XV. Клады

Безграничная в суевериях, измышлениях и неудержимая в поисках чудесного, народная фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют зарытые в земле сокровища и ценности, известные под именем кладов. В южных окраинах Великороссии этот дух зовется "кладовиком", а подручные его — "кладенцами", и только в Севском уезде Орловской губернии глав­ный дух, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда попросту зовут "кладовым" и признают, что эти сто­ рожа действуют всегда вдвоем: один из них — "лаюн", прозван так за то, что обращается в собачку-лайку при первом поку­шении на похищение клада, другой — "щекотун", оберегающий клад в виде белобокой птицы сороки-щекотухи. В Белоруссии этот дух превратился в маленького бога —Коншу, которого просят указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят, оставляя в его пользу известную часть добычи. Уже по этому последнему признаку видно, насколько древен народный обычай зарывания кладов и насколько устойчива вера в их существование. Обычай этот создали тяжкие условия быта, в которых складывался исторический строй жизни русского зем­ледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких племен, живших опустошительными и внезапными набегами, и желание оградить интересы потомков-наследников указало этот странный путь охранения имущества, нажитого тяжелейшим трудом. Со времени первых печенежских и половецких набегов, вплоть до татарских погромов, когда мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские люди неуто­лимо, придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было положиться, и потому люди доверяли свое иму­щество только матери-сырой земле. Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и в последующее вре­мя, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные эле­менты, в сопровождении всяких внутренних неурядиц, в виде разбоев, казачества и крепостного права. Разнузданное своеволие, не знавшее меры и предела и приученное к легкой наживе путем грабежа, или собирания оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений и повергло на­род в совершенную нищету, возможную только в дни истинного лихолетья. От этих насилий люди вынуждены были бежать в неоглядную даль, искать новых земель и там, запасаясь новыми сбережениями, покинуть старый обычай зарывания добра в зем­лю. На прежних же местах, как, например, у исконных земледельцев — белорусов, и до нынешнего дня обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те времена, когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно, что шведские солдаты, выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали ямы, наполненные рожью, узна­вая эти места по отсутствию росы, которую высушивала скрытая теплота зарытого зерна.) У великороссов точно так же еще жива любимая святочная игра — "хоронить золото и чисто се­ребро".

По всему громадному северу России, от финляндских до сибирских границ и от Соловецкого монастыря до Троице-Сергиевой лавры, в народе живет память о тех грабительских време­нах, которые известны под общим именем "панщины". Это имя несомненно указывает на ту эпоху, когда шайки разноязычно­го и разноплеменного народа опустошали Русь в тяжелую го­дину междуцарствия. "Панами" для олонецких озерных мест­ностей и беломорского поморья были и отряды шведских войск, и приметавшийся к ним всякий бездомный сброд, вроде того, который, отбиваясь от польских войск Лисовского и Сапеги, гра­бил народ от Волги до Сев. Двины и Пинеги включительно. Это были небольшие горсти людей, умевшие нападать врасплох и беспощадно грабить мелкие и разобщенные селения лесных местностей, — шайки, подобные тем, которых в костромских лесах заморозил Сусанин, а олонецкая баба истребляла, обливая горячим овсяным киселем [46]. Атаманам этих разбойных шаек приписываются великие богатства, которые они, в случае полных неудач, спешили зарывать в землю. Вот образчик подобных преданий, записанный в Кадниковском уезде Вологодской губернии, могущий служить прототипом однородных рассказов.

Выбрали себе паны притон в одном месте и стали из него наезжать и грабить, всего чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и на базары. Заберут паны что получше, а деревню сожгут. Этим они вывели народ из всякого терпения. И вот согласились против них три волости и окружили притон так, что разбойникам некуда было деться. Стали они награб­ленное добро зарывать в землю в большой кадке, и неспроста, а с приговором, чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю, сделался черным вороном и улетел. Товарищей же его всех захватили и "покоренили" [47].

Разбои, принявшие благодаря полному неустройству управления обширные размеры, отчасти обязаны были своими чрез­вычайными успехами еще тому, что народ не переставал видеть в руководителях шаек чародеев, спознавшихся с нечистою си­лою. В этом убеждены были не только все члены шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы природным умом, пылким воображением, исключительною телесною силою и да­же увлекательным даром слова. Разину, например, этому по­волжскому богатырю-чародею, сам Илья Муромец годился толь­ко в есаулы. И неудивительно, конечно, что, обладая такой сверхъестественной силой, Разин обогащался и откупами с про­ходящих торговых судов, и даже царскою казною с разграблен­ного и сожженного им первого русского корабля "Орла". Неуди­вительно также, если тревожная жизнь, среди поисков новой до­бычи и преследований со стороны правительственных властей, вынуждала Стеньку зарывать в землю награбленные сокровища. По крайней мере, народ верит в это, и все длинное побережье, от Симбирска до Астрахани, все эти лесистые Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина в народном вооб­ражении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчислен­ные клады: там лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, Жигулях, у Разина дупла, — сундук полон платья, а сверху, как жар, горит икона, и заклята та поклажа на 300 лет; там в полугоре, у спуска к Волге, зарыто 12 нош[48] серебра в чугуне, покрытом железным листом; здесь, в Шиловской шишке (гора близ с. Сенгилея), подвал, а в нем на цепях четыре бочки зо­лота, охраняемого большим медведем. Замечательно, что народ определяет ценность клада с большой точностью. Так, в селе Шатранах (Буинского уезда Симбирской губ.) лежит, по пре­данию, казны 10 мер (пудов) золота, 2 сундука жемчуга, 4 пуда меди. Это сокровище принадлежало брату Степана Рази­на, Ивану, и тот, кому достанется клад, должен медные деньги раздать нищим: по прямому смыслу зарока. Кроме Степана Ра­зина, составляющего центральную фигуру во всей истории по­волжской вольницы, наш народ знает еще бесконечное множе­ство более мелких удальцов и просто разбойников, обладавших, сверхъестественной силой и зарывавших в землю богатые клады, Так, в Двиницкой волости (Вологодская губ., Кадниковский уезд) разбойник-атаман, прозванный за свою неуловимость "Блохой", приставил к своему кладу целую свору злых рыжих собак. Кузьма Рощин, грабивший в Муромских лесах купече­ские караваны, оставил после себя множество кладов в так на­зываемом Рожновом бору. Это предание настолько свежо, что некоторые старожилы называют даже по именам его сподвиж­ников и укрывателей[49]. В Брянских лесах, и вообще в южной лесной части Орловской губернии, также называют много мест, где скрыты клады, зарытые полумифическим разбойником Кудеяром. Говорят, что над камнями, прикрывающими эти сокро­вища, не только вспыхивают огоньки, но два раза в наделю в 12 часов ночи слышен бывает даже жалобный плач ребенка. Этот Кудеяр (время деятельности его с достоверностью не ука­зывается) на всем пространстве великорусской украины, от Саратовского Поволжья вплоть до устьев Десны, до некоторой степени предвосхищает славу самого Степана Разина. Сверх вышеупомянутых орловских местностей, в семи уездах Воронеж­ской губернии существуют урочища, носящие его имя. Указы­вают, например, его "лог", памятный ставками многочисленных табунов украденных им лошадей; его лощину-"мертвушу" — притон шайки; "городище" среди Усманского громаднейшего ка­зенного леса, окруженное высоким валом и обрытое широкою канавою, даже со следами въездных ворот; и затем множество ям и курганов его имени, в которых находили человеческие кости, кинжалы, пики, бердыши, кольчуги, кольца, перстни, татарские монеты и пр. Вот почему не уменьшается страсть к отысканию кладов в Усманской даче, внушающей своим мрач­ным величием невольный страх и порождающей в народе смут­ные.рассказы о том, что здесь заметны даже следы канавы, по которой намеревались некогда спустить целое озеро, называе­мое Чистым, чтобы достать со дна его из огромных выходов и погребов бочки золота и серебра, сундуки с дорогими камнями и мехами, даже целую старинную карету, сплошь наполненную деньгами, и т. п. Страсть к легкой наживе повсюду расплодила множество кладоискателей, которые до такой степени увле­каются идеей быстрого обогащения, что зачастую кончают однопредметным помешательством. Эти несчастные маньяки вызы­вают бесконечные насмешки и, сплошь и рядом, делаются жерт­вами обмана. За дорогую цену им продаются особые "записки кладов", к их услугам находятся руководители, заведомо при­водящие на пустое место, заранее прославленное и искусно об­ставленное всеми признаками таинственного урочища, и т. д. Вот несколько образчиков таких помешанных фанатиков.

Один из известных симбирских кладоискателей занес в свою запись о кладах следующий эпизод: "А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в селе Красной Поляне, а научил его, как взять, заштатный дьякон: все больше молитва­ми отчитывал из требника Петра Могилы. За тем требником ездили мы три раза в Ливу (село Корсунского уезда), да дорого просят: сто рублей, да еще надул подлец-лубянишные глаза Евсейка, а денег обобрал много. На что был богат Филипп Чистяков: четыре расшивы[50] имел — да и те все прожил в кла­ды. Одначе, Бог поможет (заключает свою запись неисправи­мый фанатик-кладокопатель), весной возьмет малу толику. Есть у целовальника под горой книга "Немая строка": по ней вызывать можно".

И, умирая, не поживившись ни единым кладом, этот старик закончил свою запись следующим завещанием, напоминающим бред умалишенного:

"А как Бог велит, — поучает он своих детей, — отчитываем Разину поклажу, только первее наперво сто рублей, как помру, отошлите дедушке в божью церковь, ко Владимирской Божьей Матери. А мать чтобы не знала: все в питейный угодит. А зо­лото куда положу — шепну опосля, смотрите только, как бы обменяли: чай все крестовики[51]. А если уж менять, так из-под виду, а для казны места немного. А святую икону, что на по­клаже лежит, освятить доведется".

В воронежской украйне прославился другой убежденный чу­дак, исходивший весь тот край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра, между которыми один состоял из 60 парных во­ловьих подвод серебра, 10 пудов золота и целого лотка драгоценных камней. Около этого помешанного образовалась целая толпа плутоватых пособников из мещан и отставных солдат, являвшихся с предложениями заговоров и записей, таинствен­ных талисманов, завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.

При содействии тех же кладоискателей образовалась целая своеобразная наука о различных способах отрывать и находить клады. Для получения клада надо, прежде всего, знать зарок, с которым он положен, а эти заклятия настолько капризны, что без записей или подсказов знающих людей невозможно и при­ступать к делу. Так, например, на большой дороге, между поч­товой и казенной просекой, зарыт клад; чтобы найти его, надо спеть 12 песен, но таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга, ни про милого, ни про немилого. Лежит другой клад под сосной; чтоб получить его, нужно влезть на эту сосну вверх ногами и спуститься назад точно так же вниз головой. Разбойники обычно зарывали свои сокровища "на сто голов человечьих", но значение этого заклятия мудрено отгадать: сотому ли дураку приходить, чтобы дались те деньги на голодные зубы, или следует самому быть разбойником, чтобы загубить сто человек, прежде чем взяться за заступ[52].

Бывают на клады и такие мудреные заклятия: "Попадайся клад доброму человеку в пользу, а худому на гибель" — или еще: "Тому это добро достанется, кто после моей смерти тотчас же голым пропляшет"; зарывают и на человека определенного имени, — это, если можно так выразиться, "именные" клады.

Для заурядных искателей чужого зарытого добра исстари существуют могущественные средства, при помощи которых можно одновременно узнать и место нахождения клада, и спо­соб добычи его. Беда только в том, что эти средства даются нелегко. Таковы цвет папоротника[53], разрыв-трава, шапка-не­видимка и косточка-счастливка. Первый хотя и принадлежит к числу бесцветковых растений, но в ночь на Ивана Купалу, когда,,по народному убеждению, все цветы на земле достигают наивысшей силы расцвета, горит несколько мгновений огненно-красным отливом. Вот этот-то момент и должен уловить кладоискатель, чтобы обеспечить за собой успех. Нечистая сила, ох­раняющая клад, очень хорошо знает таинственные свойства папоротника и, с своей стороны, принимает все меры, чтобы никому не позволить овладеть цветком. Она преследует смельчаков диким хохотом и исступленными воплями, наводящими ужас даже на человека неробкого десятка. Однако на все эти острастки нечистой силы всероссийское предание советует не обращать внимания, хотя, как говорят, не было еще случая", чтобы самый хладнокровный смельчак остался равнодушным ко всем этим ужасам. Но зато бывали случаи, когда папоротник сам собой попадал некоторым счастливцам в лапоть, задевав­шим, его нечаянно ногою. С той поры такие избранники все уз­навали и видели, замечали даже место, где зарыт клад, но лишь только, придя домой, разувались и роняли цветок, как все зна­ния исчезали и счастье переставало улыбаться им. Некоторые думают даже, что стоит положить цветок за щеку в рот, чтобы стать невидимкой. Впрочем, для последней операции придума­на особая косточка, которую находят в разваренной черной кошке [54].

Разрыв-трава также отыскивается в ночь на Ивана Купалу. С ее помощью можно ломать все замки, сокрушать все препо­ны и разрушать все преграды. Но так как и она, подобно папо­ротнику, держит цвет не дольше того времени, которое пола­гается для прочтения символа веры и молитв Господней и Бого­родичной, то имеется, следовательно, достаточное основание считать ее просто сказочным зельем.

Сверх таинственных обрядов и сложных приемов, из которых ни одного нельзя позабыть, для искателей кладов придуманы еще заговоры и даже молитвы. Те и другие сотканы из гнилого прядева пустых слов: "Пойду в чистое поле, во леса дремучие, за черные грязи, через океян-море". А здесь "стоит столб, а на нем сидит Спас-Пресвятая Богородица". "За болотом немного положено — мне приходится взять. Отойди же ты, нечистая сила, не вами положено, не вам и стеречь". При розыске таинственных сказочных цветков главная мольба заключается в том, чтобы "черт поиграл им да, опять отдал и не шутил бы, не глумился над рабом божьим". В самодельных же молитвах, придуманных для раскрытия клада, рассчитывают на то, чтобы силою слов и знамением креста сокрушить нечистую силу, при­ставленную сторожить клад и "отчитывать" самый клад [55]. Впрочем, прямой нужды в этом отчитывании не имеется, но требуются особые благочестивые приемы в тех случаях, когда над кладом находится или часовня, или поставлен крест, или висит на золотой цепи икона Богородицы в золотой ризе, или же, наконец, подвешена одна лампадка. И то, и другое, и третье знаменует присутствие такого клада, который спрятан с таким зароком, чтобы нашедший его построил церковь или часть при­обретенного разделил нищим или разнес по чтимым монасты­рям. Народное воображение — даже над кладами великого ча­родея и беспримерного богача Стеньки Разина — поставило в некоторых местах иконы Богоматери и перед ними повесило неугасимые лампады.

Когда, при помощи папоротника, клад будет найден, то кладоискатель еще не может считать свое дело оконченным, так как мало найти клад, но нужно еще уметь взять его. Иным счастливцам не надо ни молитв, ни заклинаний, ни вызывных книг, ни руководителей — к ним сами клады напрашиваются; а у иных неудачников уже найденные, отрытые — из рук уходят, не даются. Чтобы взять клад, надо знать известную сноровку. Если клад, выходя из-под земли, превращается в какое-либо животное или даже в живого человека, то надо его ударить наотмашь левой рукой со словами "аминь, аминь, рассыпься". Без этого _кладом не овладеешь. К одной калужской нищенке в то время, как она шаталась по селу, приставал петух, теребил ее за подол, совался под ноги; ударила его старуха палкой — и рассыпался петух деньгами. Один уломский старик гвоздарь шел как-то из деревни в город. Дело было под вечер. Вдруг среди поля что-то загрохотало. Оглянулся — катится бочка, а со стороны кричит чей-то голос: "Перекрести дорогу!" Старик испугался, отскочил в сторону — покатилась бочка мимо, а в ней ясно слышен был звон серебряных денег. В той же Уломе (Новгородская губ.) деревенские ребята пошли искать клад и по пути позвали с собой одинокого старика, жившего на краю села в избушке. Старик отказался: "Зачем идти искать — коли Бог захочет, так и в окошко подаст". Долго искали клад ребя­та, но ничего не нашли. На обратном пути увидали под кустом мертвого барана: "Давай подкинем его старику в окошко". Ут­ром увидал у себя старик мертвого барана, взял, благословись, его за ноги, чтобы выбросить на двор, а баран и рассыпался по избе червонцами. Одному пензенскому дьякону каждый день являлся неведомый мужик со всклокоченными волосами и бородой, в синей изорванной рубахе и таких же портках. Появится — убежит в сарай и пропадет, и все на одном и том же месте. Смекнул дьякон, в чем дело, и стал рыть в том месте землю. Вырыл яму в сажень глубиной и наткнулся на пивной котел, прикрытый сковородой. Хотел было его вытаскивать, да вдруг слышит чей-то грубый голос: "А что ты тут, добрый человек, делаешь?" — "А тебе какого черта нужно?" — ответил дьякон и тотчас же услышал, как в руках его дрогнул котел и затем медленно и тяжело начал погружаться в землю. Догадайся дьякон позвать того человека на помощь — и стал бы богачом. У других неудачников случается и по-инему. Роют двое, сговорившись поделиться поровну, да стоит одному поду­мать про себя, как бы нарушить договор, — и тотчас же полу­отрытый клад загремит и провалится. Иные даже домой при­несут отрытое с намерением исполнить зарок, предписываю­щий сделать какое-нибудь пожертвование, но, залюбовавшись сокровищем, спрячут до доброго случая, а потом раздумают: у таких, вместо денег, оказываются либо черепки разбитого го­ршка, либо стекольные верешки от бутылки.