Царь‑гусляр – царь Давид?

Предположительно, слово «деви» происходит от праиндоевропейского deiwos – прилагательного, которое означает «небесный» или «сияющий» и является вриддхи от корня diw «светиться». Женский род «деви» – «богиня» (deiwih). Так же может иметь определённое отношение к корню диив – «играть».

Многие исследователи обращали внимание на то, что сохранившийся в русской фольклорной традиции образ царя Давида сильно отличается от библейского. Например, М.Л. Серяков в работе ««Голубиная книга» – священное сказание русского народа» писал: «Все эти обстоятельства свидетельствуют о том, что в «Голубиной книге» библейский царь Давид, сын Иессея, заменил собой, благодаря сходству ряда черт, образ Великого Гусляра, существовавшего в ней в языческий период» [29].

Царь Давид русских сказаний – это, прежде всего, царственный певец и музыкант, именно в этой роли он появляется и в духовных стихах, и на церковных барельефах. Очевидно, что предтеча фольклорного царя Давида – это некий славянский царь – гусляр и певец, образ которого отстоит от исторического царя Давида так же далеко, как деяния Егория Храброго от жития святого Георгия Победоносца.

Библейский Дави́д – второй царь Израиля, младший сын Иессея из Вифлеема. Царствовал 40 лет (ок. 1005‑965 до н. э.): семь лет и шесть месяцев был царём Иудеи (со столицей в Хевроне), затем 33 года – царём объединенного царства Израиля и Иудеи (со столицей в Иерусалиме). Образ Давида в библейской традиции является примером идеального властителя.

Известно, что в юности Давид пас скот и играл предположительно на псалтири, который в славянских переводах традиционно называют гуслями.

Царь Давид, играющий на ротте. Дурхэмский Кассиодор

Под аккомпанемент гуслей Давид пел псалмы, что значит «хвалебные песни, посвященные Богу». Его поэтическое дарование, духовное пение и мастерство игры на псалтири были настолько совершенны, что призванный к царю Саулу Давид игрой на гуслях отгонял злого духа, мучившего царя. Как государственный деятель Давид знаменит тем, что объединил разрозненные еврейские племена в единое государство, построил столицу нового царства – Иерусалим и сделал эту столицу священной для всех евреев, перенеся в новый построенный им храм ковчег Завета. Давид был умелым воином, хорошо известна легенда о его поединке с Голиафом. Он был талантливым военачальником и мудрым правителем. Однако из всех этих достоинств славянский царь‑гусляр Давид Евсеич схож с библейским прототипом только царским титулом, мастерством гусляра и певца. Некоторые русские сказки повествуют о мальчике‑пастушке, который благодаря игре на волшебных гуслях становится царём. В сказках этого гусляра обычно называют Иваном, а отнюдь не Давидом. Нам кажется, что этот сказочный персонаж ближе к мифологическому образу царя‑гусляра, которого в русском фольклоре называют Давидом, нежели царь‑гусляр из русских преданий к реальному библейскому царю. Можно предположить, что в сказках идёт речь о славянском прототипе фольклорного царя Давида, что сказка сохранила часть его легендарной биографии. Яркой отличительной чертой славянского царя‑гусляра является его мудрость и хранение тайных знаний. Наиболее отчётливо это видно в апокрифическом духовном стихе о Голубиной книге. Там премудрый царь Давид Евсеич, читая книгу Голубиную, рассказывает по памяти предание о сотворении мира и о божественном мироустройстве. Причём, сам стих о Голубиной книге – это песня, соответственно, и царь Давид Евсеич устами сказителя поёт священные предания, а не просто их рассказывает. Эпитет «премудрый царь» не согласуется с историческим образом библейского царя Давида. В библии мудрецом называют его сына – Соломона. Давид же не является каким‑то особенным носителем мудрости. Таким образом, необычайную мудрость «премудрого царя Давида Евсеича» следует отнести к чертам славянского царя‑гусляра. Этой особой «премудростью», постоянно повторяемой как эпитет, славянский царь‑гусляр похож на другого эпического гусляра – Вяйнямёйнена. Действительно, в карельских рунах Вяйнямёйнен постоянно величается «старым – мудрым». Давид Евсеич из «Голубиной книги» похож и тем на Вяйня, что «по памяти» (как очевидец) рассказывает (поёт) собравшимся слушателям, откуда зачалось солнце красное, откуда пошел весь белый свет. Вяйня тоже поёт про молодость мира, про его сотворение и делает это (что важно) по памяти, как очевидец и участник творческого акта. В этом оба персонажа тождественны. Оба присутствовали при творении:

Ой ты, гой еси, наш премудрый царь,

Премудрый царь Давыд Евсеевич!

Прочти, сударь, книгу Божию.

Объяви, сударь, дела Божие,

Про наше житие, про свято‑русское,

Про наше житие свету вольного:

От чего у нас начался белый вольный свет?

От чего у нас солнце красное?

От чего у нас млад‑светел месяц?

От чего у нас звезды частые?

От чего у нас ночи темные?

От чего у нас зори утренни?

От чего у нас ветры буйные?

От чего у нас дробен дождик?

От чего у нас ум‑разум?

От чего наши помыслы?

От чего у нас мир‑народ?

От чего у нас кости крепкие?

От чего телеса наши?

От чего кровь‑руда наша?

От чего у нас в земле цари пошли?

От чего зачались князья‑бояры?

От чего крестьяны православные?

Премудрый царь‑гусляр отвечает:

Скажу ли я вам своею памятью,

Своею памятью, своей старою … [30]

Или:

Я по старой по своей по памяти

Расскажу вам, как по грамоте:

У нас белый вольный свет зачался от суда Божия

Солнце красное от лица Божьего,

Самого Христа, Царя Небесного;

Млад‑светел месяц от грудей его,

Звезды частые от риз Божиих,

Ночи темные от дум Господних,

Зори утренни от очей Господних,

Ветры буйные от Свята Духа,

Дробен дождик от слез Христа,

Самого Христа, Царя Небесного.

У нас ум‑разум самого Христа,

Наши помыслы от облац небесныих,

У нас мир‑народ от Адамия,

Кости крепкие от камени,

Телеса наши от сырой земли,

Кровь‑руда наша от черна моря.

От того у нас в земле цари пошли:

От святой главы от Адамовой;

От того зачались князья‑бояры:

От святых мощей от Адамовых;

От того крестьяны православные:

От свята колена от Адамова [31].

А вот как рассказывает Вяйнямёйнен об этом:

Молвил старый Вяйнямейнен:

Говоришь ты здесь неправду.

Не было тебя при этом,

как распахивали море,

вскапывали дно морское,

вырывали рыбам тони,

бездну моря углубляли,

воду в ламбушки вливали,

воздвигали гор вершины,

скалы складывали в горы.

О тебе совсем не знали,

не слыхали, не видали

среди тех, кто землю делал,

строил этот мир прекрасный,

кто опоры неба ставил,

нес на место свод небесный,

месяц поднимал на небо,

помогал поставить солнце,

кто Медведицу развесил,

звездами усыпал небо [32].

Памятуя о том, что образ Вяйнямёйнена, по нашему мнению, восходит к преданиям новгородских словен о своём патриархе – князе прародителе племени венедов по имени Вене или Ваня, отметим, что оба персонажа очень близки как по характерным эпитетам, так и по роду занятий. Важно и то, что оба мифологических героя сохранены в памяти сказителей в одном и том же регионе – бассейнах Балтийского и Белого моря. Название моря «Балтийское» переводится с языков балтов на русский, как «Белое». То есть и моря называются одинаково. Весьма похоже, что оба этих предания содержат воспоминания об одном и том же легендарном, но важном для мифической генеалогии персонаже. Причем в финских легендах он даже сохранил своё славянское имя, а в русских духовных стихах был аллегорически изображен или переименован в библейского царя Давида.

Многие исследователи обращали внимание на то, что в стихе о Голубиной книге много черт, связывающих повествование с Балтийским морем и островом Руяном. Наиболее подробно эти связи были проанализированы М.Л. Серяковым[33]. В книге он именует прототипа царя Давида условным термином Великий Гусляр и справедливо соотносит остров Буян из «стиха» с островом Руяном (Рюген), древним культурным, религиозным, административным и, если можно так выразиться, аристократическим центром Балтийских славян. На острове существовали храмы, в которые всё дохристианское славянство регулярно присылало пожертвования, остров считался «резиденцией» Святовита – верховного славянского Бога‑Творца. На острове жили самые древние и благородные мужи, возводившие происхождение своих родов к языческим богам. Руян также был местом, куда за советом к жрецам Святовита съезжались представители большинства славянских народов. Однако мы считаем, что в самом древнем мифологическом пласте текста, содержащимся в «стихе» (в той его части, что восходит к дославянским, индоарийским преданиям, тождественным древнейшим текстам ариев Ирана и Индостана), под островом Буяном подразумевался другой легендарный остров, не Руян. Это сакральный арийский остров Шветадвипа (Свет‑остров), находившийся некогда в другом месте, в Северном океане. С приходом предков славян на берега Балтийского моря было совершено так называемое «калькирование», Руян стал новой воссозданной мистической моделью острова Буяна. Это и повлекло за собой перенос на Руян всех сакральных, политических, административных и прочих функций священного центра вселенной:

Тут у нас среда Земле! [34]

Во втором, уже собственно славянском, пласте мифологии, сохраненном в стихе о Голубиной книге, речь, безусловно, идёт об острове Руяне. В этом М.Л. Серяков и Лев Прозоров совершенно правы. О нём и поёт паломникам царь‑гусляр Давид Евсеевич. Есть в «стихе» и упоминание о пожертвованиях, которое везут к острову корабельщики, и о тех неприятностях, которые их подстерегают в случае неуплаты пожертвования.

«Ему (Святовиту – Г.Б.) платилась подать, которую ране сами на себя наложили: каждый мужчина и каждая женщина вносили ежегодно по одной монете для устройства служения Святовиту, и эта подать называлась даром. Купцам, приезжавшим в Рану, не позволялось начинать торговли, прежде нежели они не пожертвовали Святовиту часть привезенных вещей, не иначе как что‑нибудь весьма ценное: тогда только они могли выставить товары на рынок для продажи. Ловлю сельдей у своих берегов ране предоставляли всякому, но с тем условием, чтобы предварительно уплачена была Святовиту законом положенная подать. Еще одно замечательное известие сохранил нам Гельмольд; он говорит, что ране делали народы, которые им удавалось покорить, данниками своего храма. Третью часть военной добычи ране отдавали Святовиту; по другому же известию, все золото и серебро, приобретенное ими на войне, шло в казну арконского бога, а прочие вещи они между собою делили» [35].

Давид Евсеевич предстаёт в стихе как тот, кто знает ответы на все вопросы. Вспомним, что его называют царём, а у древних славян царская власть была скорее духовной, чем сугубо административной. Давида Евсеевича из стиха о Голубиной книге можно назвать скорее царём‑священником, чем царём‑администратором.

Как ведь дайсе мне книга Голубиная!

Ишше я‑то царь, над царями царь! [36]

Причем, Давид Евсеевич, очевидно, руянец, почти во всех вариантах – царь, а его собеседник Волотоман Волотоманович – обычно князь. Волотоман Волотоманович, видимо, – эпоним племени лютичей‑велетов[37], легендарный их прародитель. «В связи с уже упомянутым наименованием «вельт», надо сказать, что, возможно, именно самоназвание лютичей было: велеты (Velti). Но этимология этого слова как раз затруднена: то ли от слова «великий», то ли это слово связано со славянским корнем Vel – magnus (см. русское волот)» [38].

Хорошо известно, что на Руян в храм Святовита приезжали послы из многих славянских земель для того, чтобы получить у жрецов Святовита ответы на насущные вопросы, в том числе на религиозные и государственные. Александр Федорович Гильфердинг посвятил этому вопросу целую главу в книге «Когда Европа была нашей»:

«Но, собственно, земная власть, принадлежавшая Святовиту, находилась, разумеется, в руках жреца. Жрец был настоящим повелителем и властелином ранского племени. Свершитель гаданий, он объявлял народу волю Святовита. Несколько раз повторяет Гельмольд рассказ о власти ранского жреца, так она его поражала: «Жрец почитается у Ран более царя», говорит он; «сравнительно с жрецом», – пишет он в другом месте. – «Значение царя на Ране ничтожное: ибо жрец узнает и объявляет прорицательные ответы божества, толкует гадания; он зависит от гаданий, а царь и народ от него зависят». Власть жреца не изменялась ни войной, ни миром: на войне он определял гаданием, куда вести войско, в мирное время, когда представлялся какой‑нибудь особенный случай, он же призывал царя и народ на сход, объявлял им волю богов, и те повиновались» [39].

Александр Фёдорович, опираясь на слова Гельмонда, подчёркивает, что власть жреца на Руяне была выше царской. А может быть (и об этом свидетельствуют многие источники), власть жреца Святовита и являлась царской властью в полном смысле этого слова, так, как её понимали славяне. Царь Руяна – это жрец Святовита. Именно он и отвечает на вопросы паломников от имени Святовита. Как нам известно, жрецы Святовита носили белое облачение. Белый цвет был символом света, чистоты и царско‑жреческой власти: «…наконец, они (жрецы – Г.Б.) отличались от народа и внешними знаками, например, белой одеждой …» [40].

В стихе о Голубиной книге царь Давид Евсеевич, отвечая на вопрос, который от имени собравшихся задаёт ему царь Волотоман Волотоманович, – «Который царь над царями царь?» – объявляет, что «белый царь над царями царь!».

В третьем, христианском мифологическом слое понимания «стиха», выражение «белый царь» уже осмысляется либо как Господь Иисус Христос, либо как некий собирательный образ православного, то есть «белого царя». Если же мы будем искать прототип этого «белого царя», ориентируясь на «Руянский» мифологический слой, более ранний, на бытовавшие на Руяне и у балтийских славян представления, то нам следует признать, что в стихе тогда речь шла о верховном жреце Святовита – царе, носящем белую одежду. Вероятно, что тогда под ним подразумевался не какой‑то временный жрец – «белый царь», а древний предок, патриарх, основатель династии этой руянской знати, царь‑жрец, первопредок подобный Адаму, Ною, Ману, Кашьяпе.

Итак, верховный царь‑жрец представлял Святовита перед паломниками и пришедшими получить ответ посредством гадания в храме сообщал Святовитову волю. Таким же предстаёт перед нами Давид Евсеевич из стиха о Голубиной книге:

Ты премудрый царь Давид Евсеевич!

Ты горазд загадочки отгадывать!..

Иначе говоря, Давид Евсеевич «горазд» толковать гадания, объяснять сны и отвечать на многочисленные вопросы паломников, представителей всех сословий:

Сорок царей со царевичем,

Сорок королей с королевичем,

А сорок калик со каликою

И все сильные‑могучие богатыри

А и бьют челом, поклоняются

А царю Давиду Евсеевичу… [41]

Из всех дошедших до нашего времени эпитетов Святовита один наиболее важен для нашего исследования. Согласно «Славянской хронике» Гельмольда (1167–1168 гг.), бог земли руянской, «светлейший в победах, самый убедительный в ответах», который среди множества славянских божеств считается главным.

Именно этот эпитет – «самый убедительный в ответах» – мы и встречаем несколько перефразированным «горазд загадочки отгадывать», употреблённым в стихе о Голубиной книге по отношению к Давиду Евсеевичу. В подтверждение того, что жрецы Святовита изображали его перед прихожанами, свидетельствует и житие Оттона, где рассказывается, что «жрец, который служил тамошнему кумиру (имя божества не упоминается), вздумал напугать народ перед въездом христианских проповедников, оделся в своё священное белое облачение и на рассвете, спрятавшись в кустарнике, стал стращать поселянина, шедшего в город на рынок. «Стой, человек, и внемли моему слову! – сказал он ему. – Я бог твой, я тот, кто облекает поля травою и леса листвою: плоды земли и древес, и стад, и все, что служит человеку, все в моей власти: ибо даю поклонникам моим и отнимаю у противников моих. Скажи народу в Волегоще не принимать чужого бога» [42].

Из вышеизложенного можем сделать вывод, что под именем царя Давида Евсеевича в стихе о Голубиной книге подразумевается древний царь‑патриарх, прародитель древнего царского рода, потомки которого выполняли позже функцию верховных жрецов на острове Руяне и являлись наиболее знатными властителями по единодушному мнению всех славян.

Обратим внимание на традиционную средневековую иконографию царя Давида. В византийских и европейских изображениях царь Давид внешне и по композиции рисунка больше похож на Орфея или Гермеса, чем на древнего еврейского владыку. Видимо, его образ осмыслялся схоже с тем, как это происходило на Руси.

Давид, играющий на лире. Миниатюра из «Парижской псалтыри» (Константинополь, около 960 года)

И византийские и европейские рисунки, несмотря на то, что их композиция заимствована из античной традиции и перенесена с иконографии Орфея, ближе к библейскому преданию: Давида рисуют окруженным домашними животными, ведь юный Давид был пастухом.

В славянской иконографии ситуация совсем иная: царя‑гусляра изображают в окружении диких животных, слушающих его пение. И этот образ совсем не согласуется с библейскими преданиями. На стенах Дмитровского собора во Владимире или на фасаде Покрова на Нерли царь‑гусляр окружен львами, волками и соколам, как известно, совсем не домашними животными. Зато это изображение очень похоже на иллюстрацию к Калевале, где послушать игру Вяйнямёйнена приходят звери и прилетают птицы:

Художник Марина Клейман. Иллюстрация к эпосу Калевала

Вековечный Вяйнямейнен

принялся играть чудесно

на певучем инструменте…

(…)

Радовал игрою Вяйно.

Не было такой зверюшки

среди всех четвероногих,

среди скачущих по лесу,

чтобы слушать не явилась,

не пришла дивиться чуду.

(…)

Лоси по борам скакали,

в рощах радовались рыси.

Волк проснулся на болоте,

встал медведь на боровине,

вышел из берлоги хвойной,

(…)

чтобы кантеле послушать,

чтоб игрою насладиться [43].

Царь‑гусляр находится в центре композиции. Он повелитель зверей и птиц. Обратим внимание на обилие львов, соколов, волков и грифонов, окружающих царя‑гусляра. Лев был родовым знаком Владимиро‑Суздальских князей. Изображение льва – один из наиболее распространенных сюжетов в декоративном оформлении храмов, построенных на Владимирской земле в XII–XIV веках, князья помечали своими родовыми символами новые храмы. Если мы вспомним, что царь‑гусляр, вырезанный на стенах собора, тождественный по атрибутам Вяйнямёйнену, то есть прототип обоих образов – это легендарный князь‑прародитель венедов, изображенный аллегорически в виде царя Давида, то будет понятно, почему князья окружили его своими львами. Перед нами династическая легенда, воплощенная в каменной резьбе. Барельеф как бы говорит о том, что власть владимиро‑суздальских князей легитимна потому, что их «львиная» династия восходит к самому царю‑гусляру – князю‑прародителю славян.

Логично предположить, что и прочие звери, вырезанные из камня в этой композиции, не просто животные, а символы княжеских родов. Особенно наглядно это видно на северном фасаде храма Покрова на Нерли.

В виде соколов и львов – родовых княжеских эмблем – изображены две ветви потомков легендарного прародителя славян царя‑гусляра. Львы – владимиро‑суздальский княжеский род, соколы – Рюриковичи (вероятно, новгородские и киевские князья). Обе ветви княжеских родов можно по причине их Великого княжения назвать «царскими». То есть мы видим изображение царя‑гусляра‑предка и его царственных потомков. Обратим внимание на то, что соколы (Рюриковичи) изображены выше львов, как бы манифестируя генеалогическое первенство в династическом перечне. М.А. Серяков в работе «Голубиная книга» полагал, что изображения «Великого Гусляра» в виде царя Давида – это маскировка языческого образа под внешность библейского персонажа. Кажется, что здесь идёт речь не о маскировке и не о перекодировке, а об аллегории. Так, в Петергофе скульптура Самсона, разрывающего пасть льву, символизирует победу русских над шведами (лев – шведский символ); а конкретнее – победу царя Петра Первого над шведским королём Карлом. Однако и в Петергофе и в каменной резьбе средневековых русских храмов, по нашему мнению, не идёт речь о маскировке языческих персонажей – это просто принятый в то время, понятный всем язык аллегорических изображений. Библейский царь Давид был объединителем Израиля, то есть первым всееврейским царём, основавшим столицу и династию. Подобно Давиду предок Иван, или Венед – эпоним[44]венедов‑славян, дал начало славянским княжеским династиям. Складывается впечатление, что на стенах собора изображены вообще не религиозные сюжеты, не христианские и не языческие. Это великокняжеская генеалогия, изложенная в виде организованных в систему символических барельефов.

Известен ли нам какой‑нибудь славянский князь Венед? История сохранила для нас предание о князе Венеде, Венде, Вандале по прозвищу Новгородский, одном из легендарных правителей Словенска, который обычно отождествляют с Новгородом. Сын князя Славена Старого. Его жена Адвинда, родом «от варяг», их дети: Избор, Столпосвят, Владимир. Его братья – Волхов, Волховец, Рудоток[45].

«И был князь Вандал, правил славянами, ходя всюду на север, восток и запад морем и землею, многие земли на побережье моря завоевав и народы себе покорив, возвратился во град Великий (Велиград)…

После сего Вандал послал на запад подвластных своих князей и свойственников Гардорика и Гунигара с великими войсками славян, руси и чуди. И сии уйдя, многие земли завоевав, не возвратились. А Вандал разгневался на них, все земли их от моря до моря себе подчинил и сынам своим передал. Он имел три сына: Избора, Владимира и Столпосвята. Каждому из них построил по городу, и в их имена нарек, и всю землю им разделив, сам пребывал в Великом граде лета многие и в старости глубокой умер, а после себя Избору град Великий и братию его во власть передал» [46].

«Он был во всем подобен отцу своему: мудрый законодатель и счастливый полководец. К нему присоединялися многие соседние с ним народы, для которых он на другом берегу реки Мутной построил крепкий город, назвал его Новым городом, а Кунигардию назвал Великим Словенском» [47].

Об этом ли князе повествует предание или нет, достоверно установить невозможно. По нашему мнению, князь‑гусляр намного древнее исторического князя Вандала Новгородского. К тому же, сама приставка к его имени – Новгородский подразумевает, что были и другие князья с таким именем до него. Мы полагаем, что эпический образ царя‑гусляра восходит к гораздо более древним преданиям, что его черты – это черты прародителя в более широком смысле, его следует соотносить с такими значимыми персонажами мировой мифологической истории, как Адам, Ной, Иафет[48], Ману[49].

Отказавшись от попыток отождествить царя‑гусляра с каким‑либо историческим персонажем, вернёмся к рассмотрению его характерных черт. Мы уже обращали внимание, что на барельефах царь Давид был окружен дикими зверями, предположительно символами потомков – княжескими родами.

В стихе о Голубиной книге речь идет о том, как у царя Давида Евсеича собираются «цари со царицами и князья со боярами», чтобы послушать песню – стихи из Голубиной книги. Тот же сюжет и на резных барельефах. В скульптурах фасада храма Покрова на Нерли этих зверей легко отождествить с правящими династиями Рюриковичей (соколы) и Владимиро‑Суздальских князей (львы).

На стенах Дмитриевского собора во Владимире зверей, окружавших первопредка‑гусляра, намного больше: здесь волки и даже мифические грифоны. Можно предположить, что волки – символ западнославянского племени лютичей (лютич и волк – слова‑синонимы), а грифоны – в геральдике описывают сочетание львиных и орлиных качеств.

Возможно, что это княжеский род, образованный из двух соединившихся ветвей «льва» и «сокола». Также грифон устойчиво выступает в качестве символа Пруссии и Прибалтики. Так, например, в качестве геральдического символа грифон сохранился на гербе Лифляндии[50]– прибалтийских территорий Российской империи.

Обычно геральдические эмблемы, попавшие в герб, особенно на старинных гербах, имеют преемственность от древних родовых знаков. Грифон был эмблемой правящей Мекленбургской династии потомков славянского князя Никлота, одного из наиболее горячих вождей антигерманского сопротивления.

Герб и печать герцогов Мекленбурга потомков князя Никлота.

В гербах современной Померании (бывшего славянского Поморья) вплоть до конца Средневековья преобладает также символ грифона[51]. Очевидна древняя преемственность.

Герб Поморья, принятый при герцоге Богуславе Х

Подытоживая анализ барельефа Дмитриевского собора, подчеркнём, что сюжет, изображающий мужчину с поднятыми вверх руками, окруженного зверями и птицами, очень древний. У славян он имеет чрезвычайно широкое распространение. Изобразительные формы славянской фольклорной традиции сохранили массу таких примеров. Наличие большого числа разнообразных вариантов изображений одного и того же сюжета в традиции позволяет уверенно констатировать глубокую архаику мифа, связанного с этим образом.

Каргопольская вышивка. Полотенце. Мужчина в окружении львов.

Олонецкая вышивка. Человек в центре изображен в виде дерева – распространенная в русской изобразительной традиции замена. Он окружен хищными птицами и зверями

Более того, этот же изобразительный сюжет, легко соотносимый с повествованием стиха о Голубиной книге, можно найти высеченным на скалах восточного берега Онежского озера. Там же сохранились почти все основные русские эпические предания, в том числе и стих о Голубиной книге, и изображения гигантских размеров, где человек ростом 2,46 м. Этот сюжет на скалах был выбит не позднее V–VI тысячелетия до Рождества Христова, крест нанесён предположительно в XIV–XV веках нашей эры.

Но это – отдельное исследование; отсылаю Вас, уважаемый читатель, к другой работе, посвященной сходству стиха о Голубиной книге с сюжетом петроглифов восточного берега Онежского озера – «Где лежит Голубиная книга?»[52].

Date: 2015-07-22; view: 679; Нарушение авторских прав