Nuit_noire. «Я не мог и не хотел с ней говорить

Son

23:28

«Я не мог и не хотел с ней говорить. Безвольная тряпка, идущая на поводу своих эмоций. Сначала ты, потом я, а потом, с таким же успехом, будет кто-то ещё. Не верю. Но ещё больше я не верю тебе и всему, что ты мне говорил. Теперь ни одному слову. Тебе мало было аякрасоты, тебе не нужна искренность, ты гонишься за чем-то, сам не зная, за чем именно. Пытаешься быть каким-то, но не можешь. И чёрт возьми, мне до сих пор больно, я не хочу тебя видеть, я с ума по тебе схожу, я тебя люблю, и кажется, ещё больше, чем прежде. Знаешь, Билл, твой голос до сих пор звучит у меня в ушах. То, с какой снисходительной улыбкой ты мне говорил: «Неужели ты до сих пор думаешь, Томми, что я могу делать что-то, чего хочу сам? Какой же ты наивный, детка. Ты и впрямь поверил, что я просто так тебя выбрал из тысяч? Из каких тысяч, Том?! Симпатичных парней на вечеринке было всего ничего, а мне был непременно нужен парень, чтобы воплотить в жизнь планы Дэйва. Я даже захотеть тебя толком не успел…» И дальше твой истеричный смех со слезами в глазах. Я же знаю, что всё не так, я чувствовал и видел. И пусть я – просто наивный дурак, но я видел, что ты… ты любишь меня. Ты хотел тогда, и ты любишь сейчас. Ты можешь говорить всё, что тебе заблагорассудится, нарочно причиняя мне как можно больше боли. Ты можешь смеяться надо мной и моими попытками вернуть тебя. Но ты никуда не денешь себя и своей вины. Того факта, что тебе доставляет удовольствие смотреть, как кто-то рядом сходит с ума. В тебе воплотилось то, чего мне никогда не разгадать. Но я и не собираюсь этого делать, моим желанием было оставаться с тобой, Билл, а не быть для тебя смыслом жизни. Но ты и этого не смог. Ты попытался быть собой и не смог. Знаешь почему? Потому что это – больше не ты. Когда-то ты был чистым и наивным мальчиком, которому нужна любовь и доброта, но ты перестал быть им, а потому вернуться к тому уже не получится. Теперь ты тот, кем являешься сейчас, в тебе осталась только память прошлого, но реальность настоящего. Ты - та прекрасная, золотая пыль, которая драгоценна, но собрать её не удастся, а мелкие частички по отдельности никакой ценности не представляют. От тебя не осталось ничего, кроме твоих собственных иллюзий и внутренней пустоты, потому что только неудачники заставляют других верить в темноту и бесполезность мечты. Но я люблю тебя. Ты прав, о моём чувстве собственного достоинства пора позабыть. Оно умерло тогда же, когда исчез прежний ты. Теперь и ты – пародия на любовь человека, и я – пародия на человека. Но я не приду больше, я пересилю себя, я удержусь, я буду тем, кем не был никогда. Я считал, что между любящим и объектом любви не бывает унижения. Нет ни выигравших, ни побеждённых. Но у меня достаточно сил и внутренней уверенности, а потому, будучи осмеянным, стоя перед тобой на коленях, я смогу с них подняться и идти дальше, несмотря на свист толпы, тобою же подбадриваемой. Потому что моей силы и желания жить ничто не уменьшит, и пока я буду таким, любовь не умрёт, как понятие. А ты так и будешь самоутверждаться за счёт тех, над кем смеёшься. И я тебя люблю».

Когда герр Леманн прилетел из Копенгагена, он сразу позвонил жене, чтобы сообщить, что скоро будет, и Симона предупредила его о том, что сын дома и не в лучшей форме, попросив не задавать пока никаких вопросов. Но Том был рад возвращению отца, и впервые за эти дни улыбнулся, когда обнял его на пороге. Это было почти в два часа дня, а с мамой он не виделся с предыдущего вечера, и потому она была очень удивлена, увидев, что он побрился, аккуратно оделся, и выглядит довольно свежо. Семейный обед также прошёл за непринуждёнными разговорами, хотя ел он, конечно, очень мало. После еды все трое переместились в гостиную, где Том объявил, что уезжает через два дня, и ему просто понадобился отдых и время в кругу семьи. Леманн-старший был озадачен не меньше Симоны, которая прекрасно видела, что сын просто крепится, а на самом деле внутри него бушует целая буря, которая вот-вот его разорвёт. Когда Гордон ушёл к себе, женщина поспешила в комнату Тома, где застала его за перелистыванием какого-то учебника.

- Том, мне надоело твоё молчание. Ты должен сказать, что случилось?

- Ничего, мам, совсем ничего, - выдав подобие улыбки, Том посмотрел на мать всё тем же убитым взглядом.

- Сынок, я не собираюсь посвящать твоего отца в какие-либо подробности, если ты посчитаешь нужным, то расскажешь ему сам. Ты же знаешь, я всегда стараюсь тебя ограждать от ненужных влияний, но хотя бы сейчас, Том… - глаза Симоны лихорадочно бегали по нечитаемому выражению лица сына, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, но она ничего не могла понять.

- Я просто возвращаюсь в Берлин.

- Но ты же перевёлся на заочное обучение, ты бы мог…

- Мама, мне нужно ехать, ты понимаешь?

- Опять он, Том? Да? Опять это вот?! – выкрикнула женщина, теперь еле удерживаясь, чтобы не зарыдать, и махнула рукой в сторону стола, на котором фотографии Билла уже давно не было.

- Нет… я просто не могу. Это будет слабостью с моей стороны. Я должен доказать самому себе, что я всё могу, понимаешь? Всё!

Том сидел ещё какое-то время, а потом вскочил и обнял мать. Они простояли так довольно долго, шепча друг другу какие-то слова успокоения. Симона обещала, что всё будет хорошо, и Том обещал ей то же самое. По щекам обоих стекали солёные капли, но это был неизбежный выход эмоций. Ни сын, ни мать не могли больше сдерживаться. В конце концов, Том рассказал ей упрощённую версию, а именно те вещи, выслушав которые Симона смогла бы сказать: «У вас всё наладится, не волнуйся, это бывает». И она сказала. Пусть мать думает, что это – банальная ссора влюблённых, не первая, и не последняя. Хотя в том, что она именно последняя, Леманн не сомневался.

Последние два дня во Фрайбурге он провёл довольно спокойно. Ему несколько раз звонил Эрик. Скорее всего, он узнал от сестры, что Том дома и просто хотел встретиться. Но у Тома не было настроения с ним видеться. Более того, Леманн полагал, что они с сестрой заодно, и смысла общаться дальше не видел. Можно сказать, что сейчас он вообще ни в чём не видел смысла, и шёл по инерции. Последний месяц был никаким, его даже чёрным назвать нельзя было. Просто никаким. Больше не было ни цели, ни желаний, ни мечты. Хотя когда Том задумывался, то понимал, что мечта всё-таки есть, но она несбыточна. Максимализм первых дней прошёл, и Том уже не пытался сделать самое нужное и, одновременно, самое смешное в плане исполнения – забыть Билла. Сейчас он просто жил, терпя боль, которая разъедала изнутри подобно ржавчине. Он ждал неизвестно чего, а жизнь, с каждым днём, казалась всё более и более бесцветной. Прощание с родителями было ровным внешне, но у каждого внутри оставался осадок невысказанности и вынужденного, ненастоящего отчуждения. Весь полёт Том снова размышлял на тему того, что поступает совершенно правильно, возвращаясь в Берлин. Первые дни, когда изоляция казалась такой необходимой, и было наплевать на то, как это выглядит, прошли. И теперь Том просто не мог позволить себе проявлять слабость. К тому же, он понимал, что в Берлине его, естественно, будут видеть папарацци - уж они-то его не забыли – и он должен выглядеть, как ни в чём не бывало. Потому он заранее заказал себе на дом парикмахера, чтобы переплести растрепавшиеся после долгого перерыва косички, маникюрщицу и спа-мастера, чтобы если и засветиться где-то, так в приличном виде. Сейчас, проходя формальности в аэропорту Берлина, он был абсолютно уверен в том, что рано или поздно всё примет хоть какую-то форму, потому что ждать от жизни возвращения в прежнее русло было бесполезно. Прежнего русла попросту не существовало, если говорить о сознательной её части.

Пыл, однако, поубавился, когда Леманн переступил порог квартиры. Это было уже не так, как тогда, когда он лишь в мечтах своих жил с Биллом, и заходя в свою комнату в родительском доме, чувствовал его присутствие. Сейчас дело обстояло в разы сложнее – Билл действительно жил здесь с ним, тут всё о нём напоминало, не считая уже его вещи, что были разбросаны тут и там, косметику и зубную щётку в ванной, запах его духов, но самое главное – его собственный. Подушки, одеяла, полотенца. Всё. Том почему-то не подумал об этом раньше, но сразу сказал себе, что и через это нужно было пройти. И начал проходить. С джентельменским набором: виски, порошок, таблетки. И пока ещё что-то соображал, он открыл ноут.

Date: 2015-07-24; view: 289; Нарушение авторских прав