Пляска Морского царя

Народный музыкальный инструмент в традиционной культуре всегда неразрывно связан мифологически и практически с комплексом обычаев, норм поведения, праздников и ритуалов. Инструмент не существует сам по себе, в отрыве от традиции. Можно говорить даже, что его использование строго регламентировано и предсказуемо:

«По отношению к гуслям такое восприятие сохраняется (в той или иной форме и не только в силу эстетических предпочтений) еще до наших дней, определяя обрядовый статус и роль в культурной традиции гусельной игры, занимающей свое место в системе обрядовых событий с учетом типологически подчеркнутого своеобразия принадлежащих им музыкальных форм – календарно – свадебно‑обрядовые, праздничные женские (сольные, групповые) пляски, мужские (обряды – «приуготовления») «выходы» – пляски (игра «на задор», «под драку»), повествовательные формы («застолья», «советный стол»), досуг («своя игра», «гусли‑мысли») и другие элементы традиционной празднично – обрядовой жизни. Такой взгляд позволяет рассматривать специфику гуслей и гусельной игры в ряду явлений, сложившихся в процессе самостоятельного исторического развития на основе форм праславянской культуры, сохранившей до нашего времени следы долгого эволюционного пути…» [77].

Исследуя на предмет характера и повода применения гусельной игры главным героем новгородскую былину «Садко», мы можем с высокой долей вероятности определить основные описанные в былине обрядовые формы гусельной игры. Сопоставление описанных в былине случаев обрядовой игры на гуслях с собранным в экспедициях фольклорным материалом позволит приподнять завесу тайны и непонимания старинного текста и предметнее взглянуть на суть описанных в былине событий.

Впервые гусельная игра упоминается в былине в контексте пира, на который не зовут Садка:

Не зовут Садка уж целый день на почестен пир.

Весь комплекс применения гуслей на упомянутом празднике можно отнести к следующим разделам классификации, предложенной А.М. Мехнецовым:

1. Календарные, свадебно‑обрядовые, праздничные женские и мужские (сольные, групповые) пляски исполняемые участниками пира.

2. Повествовательные формы («застолья», «советный стол»), при которых гусляр поет сам или аккомпанирует певцам.

Следующее применение гуслей появляется в сюжете былины после того, как Садко загрустил:

Ай как Садку теперь соскучилось,

Ай пошел Садко да ко Ильмень ко озеру,

Ай садился он на синь на горюч камень,

Ай как начал играть он во гусли во яровчаты,

А играл с утра как день теперь до вечера [78].

Этот случай обрядового использования гусельной игры можно соотнести с разрядом классификации А.М. Мехнецова – «своя игра» и «гусли‑мысли».

Гусляр играет сам для себя то, что приходит в голову, не придерживаясь жанрового или обрядового канона. Может просто перебирать струны или бряцать ими. Вероятно, находясь целый день на самом берегу у кромки прибоя, музыкант, даже невольно, должен был согласовывать свою игру с ритмом плеска волн. Косвенно об этом говорится в былине. К вечеру на «Словенском море» (так в средние века иногда называли Ильмень) от гусельной игры волнение усиливается:

Ай по вечеру как по позднему

Ай волна уж в озере как сходлася,

А как ведь вода с песком теперь смутилася.

На сознательный характер согласования ритма гусельной игры с шумом ильменьского прибоя указывает нам и сам текст:

А тут осмелился Садко да новгородский

А сидеть играть как он об озеро.

То есть он не просто играет в гусли на берегу, а взаимодействует игрой с озером «играет об озеро». Вероятно, в этом случае мы имеем дело с описанием древней славянской обрядовой практики. Подобная традиция фиксировалась нами в экспедициях в верхнее Помостье (район реки Мсты) – древнюю Деревскую пятину Новгородского княжества. Там люди для того, чтобы успокоиться и избыть тоску, ходили к реке и подолгу сидели на берегу, глядя на ток воды во Мсте. Такое действие называлось «реку смотреть». Смотреть реку садились обычно на прибрежный камушек, специально построенную на берегу лавочку, реже – прямо на землю. Считалось, что вода уносит с собой печали и тяжелые мысли.

В такой игре Садко проводит три дня, отлучаясь только для сна, до тех пор, пока к нему из Ильменя не выходит сам Царь водяной:

Благодарим‑ка, Садко да новгородский!

А спотешил нас теперь да ты во озере.

За игру Водяной царь награждает Садка.

Следующий сюжет игры на гуслях возникает уже ближе к концу былины. После многих событий Садко опять играет на гуслях по просьбе Морского царя, уже на дне Синего (Балтийского) моря:

Ай как начал играть Садко как во гусли во яровчаты.

А как начал плясать царь морской теперь в синем мори:

А от него сколебалося все сине море.

Гусельная игра Садка и пляска Морского царя воздействуют на море. От музыки и пляски начинается шторм. Как и раньше, на берегу Ильменя, гусли влияют на морские волны, усиливая их. Само слово «пляска» является однокоренным со словом «плескать», что наверняка неслучайно.

Пляска Морского царя вызывает шторм, сокрушительные волны разрушают корабли и топят людей:

А сходилась волна да на синем мори,

Ай как стали они разбивать много черных кораблей

Да на синем мори;

Ай как много стало ведь тонуть народу да в синем море.

Ай как много стало гинуть именьица да в сине море.

Ай как многи ведь да люди православныи.

Что же играл Морскому царю Садко? Какую пляску плясал Морской царь?

Экспедиционный фольклорный материал северо‑западной России дает нам описание двух принципиально отличающихся характеров мужской пляски. Можно сказать, противоположные, полярные концепции пляски.

Первая – это просто мужская пляска, выражающаяся в разных жанровых формах. Для нее характерно четкое соблюдение плясуном ритма аккомпанирующего инструмента, усиливающееся дробями, притопами и прихлопами. Танцующий движется в согласии с музыкой и этим как бы укрепляет порядок конструируемого обрядом мира.

Вторая – ломание. Само название этого вида пляски описывает концепцию разрушения привычной нормы обрядового мира. Плясун противостоит привычному, нарушает ритм аккомпанемента, нарочито не в такт топает, выкрикивает, двигается буйно, ломая четкий хореографический рисунок, поет припевки деструктивного, ненормативного содержания. Сами варианты названий этого разряда плясок подчеркивают ее разрушительный характер. Приведу в качестве примера лишь некоторые, наиболее наглядные:

Буза: «бузкать» – бить, «бузить» – бродить (о пиве); «бузует» – бушует, клокочет.

Скобарь: «скоба» – зап. слав., сербск. – бой, сражение, драка.

Шараевка: «шариться», «шарахаться» – метаться, бесцельно буйно бегать из стороны в сторону.

Фиксируемая в фольклорной традиции северо‑западной России оппозиция плясовой нормы напоминает древние арийские представления о сотворении мира Богом в созидательном танце и о последующем разрушении этого мира, погрязшего в грехе, также в танце, но уже в разрушительном.

Танец созидания хорошо показан в сказке о царевне‑лягушке: «Плясала – плясала, вертелась – вертелась – всем на диво! Махнула правой рукой – стали леса и воды, махнула левой – стали летать разные птицы» [79].

В былине «Садко» пляска Морского царя – это, безусловно, танец разрушения, находящийся в оппозиции всему упорядоченному и привычному.

Записанные в экспедициях воспоминания об обрядах «ломания» свидетельствуют, что они нередко перерастали в неконтролируемые побоища. Тогда, для того, чтобы остановить бушующих драчунов, обычай предписывал разрушить музыкальный инструмент. У гармони старались порвать или порезать меха, у гуслей – разбить короб или порвать струны. Прекращение игры автоматически останавливало и пляску‑драку, а с ней и разрушения.

В коллекции Санкт‑Петербургского центра фольклора хранятся гусли, на которых отчетливо видны следы сабельных или ножевых ударов. Инструмент пытались разрубить во время обрядовой драки.

Именно этот зафиксированный в экспедициях обычай описан в былине, когда по совету святого Николы Можайского, явившегося Садку по молитвам мореходов, гусляр рвет струны на инструменте и ломает шпенечки:

Ай как струночки он повырывал,

Шпенечки у гуслешек повыломал,

А не стал он больше играть во гусли во яровчаты.

Ай остоялся как царь морской,

Не стал плясать он теперь в синем мори.

Былина про гусляра Садко относится к Новгородскому циклу. Она создана и бытовала в среде людей, являющихся носителями северо‑западной традиционной культуры, именно тех людей, которые до второй половины XX века продолжали играть на гуслях, ломаться и плясать под драку. Иными словами, описанная в былине обрядовая гусельная игра и пляска Морского царя обязана иметь аналогию в традиционной обрядности жителей северо‑западных регионов России и Новгородчины в частности. Эта аналогия есть. Применяя классификацию, разработанную А.М. Мехнецовым, былинную пляску Морского царя, а также и гусельную игру Садка под эту пляску следует отнести к мужским обрядам «приуготовления», к пляскам «на задор», «под драку».

Обобщая все вышеизложенное, можно сказать, что Морской царь в былине «ломается» – исполняет новгородский боевой пляс «под драку», а Садко играет ему, вероятнее всего, новгородский вариант наигрыша «под драку», близкий по назначению к известным сейчас северо‑западным наигрышам «обрядов приуготовления» – буза, скобарь и веселый.

Поразительно, но спустя столетия у нас есть возможность услышать описанную в былине музыку и увидеть пляску, посредством которой эпический Морской царь устраивал на синем море штормы и бури!

Date: 2015-07-22; view: 547; Нарушение авторских прав