание, но и тому, что теперь могу с гораздо большей смелостью про­сить к ней внимания читателей, чем в первый раз.

На себе самом мне довелось, таким образом, испы­тать некоторые свойства научного движения. Первые листы этой книги писаны уже более тридцати лет тому назад. Тогда, мне казалось, я видел ясно направление, по которому идут и должны идти естественные науки. Мне мечтались великие успехи, и, хотя я оставил специально научное поприще, все время, однако же, я, с великой любовью и постоянно боясь не довольно верно узнать и не довольно точно

XIV

понять, издали следил за развитием естествознания, старался уяснять себе смысл его новых шагов и все ждал успехов в том направлении, которое считал единственно твердым и законным. Но случилось нечто очень меня по­разившее: не смотря на этот долгий срок, надежды мои почти вовсе не сбывались. Иногда мне казалось, как будто на половине нашего столетия наука вдруг остановилась и никак не может сдвинуться с точки, до которой достигла.

Некоторые соображения по этому поводу считаю себя обязанным представить на суд читателей. Если бы мои ожидания сбылись, если бы предметы, которым посвящена настоящая книга, разрабатывались и подвигались в науке, то как бы я осмелился явиться перед читателями с этою книгою, писанною тридцать дет тому назад? Между тем, мне пришлось делать в ней кое-какие исправления, но не перемены; сколько могу судить, нет мне причин бояться, что она в чем-нибудь существенном отстала от науки или противоречит ее теперешнему состоянию. Ибо то, что было вопросом, до сих пор остается вопросом, и то, что предстояло исследовать, по-прежнему остается неисследованным.

Разгадка такого положения дела, конечно, прежде всего состоит в том, что книга моя занимается самыми общими предметами естествознания, самыми основными его вопросами, а основы науки обыкновенно или вовсе неизменны, или под­вергаются лишь редким изменениям. Можно бы предпола­гать поэтому, что в последние три-четыре десятилетия естественные науки спокойно двигались по установившимся путям, так что все множество ежедневно нарастающих исследований не отнимает еще всякого значения у каких-

XV

нибудь давних рассуждений о главных научных истинах. Но сказать этого, как известно читателям, никак нельзя. Именно эти десятилетия были временем горячих споров о самых основных вопросах изучения природы. Естественные науки заняли в это время первое место в умственном движении, стремились стать как бы философиею или метафизикою наших дней, и потому вели упорную борьбу за то, что считали своими научными началами. В настоящую минуту можно, однако же, видеть, что понимание этих начал не сделало в это время никаких успехов, да и надежда на полное их господство в умственном мире стала все больше оказываться несбыточною.

В движении естественных наук за это время следует различить две их области: науки о мертвой природе и науки о живых телах. Первая область без сомнения де­лала постоянные успехи, но именно потому, что неизменно держится все тех же начал, установившихся еще со времен Галилея и Декарта*. Новым шагом в основных вопросах здесь можно считать преимущественно закон сохранения энергии, который утвердился в науке именно в последнее тридцатилетие. Поэтому, к той части моей книги, которая

______________

*) Не мудрено, следовательно, что мои рассуждения об этих началах не содержать никаких анахронизмов. Гораздо новее и особенные начала современной химии, и в последнее время эта наука сделала огромный шаг с установлением периодической системы элементов Менделеева. Если читатель обратит внимание на отдел настоящей книги «О простых телах», то надеюсь, он найдет, однако же, что там не только обсуждаются научные начала, имеющие силу до сих пор и уже твердо стоявшая в тогдашней химии, но даже эти начала истолковываются, как мне думается, в том самом направлении, в которым потом развивалась и развивается эта наука.

XVI

говорит о неорганической природе, я должен был при­бавить новую главу, где стараюсь изложить смысл этого закона и показать его отношение к началам, принимав­шимся до тех пор в физике. Оказалось, что он составляет лишь расширение и обобщение этих начал или окончательное подведение физики под приемы теоретической механики.

Но к той части книги, которая говорит об органи­ческой природе, мне не пришлось ничего прибавлять. Науки об организмах не только не сделали никакого успеха в уяснении своих начал, а даже утратили, конечно, на время, ясное понимание взглядов, которых достигли в первую половину столетия. Обыкновенно величайшим успехом в этой области считается утверждение учения о перерождении видов. Но внимательный читатель увидит в моей книге те действительные основания, на которых должно бы было опираться это учение, и поймет, что оно утвердилось только благодаря тому, что изменило этим основаниям, подставило ложную идею вместо истинной, и таким образом обошло, исказило весь вопрос, дало ему легкую и низменную поста­новку, и тем отняло у него его высокий и трудный смысл.

Учение Дарвина не есть успех в науке об организмах, а уклонение от прямого пути, и, сколько бы любопытных частностей ни собрали натуралисты на этой отво­дящей в сторону дороге, рано или поздно им придется вернуться к правильным путям исследования и приняться снова за великий труд, которого они думали избежать. Они должны будут продолжать морфологическое исследование организмов, то есть приводить к большему и большему совершенству естественную систему животных и растений,

XVII

а также разработать гомологии всех их органов и, наконец, сравнительную историю развития и целых организмов и каждого их органа. В настоящее время при господстве дарвинизма натуралисты не видят верховного значения этих исследований и пренебрегают ими. Вообразим себе какой-нибудь ряд форм, последовательно идущий в известном направлении. Дарвинист совершенно до­вольствуется тем, что убедился в связи первой из этих форм с последнею, да притом довольствуется самым общим и поверхностным понятием об этой связи. Точное определение переходов и ступеней его мало занимает, потому что он предполагает здесь одну беспорядочную игру случайностей. Между тем для правильно смотрящего на дело каждая ступень здесь есть проявление зиждительного начала, строящего органические формы; следовательно, всякий такой ряд форм полон глубочайшей поучительности во всех своих частностях. Точно также, положим, что мы нашли употребление какого-нибудь органа, значение известной части для известного целого. Для дарвиниста это случайная целесообразность, не имеющая отношение к внутреннему развитию организма; истинный же телеолог видит здесь то, как организм стремится осуществить свою общую цель, видит ответ самостроющегося существа на внешние возбуждения и обстоятельства. Таким образом, изучение целесообразностей становится изучением органического творчества, ведет нас к пониманию его средств, законов и сущности.

После этого читателям будет понятно, почему мне не нужно было изменять своих рассуждений об органической жизни и дополнять их новою главою. Дарвинизм, по моему убеждению, есть заблуждение, которое можно поставить

ХVIII

в один ряд со спиритизмом, бывшим в таком ходу у натуралистов, и с учением о кривизне простран­ства и о возможности в нем четвертого измерения, – этим пышнейшим цветком современного эмпиризма. Кто принимает все это за новые шаги в нашем познании при­роды, тот имеет право думать, что наш век совершил удивительнейшие умственные подвиги, не только не ниже, а пожалуй выше открытий Коперника, Ньютона и подобных. Но для меня это были лишь огромные научные уродливости, а не успехи знания. Они все имеют, кажется, очень ясный общий характер, именно представляют порывание в сторону от большой дороги и разрослись от того, что произошла остановка движения по прямому научному пути, как будто этот путь был чем-то загорожен. Остановилось развитие научных начал, научных методов, – вот истинный источник этих заблуждений нашего времени.

В настоящей книге читатель ничего не найдет об этих вопросах, но я старался в них вникнуть и даже вел долгую полемику против дарвинизма и спиритизма*, причем мне выпало счастье иметь дело с натуралистами, ясно и сознательно державшимися этих учений. Может быть, мне еще удастся изложить и те мысли, которые я вынес из изучения новых теорий о пространстве. Таков был ход научных явлений в это время, что вместо усвоение новых истин немало времени пришлось потратить на то, чтобы защищаться самому и пытаться защищать других от новых заблуждений.

____________

* Полемика против дарвинизма помещена в книге: «Борьба с Западом», изд. 2, кн. 2, а спор о спиритизме составляет предмет книги: «О вечных истинах».

XIX

Эмпиризм, отрицание умозрения – вот разгадка всяких остановок и ненормальных развитий. Наш век хочет познавать, но упорно отказывается мыслить, как будто боясь, что мышление разрушит начала, на которых он строит свою жизнь и возложит на него слишком трудные задачи и обязанности. Все значение моей книги состоит в том, что она идет против эмпиризма, пытается вносить мышление в приемы изучения природы. Заранее прошу у чита­теля извинения за всякие недостатки, которые он может здесь найти и которые отчасти мне самому видны. Но я желаю стоять за одно в моей книге: за философский метод ставить и развивать понятия. В этом методе вся тайна умозрения. Чем кто способнее им владеть, тем больше он заслуживает имени человека философствующего. Чем точнее и правильнее этот метод прилагается, тем несомненнее озаряется всякий предмет исследования. Чита­тель, может быть, не согласится со мною в каких-нибудь частных случаях, но я твердо надеюсь, что он вынесет из этой книги общее убеждение в необходимости философского метода в научных построениях. Большей частью, правда, приемы метода здесь как бы скрыты под формами исследуемого предмета, но такое слияние предметов с методом мне всегда казалось самым увлекательным трудом и самым лучшим средством неотразимо убедить и себя и читателя. Исследование при этом может двигаться безгранично и во все стороны, и в тоже время будет постоянно иметь под собою твердую почву.

7 марта 1892 года Н. Страхов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ