Nuit_noire

Mon

21:34

«Люблю, люблю, люблю… И так тысячи, миллионы раз. Увы, но без тебя я не смогу быть собой. Как мне быть? Что делать дальше? Пожалуйста, пожалуйста, вернись. Я знаю, что ты не слышишь меня, но я знаю, что слышишь. Ты ведь любишь меня, я помню, ты говорил. Я верю тебе. Прости, что я такой дурак, я просто не знаю, как быть дальше. Это выше моих сил, это выше моих возможностей. Господи, я ничего не хочу, только вернуть тебя, вернуть те дни, когда мы были счастливы. Я ведь знаю, тебе было хорошо со мной, ты не умеешь врать. Я люблю, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

Еле найдя в себе силы доползти до кровати, Леманн рухнул на неё, проваливаясь в глубокий, вязкий, мучительный сон.

***

Просто… нет, Билл, это совсем другое, не знаю, как назвать. – твои щёчки покрываются милым румянцем, как же я люблю это в тебе.

А ты романтик, чёрт возьми! – говорю я, а ты недоумённо смотришь на меня. Подумать только, я скормил тебе кучу таблеток, чтобы не болело, а ты ещё соображаешь что-то. Меня даже совесть как-то мучит. А тебе всё интересно, всё хочется говорить.

- Нет, я серьёзно, когда ты берёшь третью октаву… - не даю тебе договорить, впиваясь в твои манящие губы. Слишком невинный, слишком чистый. И это после такой бурной ночи. Но ты не сходишь с ума, ты прикасаешься ко мне так осторожно, будто бы я хрустальный. О боже, твои губы, твои сладкие, пухлые губки. То, как ты отвечаешь на поцелуй, приоткрывая их и впуская мой язык внутрь. Том, Том, Том, ну нельзя же так, я сам начинаю терять контроль на собой, а так не должно быть. Ты нежно поглаживаешь мою спину, пробравшись своими тонкими, ласковыми пальчиками под футболку. Мне пора снова раздеваться, но сначала ты, сначала тебя. Отвлекаясь от поцелуя, быстро скидываю одежду, и проделав то же самое с тобой, возвращаюсь к такой манящей влажности твоих губ, снова проникая вглубь твоего рта, где жадно вылизываю всё, что попадается на пути. Твои стоны, вот такие – губы в губы, дыхание в дыхание. О боже, Томми… В твоих глазах повиновение, любовь, страсть. Хватаю тебя за дреды на затылке, заставляя запрокинуть голову, чтобы впиться в твою шею. Чтобы до бордовых засосов, чтобы каждую родинку облизать, вдыхая твой запах. Громкий стон, и я чувствую, как ты покорно раздвигаешь подо мной ножки, сразу же обхватывая ими мою талию. Любимый, нежный, сладкий. Так крепко ко мне прижимаешься, схожу с ума, потому что чувствую своим сердцем удары твоего, такого живого, настоящего. Моё начинает казаться мне имплантантом, а не сердцем. Это даже не искусственное сердце, это просто кусок силикона. Твоя горячая кожа покрывается испариной. Густые брови сдвинуты, образуя морщинки на переносице, а русые волосики поприлипали ко лбу. Отодвигая их губами, слизываю солёные капельки. С тобой хочется быть нежным, но ненадолго меня хватает. Губы сами собой летят вниз, сначала обласкивая твои нежные соски, а превратив их в упругие бусинки, отправляются на живот и наслаждаются, наслаждаются… отдельно от меня, как и мои руки, которые уже вовсю готовят твоё обалденное тело к новому вторжению. Ты мой, Том, ты только мой. И теперь, слушая твои страстные стоны, и глядя, как ты извиваешься на постели от моих движений внутри тебя, ощущая на своей груди твои прохладные ладошки, я каждым новым толчком укрепляю за собой это право на тебя. Я хочу тебя даже тогда, когда уже с тобой, уже в тебе. Хочу всё время. И не только телесно. Мне нужен ТЫ, Том. Финальный крик, тебя пробивает судорога. Если бы ты только знал, как это сводит меня с ума - держать твоё тело в этот момент, удерживать, прижимая к себе, сжимая твои бёдра, или поясницу, или тебя всего. Когда ты вот так стонешь: «Билл», когда пытаешься смотреть мне в глаза, когда твои покрасневшие губки приоткрыты, и пирсинг в нижней поблёскивает, а я чувствую, как твоя сперма выплёскивается между нашими телами, и толкаюсь глубже, сильней, ощущая твой жар и эти мозговыносящие сокращения. Я смотрю на тебя, держу тебя, не давая опомниться. Это и есть мой оргазм, маленькая смерть, когда я умираю от наслаждения. Именно я, и это происходит до того, как это же случается с моим телом. И теперь, Томми, когда ты расслабляешься, обмякая в моих руках, это моя награда. Ты рассеянно улыбаешься, подставляя своё вспотевшее личико под мои поцелуи. Так мило и невинно, но так порочно. Эта родинка на щеке… чёрт, Том, я когда-нибудь оторвусь от тебя?

Это снилось Биллу довольно часто. Та самая первая ночь в заповеднике, то утро, те два дня, когда не было никаких других мыслей и желаний. Так произошло и сегодня, и громко чертыхнувшись, Билл разбудил Андреаса, который лежал рядом. Он совершенно забыл об этом обстоятельстве, кстати. С тех пор, как он приехал в его загородный коттедж, прошло три дня. Они с опозданием отметили день Св. Валентина, зато отметили на славу – гитарист понаприглашал народу, было устроено громкое гуляние без правил, и по дому шастала целая толпа шикарных ципочек, которые кроме «вау!», «клёво», и ещё пары незамысловатых матов, других слов не знали. А ничего больше от них слышать и не нужно было. Оторвавшись по полной, молодые люди сегодня просто отдыхали, попутно обсуждая предстоящий тур. Билл хоть немного забылся. Анди действительно хорошо знал все самые низменные его слабости и потребности, и удовлетворял их сполна. Но Каулитцу снова приснился Том. Вот только конец сна был не таким, как обычно: в тот момент, когда он в очередной раз крепко прижимал Тома к себе, тот куда-то провалился, будто в чёрную дыру, а Билл не смог его поймать. Вроде бы ничего особо страшного, но ведь есть сны, которые просто оставляют сильный осадок, хотя мы даже не понимаем почему.

- Что такое? – сонно поинтересовался блондин, пытаясь уложить вскочившего с постели брюнета.

- Сон дурацкий… - буркнул Билл, заваливаясь на бок, спиной к бывшему, снова ставшему нынешним.

- Снова наша подстилочка? – ехидно проскрипел Анди.

- Не смей, слышишь?! – реакция Каулитца была незамедлительной. Он резко развернулся, стискивая пальцами горло парня, - Никогда не смей больше его обзывать!

- Да отстань ты, е*анутый! Совсем рехнулся со своей… - прохрипел Андреас, пытаясь расцепить тонкие пальцы, что железной хваткой сжимали его шею.

Не говоря больше ни слова, Билл поднялся с постели и ушёл в ванную, оставляя Анди в раздумьях. Он-то думал, что сказал за эти дни достаточно, чтобы Каулитц больше не жалел о своём разрыве с Леманном. Но парень крепко засел в мозгах брюнета, и перечислив все известные ему маты, блондин поднялся с кровати и потащился на кухню, чтобы сварить им обоим кофе.

Немного придя в себя в душе, Билл протёр запотевшее зеркало, и его собственное отражение, отчего-то, напомнило ему то, по которому он страшно соскучился за всё это время. Тоска сжимала сердце, а повторяющиеся сны напоминали о самых сладких воспоминаниях, которые вообще имелись в его жизни, после раннего детства, где обязательно присутствовали счастливая мама и… погибший брат. Стряхнув воду, а вслед за ней и наваждение, Каулитц направился вниз, где его уже ждал Анди с большой чашкой ароматного кофе. Блондин залюбовался Биллом, когда тот появился в дверях кухни, в одних джинсах и с гладко зачёсанными назад, мокрыми волосами, с которых на его точёные плечи всё ещё стекали капельки воды. Немного смущённо улыбнувшись, Каулитц уселся за стол, остановив руку Анди, когда тот потянулся за телевизионным пультом. Хотелось побыть в тишине. Завтрак прошёл мирно и тихо, оба пытались забыть свою небольшую стычку, потому что Билл устал от угнетённого настроения, а Анди не хотел вспоминать о Леманне лишний раз. После еды они переместились в гостиную, которую прислуга быстро привела в божеский вид после недавней пати, и устроившись на диване, взяли со стеклянного столика пачку свежих газет. Заголовок одной из них поверг в шок и одного и другого. Биллу в этот миг показалось, что из него вырвали внутренности, и в глазах заплясали белые точки. Он сидел и хватал ртом воздух, не слыша сквозь стук пульса в висках того, как Анди его зовёт, тряся за плечи. Билл судорожно сжимал в руках газету, с до боли знакомой фотографией и заголовком, смысл которого едва укладывался в сознании: «Monsun» снова оправдала репутацию дьявольской группы: экс-любовник рокера Билла Каулитца пытался свести счёты с жизнью! Тома Леманн был найден горничной с едва уловимым пульсом в своей берлинской квартире.»

***

Путь из загородного коттеджа Анди до Берлина Билл преодолел за какие-то 35 минут, что было почти в два раза меньше, чем в прошлый раз, когда он ехал к блондину, хотя погода была всё та же – темно и пасмурно. Он в двадцатый раз набирал Йоста, но тот не отвечал. На пассажирском сидении лежала газета, на которую он всё время поглядывал так, будто бы заголовок мог измениться или исчезнуть. По бокам мелькали деревья и автомобили, пока Каулитц, сосредоточенно глядя перед собой, против правил обгонял идущие перед ним машины. Сердце бешено колотилось, а воспоминания обновлялись как RSS-лента, одно за другим всплывая и напоминая обо всём, что он успел сказать Тому «приятного» за последнее время. Билл сам ещё не понимал, что будет делать, и как себя вести по прибытии в клинику. Он не знал, как будет отвечать на вопросы репортёров, которые, надо полагать, уже ждут его в кустах у её дверей. Он договорился с охраной, что его будут ждать там, и по возможности расчистят территорию. Брюнет думал о том, что в голове совершенно не хочет укладываться то, что произошло, оно ему казалось неправдоподобным. И не потому, что сейчас он сомневался в любви парня, а потому что… Это не было похоже на Леманна! Билл и сам-то ещё не успел понять, что случилось у них. Он просто нуждался в паузе, в переосмыслении, и да, возможно, в расставании, но… Чёрт! Не так же! В голове крутились бесконечные вопросы, и накатывали волны жалости к Тому. Но разрывалось сердце от того, что, как бы ни хотел Каулитц это отрицать, он всё ещё был глубоко привязан. Том стал для него большим, чем просто любовником. За время пути Билл пытался разложить по полочкам свои чувства, желания и реальные планы. Так вот, последние теперь явно менялись, и он страшно злился, потому что выходило, что тихий и послушный парень вынуждал его совсем к иным действиям. Кому-то подобная смесь чувств Каулитца могла бы показаться верхом эгоизма и бесчувственности. Возможно. Но мысли брюнета были далеки от самоанализа, потому что сейчас на него наваливалось всё сразу: неизвестность в отношении состояния Тома, нерешительность в своём дальнейшем поведении с ним, также как и неизвестность перед журналистами. Последнее, вообще-то, должен был отследить и уладить Дэйв, который уже в течении часа не брал трубку. Всё это страшно бесило. - Какого чёрта?! Какого чёрта ты это сделал?! - в никуда заорал Каулитц, стоя в очередной пробке при въезде в город. Хотелось проснуться от страшного сна, хотелось, чтобы этого не было, как не было и предыдущих случаев, когда смерти молодых людей связывались с его именем. Но то были малолетки, неуравновешенные, которых он даже не знал толком, а тут взрослый парень, вроде бы. Последние мысли сжали сердце с новой силой, снова вспомнился сегодняшний сон и та явь, которая служила основой сновидениям. Каким он встретил Тома? Это был солнечный ребёнок, который смотрел на него по-щенячьи преданно, который не требовал ничего за ЛЮБОВЬ. Потому что за любовь, выходит, никогда не требуют. Если требуют ответа – не любовь это. В глазах всплыл этот милый образ: улыбчивое, с пухлыми, розовыми щёчками и копной русых дердов на голове. Из-за подступивших слёз, которые он до сих пор сдерживал, Билл не мог больше нормально видеть дорогу. Зажмурившись, он резко затормозил на обочине и закрыв лицо ладонями, опустил голову на руль. Опять чувство вины, опять всё то же самое. Времени не было, и посидев так пару минут, Каулитц зажёг сигарету и снова набрал Йоста.

- Аллё, - раздался в трубке приторно спокойный голос про.

- Ты, е*анутый идиот, где ты шляешься? Это всё вообще что означает?! – закричал Билл.

- Что именно, Детка? – пропел Йост.

- Ты издеваться решил? Ну подожди, - задыхаясь от гнева, прорычал Билл, - доберусь я ещё до тебя.

- Ты, главное, до клиники вовремя доберись, - хмыкнул на том конце Дэйв, - а то, знаешь ли…

- Дер*мо! - выплюнул Билл и выключил телефон, попутно сбрасывая звонок Анди, уже десятый по счёту.

Постояв всего пару минут, и попытавшись взять себя в руки, брюнет резко сорвался с места, и уже через минут восемь парковался у здания клиники Sana Kliniken Berlin-Brandenburg. Телохранители прибыли ещё за час, и сумели расчистить территорию настолько, чтобы можно было беспрепятственно войти в здание через чёрный вход. Безусловно, вспышек фотокамер избежать не удалось, но хотя бы от объяснений Каулитц был свободен, пока. За восемь минут до клиники он пытался разгадать ребус Дэвида, который, вместо того, чтобы утрясти скандал в прессе, вёл себя подозрительно странно. Но теперь, перешагнув порог клиники, Билл полностью погрузился в мысли о Томе, чувствуя, что с каждым пройденным шагом остаётся всё меньше сил, внутри разливается страх, а запах медикаментов и пиканье медаппаратуры только усиливает это холодящее чувство пустоты и неизвестности. Саки уже всё разузнал, и уверенно вёл Билла по коридору третьего этажа, где располагалось отделение интенсивной терапии. Встречающиеся на их пути люди смотрели на Билла, как на чудо природы, шушукаясь и переглядываясь. Молоденькие медсистрички и вовсе оставили свои блокноты и подносы с минзурками, заглядываясь на проходящего мимо них Каулитца. Только он ничего не видел сейчас, потому что главной целью было добраться до того, ради кого он приехал. По мере того, как они приближались, Каулитц незаметно для себя начал молиться. Да, он молился. Молился о том, что если Том поправится, то они обязательно будут вместе, он даже очень быстро придумал отговорку для прессы: они не расставались, это было лишь слухом, а то, что случилось с Томом… Но что с ним случилось, конкретно, Билл не знал, Саки тоже никто ничего не сказал, назвав это врачебной тайной. А сколько всего Билл успел понапридумывать и перебрать в своей голове за последний час. Том пытался отравиться? Застрелиться? Резал вены? ЧТО?! В голове всё смешивалось, а страх не позволял мыслить логически. Время непозволительно тянулось и коридоры казались километровыми, но когда они, наконец-то, пришли, Каулитца ожидало то, к чему он никак не был готов.

- Уходите отсюда! – закричала заплаканная женщина, которую Каулитц откуда-то знал. Это была Симона, - Уходите, пока я не вызвала полицию! Вы достаточно принесли горя нам и нашему сыну! Убирайтесь!

- Симона, дорогая… - попытался вмешаться Гордон, пока Билл стоял и пытался вставить хоть слово.

- Нет, хватит! – снова закричала она, подлетая к брюнету совсем близко. Саки сделал шаг по направлению к ней, но Билл остановил его рукой.

- Прошу вас, - дрожащим голосом произнёс он, - я вас очень прошу, объясните, что с ним случилось? – Билл как-то совсем забыл, просто не думал, что Том – не он. У него любящая семья, которая будет дневать и ночевать тут. Он не ожидал их увидеть.

- И это вы ещё спрашиваете? Это вы у МЕНЯ спрашиваете?! От вас только горе и беды, вы слышите? Вы должны исчезнуть из нашей жизни. Вы должны сделать так, чтобы мой сын вас забыл и больше не вспоминал. Вы опозорили его и его семью. – прошипела Симона, зло сощурив глаза, - И если вы, или ваш менеджмент, или кто у вас там ещё, не опровергните всё то враньё, что появилось в прессе… Берегитесь. Берегитесь, говорю вам! У нас хватит сил вас уничтожить. Вы испортили жизнь моему сыну, а я испорчу её вам, будьте вы прокляты.

- Симона! – не выдержав, воскликнул Гордон, - Перестань, прошу тебя!

- Пусть он уйдёт. – твёрдо произнесла женщина, глядя Каулитцу в глаза.

- Но я хотя бы должен знать, что с ним, и когда это случилось?! – в свою очередь закричал Билл, - Я вообще ничего не понимаю! Что с Томом?!

- Но ведь это не помешало вам сочинить эту мерзкую статью.

- Я… я не знаю откуда она появилась! Я узнал…

- Неужели?

- …что Том… я узнал об этом сегодня утром.

- Можете не подбирать слова. Мой сын никогда бы не сделал этого, как бы он вас… - Симона сделала паузу, и передёрнувшись добавила, - ни любил.

- Так он не… - Каулитцу показалось, что он сейчас упадёт в обморок. Он не мог понять чувств, которые сейчас испытывал. Одновременно больно и легко.

- Но вам было бы выгодно это, ведь так? Это пиар? Пиар за счёт живого человека? Или вы были так уверенны в том, что он НЕ выживет, что не погнушались такой саморекламы? Ведь вам плевать, что будет с нашим сыном, когда он выйдет из реанимации, и все будут показывать на него пальцем. Вам неважно, как он будет жить с этим позором, придуманном ВАМИ.

Каждое слово Симоны впивалось в сердце, кромсая, словно тупым ножом то, нечто мерзкое, что ощущал внутри себя Каулитц вместо совести. Он стал понимать, о чём говорит женщина, и что произошло на самом деле. Но когда она замолчала, резко воцарившаяся пауза стала давить на уши, голова закружилась, и Билл ухватился за край тумбы, чтобы не упасть.

- Так это было не… это просто случайность? – Билл посмотрел в полные ненависти глаза несчастной матери, и не дождавшись ответа добавил, - Я хочу увидеть его, пожа…

- Нет! – крикнула Симона, - Вы теперь и на метр к нему не приблизитесь!

- Вы не имеете права, он совершеннолетний, - стал настаивать Билл, уже не контролируя слёзы, которые потекли по щекам, - и если он сам меня выгонит, тогда воля ваша, я не подойду к нему больше. Но вы не в праве мне запретить! – прошипел Билл, сделав шаг в сторону палаты, но Симона опередила его, загораживая собой проход.

- Он сейчас без сознания, а это значит, что им распоряжаются родственники. В данном случае мы. Поэтому, герр Каулитц, - она сделала ударение на обращении, - вы сейчас нас покинете.

- Я прошу вас…

- Вы не на сцене. Оставьте слёзы для камеры.

Пристально глядя в глаза Биллу, Симона сложила руки на груди, всем видом показывая, что к двери она его не подпустит. Её холодный взгляд больно резал по живому, именно потому, что в нём читалось всё то недоверие и презрение, которая она испытывала к Биллу. На самом деле его слёзы и состояние, которое было хорошо видно, вовсе не оставили её равнодушной. Она поверила ему сейчас, но она знала, что ради Тома, ради его благополучия, она не должна проявлять слабость. Да и Билл не тот человек, который заслуживает её сына. Сегодня это его слёзы, а завтра – её сына.

Понимая бесполезность попыток, Билл уже было развернулся, чтобы уйти, как в самом углу, рядом с Гордоном, увидел Элке. Она спряталась за пальму, опустив голову, и было понятно, что она не очень хочет, чтобы он её заметил. Но решив, что Билл уходит, она всё же подняла глаза, и они встретились взглядами. С отвращением скривившись, Билл резко отвернулся и быстро пошёл прочь, оставляя её смотреть ему вслед.

Симона тяжело вздохнула и опустилась в небольшое кресло у двери. Казалось, она выдохнула первый раз, после ухода Каулитца. Вмешиваться в жизнь сына такими грубыми способами она не привыкла, но положение не оставляло выбора.

- Пожалуйста, найми охрану. Я не хочу, чтобы он пришёл, когда нас не будет. – тихо обратилась она к мужу, который подошёл, и присев перед ней, взял её за руки.

- Ты уверенна?

Она только молча кивнула, позволяя, наконец, солёным каплям прочертить дорожки на осунувшемся лице.

***

Из клиники Билл направился прямиком в особняк своего продюсера, у которого уже сидел Анди, и они попивали кофе на террасе. Влетевший туда разъярённый Каулитц, моментально нарушил их идиллию, заставив Анди вздрогнуть от голоса, который не был похож на его сейчас.

- Дэвид!

- Что, любовь моя? – нагло ухмыльнувшись, Йост встал из-за плетёного столика, и поправив шёлковый чёрный халат-кимоно, подошёл к Биллу, - Я к твоим услугам.

- Кто это писал?! – крикнул брюнет, ткнув газету ему в руки.

- Это? – будто в первый раз видя газету вообще, переспросил Йост, - Это писал журналист, я полагаю.

- Что произошло на самом деле?!

- Ничего страшного, Билли. На самом деле… - Йост достал из кармана пачку, и через пару секунд уже выдыхал дым, - На самом деле ничего Том с собой не делал.

Билл замер и не дышал, а Дэвид, казалось, специально тянул резину, говоря с расстановкой и по слову в минуту. Каулитц его слушал, и в голове не укладывалось, как можно было всё вывернуть так, чтобы оно имело такой резонанс. Для него не было неожиданностью то, что Йост никогда не имел совести, и даже в прошлые разы, когда возникала эта страшная тема и касалась, по сути, детей, он извлекал выгоду, превращая все сведения в банальную рекламу популярности своего проекта. В случае с Томом, Дэвид просто подтасовал факты, на забыв, однако, влезть и в личное пространство. Том просто выпил больше, чем нужно, а потом, на автопилоте, выпил Диазепам. На то, что это случайность, указывало всё: он не оставлял никаких записок, на следующее утро ждал парикмахера и маникюршищу, телевизор был включён, телефон тоже. Никаких смс и электронных писем никто не оставлял. Прибывшая вслед за скорой полиция, которую вызвала горничная, сразу установила, что это не было попыткой самоубийства. Просто не рассчитал парень, и врачи, впоследствии, сообщили, что уровень снотворного в организме говорил о том, что произошла передозировка, но вряд ли человек пытался свести счёты с жизнью таким образом. Хотя, приди горничная чуть позже, или прими Том препарат чуть раньше, его, скорее всего, спасти бы не удалось. Но врачи приложили максимум усилий, и когда Том пришёл в себя, подтвердил всё ранее ими сказанное. Но у Йоста было достаточно связей, в той же полиции, и когда правоохранители открыли ноутбук Тома, с целью обнаружения каких-либо доказательств и опровержений, они обнаружили, что он находится в спящем режиме, а браузер, предложивший продолжить работу с места разъединения, автоматически перевёл их на дневник с последней записью. В принципе, эта запись могла свидетельствовать о глубокой депрессии и возможном желании покончить с собой. Именно эта запись и натолкнула Йоста на то, чтобы сделать из этого инцендента неплохой материал.

- Я вижу, ты не изменился, Билли, - снисходительно улыбнулся Йост, протягивая парню газету, и тыкая пальцем в низ последней колонки, - Ты никогда не дочитываешь и не дослушиваешь до конца. Ты заметку вообще читал, или так, по диагонали?

Каулитц только беззвучно открывал и закрывал рот, всматриваясь в буквы, будто они были китайскими: «Люблю, люблю, люблю… И так тысячи, миллионы раз. Увы, но без тебя я не смогу быть собой. Как мне быть? Что делать дальше? Пожалуйста, пожалуйста, вернись. Я знаю, что ты не слышишь меня, но я знаю, что слышишь. Ты ведь любишь меня, я помню, ты говорил. Я верю тебе. Прости, что я такой дурак, я просто не знаю, как быть дальше. Это выше моих сил, это выше моих возможностей. Господи, я ничего не хочу, только вернуть тебя, вернуть те дни, когда мы были счастливы. Я ведь знаю, тебе было хорошо со мной, ты не умеешь врать. Я люблю, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!» - это последняя запись, сделанная Томом Леманном в его он-лайн дневнике перед неудачной попыткой свести счёты с жизнью. Как говорится, любовь зла. Наша газета будет продолжать следить за новостями…» Дальше Билл не читал, ему было достаточно обнародования личных записей, и, в особенности, выделенного жирным шрифтом предложения. Он одним ударом в живот повалил ничего не ожидавшего продюсера на пол, и со всего размаху врезал ему по челюсти, а потом ещё раз, и ещё, пока сзади не подлетел Андреас и не оттащил его. Неизвестно, откуда у Билла вдруг столько сил взялось, но он бы, наверное, убил бы Йоста, если бы блондин его не остановил.

- Я тебя урою, ты понял, су*а?! От тебя ничего не останется, и мне до х*ра, из Universal ты, или ещё откуда! – заорал Билл, пытаясь выпутаться из железной хватки Анди.

Вытирая рукавом сочащуюся из разбитого носа кровь, Дэвид поднялся, кряхтя и пошатываясь, и позвонил Саки, чтобы тот забрал Каулитца домой. Когда буяна увели, под ручки, телохранители, он повернулся к Андреасу, и сплюнув кровь, произнёс: «А виноват же сам».

***

- Билли, любимый… Билл…

- Сынок, это я… - на глазах Симоны снова выступили слёзы.

Сразу после ухода Каулитца она зашла в палату, где спал Том, и присев рядом, наблюдала за его сном. Он постоянно крутился, дыхание было неровным, и он часто стонал, шепча что-то не членораздельное. Она решила разбудить сына, когда заметила, что он всё не может проснуться, а на лбу, над тревожно сдвинутыми бровями, выступили капельки пота. Аккуратно промокнув их платком, Симона стала будить его, нежно поглаживая по щекам, но когда он, ещё во сне, начал шептать столь ненавистное ей имя, она расплакалась, хотя меньше всего хотела, чтобы Том видел это. И сейчас ей было по-настоящему страшно, потому что она прекрасно понимала, что разреши она Каулитцу войти, то проснувшись, её сын был по-настоящему счастлив, поскольку увидел бы того, кто снился ему сейчас. И так понятно, что Каулитц – не тот, кто мог бы дать её сыну ласку и заботу, НО С НИМ ТОМ БЫЛ СЧАСТЛИВ. Сейчас эта мысль не давала ей покоя. И видя то, как Том, шепча бледными губами имя своего любимого, жался щекой к её ладони, её разрывала ни с чем не сравнимая боль. Её ребёнок так и остался ребёнком: любит всё так же слепо, и не смотря ни на что. Симона решила, что как мать, она должна оградить своего сына от всего, связанного с этой тёмной историей. Сотовый Тома находился у неё всё это время, и она хорошо знала, сколько раз Билл набирал Тома этим утром. А после его ухода, снова прокрутив в голове их разговор, она поняла, что так оно и было – Билл ничего не знал, а когда узнал, сразу стал звонить, а потом и приехал.

- Мама? – Том приоткрыл глаза и его взгляд обеспокоенно забегал по комнате, - Тут больше никого не было?

- Нет. - растерянно улыбнувшись, Симона сжала прохладную ладошку сына, - Как ты себя…

- Значит, приснилось…

Сказав это, Том закрыл глаза. Он не спал больше, просто погрузился в свои мысли, а Симона, поцеловав его в лоб, удалилась, прекрасно понимая, о ком он спрашивал. Сердце разрывалось на куски, и она понимала, что возможно, он очень скоро узнает, что Билл приходил и звонил, и мысленно готовила себя к реакции Тома и нелёгкому разговору, который она решила провести с ним. Выйдя в холл к Гордону и Элке, она сделала знак последней, и та, встав со своего места, вышла за ней в коридор.

- Поговори с ним.

- Он сказал, что не хочет меня видеть, - вздохнула Элке, глядя на мокрый снег за окном.

- Но это было тогда, а сейчас всё по другому. Я же знаю, как ты к нему относишься. Это может и его изменить.

- Это ничего не изменит, фрау Леманн, это всё бесполезно теперь!

- Но хотя бы мне ты можешь вкратце объяснить, что произошло? Что вообще с ним? Я же вижу, что ты знаешь…

- Вот потому я и не с ним, что я действительно знаю. – подняв на женщину полный отчаяния взгляд, зашептала Элке, - Есть вещи, которые он лучше сам вам расскажет. Я не знаю, как вам это говорить.

- Попытайся.

Понимая, что с Симоной сейчас спорить бесполезно, девушка кивнула и пошла по направлению к палате, когда услышала, что та её окликнула.

- Только… - Симона замялась, - Не говори ему о…

- Я всё понимаю, не волнуйтесь.

Постояв немного перед дверью и набравшись смелости, Элке вошла в палату, голубоватый свет в которой только ухудшал внешний вид и без того бледного лица её друга. Том явно услышал, что кто-то зашёл, это было понятно по тому, как дрогнули его ресницы, но он был явно не настроен на беседы, и продолжал делать вид, что спит. Видеть его в таком состоянии было очень больно, он похудел настолько, что на лице остались одни губы и глаза. Глаза, которые явно не хотели видеть никого, кроме одного единственного человека. Того, кого не хотел видеть больше никто из окружения Тома. Присев на край койки, Элке вздохнула легонько коснувшись кончиков его пальцев, тихо позвала.

- Что ты здесь делаешь? – спросил Леманн в ответ, даже не открыв глаз, и сразу выдёргивая свою руку из её.

- Ты думаешь, я смогла ты оставаться там, зная, что с тобой произошло?

- Я в порядке, ты можешь возвращаться, - холодно произнёс Леманн.

- Том…

- Мы уже говорили и больше мне сказать нечего. Не нужно сейчас меня увещевать. Если ты мне не веришь, то мне всё равно! Меня уже спрашивали, а я ответил: я ничего с собой не делал. Я просто перепутал лекарства, потому что да, я много выпил. И не…

- Том, - снова позвала она его, - Я верю, что это случайность.

- Но никто больше не верит! – Том, наконец, распахнул глаза и метнул в девушку испепеляющий взгляд.

- И это ещё не всё. Сегодня утром в газетах написали, что…

- Что? – Том попытался приподняться на локтях, но Эл уложила его обратно.

- Что ты … что, в общем, это из-за Каулитца.

- Что?!

- Ну а как ты думал? Каулитц такой человек… ему плевать на людей. Я-то давно это знаю, да вот только всё не могла никак оторваться. Хотя ведь, знала, что он такой. Знала, на что он способен. Они просто использовали информацию в своих целях. Мне очень жаль, и я…

- Уйди.

- Том, дай мне…

- Уйди, прошу тебя! Я никого не хочу видеть! – почти закричал Том, хотя у него было немного сил, - Я просто хочу сдохнуть, поняла?! Нет, нихрена ты не поняла. Потому что ты никогда его не любила, ты никого вообще, кроме себя, не любила. Иначе ты бы сейчас не лезла со своими разговорами, а … - Том зажмурился, и после короткой паузы возобновил свою тираду, - Да банально! Но если бы ты хоть когда-нибудь любила, то понимала бы, что нельзя с тем, кто страдает, разговаривать так, как будто бы ничего не произошло! Ты бы просто молчала, а не вела беседу так, будто бы Билл для меня – то же самое, чем был для тебя. Ты с ним в люди выбиться хотела, и был он для тебя охе*енным любовником, потому что у тебя семья там какая-то, строгих правил. Что ты вообще видела за свою жизнь? А я… может, видел не много, зато разное. И для меня он… Я бы не променял его, как это сделала ты. Таких, как я – много, Эл. А он один. Но ты просто глупа, если ты не понимаешь этого и считаешь, что я должен был быть умнее, не любить. Я не умею не любить! И если ему так лучше, если от того, что это напишут, ему будет какая-то польза… - Том закрыл глаза, а когда открыл, по щекам скатились две прозрачные капли, - То пусть так и будет. Иначе, все эти слова «я пожертвую всем ради…» - не более, чем пустые звуки.

Элке слушала его, затаив дыхание, понимая, что ничего говорить нельзя, прерывать нельзя, но и давать ему говорить больше – это только губить его. А слёзы, которые она увидела в его глазах, заставляли мурашки бежать по коже, а сердце сжиматься от дикой боли. Она сама не знала, нужно ли было рассказывать Тому о приходе Билла. С одной стороны её попросила Симона, но с другой... Поэтому, ещё раз посмотрев в глаза Тома, который смотрел в никуда совершенно стеклянным взглядом, она тихо попрощалась и вышла.

- Ну что он?! – одновременно воскликнули Симона и Гордон.

- Всё то же самое. И я сказала ему о статье.

- И… как он?

- Он святой. - тихо прошептала Элке, сдерживая душившие её слёзы. А ещё через десять минут такси уже увозило её в аэропорт. Прощаясь с Леманнами, она сообщила, что собирается вернуться в Дюссельдорф, а они, в свою очередь, пожелали ей удачи и счастья. Иногда, когда ничего не можешь сделать, лучше просто не пытаться, чтобы не сделать ещё хуже. Она понимала, что не стоило, наверное, говорить Тому о статье в таком тоне. Но чувство глубокой обиды оказалось сильнее. Возможно, она всё ещё любила Каулитца, хотя и не хотела этого принимать. Потому что, думая о Томе целыми днями, поздно ночью, когда становилось темно и тихо, а она оставалась одна, Элке не могла избавиться от воспоминаний о том, кого так отчаянно пыталась возненавидеть. Влюблённость, какой бы сильной она ни была, и каким бы совершенным ни был её объект, всё равно остаётся лишь влюблённостью. А с любовью они – совершенно разные понятия.

***

С тех пор, как Том вышел из клиники, прошло два месяца. Срок реабилитации, на котором так настаивали медики, подходил к концу, и Том уже начал откровенно скучать. На учёбу он не ходил, выполняя все задания дистанционно, и всеми возможными способами боролся с вниманием папарацци, хотя это было довольно сложно.

Ещё при выписке, прямо у выхода из госпиталя его поджидала группка журналистов, которые сразу набросились на него с вопросами, не давая даже пройти к собственной машине. Родители хотели нанять телохранителей, но Том был категорически против, объясняя это тем, что у него с секьюрити связаны неприятные воспоминания. Когда девушка-репортёр стала задавать слишком личные вопросы, Гордон попытался её остановить но Том очень спокойно и подробно объяснил ей, что ни о какой попытке самоубийства и речи быть не может, сказав, что с рокером они расстались давно, а это было всего лишь пищевым отравлением. (О последнем, кстати, похлопотал его отец, попросив доктора Гройсмана изменить запись в истории болезни и выдать соответствующую справку). Но девушка не отступила, сообщив, что она в курсе визита Билла к нему в день, когда была опубликована статья. На это Леманн, с совершенно непроницаемым лицом ответил, что они с Биллом поддерживают нейтральные отношения, немного сбив журналистку вопросом в лоб: «Неужели никто из ваших бывших не приехал бы в больницу, случись, не дай бог, что-нибудь с вами, да ещё и если бы в СМИ говорили о том, что кто-то и них в этом виноват?» Покрасневшая девушка поблагодарила и скрылась в толпе, а Том, ответив ещё на пару вопросов, продемонстрировал всем справку с заключением о пищевом отравлением… в суши-баре.

Вернувшись домой, Том, первым делом, избавился от всех вещей Билла, поместив их в гараже, решив, что выкинуть он их не в праве, но и отправить их Каулитцу выглядело бы как банальная попытка напомнить о себе. Номер телефона он также сменил в тот же день. Со старой жизнью было покончено. Он мог простить Каулитцу всё, даже эту статью, но того, что он ни разу не позвонил, и не приходил, он понять не мог. Сама же статья, к тому же из жёлтой прессы, не приносила ему особого беспокойства. Он действительно прекрасно знал, что связываясь с публичным человеком, к тому же с такой скандально репутацией, как у Каулитца, он даёт добро на использование своего имени и посягательство на свою частную жизнь. Тома беспокоило лишь то, сколько неудобств и неприятностей это причинило его родителям. У герра Леманна-старшего действительно было несколько неприятных бесед с приятелями, которые не преминули сообщить ему, что он воспитал сопливую девчонку, а не сына. Но отец Тома был человеком мудрым, и больше всего на свете любил свою семью, а не свою репутацию среди тех, кто при первой же возможности спешил его унизить. Том завёл с ним разговор об этом, с целью извиниться за это всё, но Гордон даже слушать не захотел, сказав, что раз эти люди так себя повели, то они ему не друзья. Симоне было легче в каком-то смысле, потому что женщины, и даже фрау Меркель, были больше склонны жалеть её из-за непутёвого ребёнка. Но внутри она страшно негодовала, потому что не видела причин стесняться собственного сына, каким бы он ни был. К сожалению, Симона колебалась в своём мнении, полагая, что Том пытался-таки наложить на себя руки.

*Tokio Hotel – In your shadow I can shine*

Дни шли, притупляя боль и возрождая самые светлые воспоминания. И не только в памяти Тома, но и в памяти Билла. Конечно же, Йост оказался прав в который раз, и статьи в нескольких бульварных изданиях на бумаги и он-лайн, сделали своё дело. Билеты на концерты мини-тура Monsun по Америке были раскуплены, если не фанатами, то просто любопытствующими посмотреть на «дьявола во плоти». Поначалу у Билла не было настроения выступать, он часто срывался на своих коллег и устраивал бесконечные попойки после концертов, но через неделю путешествия он влился в прежний ритм, и когда оставалось всего три города, он выступил в них всех на ура, а старожила фан-клубов говорили, что вернулся прежний Каулитц, хотя довольно-таки видоизменившийся. Он больше не ставил ирокез, аккуратно укладывая волосы назад, также изменив предпочтения в нарядах, хотя выглядел всё так же эпатажно и шикарно. Он по-другому красился, он поменял парфюм, изменил даже своему любимому Louis Vuitton, принципиально покупая обувь и аксессуары других марок. Он написал три новые песни, пока был в туре. Он… он просто делал всё возможное, чтобы не рыдать на сцене, когда пел две песни, которые написал для него Леманн.

In your shadow I can shine..

In your shadow I can shine..

In your shadow I can shine..

Shine...

You see my soul,

I'm a nightmare,

Оut of control I'm crashin'

Каждый раз, пропевая эти куплеты в новом городе, Билл пытался забыть голос, который пел их в самый первый раз. Билл пытался забыть глаза, те восторженные, светящиеся глаза Тома, которые он видел когда-то каждый день. Он пытался выкинуть навсегда воспоминания, которые были самыми прекрасными, хотя не приносили сейчас ничего, кроме тупой боли где-то глубоко внутри, и чувства сожаления. Но Каулитц, одновременно с этим, понимал, что никогда не смог бы дать Леманну всего того, чего он заслуживал по-настоящему. Теряясь в глубокой, постоянной боли, он забыл, что значит проснуться и улыбаться потому, что счастлив, а память, тем временем, подкидывала забытые картинки из той странной жизни, которая началась с приходом Тома. Очередной концерт сменялся очередной шумной вечеринкой с диким похмельем наутро и головной болью вечером, а уже следующим вечером был очередной концерт, и снова, снова всё то же самое. И в последний день тура, перед концертом в Сан-Франциско, Билл стоял на крыше концерт-холла и думал о том, что Том был единственным существом, которое могло открыть в нём то, что могло спасать его от его личной шизофрении. Том дарил ему то сияние, которое всегда казалось ему его собственным. Да, возможно он и сиял, возможно… а может, это сиял вовсе не он и его сияние было тем, как раз, которое создают софиты и сверкающие тени или тональный крем с блёстками. А Тому, чтобы сиять самому и заставить сиять его, не нужно было ничего. Пока ветер ласкал его лицо, Билл представлял, что рядом с ним стоит Том, который целует его так же нежно и невесомо. Но сейчас Тома с ним уже не было. Стоя на крыше тридцатитрёхэтажного здания, Билл вспомнил их старый клип на песню Spring Nicht, и ещё раз грустно усмехнулся сам себе – никто, ни ради кого, не прыгнет. Именно в этот момент Каулитц принял для себя одно очень важное решение. Это надо было сделать, чтобы навсегда покончить с тем, что тяготило его уже третий месяц.

***

- Ну и куда завтра пойдём?

- Да куда хочешь!

- И всё же?

- Ну… куда-нибудь, где обязательно будут парни с фотиками!

- Ну Том! Ну я серьёзно!

- А чем они тебе не нравятся? - хохотнул Том, прижимая к себе русоволосую красавицу по имени Грета, наконец-то попав ключом в скважину.

- Тем, что я не понимаю, почему ты так любишь, чтобы за твоей личной жизнью подсматривали. -недовольно надув губки, Грета процокала в квартиру, по-хозяйски расположившись на диване в гостиной Тома.

- А почему я не могу заявить всему миру о том, что люблю прекраснейшую из женщин?! – театрально приложив руку к сердцу, воскликнул Леманн, а потом сгрёб возмущающуюся девушку в охапку, и подняв на руки, потащил в сторону спальни.

Они встречались уже около месяца. Грета была из хорошей семьи, её мать работала в итальянском посольстве в Берлине, а отец занимал какую-то немаловажную должность в госструктурах. Зачем она была нужна, Том и сам не понимал, но она, по крайней мере, была неглупа, красива и своенравна. Любила дорогие места и красивые курорты, и они успели даже съёздить во Францию, после чего и были застуканы вездесущими папарацци, которые не замедлили отреагировать на новый роман екс-возлюбленного легенды молодёжного рока. Грета относилась к этому, как к слухам, во всяком случае Леманн её в этом убедил, объяснив, что они с Каулитцем просто писали песни вместе. А пресса уже придала этому нужный оттенок и сделала из слуха резонансное дело.

Грета любила клубы, в одном из которых они с Леманном и познакомились, и однажды парочка даже наткнулась, во время очередного гуляния, на Каулитца. Выждав подходящий момент, когда Греты не будет рядом, а именно в мужской уборной, Билл решился подойти к Тому. Но Леманн сделал вид, что просто не видит его, хотя тот стоял и смотрел ему прямо в глаза с расстояния каких-то тридцати сантиметров. Стеклянный взгляд Леманна настолько поразил Билла, что он даже не нашёлся, что сказать. И только по прибытии домой, он дал волю чувствам разнося всё, что попадалось ему под руку – от плазменного телевизора, до собственного сотового. Он просто не знал, чего стоило Тому эта непробиваемая маска, считая, что у парня уже всё прошло, даже девушку(!) завёл. Кстати, последнее Билла бесило больше всего, хотя глядя на снимки, он никак не могу почувствовать между ними той искры, которая обычно видна в людях, когда они по-настоящему сильно увлечены. Именно этого Билл не видел, но это его и раздражало. Безусловно, даже в туре он позволял себе и мальчиков, и девочек, как обычно. Но его, хотя бы, никто не мог заснять, и это было на день, максимум - на два! А Леманн светился с этой шлю*ой уже не первый раз, да что за хе*ня! – негодовал Билл. Разнеся, таким образом, всю квартиру, Билл уехал ночевать к Анди, поскольку наутро была запланирована пресс-конференция, и нужно было выспаться.

Для Тома эта «случайная» встреча прошла куда более болезненно. В тот вечер он отвёз Грету домой, хотя она собиралась ночевать у него (ему было противопоказано спиртное после отравления, а потому он был за рулём), сославшись на неважное самочувствие. А наутро сообщил, что уезжает домой на три дня, а сам всё время пролежал в спальне пластом. Ему надоело притворяться, надоело делать вид, что он стал другим. Точно также, как и Каулитц он изменил свой имидж, перейдя на более облегающие вещи, а трёхдневную щетину однажды просто решил не сбривать. Другой аромат, другие бренды, всё другое, но сам он остался самим собой. Заочное обучение позволяло заниматься всем, чем он хотел. Один известный хореограф, Ульрих Штайнке, с которым он познакомился ещё через Билла, создавал мюзикл и ему нужен был эффектный хоппер, и он предложил Тому главную роль. Леманн был счастлив участвовать у него и согласился, не смотря на запреты врачей, потому что была весна, а премьера мюзикла была назначена аж на декабрь, а значит, времени на подготовку было более, чем достаточно. Занимаясь с Штайнке, Леманн познакомился с самим Анисом Ферчичи, который как раз работал над своим новым альбомом «Zeiten ändern dich» и искал бэк-вокал. Узнав от общих знакомых, что Том уже имел опыт, в частности с Monsun, Анис пригласил его на пробы, и услышав голос, который долго искал, сразу же предложил сотрудничество. Но всё это было не тем, что могло Тома увлечь настолько, чтобы чувствовать себя счастливым. Он дико тосковал по тем вечерам, когда он, в полном одиночестве, ждал прихода, звонка, мейла, или просто смс от Билла. Он снова хотел вернуться в те дни, когда жил им одним, как в скорлупке, в одной ауре. Он не хотел открывать глаза и видеть Грету или ещё кого-нибудь. Он хотел только ЕГО. Его, которого даже не счёл нужным выслушать, когда тот пришёл сам. Но что бы это дало? Что изменилось бы? Билл всегда будет таким, каким он уже имел несчастье его увидеть. Жизнь всё равно уже испорчена.

Так прошли его три дня, и сегодня был первый, когда они с Гретой снова встретились и целый день гуляли по парку Фридрихсхайн, решив провести ночь вместе, но не в клубе. Но ощущение, что он делает «не то», не оставляло Тома ни на секунду. Увидев Каулитца он снова почувствовал, как земля уходит из-под ног, а сердце пускается в бешеный ритм, но он сдержал себя. Он был рад и благодарен собственной выдержке. Он был убит и проклинал свой самоконтроль.

Было около одиннадцати вечера, когда парочка, решив дать кровати отдохнуть, выбралась в гостиную. Грета заскочила на диван, и включила телевизор, а Том пошёл на кухню за Колой и фруктами. Девушка быстро нашла канал MTV, где как раз шли новости музыкального мира и показывали материал с Бушидо и Томом.

- Эй, знаменитость! Тут тебя показывают! – весело крикнула Грета, - Ммм… как мне повезло… ты такой красавец, оказывается. Я начинаю ревновать.

- Неужели вблизи не лучше? – в шутку удивился Том, усаживаясь рядом, и ставя поднос с фруктами на журнальный столик, - Никак-никак? – он захлопал ресницами, подставляя лицо для поцелуя.

- Ещё как… - прошептала Грета, нежно касаясь его губ поцелуем, пока на экране пускали рекламу перед следующим эпизодом новостей.

«Экстравагантный и неповторимый, разбиватель сердец и мечта тысяч девушек, рок-легенда и икона стиля. Всё это об одном человеке. Если вы ещё не догадались, то… Да, да! Это он! Скандально известный и непревзойдённый Билл Каулитц! Фронтмен всемирно известной группы Monsun! Именно он вчера побывал в нашей штаб-квартире и сообщил нам о своих планах на ближайшее время…» - пронзительный голос ведущей и то, о чём она говорила, заставило Леманна прервать поцелуй с русоволосой красавицей, повернуть голову и уставиться в плазменный экран, где уже через минуту... появился ОН. Гладко зачёсанные назад волосы, чёрный пиджак, облегающие брюки и ботинки на каблуке того же цвета, в сочетании с немногочисленными, но эффектными аксессуарами – это был его Билл. Пытаясь скрыть свою реакцию, Том потянулся за яблоком, но рука дрогнула и оно упало, сбивая на пол открытую бутылку колы, когда он услышал: «Через две недели я собираюсь переехать в США. Я давно думал об этом, а получив на последнем туре несколько заманчивых предложений, в том числе и от Cherry-Tree Records, я принял окончательное решение. Сейчас пока идут переговоры с Universal, но я хочу заверить фанатов Monsun, что группа не прекращает своего существования. Мы сделаем лишь небольшую паузу, и снова будем работать вместе, независимо от лейбла, так что… Надеюсь, никто не будет разочарован. Ещё я планирую выпустить…»

Дальше Том не слушал. Он смотрел в экран, вроде бы слышал голос Каулитца, но ни изображение, ни звук не перерабатывались в мозгу и не откладывались в сознании. Он не заметил даже, что Грета встала, оделась, и покинула гостиную, не услышал, как закрылась входная дверь, очнувшись лишь когда сюжет с Каулитцем был закончен, и снова запустили рекламу.

***

Пустота или боль? Страх или полное безразличие? Кишащие в голове мысли, или полная неспособность думать? Нечто среднее. То, что называется «ничто». Пустота – это хоть что-то. И она должна где-то образовываться. А если то, где она должна появляться, попросту не существует более? Если не осталось сердца, как бьющегося сгустка эмоций, не осталось доброты, потому что ей учат нас те, кого мы любим… так что же всё продолжает болеть? Что никак не успокоится, продолжая истошно орать внутри нас, напоминая о том, что мы ещё не мертвы? Если не верить в реинкарнацию, то было бы выходом покончить с собой. А если верить, то смерть этого тела ничего не даст, потому как душа, со всей её болью, перепорхнёт в следующее тело, не только продолжив, но и удвоив свои муки. Где-то в таком состоянии находился Леманн сейчас. Для него вокруг не существовало ни звуков, ни красок, ни запахов. И он даже не мог задать вопрос самому себе: почему же он так резко реагирует на Каулитца? Почему до сих пор?

Из своеобразной комы его вывела трель мобильного, которая казалась ему доносящейся откуда-то за несколько вёрст. Нехотя взглянув на дисплей, Том, однако, поспешил ответить. Звонил Бушидо. Парень отвечал ему рассеяно, отчего Анис даже спросил, всё ли у него хорошо, на что Том ответил кратко, заверив, что просто устал. Его начальник звонил по обыкновенному поводу – намечалась вечеринка через пару дней, и рэпера туда пригласили с «его вторым голосом», как прозвали Тома в тех кругах. Вежливо побеседовав с ним, Том нажал на отбой, после чего, наконец, догадался выключить телек, который мешал ему всё это время нормально говорить по телефону. И только после этого Том понял, что и Грета ушла. И даже удивился, не почувствовав, в связи с этим, ровно ничего кроме лёгкого чувства вины – стало неудобно перед девушкой. Она долго не брала трубку, когда Леманн решил ей позвонить, чтобы хоть извиниться за всё происшедшее, но в итоге они поговорили, и она сказала, что и так всё прекрасно понимала, но что настоящие друзья, обычно, стараются помочь пережить сложный период. Закончили они разговор ни на чём. Грета лишь пожелала Тому как-нибудь разобраться со своей проблемой, «Потому что так жить нельзя» - сказала она. Он и сам это понимал, но что он мог сделать? Последняя их с Биллом встреча, в туалете клуба, больше походила на сценку какой-то школьной мыльной оперы. Билл так ничего и не сказал, а он сам… Ну не он же должен был извиняться или заговаривать после того, что произошло!

Пить сейчас врачи запрещали категорически, и Том, стал просто ходить по квартире туда-сюда, не находя себе места. Он зашёл в спальню и его передёрнуло, когда он взглянул на смятую постель, где совсем недавно они с Гретой… определения этим действиям он так и не нашёл. Пустота. Она теперь была везде – в отношениях с Каулитцем, в отношениях с окружающими, и прежде всего, в нём самом. Том прекрасно понимал, что его собственная сила, желание жить и двигаться вперёд заставляет его быть смелым, но это лишь внешне. Внутри он оставался самим собой, для которого, после разрыва с Биллом, жизнь прекратилась. Он автоматически шёл к каким-то целям, внешняя обида брала своё, и самолюбие тешилось – ведь он не просто исчез, оставшись безызвестной звёздной подстилкой, а стал сам добиваться весомых успехов, которые вовсе не от степени его сексапильности зависели. И Том прекрасно понимал, что Билл знает о его успехах, и это тоже сильно подстёгивало, служа стимулом движению дальше.

Том промаялся часов до пяти утра, после чего просто сел за рояль. Он давно этого не делал, Грета просила его сыграть. Не то, чтобы для неё конкретно, просто сыграть, но он уклончиво отвечал и отнекивался под любыми предлогами. Играть было больно. И он был прав, потому что это были его воспоминания, их с Биллом воспоминания. Потому что, как бы банально это ни было, но сейчас, когда он сел и коснулся руками клавиш, через пару кварталов спящего Берлина, сидя у себя на подоконнике, эти звуки услышал Каулитц, с какой-то маниакальной точностью выпускавший ровненькие колечки сигаретного дыма. Он тоже допустил ошибку прошлым вечером, потому как решил одним глазком глянуть своё же интервью, по той причине, что ему казалось, что режиссер не вырезал фрагмент, где он пару раз оговорился, и теперь хотел просто убедиться, что всё так, как договаривались с монтажером. Но он так и не смог проследить. Ведь перед его материалом была рубрика о восходящих звёздах и новичках шоу-бизнеса. Ферчичи и его подопечный превосходно выглядели вместе, а Билл не мог оторвать взгляда от Тома. Но какого Тома? Таким он его никогда не знал. Это был вовсе не тот парень, который вечно делал что-нибудь невообразимое, неожиданное, и похожий больше на благородных рыцарей из сказок, что изо всех сил пытаются ублажить своих принцесс. И уж конечно не тот мальчик, с копной русых дредов на голове, которого Билл увидел в первый раз. У которого на лице, казалось, были одни губы да огромные глазища, и который, по-детски хлопая своими ресницами-бабочками, был готов выполнить любой приказ. Сейчас это был совершенно другой человек – самоуверенный, с острым, пронизывающим взглядом всё тех же, казалось бы, карих глаз. Но сколько в них теперь было всего, от чего даже Биллу захотелось спрятаться. На лице красовалась маска самовлюблённости, а улыбки не стало вообще. А ведь именно её Каулитц знал очень хорошо, и вспоминал. Нет, даже не вспоминал, он просто помнил её всегда. Забыть её было невозможно. Но теперь на её месте была, если не мрачность, то какая-то хищная ухмылка. Биллу хотелось закрыть глаза и уши, спрятаться, стереть из памяти то, что он сейчас увидел. Но как, если он действительно следил за всем, что было связанно с Леманном, и ни за что не выпустил бы его из виду? А у Ферчичи была репутация до мозга костей натурала, и хотя из-за этого речи о романе с Томом быть не могло, Билл всё равно чувствовал ревность. А ещё - собственную несостоятельность. Вот же Анис, который взял Тома к себе, просто так, из толпы, и продвинул. А что мешало ему самому это сделать? Билл вдруг почувствовал, что тупо проворонил всё. Неважно, как сложились бы их отношения впоследствии, но он мог, хотя бы, официально включить парня в свой коллектив. Не говоря уже о том, что для бэк-вокала Том подходил Биллу идеально – они запросто брали одни и те же октавы, и тембр подходил. А Билл, даже не попытался наехать на Йоста. Все вокруг пристраивают своих тридесятых родственников, друзей, но только не он.

В отличие от спальни Леманна, в спальне Билла всё ещё кто-то лежал. Кто-то, потому что сейчас Билл уже прикончил бутылку Мартини и попросту не помнил, была ли то девушка, или парень. Каулитц медленно и неуверенно слез с подоконника и распахнул окно. Вдохнув свежего воздуха, он прислонился лбом к фрамуге, и распаковал новую пачку сигарет, коих выкурил за эту ночь N-ное количество, и подумал о том, что это очень символично в его жизни – открыть окно, чтобы подышать свежим воздухом, и тут же закурить. Бег по кругу, и его ничто не смогло вырвать из этого круговорота. Ни даже любовь, ни даже Том.

http://youtu.be/Z-KJ3ttnPp0 *тихонечко включаем*

Когда одна за другой из новой пачки исчезли ещё пять сигарет, Билл обнаружил, что солнце уже взошло, и вспомнил одно утро, обыкновенное, повседневное, такое же как сейчас, с одним лишь отличием - тогда был Том. Это был один из дней, когда они с Леманном уже жили вместе тут, в Берлине. Это был бы обыкновенный, ничем непримечательный вторник, если бы не пробуждение под звуки фортепиано. Биллу тогда снилось, что он снова на съёмках клипа Rette Mich, пожалуй, единственного своего клипа, который ему нравился. Потому что Йост позволил ему оставить практически всё своё, добавив всего несколько слов в текст, и снизил октаву в предпоследнем куплете. Впоследствии Билл хотел перепеть её так, как задумывал изначально. Сингл имел небывалый успех, а сам Каулитц был очень доволен своей работой. Он пел не о конкретном человеке тогда. Тогда он взывал к чему-то из тёмной пустоты. Это была пора взлёта Monsun, ребята много работали, а Билл уже хорошо ощущал, что никакой любви, за которой он и пришёл на сцену, он не получит. Он сразу научился отличать любовь на сцену, от любви к человеку. Сейчас, просиживая с куревом на подоконнике, Каулитц вдруг вспомнил, что пока писал слова и музыку, в сознании всплывал некий размытый образ того, кому он мог бы адресовать эти слова. Билл даже не мог в точности сказать, мальчик это, или девочка, но это был кто-то сияющий, мягкий, почти воздушный. Это воспоминание неприятно защемило в сердце. Он стал проклинать себя за то, что не вспомнил этого раньше. Почему он не помнил об этом, когда увидел Тома в первый раз? Почему не вспомнил, когда обошёлся с ним, как со шл*хой в чилл-ауте клуба, и потом, когда тра*ал и оскорблял, оскорблял и снова тра*ал? А когда услышал, как тот наигрывает Rette Mich, тоже ведь ничего не вспомнил. До чего же своевременно подкидывает нам память свои сюрпризы! Вместо этого она тогда выдавала лишь стандартную, приятную ассоциацию: светлый, добрый, нежный». Всё. В то самое утро Каулитц проснулся в своей мечте. А как он встречает утро сегодня? Подоконник, Мартини, сигареты. Он даже собаку не забрал у телохранителя.

Тем утром Каулитцу снилось то время, те ощущения, те запахи, та обстановка на съемках. Только на месте Анди, с гитарой, он видел Тома. А главное, что он пел ему, Леманну, но тот, как будто не слышал его. Биллу снилось, что он поёт прямо ему на ухо, почти кричит, но Том оставался абсолютно никаким. В конце концов он вскочил на постели, всё ещё прерывисто дыша, и даже не понял сразу, что это Том играет мелодию на рояле. Он стал оглядываться в поисках него, а музыка и собственный крик всё ещё стояли в ушах, не давая проснуться до конца. Кое-как придя в себя, Билл направился на источник звука, и в гостиной увидел любимого мальчика, который самозабвенно музицировал на классическом, чёрном инструменте. Он сидел под окном так, что казалось, вроде бы от него исходит свечение. Сияло лицо, сияли ресницы на просвет, сияли руки, кожа. Он весь подсвечивался, и эта картина поистине была одной из прекраснейших вещей, что Билл видел в своей жизни. Том улыбнулся, увидев Мечту в дверном проёме, но играть не перестал, неотрывно глядя в её заспанные глаза. Билл медленно преодолел расстояние от двери до окна, у которого за роялем сидел Леманн, и подойдя к парню со спины, положил ладони ему на плечи, зачарованно глядя на то, как его изящные тонкие пальцы перебирают чёрно-белые клавиши, повторяя полную отчаяния мелодию. Билл продолжал стоять позади, нежно поглаживая периодически подрагивающие плечи Тома, проводил пальцами дорожки между косичек, иногда наклонялся, легко целуя прохладные ушки этого новоявленного музыканта, которые ласково называл «марсианскими». Он заворожено слушал собственную песню, понимая, что сейчас, в игре Леманна, она открывается ему с новой стороны, и он слышит в ней новые акценты, которых раньше не чувствовал. Каулитцу пришлось даже оторваться от осязания любимого тела и взять нотную тетрадь, где он сразу сделал несколько набросков, и твёрдо решил, что перезапишет песню ещё раз, только уже с Леманном. Закончив играть, Том обернулся на Каулитца, и увидев его непонятный взгляд поспешил обнять растерянного любимого.

- Откуда ты такой? – тихо произнёс Билл, прищурившись глядя на Тома, который плавно обнял его за талию и уткнулся носом ему в живот. Заключив лицо Леманна в свои ладони, Билл наклонился, принимаясь покрывать его короткими, тёплыми поцелуями. В ответ Том лишь пожал плечами, и улыбаясь лёгким прикосновениям, что порхали по его лицу, стал точно так же невесомо отвечать на ласки Билла, который уже нагло переместился на клавиатуру, заставляя Тома подняться и обнять его.

- А ведь она играет лучше меня, - сжав рукой горячее бедро стонущего брюнета, заметил Леманн, а потом шлёпнул его по заднице, - не так ли?

Билл на секунду замер, после чего оба весело рассмеялись, поскольку пятая точка Каулитца и вправду показывала поразительные результаты в игре на клавишных.

- У Робертс это получалось в разы лучше. – серьёзно произнёс Билл, на что Том пошло облизнулся, вспомнив культовую «Красотку»:

- И сколько же сантиметров обнимают меня сейчас, причём, совершенно бесплатно?

- Ну… я не мерил, но сантиметров хватает, Томми. – двояко намекая, горячим шёпотом Билл заставил мурашки бежать по щеке постепенно пьянеющего Леманна.

Разумеется, сейчас Каулитц невольно начал вспоминать то, как невинные утренние поцелуи очень быстро переросли в резкие, властные укусы, а нежные касания плавно превратились в собственнические, оставляющие после себя синяки и царапины. Крышку рояля пришлось закрыть, но это не помешало заняться сексом не слезая с него, как и хотел Билл. Горячие, мягкие губы, которые ласкали его одним только дыханием, и резкие толчки внутри его тела доводили Каулитца до головокружения. А ещё запах - еле уловимые остатки чего-то Диоровского, и естественный, исходящий от бархатистой кожи самого потрясающего …

- Билли, ты чего тут сидишь?

- Тьфу, бл*дь! – вздрогнул Каулитц, когда в гостиной появилось то, что он, после двух раз, позабыл в своей постели. Переведя пьяный взгляд на источник звука, Билл обнаружил, что оттраханное было девочкой, чьей миловидности он не мог сейчас оценить просто потому, что был в стельку пьян и раздражён тем, что это божья овца вырвала его из сладостных воспоминаний. По крайней мере сейчас, когда алкоголь притуплял боль, он мог позволить себе погрузиться в них, а значит, русоволосая нимфетка, которая наигранно смущаясь куталась в простыню, была абсолютно некстати.

- Оделась и закрыла входную дверь с той стороны. – холодно произнес Билл.

- Эммм… а…

- Глухая? – презрительно скривившись, Каулитц достал предпоследнюю сигарету из недавно открытой пачки. Повторять не стоило, и не прошло десяти минут, как он услышал истеричное «Импотент!», и звук захлопывающейся двери.

И так в который раз. Билл уже действительно не помнил, в который. Только Тома хотелось видеть всегда, хотелось говорить с ним, смотреть на него. Именно с ним захотелось реально провести хоть пару дней в лесном домике, не смотря на то, что они тогда друг друга совсем не знали. Только с Томом захотелось быть ближе, и он, Каулитц, хорошо помнил, что сам был инициатором их совместной жизни. И только Том смог так сыграть мелодию его песни, что он понял, как несовершенна она была до этого. И только из-за Тома Билл теперь до конца понимал, о чём он спел в 17 лет.

Бросив очередной окурок в сторону переполненной пепельницы, Каулитц слез с подоконника и потащился в спальню. Но когда он туда зашёл, ни то от выпитого алкоголя, ни то в связи с ночной гостьей, ему резко затошнило, тело стал колотить озноб, и охватила страшная злоба. Остервенело срывая развороченную постель с кровати, он задел ночник. Тот слетел с тумбы и разбился вдребезги. Гнев был ещё не выпущен, и увидев это, Билл швырнул о стену вазу с цветами. Та же участь постигла будильник, пепельницу, и даже сотовый. Задыхаясь от злости, Билл разворотил постель, раскидав подушки, одеяла и матрас в разные стороны.

- Вот же оно, бл*дь, вот оно! – Билл закричал бы, если бы смог, но голос окончательно сел. Напрягать связки не стоило, но он продолжал хрипеть сквозь слёзы. - Vielleicht hörst du irgendwo mein s.o.s im Radio… Теперь только так и услышит! Может быть? Vielleicht?! Ненавижу тебя, су*а, как же я тебя не-на-ви-жу! Всё мне испортил, бля*ь, всю жизнь мне перепоганил, всё… - минималистический интерьер спальни не позволял больше ничего швырнуть и разбить, а полностью севший голос не позволял заорать так, как ему хотелось. Заорать и выпустить наружу весь свой гнев, всю боль и обиду: «Почему Том даже не выслушал его? Почему в его глазах он не увидел того, чего ожидал? Почему? Почему?!» - Hörst du mich? Hörst du mich nicht? – просипев из последних сил, Каулитц сполз по стене вниз, поскуливая от бессилия. В глазах мутилось, и сердце бешено колотилось где-то в голове. Обхватив колени руками, Билл уткнулся в них носом, замечая, как солёные капельки впитываются в плотную джинсовую ткань. Боль и обида тоже когда-нибудь растворятся. Когда-нибудь. А сейчас надо двигаться вперёд: Америка, новый контракт, новая жизнь. И к чёрту здесь всё! На самом деле Билл улетал послезавтра, но чтобы избежать толп поклонниц в аэропорту и слежки репортёров, было решено назвать более позднюю дату. Поэтому ждать «свободы» оставалось недолго.

Постепенно Билл стал успокаиваться, а веки потяжелели с запоздалым приходом сна, когда за окном уже вовсю сияло солнце.

- Komm und rette mich… Rette mich. – этот шёпот могли расслышать, разве что, стены.

***

Том проснулся около пяти вечера от звонка в дверь. Всю ночь перед этим у него были репетиции – одна для мюзикла Штайнке, а вторая с Бушидо, а уже вечером была та самая пати, на которую они с последним были приглашены. В принципе, это мог придти кто угодно, включая парикмахера, горничную, ассистента режиссёра, коллег-танцоров и даже самого Штайнке, или даже Аниса. Поэтому, смело распахнув дверь, он был крайне удивлён видеть на пороге Элке. Девушка опасливо смотрела на Леманна, не говоря ни слова, а он точно также смотрел на неё. Немая сцена продолжалась бы ещё неизвестно сколько, в ходе которой Элке бы гадала, чего можно ожидать от Тома, а Том думал бы о том же самом. И ведь когда-то они понимали друг друга с полуслова. Только вот, понимали ли? Но послышался звук открывающейся соседской двери, и Том был вынужден пригласить её войти, хотя напряжение нарастало с каждой минутой, потому что для Тома она была воспоминанием, тесно связанным с Каулитцем, и тем временем, когда они были вместе.

- Я не отниму у тебя много времени, Том, но я должна тебе кое-что сообщить, - тихо произнесла Элке, не поднимая на Леманна глаз, - надеюсь…

- О боже! Что ещё ты недоговорила мне в прошлый раз?! Мне прямо страшно! – сл