Http://interunity.org 2 page

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 21Следующая ⇒

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ ГЛАВА 15 ИЗ ОГНЯ В ПЛАМЯ Из тобольской спецтюрьмы я вышел на свободу 1 августа 1986 года с надзором и без единой копейки. Деньги на дорогу прислала мать. Джем передал через меня своим друзьям, находившимся в городе Комсомольске, письма, в которых попросил, чтобы они помогли мне во всем и прислушались к моим советам. Там же содержались его просьбы, советы и установки как личного, так и общего плана. Написали друзьям Джема и Дато Ташкентский с Колей Якутенком, подтвердившие в своей воровской ксиве, что к нему в тобольской спецтюрьме был сделан воровской подход. До этого Джем много мне рассказывал о братском круге и главных его принципах: «один за всех, все за одного» и «помощь во всем друг другу». В тот момент, когда мы назвали друг друга братьями, помимо нас в тобольской спецтюрьме находилось еще несколько человек, входивших в этот круг, и в частности комсомольчанин Юра Клим. Освободившись раньше меня на восемь месяцев, он пообещал устроить мне на свободе встречу по высшему разряду вместе с другими братьями. До Хабаровска я добирался поездом. Из Тюмени отправил Климу телеграмму, в которой указал номер поезда и время прибытия в Хабаровск. Помимо этого отправил ему письмо, в котором объяснил, что еду с надзором и по приезде на место должен встать на учет в милиции, из-за чего приехать в Комсомольск не смогу. Написал и то, что у меня с собой письма от Джема и других воров, а также есть информация, которую нужно передать на словах, и попросил, чтобы меня встретили в Хабаровске. В Хабаровск прибыл 8 августа утром. В тот же день согласно предписанию встал на учет в районном отделении милиции, а также в краевом управлении внутренних дел. В краевом УВД меня сразу же стали запугивать, заявив, что я им здесь не нужен, и при первой же возможности они меня отправят обратно, пообещав осудить за надзор или по 209-й статье (тунеядство), если не устроюсь в течение месяца на работу. На воле я не был 15 лет. Последние 8 лет сидел за пределами Хабаровского края. Обо мне многие слышали, но из близких друзей на свободе никого не было. По приезде в Хабаровск, кроме матери и друга детства Вити Белокурова, который в лагерях и тюрьмах не сидел, меня никто не встретил. Из Комсомольска не приехали вообще. Помощи от «братьев» я не дождался, хотя в ней очень тогда нуждался. Неоднократно говорил Климу по телефону, чтобы ко мне приехали за письмами Джема, и напоминал, что есть информация, которую нужно передать на словах. Но получал ответ: «На воле все не так, как мы представляли себе это в тюрьме. Плюнь на все, устройся на работу и никуда не лезь, если не хочешь неприятностей». Как уже упоминал, в Комсомольске тогда сформировалась очень сильная оппозиция против Джема, которую возглавили его бывшие друзья дземговцы. Все они когда-то входили в братский круг и являлись самыми крутыми в городе авторитетами. Они ругали Джема, преследовали его сторонников, и милиция им в этом помогала. А наиболее близкие друзья Джема (и в частности Волчок Саша, которого он сделает позднее вором в законе) попрятались по норам, как мыши, и боялись сказать что-либо в его защиту. Прошел месяц, ничего не менялось. Я очень сильно переживал. Больше всего угнетала неопределенность. Сам поехать в Комсомольск с целью передать письма и разобраться в обстановке не мог, так как находился под надзором, а оттуда никто не приезжал. Рядом со мной тогда в Хабаровске не было никого, кому бы я мог довериться в серьезных вопросах. Мать, заметив мое беспокойство, поинтересовалась о причине. А когда узнала, в чем дело, сказала: «Не переживай, я сама поеду и передам эти письма». Матери шел уже шестьдесят шестой год, но иных вариантов не было. Пришлось передать воровские письма через нее. Передал я Волчку, Климу и другим близким друзьям Джема также и свои письма, в которых изложил все то, о чем хотел поговорить с ними при личной встрече. От Хабаровска до Комсомольска 400 километров – ночь пути на поезде. По телефону и адресу, которыми я снабдил мать, она нашла Клима и отдала ему письма лично в руки. Взяв от него расписку, что он все получил, мать приехала в Хабаровск. Никакой реакции на переданные мной письма не последовало. На этом моя связь с «братским кругом», о котором так много хорошего рассказывал Джем, закончилась. Ко всем прочим неприятностям у меня возникли проблемы с устройством на работу. В то время частного предпринимательства, кооперативов и акционерных обществ еще не было, а государственные предприятия судимых людей брали неохотно. Когда я в поисках работы стал ходить по организациям, то у меня везде, как это положено, спрашивали трудовую книжку. И когда узнавали, что трудовой книжки нет, специальности не имею и восемнадцать лет провел в заключении, тут же отказывали. После освобождения прошел почти месяц, вопрос с работой не решался. В краевом УВД меня предупредили, что если в течение ближайших недель не устроюсь на работу, то отправят в тюрьму по 209-й статье за тунеядство. Положение становилось критическим, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в последний момент друг детства Витя Белокуров не помог устроиться в строительную организацию, в которой сам работал прорабом. Недалеко от моего дома заканчивалось строительство центрального рынка, шли отделочные работы. Туда я и попал в качестве ученика плиточника-мозаичника. Так в 35 лет я наконец-то приобрел специальность, правда, выше ученика подняться не успел. Ученическую зарплату, как сейчас помню, мне установили 30 рублей в месяц, со средней в то время 150–200. Но я и этому был рад, так как одной проблемой стало меньше, и появился шанс задержаться на свободе. Бригада, куда я попал, состояла из двенадцати человек, четырех мужчин (включая меня и бригадира) и восьми женщин. Работа – тяжелая, так как шла тогда в основном напольная мозаика. Приходилось с утра до вечера закидывать в бетономешалку цемент, щебенку и красители, а затем полученный раствор подтаскивать к мастерам. О том, что я отсидел 18 лет, знали почти все на стройке, и за 30 рублей в месяц меня бы никто не заставил таскать тяжелые носилки и ворочать лопатой раствор и гравий. Тем более что Витя Белокуров, по протекции которого я устроился на работу, имел в этой организации большой вес. Однако мне не позволяла совесть смотреть на то, как на моих глазах занимались тяжелой работой женщины, и я, вместо того чтобы учиться тому, как правильно класть мозаику и плитку, почти весь день не выпускал из рук лопату и тяжелые носилки. Причем делал это почти даром. В таком режиме проработал более месяца. Осень, сырость, сквозняки. К физическому труду не привык. Организм после лагерей и тюрем ослаблен. Через некоторое время почувствовал недомогание, и в слюне появились прожилки крови. Во время медицинского обследования обнаружили очаговый туберкулез легких, после чего попал в городской тубдиспансер, где пробыл более полугода. В тубдиспансере находилось много бывших заключенных. Пьянки и драки происходили чуть ли не ежедневно, и никто не знал, как это остановить. Выгнать на улицу больного с открытой формой туберкулеза нельзя, ибо это опасно для общества, а другие меры результатов не давали. Многие, зная о том, что им мало осталось жить, злоупотребляли алкоголем и наркотиками. И это приводило к беспорядкам. По приходу в городскую туббольницу я собрал всех наиболее здравых из числа ранее судимых и серьезно с ними на эту тему поговорил. Затем расставил ответственных на всех пяти этажах. В обязанность им вменил следить за порядком и извещать меня о любых инцидентах. Рядом на этой же территории находился пятиэтажный корпус краевой туббольницы, там я тоже на всех этажах поставил старших, а над ними – ответственного за весь корпус. К тому времени немного осмотрелся и стал расширять круг общения. До обеда проходил процедуры, пил таблетки, делал уколы. После обеда ездил по районам и беседовал с уличными авторитетами, которые были обо мне наслышаны. Наиболее достойных, на мой взгляд, ставил ответственными за районы, в которых они жили, требуя от них в первую очередь наведения порядка. А также на добровольных началах организовал в каждом районе общак для помощи тем, кто находился в неволе. До моего освобождения в зоны Хабаровского края завозили воров в законе: Коку Коберидзе, Паату Члаидзе и Резо, с которыми у меня в местах заключения сложились близкие отношения. Но к моменту моего освобождения и приезда в Хабаровск в 1986 году на всем Дальнем Востоке не было ни одного вора в законе ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни на свободе. А также не было никого, кто действовал бы от их имени. В местах заключения воровская идея к тому моменту уже пустила корни, что послужило, с одной стороны, фактором объединяющим, а с другой – сдерживающим анархию и беспредел. Однако на свободе все обстояло иначе, каждый творил что хотел. Создалось много уличных группировок, которые не признавали никаких законов и авторитетов, кроме своих собственных, и постоянно враждовали между собой. Так как в неволе я объединял заключенных, боролся с несправедливостью и пресекал беспредел, то и на свободе стал заниматься тем же. Обстоятельства сложились так, что уже через два месяца после того, как оказался в больнице, мне удалось создать городской общак для помощи тем, кто находился в неволе. Ко мне в тубдиспансер стали съезжаться авторитеты со всего города для решения всевозможных вопросов. Мое слово стало решающим. Перед каждым районом я поставил задачу наладить дорогу в ту или иную колонию, а так как у многих сидели в лагерях друзья, и они их персонально до этого «грели», то поставленная мной задача решилась быстро. За короткое время мне удалось наладить связь со всеми зонами Хабаровского края и установить контакты с находящимися там авторитетами. Связь поддерживал через записки, которые писались с моих слов (свой почерк в таких случаях старался не светить, так как эти записки иногда перехватывались). Зоновских авторитетов поставил в курс, что в связи с неблагополучным положением на свободе и тем, что на Дальнем Востоке нет воров, беру на себя ответственность за организацию краевого общака и наведение порядка в Хабаровском крае. А также официально заявил, что к Джему при мне в тобольской спецтюрьме был сделан воровской подход, и с тех, кто откажется принимать его в этом качестве, спрос будет жесткий. В Хабаровске, где я находился, общаковое движение распространилось очень быстро. Собирались деньги, сигареты, чай и продукты питания, затем все это распределялось по зонам и тюрьмам. Оказывалась помощь тем, кто освобождался из мест заключения, решались спорные вопросы, восстанавливалась справедливость, пресекался беспредел. Когда эта информация вышла на всеобщее обозрение, ко мне стали подтягиваться авторитеты со всего Хабаровского края. Я выбирал более достойных и ставил их ответственными за города и поселки, в которых они жили, требуя организации общака, но в первую очередь пресечения уличного беспредела и наведения порядка. Через несколько месяцев после моего освобождения общаковое движение неожиданно для всех распространилось по всему Хабаровскому краю. Только в Комсомольске, которым Джем всегда гордился и ставил всем в пример, было затишье – до такой степени они там были запуганы. Впервые я увидел в Хабаровске Клима и Волчка лишь через полгода после своего освобождения, когда общаковое движение уже набрало ход и им было стыдно оставаться в стороне. Но и после этого они вели себя осторожно и почти нигде не высовывались. К тому времени мне удалось нейтрализовать оппозицию против Джема в Хабаровском крае уже окончательно. В моем лице общаковое движение, справедливость, порядок, воровская идея и Джем в качестве вора в законе слились воедино. Противостояние чему-то одному расценивалось как противодействие всей системе. Все авторитеты оказались перед выбором: либо поддерживают созданную мной общаковую постановку, а значит и Джема, либо теряют право голоса в криминальном мире. Столь серьезное движение в краевом УВД, безусловно, заметили, да и не только там, ибо ничего подобного на территории СССР еще тогда не было. Кое-что схожее имело место в Грузии, но лишь поверхностно. Общаки в Грузии считались воровскими, и пользоваться ими могли только «законники». Остальным арестантам в местах заключения перепадали кости с барского стола, да и то лишь тем, кто находился рядом с ворами. Грузинские «законники», которых к моменту моего освобождения в 1986 году насчитывалось несколько сотен, держались обособленными группами (а точнее, кланами). Единого центра, во главе с одним или несколькими общепризнанными лидерами, они не имели. В каждом грузинском городе были свои воровские общаки и авторитеты, которые исходили в первую очередь из интересов ближайшего окружения. Мне удалось без помощи воров, братского круга или какой-либо иной организации создать на свободе в Хабаровском крае единую общаковую постановку, стержнем которой была воровская идея, но во главе которой стоял не вор. Более того, созданный мной общак предназначался не для кучки избранных, а для всех порядочных арестантов. Сам я не задавался целью стать вором в законе, ибо видел свое призвание в ином, и смотрел на все происходящее как на явление временное. В целом современная воровская идеология мне не нравилась, так как позволяла строить отношения между людьми не с позиции общей для всех справедливости и правды, а исходя из интересов элиты. Я был неоднократным свидетелем того, как людей правых делали неправыми и прикрывались при этом фразой: «воровские поступки не обсуждаются». Однако ничего более подходящего для объединения уличных авторитетов на свободе, с целью наведения порядка и восстановления справедливости я тогда не видел. Прикрывшись воровской идеей, я проводил фактически свою политику, в основе которой лежали принципы честности, порядочности и справедливости для всех, а не для кучки избранных. И благодаря этому, а не из любви к ворам, были восприняты на свободе в Хабаровском крае общаковая постановка и первый дальневосточный вор в законе Джем, которого до моего освобождения многие воспринимали отрицательно. Возникшая ситуация застала руководство краевого УВД врасплох. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что вначале мои начинания никто не воспринял всерьез. На меня смотрели как на психически ненормального, которому надоело жить на свободе. Никто не сомневался в том, что вопрос о моей изоляции дело решенное, и в этом не ошибались. Задачу по моей нейтрализации поручили отделу по борьбе с организованной преступностью при краевом УВД, что не являлось ни для кого секретом. Боялся ли я? Безусловно. Ведь шансов на благополучный исход почти не было. Но так как не привык отступать перед трудностями, то лез туда, куда нормальный человек, казалось бы, лезть не должен. И этим сильно всех удивлял. Никто не мог понять, для чего мне это нужно. Да я и сам этого не знал. Что-то изнутри толкало на борьбу с несправедливостью и объединение людей, а почему это делаю, не задумывался. В результате почти постоянно сталкивался с лишениями и гонениями, но никогда не отступал. Со временем возникла уверенность, что нет на Земле такой силы, которая смогла бы меня остановить. Кроме физической смерти. А в феврале 1994 года, когда Божественные Силы открыли мне будущее человечества, я понял, что и физически меня уничтожить невозможно. Но это особая тема, которой коснусь позднее, а сейчас вновь вернусь к событиям, выше затронутым. Как уже подчеркивал, вопрос о моей нейтрализации был для краевых властей делом решенным, и никто не сомневался в том, что произойдет это быстро. По обкатанным сценариям можно было изолировать за тунеядство (в случае проблемы с работой); за надзор (после трех нарушений); за хулиганство (это можно подстроить); за хранение наркотиков (их можно подкинуть); за изнасилование (его можно инсценировать), а также за кражи, грабежи, убийства и т. д. (через подтасовку фактов). Тем, кто был в курсе этих событий, казалось, что все предрешено и финал наступит быстро. Но неожиданно для всех ситуация затянулась. Произошло это потому, что я лежал тогда в туберкулезном диспансере, а также по ряду иных причин и обстоятельств, благоприятно для меня сложившихся. Во-первых, отпал вопрос с работой. А что касается всего остального, то и здесь желающих упрятать меня в тюрьму ожидало разочарование: алкоголь и наркотики я не употреблял; сомнительных компаний избегал; криминалом не занимался; из женщин, кроме Ирины (будущей жены), ни с кем не общался; после восьми часов вечера, согласно надзору, из здания больницы не выходил; к своему окружению и к тому, что происходило вокруг, присматривался внимательно и контролировал каждый свой шаг. В результате прошло более полугода. За это время меня неоднократно пытались нейтрализовать, но безуспешно. Созданная мной общаковая постановка понравилась многим, так как строилась на принципах справедливости, взаимопомощи и порядка. Исходя из этого, желающих подключиться к общаковому движению, несмотря на противодействие со стороны милиции, становилось с каждым днем все больше. Как говорится в таких случаях: «нет худа без добра». Туберкулез легких – болезнь опасная, но не свались она на меня в тот момент, мог потерять и свободу, и жизнь. Сейчас, когда пишу эти строки, у меня легкие в порядке и вообще на здоровье не жалуюсь. Более того, до сих пор нахожусь на свободе и успел много хорошего сделать для людей. Теперь снова вернусь к прерванному разговору. Убедившись в том, что зацепить в больнице трудно, меня стали вызывать в краевое УВД и запугивать: «Ты что мутишь воду?! Мы все равно тебя посадим! Остановись!» В ответ я спрашивал: «В чем моя вина? В том, что помогаю людям? Или в том, что руками уличных авторитетов пресекаю уличный беспредел?» Но вместо ответов на свои вопросы слышал оскорбления и угрозы. Неоднократно пытался объяснить руководству УВД, что не враг им, а тем более простым людям, так как свои способности и возможности направляю во благо общее. И не воевать со мной нужно, а помогать. Где и когда такое было, чтобы криминальные авторитеты боролись на свободе с уличным беспределом и следили за порядком?! Однако мои пояснения не принимались. В моем лице видели уголовника, который должен сидеть в тюрьме, а если находиться на свободе, то лишь в роли осведомителя. Другие варианты отсутствовали. В результате произошло то, что и должно было произойти. В мае 1987 года меня выписали из больницы. А через два дня после этого в квартиру, где мы жили вдвоем с матерью, нагрянули сотрудники краевой милиции, которые нашли в моей комнате неизвестно откуда взявшийся шарик анаши размером с пятикопеечную монету. В то время этого достаточно было для того, чтобы осудить на несколько лет. Анаша – это наркотик растительного происхождения, ее добавляют при курении в табак. Несмотря на то, что почти все, включая милицию, знали о том, что я вообще не курю, меня тут же после обыска, не разрешив даже переодеться, закрыли в камеру предварительного заключения (КПЗ), куда водворяют перед отправкой в тюрьму. Однако кое-что милиционеры упустили, будучи уверены в своей безнаказанности, понятых пригласили не до начала обыска в моей комнате, как положено по закону, а после того, как там полазили. Это дало повод моей матери и соседям, которые исполняли роль понятых, опротестовать результаты обыска. В результате через трое суток благодаря грандиозному скандалу, который закатила моя мать, меня выпустили из-под стражи и заменили содержание в тюрьме на подписку о невыезде из города. На период следствия я отошел от всех общаковых дел, так как сотрудники краевой милиции, разозленные неудачей, искали повод упрятать меня за решетку. Все свои связи, концы и нужную информацию передал хабаровским авторитетам Олегу Журавлю и Шуту Сергею, чтобы они, пока буду находиться под следствием, поддержали общак на плаву. А также наказал им на случай, если меня закроют в тюрьму, дождаться Джема и передать ему собранные мной для него деньги и информацию. Однако с поставленными задачами они не справились. Заведенное против меня уголовное дело напугало тогда многих, в том числе и Шута с Журавлем. Отказаться открыто от моего предложения они не решились, опасаясь потерять авторитет, но и привлекать к себе внимание краевой милиции не хотели. Поэтому их никто не мог найти в нужный момент, и они, по сути, самоустранились от руководства общаком. Другие авторитеты, опасаясь милицейского террора, тоже отказались взять на себя ответственность за краевой общак. Отсутствие единого центра привело к тому, что связь между собой потеряли ответственные за районы и города. И, как следствие этого, четко отлаженная и работавшая ранее без перебоев система, собранная мной из разных составляющих, стала быстро на глазах у всех рассыпаться. У меня сердце кровью обливалось, глядя на происходящее, но в период нахождения под следствием изменить ничего не мог.

ГЛАВА 16 ПРИЕЗД ДЖЕМА Джем освободился из тобольской спецтюрьмы в июле 1987 года, в тот момент, когда я еще находился под следствием и надзором. Путь до Комсомольска, где его ждали жена и сын, а также старший брат и друзья, проходил через Хабаровск, куда он прилетел на самолете. Поезд в Комсомольск отправлялся поздно вечером. В Хабаровске Джем пробыл более полудня, но встретиться нам не удалось. Те, кто приехал за ним из Комсомольска, скрыли от меня его прилет из опасения, что я расскажу ему об их трусливом поведении, и в частности о том, как они боялись приехать за его письмами. А когда он поинтересовался обо мне, его обманули, сказав, что я знал о его прибытии, и почему меня нет, им неизвестно. Более того, ему преподнесли ситуацию в Хабаровске в искаженном виде, заявив, что движений здесь нет, найти меня невозможно, и единственные, кто еще как-то шевелится, – это Чайник и Бич. После этого Джем назначил последних ответственными за Хабаровск (чего не должен был делать до встречи со мной), а также ввел обоих (для лучшего контроля) в братский круг. Я действительно временно отходил от общаковых дел, чтобы не дать краевой милиции за меня зацепиться, но сделал это лишь на период следствия, о чем поставил в известность всех ответственных за города и районы. Более того, передавая полномочия Шуту и Журавлю, рассчитывал на то, что они будут держать меня в курсе событий. И не моя вина в том, что они самоустранились и пустили все на самотек. Относительно того, что меня невозможно найти, встречавшие Джема соврали, так как после восьми часов вечера я ежедневно находился дома в связи с надзором, и телефон мой знали очень многие. Более того, в момент предположительного проезда Джема через Хабаровск я просидел два дня без выхода в своей квартире, надеясь на то, что мне позвонят. Но – не позвонили. Теперь расскажу коротко о Володе Чайнике и Саше Биче, которых Джем поставил без согласования со мной ответственными за Хабаровск. В городе они появились месяца за полтора до того, как на меня завели уголовное дело. Оба освободились с 5-й совгаванской зоны. Я находился тогда в туббольнице, и они, согласно установленному этикету, пришли ко мне для того, чтобы поставить в курс о своем прибытии в Хабаровск. В процессе разговора я рассказал им все необходимое по поводу общаковой постановки и предложил после того, как обживутся и осмотрятся, взять ситуацию в своих районах под контроль, то есть стать там ответственными. Бич жил в районе автобусной остановки «Большая», Чайник – в районе остановки «Второй Хабаровск». Но после этого я их больше не видел. Через какое-то время до меня дошла информация, что они собрали банду в несколько десятков человек, пьют с утра до ночи водку, курят анашу, грабят и избивают всех, кто подвернется под руку, и не обращают внимания на замечания моих людей. Узнав обо всем этом, я вызвал обоих к себе на беседу, но, испугавшись ответственности, они не пришли. После этого я дважды выезжал со своими людьми в те места, где они собирались, чтобы с ними разобраться, но они успевали спрятаться. Рано или поздно я бы их поймал и поставил на место, как это делал со всеми иными беспредельщиками, но, на их счастье, на меня завели уголовное дело, и я отошел от общаковых и уличных дел. Надеясь на то, что меня упекут за решетку, и не видя никого, кто мог бы их остановить, они обнаглели и стали беспредельничать не только в своих районах, но и в соседних, увеличив при этом свою банду в несколько раз. Но когда поняли, что дело против меня может быть закрыто, а также зная, что в ближайшее время освободится Джем, – забеспокоились. Как мне известно, у Чайника и Бича никогда не было близких отношений в зонах с Джемом и его друзьями из Комсомольска, и каким образом они нашли друг друга на свободе (в то время как комсомольчане при мне почти не появлялись в Хабаровске), я до сих пор не могу понять. Думаю, что свел их вместе страх перед приездом Джема, так как опасались моих разоблачений. В связи с этим их позиция была мне понятна. Но поведение Джема после его выхода на свободу вызывало много вопросов. Еще будучи в тобольской спецтюрьме, он знал о том, что я после освобождения создал в Хабаровском крае общаковое движение, поднял его личный авторитет и разгромил его оппозицию. Поэтому мне было непонятно, почему он до встречи и разговора со мной назначил ответственными за хабаровский городской общак двух беспредельщиков Бича и Чайника. В начале августа, после окончания у меня надзора и закрытия моего уголовного дела, за недоказанностью вины, я приехал в Комсомольск. В мою честь Джем устроил застолье. Мы уединились с ним в отдельной комнате, где я рассказал ему о событиях последнего года и о том, как трусливо вели себя его друзья на свободе, предложив повторить все это в их присутствии. Но Джем увел разговор в сторону, так как ему было стыдно за своих братьев-дземговцев, которых он всегда всем ставил в пример. Не знаю, каким образом Джем разбирался со своими друзьями, которые фактически его предали (а в том, что он разбирался с ними, я не сомневаюсь), но после нашего разговора все, как и раньше, за исключением Клима, остались рядом с ним. Что касается их обмана по поводу Хабаровска и меня лично, то этот разговор он вообще замял. Последние же, после того как я рассказал о них правду, меня возненавидели. В отношении Бича и Чайника Джем также не захотел ничего менять, заявив, что они исправятся. А когда я выразил сомнение, сказал, что поставил их ответственными за Хабаровск в качестве ширмы, чтобы увести из-под удара милиции меня. И после этого заверил, что без моего ведома они не будут делать ни одного серьезного шага. А им, как я впоследствии узнал, он после нашего разговора сказал, чтобы прислушивались ко мне лишь формально, а подчинялись лишь ему. Вначале мне казалось, что Джем допускает ошибки из-за того, что его вводят в заблуждение люди из его окружения, но потом понял, что он все делает сознательно. Причина в том, что он привык быть везде первым, не терпит рядом с собой ярких личностей и ценит в своем окружении не умных, честных и порядочных людей, а тех, кто находится от него в зависимости и готов выполнять любые его указания. Такие как Чайник и Бич, привыкшие решать вопросы не умом, а силой, были ему и понятны, и удобны, ибо допускали ошибки и попадали через это от него в зависимость. Со мной из-за того, что я вел трезвый образ жизни и контролировал каждый свой шаг, все обстояло иначе. Меня трудно поставить в зависимость, невозможно навязать то, что считаю неприемлемым, и небезопасно разговаривать с позиции силы. Джем, безусловно, был мне благодарен за то, что я сделал для него на свободе, но после того как у него все наладилось, я стал ему неудобен. Поэтому он и решил опереться в Хабаровске на Бича и Чайника, которые, почувствовав поддержку, направили свои усилия не на помощь тем, кто находился в неволе, и борьбу с беспределом, а на укрепление своих личных позиций. Пьянство, наркомания, поборы и избиения возобновились с новой силой, но уже под прикрытием Джема. При построении общаковой постановки я ставил на первое место порядок, на второе – добровольные сборы на общак, на третье – помощь находящимся в неволе. Но беспредельные действия Бича и Чайника, направленные на усиление личной власти и улучшение собственного положения, мне в этом мешали. В результате криминальный мир Хабаровска разделился на две части: все, кто стремился к справедливости, порядку и помощи тем, кто находился в неволе, объединились вокруг меня, а привыкшие жить во благо свое личное и решать вопросы с позиции силы подтянулись к Бичу и Чайнику. Милиции деятельность последних была выгодна, так как позволяла держать ситуацию под контролем и в случае необходимости вмешиваться. Чайник, Бич и их окружение собирались, как правило, в одних и тех же местах, где пьянствовали с утра до ночи, и там же по пьянке обсуждали многие вопросы. Наиболее желанными в их компании были те, кто приносил наркотики и водку, поэтому рядом с ними постоянно находились тайные пособники милиции, которые переводили пьяные разговоры в нужное им русло. Это позволяло милиции не только получать необходимую информацию, но и стравливать уличных авторитетов. Очень скоро это многие поняли, и в окружении Бича и Чайника к весне 1988 года не осталось ни одного уважающего себя человека. К тому времени мне удалось собрать доказательства, что общаковые деньги и наркотики, попадавшие в их руки, использовались ими в личных целях, под прикрытием отправки в лагеря и тюрьмы. В преступном мире это не прощалось. Когда я предоставил эту информацию Джему, он вызвал Бича и Чайника в Комсомольск. Но те не приехали. Убедившись в том, что его указание проигнорировано, Джем разозлился и написал общаковую ксиву, адресованную всем хабаровским авторитетам, в которой объявил, что Бич и Чайник отстраняются от всех общаковых дел и должны быть доставлены к нему немедленно. Эту ксиву он дал мне и попросил доставку последних к нему проконтролировать. По приезде в Хабаровск я пригласил Бича и Чайника к себе, но они заявили, что будут разговаривать только на своей территории, то есть в том районе, где жил Чайник. Тогда я приехал к ним сам, с десятком авторитетов из разных районов. Когда зачитал содержание Джемовской ксивы, Бич сказал, что в Комсомольск поедет, а Чайник, будучи как всегда изрядно выпившим, заявил, что решению Джема не подчинится, после чего по его сигналу место, где происходил разговор, окружили человек тридцать из его банды. Я не стал доводить дело до крайности, так как со стороны Чайника все были пьяны, но перед тем как уехать со своими людьми, официально заявил, что со всех, кто не сделает нужные выводы, будет жесткий спрос. После этого позвонил Джему и рассказал о результатах встречи. Узнав о поведении Чайника и его окружения, Джем пришел в ярость и сказал, что виновных нужно наказать, а меня попросил проконтролировать все это лично. В тот же день я связался с городскими авторитетами, которые меня поддерживали, и попросил их к назначенному часу подтянуться со своими людьми в тот район, где находился Чайник, чтобы наказать его и тех, кто окажется на его стороне. Это известие многие встретили с радостью, так как Чайник и его обнаглевшее окружение уже всех достали. В назначенное время к намеченному месту подтянулось очень много людей, прочесали весь район, проверили все блатхаты, но ни в тот день, ни позднее не смогли никого поймать. Чайник со своим ближайшим окружением исчез. Остальные члены его банды по моему указанию поступили в подчинение ответственных за те районы, в которых они жили. На какое-то время Чайник из поля зрения выпал. Но месяца через полтора я узнал, что он прячется с ближайшими друзьями-собутыльниками в одном из отдаленных районов города и ругает меня по пьянке. Но так как он никуда не лез и на обстановку в городе не влиял, я не стал обращать на его пьяный бред внимание и через какое-то время о нем забыл. Затем услышал краем уха, что он умер от цирроза печени. По другой версии, услышанной позже, его во время пьяной ссоры убил один из друзей-собутыльников. Бича, после того как ему зачитали общаковую ксиву от Джема, я больше не видел, и как сложилась его жизнь в дальнейшем, не знаю. Он меня не интересовал, так как находился под влиянием Чайника и на обстановку в городе мало влиял. По некоторым сведениям, он уехал из Хабаровска почти сразу же после нашего разговора. После ухода с арены Бича и Чайника на поверхности остались только те уличные авторитеты, которые придерживались моей линии, тогда как пьяницы, наркоманы и хулиганы ушли после ряда предпринятых мной мер в подполье, в результате чего обстановка на улицах города изменилась в лучшую сторону. Возникшие изменения поставили краевую милицию в очень сложное положение. С одной стороны, я ратовал за порядок, а с другой – не вписывался в их схемы. Такие как Чайник и Бич, занимающиеся пьянством, наркоманией и хулиганством, были понятны, подконтрольны и уязвимы. Их можно припугнуть, завербовать и посадить в тюрьму. Со мной все обстояло иначе: меня нельзя было запугать и завербовать, и совсем не просто, как показало время, упрятать в тюрьму. Я неоднократно предлагал руководству краевой милиции сотрудничать в вопросах наведения порядка и пресечения уличного беспредела, опираясь при этом на принципы честности, порядочности и справедливости, но мои предложения постоянно отвергались. Они не допускали даже мысли о том, что можно решать вопросы на равных с уголовником. По их понятиям, я или должен сидеть в тюрьме, или находиться на свободе под полным контролем. Иные варианты ими не рассматривались. Аналогичная ситуация возникла и во взаимоотношениях с Джемом. С одной стороны, ему нравилось, что благодаря мне Хабаровск находился под его контролем, но с другой – беспокоил мой сильно возросший авторитет и проводимая мной политика. Я опирался на принципы общей для всех справедливости и правды. Для Джема существовало несколько правд: для воров – одна, для братского круга – другая, для остальных в зависимости от обстоятельств – третья. Исходя из этого, я его не устраивал. Таким образом, я оказался между двух огней. С одной стороны давила милиция, с другой – Джем и его окружение. И те, и другие видели только два варианта: или полный контроль надо мной, или мой уход со сцены. Иное в отношении меня не предусматривалось. Джем сильно злоупотреблял спиртным и зачастую уходил в запои. Его ближайшее окружение состояло сплошь из наркоманов. Для милиции они были уязвимы, подконтрольны, понятны. Со мной все обстояло иначе. Я был непонятен, независим и неуязвим, поэтому представлял для многих большую опасность. Вскоре заметил, что интриги и провокации, сыпавшиеся на меня с обеих сторон, стали более согласованными, ибо в окружении Джема имелись провокаторы, работавшие на милицию. К тому времени рядом со мной опять оказался Шут Сергей, который пришел ко мне осенью 1987 года, в момент моего возвращения к общаковым делам. Извинившись за то, что не оправдал моих надежд в то время, когда я находился под следствием, он поклялся, что впредь не подведет и будет надежным и преданным помощником. Как выяснилось позже, он был завербован милицией в 1986 году, когда находился в хабаровской тюрьме под следствием. Ему грозил большой срок, но вдруг неожиданно для всех его дело прикрыли, и он оказался в начале 1987 года на свободе. После этого с рекомендательным письмом от Курносого Саши, ответственного за хабаровскую тюрьму, Шут пришел ко мне именно в тот момент, когда я закреплял общаковую постановку и мне нужны были толковые помощники. Оказавшись рядом, Шут помогал мне во многих вопросах. А когда на меня завели уголовное дело, я передал ему свои полномочия и информацию по общаку. В свою очередь он слил эту информацию в краевое УВД, которое использовало ее для борьбы с общаковой постановкой. Естественно, я этого не знал, поэтому, когда он пришел ко мне вторично, был ему рад. С первых же дней он проявил себя положительно и через некоторое время оказался в числе моих близких друзей. И вот однажды из хабаровской тюрьмы вышла на свободу ксива, в которой говорилось о том, что Шут работает на милицию. Написали ее два хабаровских авторитета, Хенс Володя и Нагора Толик, кому-то из окружения Бича и Чайника, после чего последние стали публично высказываться, что Шут – мусорской пособник. В результате об этом узнали многие хабаровские авторитеты, а также Джем и его окружение. В связи с тем, что эта информация исходила от людей, настроенных ко мне и моему окружению враждебно, я заподозрил провокацию. С другой стороны, настораживало поведение Шута, который не предпринимал никаких шагов для защиты своей чести и достоинства, хотя прекрасно знал, откуда дует ветер. Более того, он избегал встречаться с теми, кто его грязью поливал. А когда я потребовал у него пояснений, он сказал, что рад бы что-то предпринять, но не знает, что нужно делать. При этом поклялся, что не чувствует за собой вины и считает, что это месть со стороны Бича и Чайника за то, что он находится не с ними, а рядом со мной. После этого я ему пообещал, что займусь этим вопросом лично, но если выяснится, что он меня обманул, то спрошу с него за это по всей строгости. На следующий день отправил в тюрьму на имя Нагоры и Хенса официальную ксиву, в которой потребовал доказательств виновности Шута. И, в частности, написал, что если они не предоставят мне конкретные факты, то действия их будут расценены как мусорская провокация, направленная против меня и моего окружения, со всеми вытекающими из этого последствиями. В своем ответе они заявили, что не писали ничего плохого о Шуте. На самом деле, как выяснилось позже, писали, но, испугавшись, что не смогут доказать, от всего отказались. После этого я потребовал доказательств у Бича и Чайника, но у тех кроме ксивы, от которой ее авторы отказались, ничего не было. Встретившись в Хабаровске со всеми, кто по этому поводу что-либо говорил, и не найдя доказательств виновности Шута, я выехал вместе с ним в Комсомольск, где после разговора с Джемом с него сняли все обвинения и на этом вопросе поставили точку. После того как я помог Шуту защитить его честь, он заверил меня в том, что будет надежным и преданным другом до конца своей жизни. И действительно, лучшего помощника у меня тогда не было, в результате чего он к началу 1988 года стал одним из наиболее приближенных ко мне людей. Одновременно с этим он влез в доверие к Джему и оказался по моей рекомендации в братском кругу. Какое-то время я был Шутом доволен, но к концу 1988 года (после нескольких посещений Комсомольска) он сильно изменился: стал грубым и заносчивым в отношении других людей. Более того, стал переходить иногда за рамки допустимого и во взаимоотношениях со мной. И вскоре выяснилась причина. Как оказалось, Джем пообещал Шуту, что назначит его ответственным за криминальный мир Хабаровска, а чуть позже сделает вором в законе. Я по этой схеме попадал к нему в подчинение или уходил со сцены вообще. Для себя Джем давно все решил, но для осуществления этих планов требовались основания. В противном случае хабаровские авторитеты, среди которых я пользовался уважением, могли встать в оппозицию не только к Шуту, которого многие недолюбливали, но и к самому Джему. Поэтому он поставил перед Шутом задачу найти против меня какую-либо зацепку, а сгустить краски и сделать из мухи слона для Джема и его окружения проблем не составляло. Но так как я внимательно следил за обстановкой и контролировал каждый свой шаг, сделать это оказалось непросто. Убедившись в том, что время идет, а зацепиться за меня не удается, Джем решил ускорить события и подойти к этому вопросу со стороны воровских законов. И однажды мне сказал, что раз я на свободе не ворую, то не имею права решать вопросы, где фигурируют люди, занимающиеся воровством. После этого поставил ответственным за криминальный мир Хабаровска Шута, а за мной оставил вопросы общего порядка: сбор общака и отправку гревов в зоны, без права решающего голоса. Но самое обидное заключалось в том, что и сам Джем на свободе не воровал. Многие хабаровские авторитеты были недовольны решением Джема, но спорить с ним не могли. Он вор, а воровские поступки в криминальном мире не обсуждаются. Таким образом, поднимая на свободе авторитет воров и Джема в частности, я вырастил чудовище, которое, набрав силу, решило со мной расправиться из-за того, что я тащил его к Свету, в то время как для него была более приемлема темная среда обитания. Добившись своей цели и показав всем, кто в преступном мире хозяин, Джем успокоился. Но дорвавшийся до власти Шут, воспользовавшись благоприятной обстановкой, решил добить меня до конца. Вначале я думал, что он делает это из страха перед возмездием за предательство, но, присмотревшись внимательней, понял, что за его действиями стоит краевая милиция. В отношении моего неворовского образа жизни Джем в какой-то степени был прав: я действительно не воровал, не употреблял алкоголь и наркотики, никого не унижал и не ругался матом, поэтому по его меркам на роль криминального авторитета не подходил. Шут обладал всеми перечисленными «достоинствами» и всячески их афишировал, подчеркивая этим, что он истинный представитель преступного мира и достоин воровской короны. Но сильно увлекся и расслабился, в результате чего переиграл сам себя. К тому времени ему удалось подтянуть к себе человек двадцать молодых ребят, занимавшихся карманными и квартирными кражами. Как правило, все, что им удавалось украсть, они приносили Шуту, после чего тот часть наиболее ценных вещей отдавал (авансом за воровской титул) Джему, другую часть оставлял себе, остальное уходило на алкоголь, наркотики, девочек и развлечения для всей компании. Причем все это делалось открыто. Со временем мне бросилась в глаза одна деталь: тогда как находившиеся рядом с Шутом садились в тюрьму пачками, он сам каким-то непостижимым образом ухитрялся оставаться на свободе. В его квартире сотрудники городской милиции неоднократно изымали краденые вещи, наркотики и оружие, но краевая милиция все уголовные дела против него закрывала. В это же время окружавшие его молодые ребята, слетавшиеся к нему, как мотыльки на огонь, сгорали один за другим и садились в тюрьму пачками. Собрав доказательства, подтверждающие связь Шута с краевой милицией, я предоставил их Джему. Вначале тот не хотел этому верить, так как ему это было невыгодно. Но после того, как мои слова подтвердили другие авторитеты из Хабаровска, он вызвал Шута для разбирательства по моему настоянию в Комсомольск. При этом Джем тайно надеялся, что тот оправдается, но не учел того, что я бью всегда наверняка. Информация о том, что я поднял в отношении Шута разговор и имею против него серьезные доказательства, тут же ушла через окружение Джема в краевую милицию, а те в свою очередь передали ее Шуту. Как и следовало ожидать, он в Комсомольск не поехал и бесследно исчез из Хабаровска. Через несколько месяцев я узнал от людей, которые приехали в Хабаровск из Магаданской области, что Шут находится в их краях, общается там с местными авторитетами, поливает при этом меня грязью и рассказывает всем о том, что я выжил его из Хабаровска при помощи мусоров. Я пояснил магаданцам, как обстояло все на самом деле, и передал через них общаковую ксиву для магаданской братвы, где изложил все необходимое. После этого Шут куда-то исчез, и я о нем почти забыл. Но через некоторое время узнал, что он, будучи за рулем машины в состоянии наркотического опьянения, разбился насмерть. К этой истории напрашивается еще один штрих. В то время у меня помимо Шута имелся еще один близкий друг – Валера Протас. В тот момент, когда мы с ним близко сошлись, а произошло это осенью 1987 года, у него был серьезный конфликт с Гогой Качехидзе, Киселем Витей и Володей Протасом, которые имели тогда в Хабаровске большой вес. Володя Протас был младшим братом Валеры, но они до такой степени друг друга ненавидели, что желали друг другу смерти и старались претворить это в жизнь. Причем, как уже подчеркивал, за Володей Протасом стоял серьезный круг людей, которые тоже хотели его старшего брата убить и делали для этого все возможное. Я вмешался в этот конфликт и через свой авторитет его погасил. Валера был мне благодарен и клялся в преданности и дружбе, но когда Шут с подачи Джема стал плести против меня интриги, оказался на их стороне и причинил мне много зла. Когда Шут проиграл и спрятался в Магаданской области, то Протас тут же уехал в Приморский край и стал там поливать меня грязью. Затем в пьяной драке кого-то порезал ножом и оказался в тюрьме. Освободившись в 1993 году, не успокоился и, вернувшись в Приморский край, продолжал меня ругать, а еще через несколько лет закончил жизнь самоубийством, когда его хотели арестовать за серию убийств. Его брат Володя тоже причинил мне много зла в тайной борьбе за власть над городом, но через какое-то время погиб от рук своих ближайших друзей, с которыми что-то не поделил. Теперь продолжу прерванный рассказ. После бегства Шута криминальный мир Хабаровска оказался к лету 1989 года под моим полным контролем. Желающих становиться на моем пути больше не было. Джем после очередной неудачи всячески подчеркивал наши с ним дружеские отношения. Положение в городе изменилось к лучшему. Произошла переоценка ценностей, и на поверхности остались только те криминальные авторитеты, которые придерживались моей линии. Пьяницы, наркоманы и хулиганы затаились. Беспредела стало меньше, так как все знали, что за это придется отвечать. Возглавляемый мной хабаровский общак строился на добровольной основе и напоминал профсоюзы. Все его поддерживающие попадали под особую защиту авторитетов, которые имели отношение к общаку. За этим я следил лично. В результате желающих подключиться к общаковому движению становилось с каждым днем все больше. Каждый район имел свой общак и был закреплен за какой-либо зоной. Без моего ведома ничто никуда не отправлялось. Со своей стороны я строго следил за тем, чтобы все уходило по назначению. Основную часть общаковых денег Джем требовал отправлять ему на воровские нужды (как потом выяснилось, на личные цели). Но и того, что оставалось, хватало для помощи лагерям и тюрьмам, тем более что помимо денег собирались чай, табачные изделия, продукты питания и многое другое, необходимое в тех местах. Очень быстро информация о том, что происходит в Хабаровске, распространилась по соседним краям и областям, после чего оттуда стали приезжать местные авторитеты с просьбой помочь им создать то же самое. Я отправлял их к Джему, зная, что он не простит мне самостоятельности. Но тот даже в Хабаровске бывал редко, а в соседние регионы вообще не выезжал, поэтому отфутболивал всех обратно ко мне со словами: «Если Пудель согласится к вам приехать, то пусть едет, я не против, но сам приехать не смогу». Рядом с ним тогда не было никого, кто бы мог решать подобные вопросы, тем более что визитеров из других областей интересовали только я и Джем. Другие авторитеты у них не котировались. Поэтому как-то само собой получилось, что после того, как Джем отстранился от работы с регионами, все это легло на мои плечи, хотя хватало дел и в Хабаровске. Но занимался я этим добровольно. Начал с Приморского края, который исколесил вдоль и поперек с местными авторитетами (Гузеем, Сенькой, Северком и другими). А когда были поставлены ответственные за города и за весь край в целом, приехал к Джему и рассказал о результатах. Он был доволен, так как, поднимая общаковое движение на основе воровской идеологии, я поднимал этим и его личный авторитет. После закрепления общаковой постановки в Приморском крае я побывал в Магаданской и Сахалинской областях, где после ознакомления с обстановкой и встреч с местными авторитетами закрепил ответственных за крупные города и за сами области. Чуть позже проводил такую же работу, хотя и в меньшей степени, в Амурской области, где тоже пришлось поездить и пообщаться с людьми немало. Единственной областью на Дальнем Востоке, которую я тогда не посетил, была Камчатская, так как никто из местных авторитетов не решился взвалить на себя такой груз. Но двумя годами позже освободившийся из заключения Толик Шатен, которого Джем поставит ответственным за Камчатскую область лично, начнет строить общаковую постановку в своем регионе, после нашего с ним общения, по моей схеме. О результатах своей деятельности в регионах я ставил в курс Джема и характеризовал всех поставленных мной ответственных. Он, как правило, мои решения не оспаривал и соглашался со всеми, кого я предлагал. Более того, в благодарность за то, что я способствал усилению его влияния в соседних краях и областях, он демонстрировал публично наши с ним близкие отношения. В моменты моих приездов в Комсомольск Джем тогда откладывал все иные дела, возил меня по общим знакомым, устраивал в мою честь застолья, организовывал коллективные выезды на природу с шашлыками, вином и т. д. Но продолжалась эта идиллия недолго. К концу 1989 года его обеспокоил мой сильно возросший авторитет, и наши отношения стали ухудшаться. Безусловно, я был нужен ему, как и раньше, но не в качестве равноправного друга, а как подконтрольный исполнитель. К тому времени я оказался единственным в его окружении человеком, которого он не смог поставить перед собой на колени, и это его раздражало. Он пытался загнать меня в нужные рамки и с позиции воровских законов, и при помощи братского круга, и через всевозможные интриги. Но везде терпел поражение, и это распаляло его еще больше. После неудачи с Шутом, пока у него не было в Хабаровске иной опоры, кроме меня, он всячески демонстрировал наши с ним дружеские отношения. Но после того как в конце 1989 года в городе появился освободившийся из заключения Алым Сергей, наши отношения с Джемом стали переходить все более на официальные. С Алымом мы знали заочно друг друга давно. Особого веса он ни в местах заключения, ни на свободе не имел, но из-за принадлежности к братскому кругу, к которому я тоже формально принадлежал, Джем попросил меня уделить ему повышенное внимание. И я это сделал. С первых же дней по его приезде в Хабаровск я взвалил на себя все его основные проблемы, включая финансовые, в результате чего неоднократно слышал от него заверения в признательности, верности и дружбе. Вначале он действительно старался быть полезным и делал все, чтобы войти ко мне в доверие. Но после того как я по просьбе Джема подтянул его к себе совсем близко и сделал вторым после себя человеком в криминальном мире Хабаровска, он резко изменился. Наученный горьким опытом, я сразу понял, откуда дует ветер. И не ошибся. Джем пообещал Алыму (как когда-то Шуту, Бичу и Чайнику), что поставит его ответственным за Хабаровск, а я окажусь у него в подчинении. Мотивировка была неизменной: «Пудель ведет не воровскую политику, а какую-то иную, непонятную». В связи с этим Джем требовал от Алыма, чтобы тот докладывал ему о каждом моем шаге и нашел такие зацепки, при помощи которых меня можно было бы загнать в нужные ему рамки. Но так как я быстро разобрался в том, кто чего хочет, этот вопрос, к огорчению Джема и его окружения, затянулся более чем на полгода. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не события, произошедшие весной 1990 года, после которых Джему пришлось вновь пересматривать наши с ним личные отношения. Алым после этого оказался в дерьме, из которого уже не смог выбраться, а мой авторитет в криминальном мире стал еще выше. О том, что тогда произошло, расскажу ниже.

ГЛАВА 17 ПОСЕЯВШИЙ ВЕТЕР ПОЖНЕТ БУРЮ Эти события произошли в первой половине 1990 года. Суть их заключалась в том, что достаточно сильная и влиятельная группа, за которой стояли московские, ростовские, кутаисские и иркутские воры в законе задалась целью подмять под себя криминальный мир Дальневосточного региона. В то время на Дальнем Востоке, кроме Джема, на свободе иных воров не было. В зонах сидели два вора: Володя Хозяйка из Саратовской области и Абулик из Армении. Хозяйка был известен по всей России, Абулика мало кто знал. Оба находились в сангородке недалеко от Хабаровска. К тому времени воровская идеология на Дальнем Востоке набрала большую силу, и к ворам в криминальном мире относились с уважением. Хозяйке до выхода на свободу оставалось меньше года, и он хотел после освобождения обосноваться в Хабаровске. Джем, не желая делить с ним власть, был против этого категорически. Столкнувшись с противодействием, Хозяйка обратился за помощью к ворам, с которыми поддерживал связь, после чего в начале 1990 года в Хабаровске появился кутаисский вор Ватулик, а через несколько недель после него ростовский вор Яблочка. Хозяйка и Яблочка сидели до этого вместе во владимирской спецтюрьме и считались друзьями. Ватулика на Дальний Восток делегировал проживавший в Москве авторитетный грузинский вор Арсен. Эти воры появились на Дальнем Востоке в противовес Джему, и за ними стояли очень влиятельные воровские кланы. Когда Ватулик и Яблочка появились в Хабаровске, то встретил я их с уважением. До этого к нам часто заезжали воры по своим делам, но со временем уезжали. Ватулик и Яблочка, как вскоре выяснилось, уезжать не собирались. Более того, они развили активную деятельность по усилению своего влияния в Хабаровске и стали готовить подходящую почву к освобождению Хозяйки. А чтобы лучше закрепить свои позиции, решили сделать воровской подход к хабаровчанину Китайцу Саше, который Джема недолюбливал. Расчет их был верный. Как только в Хабаровске появлялся свой вор в законе, так тут же на законных основаниях Джем терял на этот город все права. А вслед за этим он терял контроль и над всем Дальним Востоком, так как Хабаровск находился на пересечении главных дорог и являлся центром Дальневосточного региона. Единственным камнем преткновения для залетных воров являлся я, так как весь Дальневосточный регион был завязан на мне, а я считался человеком Джема. Поэтому они первым делом решили разобраться со мной. Вначале, зная о моих сложных отношениях с Джемом, хотели перетянуть меня на свою сторону, пообещав, что позиции мои после этого усилятся не только на Дальнем Востоке, но и в других регионах, включая Москву. Но я относился к ним хотя и с уважением, но не как к хозяевам, а как к гостям, и в результате этого наши отношения обострились. Через некоторое время им удалось подтянуть к себе ряд местных авторитетов, которым они пообещали разные блага и поддержку со стороны московских и иных воров. Более того, им удалось переманить на свою сторону и Алыма, о котором я рассказывал в предыдущей главе. Алым считался тогда самым преданным Джему человеком в Хабаровске и намечался им на мое место, но когда понял после общения с Ватуликом и Яблочкой, что за ними стоит реальная сила, в то время как за Джемом никого нет, то очень быстро переориентировался. Когда залетные воры убедились окончательно, что я не собираюсь идти у них на поводу, то при помощи Алыма и других примкнувших к ним авторитетов стали плести против меня интриги, рассчитывая выбить из-под ног почву. Мое положение усугубляло еще то, что Ватулик и Яблочка были кончеными наркоманами и подлецами, и окружали их такие же наркоманы и подлецы. Как говорится: «Каков поп, таков и приход». После того как залетным ворам удалось закрепиться в Хабаровске, они стали требовать от меня отчета по городскому общаку. Я не спорил с ними и показывал списки всего, что имелось тогда в Хабаровске и что конкретно куда отправлялось. Но когда они захотели, чтобы я отдал им общаковые деньги и наркотики, занял неприступную позицию, сославшись на Джема, который был против этого категорически. Наблюдая за образом жизни Ватулика и Яблочки, я знал наперед, что они используют наркотики и деньги в личных целях, и в зоны ничего не попадет. Тем более что отчитываться они ни перед кем не собирались. У меня же все находилось под контролем: за деньги отвечали одни, за наркотики – другие, за курево, чай и продукты питания – третьи, отправкой в зоны занимались четвертые, контролировали пятые. Я со своей стороны контролировал всех и отчитывался за все перед Джемом. В тот момент я сотрудничал с несколькими кооперативами, которые мне давали стабильный доход. Ватулик и Яблочка не имели личных доходов, но жить хотели красиво. Более того, они находились в зависимости от наркотиков и ради этого могли пойти на все, поэтому и хотели прибрать к рукам все общаковые деньги в Хабаровске и наркотики. Периодически я выдавал им какое-то количество и того и другого, но вел этому учет. Их это не устраивало. По их понятиям, общак должен быть воровским, и раз они находятся в Хабаровске, то все должно принадлежать им. Простые арестанты их не интересовали. Я имел на этот счет иное мнение, и наши взаимоотношения обострились. Кончилось тем, что в начале апреля они под видом ревизии заставили показать все имевшиеся в общаке наркотики и деньги, а когда я отчитался в присутствии местных авторитетов, они все забрали, заявив, что с этого момента за хабаровским общаком будут смотреть их ставленники: Алым, Сувор и Хенс. Джему велели передать, что он пусть распоряжается общаком в Комсомольске, а в Хабаровске этим будут заниматься воры, которые здесь находятся. Джем, узнав о случившемся, стал метать громы и молнии, но после разговора с Ватуликом и Яблочкой в Хабаровске, куда для этой цели приезжал, сдал им все свои позиции. По поводу меня договорились, что я останусь его представителем в Хабаровске, но касаться общака и вмешиваться в вопросы, которые не касаются его лично, не буду. Залетные воры постоянно находились под кайфом, вели себя грубо, высокомерно, по-хамски, в результате чего говорить с ними о серьезных вещах было невозможно. Многим авторитетам это не понравилось. Они пришли ко мне и заявили, что не хотят иметь ничего общего с Ватуликом и Яблочкой и будут решать все свои вопросы только со мной и Джемом. Однако Джем не захотел обострять ситуацию и попросил с залетными ворами не спорить, пообещав, что вскоре все само собой нормализуется. По поводу городского общака он тоже попросил не спорить и предложил создать отдельную кассу, к которой имели бы отношение наиболее близкие к нам авторитеты. Но деньги в эту кассу должны собираться не как на общак, чтобы залетные воры не зацепились, а как на личное усмотрение Джема, что в криминальном мире допускалось. Очень скоро Ватулик и Яблочка узнали, что около меня, несмотря на отстранение от общаковых дел, собралось много хабаровских авторитетов, сориентированных не на них, а на Джема. После этого в мой адрес посыпались угрозы, и обстановка накалилась. 23 апреля 1990 года я собрался в Комсомольск, чтобы обсудить с Джемом возникшую ситуацию и передать ему собранные на его усмотрение деньги. На выходе из подъезда меня перехватили Ватулик и Яблочка и, нанося удары при жене и ребенке, которые вышли на улицу провожать, затащили на заднее сиденье легковой машины, усевшись по бокам. На переднем сиденье сидел Китаец, за рулем находился Хенс. Все четверо были под кайфом. Поехали на квартиру Китайца. Во время пути Ватулик и Яблочка били меня кулаками по лицу, выкрикивая при этом фразу: «Пудель – правая рука Джема, сейчас мы эту руку поломаем, и Джем останется без правой руки». Я не мог оказать им сопротивление, так как по криминальным законам не мог поднять руку на вора. У Китайца на квартире они, продолжив избиение, потребовали отдать деньги, которые я вез Джему, выкрикивая при этом в его адрес оскорбления. Ко мне у них претензий не было. Моя проблема состояла лишь в том, что я представлял интересы Джема. Пойдя на такой шаг, Ватулик и Яблочка ничем не рисковали, ибо знали, что у Джема поддержки со стороны других воров нет, он держался тогда от всех обособленно и из Хабаровского края не выезжал. А простые авторитеты не могли спорить с ворами. Выигрыш же был очевиден. В случае моей нейтрализации они одним махом решали несколько задач: запугивали местных авторитетов, блокировали Джема в Комсомольске и завязывали на себе весь Дальневосточный регион. Чтобы добить окончательно, Ватулик и Яблочка обвинили меня в том, что я использовал общаковые деньги в личных целях, не предъявив при этом доказательств. Потом отобрали силой ключи и документы от новых «Жигулей» девятой модели, а затем и саму машину (кстати, единственную у меня на тот момент), якобы в счет погашения долга. После экспроприации моей машины и денег, предназначенных Джему, я был отпущен. В тот же день последним поездом уехал в Комсомольск. Ситуация сложилась критическая. Надежда была лишь на Джема, ибо разбираться с ворами мог только вор. Но мне не повезло: он находился в запое. Я рассказал ему о произошедшем и попросил выехать со мной в Хабаровск, чтобы разобраться со всем на месте, опираясь на конкретные факты и свидетелей. Джем от поездки отказался, но спьяну высказал по телефону Ватулику и Яблочке все, что о них думал в тот момент, сославшись при этом на мои слова. На следующий день Яблочка вместе с Алымом и Хенсом приехал в Комсомольск и заявил, что никаких оскорблений в адрес Джема они с Ватуликом не допускали, а деньги у меня забрали общаковые. Джем понимал, что Яблочка врет, но, будучи в нетрезвом состоянии, не смог это доказать. В свою очередь Яблочка мне заявил, что если появлюсь в Хабаровске, то мне сломают хребет. В итоге мое положение усугубилось еще больше. Все знали, что я пострадал из-за Джема. Однако, столкнувшись с серьезным противником, Джем спасовал. Моя судьба его не интересовала. Он знал, что в Комсомольск, стоящий на отшибе, воры не полезут, а воевать из-за Хабаровска, а тем более из-за меня, не рисковал. Поэтому после разговора с Яблочкой он заявил мне в присутствии своих друзей, что я сам дал повод залетным ворам на себя наехать, хотя все понимали, что моя проблема была лишь в том, что я отстаивал в Хабаровске его интересы. Пробыв в Комсомольске несколько дней и убедившись в том, что Джем не собирается ехать со мной в Хабаровск, я вылетел в Грузию, в город Тбилиси, который по количеству воров занимал в СССР первое место. Там встретился с известным вором в законе Кокой Коберидзе, с которым когда-то сидели вместе в тобольской спецтюрьме. Незадолго до того я приезжал к нему как гость, а в этот раз приехал с просьбой о помощи. Кока помог мне встретиться со многими известными ворами, находившимися тогда в Тбилиси, и в частности с авторитетным «законником» Паатой Члаидзе, находившимся в сангородке для заключенных. С Паатой мы были знакомы по тобольской спецтюрьме. Многие воры меня также знали лично или были обо мне наслышаны с хорошей стороны. В результате состоялась воровская сходка, где было решено, что со мной поедут воры Вахо и Гия. В Хабаровск мы прилетели в середине мая. По приезде я сразу же позвонил Джему и, объяснив ситуацию, предложил срочно приехать. Со стороны оппозиции в городе находился только Ватулик. Яблочка с Китайцем улетели в Ростов, где к последнему находившимися там ворами был сделан воровской подход, после чего он тоже стал вором в законе. На следующий день по прилете в Хабаровск Гия, Вахо и Джем встретились с Ватуликом и потребовали у него в моем присутствии объяснений: на каком основании он поднял руку на того, кто сделал много хорошего для воров. Ватулик ничего пояснить не смог. Обвинения в том, что я использовал общаковые деньги в личных целях, оказались голословными. Ему сказали, что поступки его не воровские, и после того как это выйдет на обсуждение массы воров, он может лишиться воровского титула. Через несколько дней в Хабаровск прилетели Китаец и Яблочка. Почти сразу же по прилете с ними произошел разговор, в процессе которого Китайцу сказали, что он не вор, ибо к нему есть вопросы, а от Яблочки потребовали объяснений по поводу его действий в отношении меня, на что он так же, как и Ватулик, ничего вразумительного ответить не смог. К тому времени нам передали из зоны общаковую ксиву, подписанную Хозяйкой и Абуликом, в которой они объявили меня негодяем на основании того, что я использовал общаковые деньги в личных целях. Мне стало обидно. Я создал в Хабаровском крае общак, рискуя свободой, вложил в него свой труд, свое время и свои средства, поэтому имел право им пользоваться в случае необходимости. Однако не брал для себя ничего, считая, что в зонах и тюрьмах это нужнее, и вдруг такое обвинение. До конфликта с Ватуликом и Яблочкой я отправлял в сангородок Хозяйке и Абулику общаковые гревы с деньгами, наркотиками, чаем, сигаретами и продуктами не реже двух раз в неделю. И постоянно передавал им что-либо от себя лично. В ответных ксивах они писали: «Володька, братишка, благодарим от души за тепло, внимание и заботу». И вот теперь, не поделив власть с Джемом, они меня «отблагодарили». Яблочка, после того как обвинения против меня не подтвердились, стал уверять, что его самого обманули, и хочет искупить свою вину. После этого он, Гия и я, взяв с собой общаковую ксиву с вынесением мне воровского приговора, за подписью Абулика и Хозяйки, выехали на машине в сангородок, находившийся в двухстах километрах от Хабаровска в поселке Бира. За несколько лет до того Гия, Яблочка и Хозяйка сидели вместе во владимирской спецтюрьме и имели дружеские отношения. Поэтому, когда Хозяйка увидел с возвышенного места своих друзей за забором вместе со мной, то подумал, что меня привезли к нему для расправы, и стал кричать, чтобы мне как негодяю сломали хребет. Гия ответил: «Сломать – не проблема, но вначале нужно встретиться и поговорить». На свидание с Хозяйкой и Абуликом запустили только Гию. Встретившись с ними, Гия потребовал объяснений по поводу их общаковой ксивы, в которой они объявили меня негодяем. Но те, не сказав ничего конкретного, сослались на то, что обо мне отзываются плохо многие. А когда Гия потребовал назвать хоть одно имя, они этого сделать не смогли. Гия высказал им все, что о них тогда думал, несмотря на то, что они с Хозяйкой друзья, и на этом их свидание закончилось. Через несколько дней после этих событий Ватулик уехал в Приморский край, Яблочка – в Ростовскую область, Китаец исчез в неизв

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Date: 2015-07-24; view: 308; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.005 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию