Что почем? Небольшое отступление на тему австралийского вина

«Пенфолдс гранж бин 95» (старое название) – это красное вино, изготовляемое из винограда сорта шираз (во Франции именуемого «сира»). Раньше к нему добавляли разную, но всегда небольшую долю сорта «каберне-совиньон». Виноград выращивают на юге Австралии, под Аделаидой. Это мое любимое вино, а я перепробовал немало разных сортов. Энн же больше всего любит бордосский «Петрю́с» (Pétrus). От его цены захватывает дух. Я не понимаю, что в этом вине такого особенного, как не могу по-настоящему оценить и другие французские вина, продегустированные за последние несколько лет в отважных попытках найти сорт, способный превзойти «Гранж». Пожалуй, эти вина можно назвать хорошими, но «Гранж», на мой вкус, это нечто выдающееся. Меня покорила симфония фруктовых оттенков, скрывающаяся в его глубинах. Впрочем, это лишь мое субъективное мнение.

Мы с Энн впервые попробовали это вино в симпатичном ресторанчике «Фладлайт» (Floodlite) в йоркширском городке Мэсем (Masham). В этом городе на свет появилось хмельное зелье под названием «Тикстонс олд пекьюлиер» (Theakston’s Old Peculier) – знаменитое и в начале своего жизненного пути крепкое до одури, нефильтрованное пиво богатого темного цвета, пенистое и тягучее. Наше с Энн первое свидание – Лондон, 1980 год – не обошлось без этого эля. В тот день после работы мы отправились в паб «Сан» (Sun) на Лэмс-Кондуит-стрит (Lamb’s Conduit Street). Я слышал, что там подают хороший касковый эль, и хотел лично в этом убедиться. Я был уверен в том, что симпатичная белокурая секретарша, которую я пригласил выпить, закажет «Бакарди» с колой, но уж я-то смогу отведать пинту доброго эля.

– У них есть «Олд пекьюлиер», – сказал я, заметив табличку на пивном кране. – Я уже выбрал.

– И я, – сказала Энн.

– И что же?

– Пинту «Олд пекьюлиер», – ответила она с ноткой возмущения в голосе из-за того, что ее не поняли.

– Да ладно!

– Серьезно.

– Вот здорово!

В итоге все получилось совсем не здорово. Мы пили пинту за пинтой, у меня закончились деньги, пришлось одолжить пять фунтов у Энн, а для первого свидания такой поступок всегда считался недостаточно романтичным. Плюс ко всему она меня перепила. Мы еще пошли на Стрэнд, выпили по пинте «Сэм Смитc» (Sam Smith’s), потом я посадил Энн на автобус, а сам каким-то чудом добрался до квартиры Маккартни, у которого кантовался, пока присматривал себе жилье. Осев на пол, я поведал изумленному Дейву, что повстречал чудесную девушку, и она рубит в спиртном, прямо как я! Ура!

Как вы уже наверняка догадались, тут отчасти виноват Лэс Макфарлан. Несколькими годами ранее он во время учебы в Пейсли-колледже ездил со своей группой на практику в йоркширский Тадкастер (Tadcaster) и вернулся домой, расточая похвалы прекрасному пиву «Тикстонс олд пекьюлиер». Мы узнали, что этот необычный темный эль, это детище воспаленного разума, можно купить в Глазго, и очень скоро стали его ревностными почитателями. Как-то раз мы с друзьями отправились в паломничество из Лондона в Мэсем с остановками в Йорке и Касл-Хауарде (Castle Howard). Позднее наша шотландская когорта встретилась с Дейвом и еще несколькими ребятами из Шотландии в Йорке, где мы вкусили лучшего мэсемского продукта.

Времена меняются. Пару лет назад в одну из редких поездок в Лондон мы сходили на Лэмс-Кондуит-стрит, но «Сан» был уже не тот, что раньше: вместо причудливого лабиринта начала восьмидесятых, где подавали эль, от которого можно впасть в нирвану, мы увидели совершенно обычный бар со стандартным интерьером, больше напоминающим кафе. Перевес в карте вин был явно на стороне слабоалкогольных коктейлей и водки с ароматизаторами. Да и «Олд пекьюлиер» нынче уже не тот: градус понизился, а производство из Мэсема перевели в Карла́йл (Carlisle). Это и сейчас вполне достойное пиво, но из него исчез весь смак, вся его галлюциногенная сила. Один из Тикстонов рассорился с остальными членами семьи, вернулся в Мэсем и стал там варить собственное пиво. О семейном раздоре говорит название нового сорта: Black Sheep – «Черная (а также «паршивая») овца». Хорошее пиво, но не идет ни в какое сравнение с «Олд п.».

Что же до самого Мэсема, он, по-видимому, изменился только к лучшему. При первом знакомстве он показался мне слишком сонным и тихим, зато сейчас здесь царит оживление: не сказать, что суматоха, но в базарный день город так и бурлит. Окруженный прекрасными холмистыми просторами Йоркшира, Мэсем приглашает вас посетить множество отличных мест, таких, например, как паб «Уайт-Бэар-Инн» (White Bear Inn) (здесь оставили свой след Jethro Tull – к этой группе я до сих пор питаю слабость), еще несколько хороших пабов, старая пивоварня, гостиница «Кингз-Хед» (King’s Head), целых два замечательных магазинчика со всякими сладостями и деликатесами, интересные сувенирные лавки, широкая центральная площадь, на которой до сих пор работает рынок, и ресторан «Фладлайт» – точка возврата к первой бутылке «Гранжа».

В 1995 году я решил, что нам с Энн надо заложить традицию ежегодного апрельского паломничества в Мэсем, как можно ближе к дате нашего первого свидания, ради пинты «Олд пекьюлиер». В первую поездку мы остановились на ночь в гостинице «Кингз-Хед», а на следующий день пошли во «Фладлайт» – одно из тех мест, где, едва переступив порог, чувствуешь, что наткнулся на нечто особенное. Еда там была просто невероятно вкусная. А еще там подавали австралийское вино по семьдесят пять фунтов за бутылку. Я уже давно понял, что австралийские вина нравятся мне намного больше французских красных вин; к тому же мне только выплатили очередной гонорар, и я чувствовал себя богачом. Хотя название Penfolds Grange Bin 95 ничего мне не говорило, я подумал, не заказать ли это вино на пробу.

Помню, мне показалось безумием выбросить семьдесят пять фунтов на бутылку красного вина родом не из Бордо, но в пользу «Гранжа» свидетельствовало качество еды в ресторане, а также вполне разумные цены на все остальные позиции в меню и винной карте; вот я и подумал, что этот незнакомый «Бин 95» 1989 года наверняка оправдает свою цену. Мы заказали бутылку – и «Гранж» с первого глотка сделался моим любимым вином.

Я открыл на него охоту. Каждый раз, когда мы хотели предаться роскоши и попировать, я выбирал ресторан по единственному критерию – наличию в винной карте «Гранжа», и поэтому нашим излюбленным местом дислокации в Лондоне сначала стал «Кво вадис» (Quo Vadis), а потом – «Оук Рум» (Oak Room). Я даже начал вести заметки о «Гранже», записывая место дегустации, год урожая и стоимость бутылки. Мне так и не довелось выполнить магический ритуал ранжирования вин по вкусу: хотя я был довольно близок к своей цели, но потом осознал, что запустил это дело. Именно благодаря этим старым заметкам я знаю, что сразу после посещения «Фладлайта» мы попробовали «Гранж» урожая 1987 года в Озерном крае, где зашли в ресторан «Шерроу Бэй» (Sharrow Bay), и неподалеку от Форт-Уильяма – в отеле замке «Инверло́хи» (Inverlochy); это был урожай 1990 года.

И сейчас я хочу поблагодарить Лэса, графство Йоркшир, город Мэсем, семью Тикстон, ресторан «Фладлайт», лондонский паб «Сан» на Кондуит-стрит начала восьмидесятых – эпохи настоящего эля, консультанта, который помог мне выбрать машину по всем правилам фэн-шуй, обоих работавших со мной мастеров по коррекции бровей, ветеринара моей собаки…

На обратном пути в такси из Шампани́, когда остается всего несколько миль до моста Форт-Роуд (Forth Road), мы, въехав на небольшую горку, внезапно ныряем в туман. По обе стороны от нас поля залиты лунным светом и покрыты – как мы с удивлением поняли – ковром льда после града. При этом ночь довольно теплая, кругом темень, как и должно быть в это время суток и года. Мы даже спросили у водителя такси, не чудится ли нам этот пейзаж. Кажется, погода сошла с ума.

Приехав домой, Энн, папа и я атакуем запасы виски, хранящиеся под лестницей. Думаю, именно той ночью мы приговорили шестидесятиградусный «Талискер».

Мне кажется, именно о такой кончине и мечтал этот напиток.

Прошла еще неделя. После сеанса шопинг-терапии в Инвернессе мы с Энн отправляемся в розовый пряничный домик – гостиницу «Банчрю́» (Bunchrew). По дороге случайно сталкиваемся с одним парнем, знакомым нам со времен поездки несколько лет назад на остров Айла (тот, что у англичан – Айлей), где проходил конвент Crowcon (микросообщества пользователей сайта, посвященного моим книгам, в честь одной из которых [58]его и назвали). Тогда выяснилось, что один из участников кона живет на острове и как-то связан с вискикурней «Ардбег»; так и получилось, что я побывал на ней еще до начала работы над этой книгой.

Очередной плотный обед: изучая десертное меню, я прямо слышу, как брючный ремень настойчиво требует, чтобы в нем проделали новую дырку, – и наконец-то мы нашли вино, напоминающее великолепный «Гранж»! Лэс уже много лет рассказывает историю, что раньше «Гранж» назывался «Гранж Эрмитаж», чем выдавал стремление виноделов создать вино, способное потягаться с французским «Эрмитажем», и все это время я пытался найти достойный образец. Наконец-то мне попался «Жабуле Эрмитаж» (Jaboulet Hermitage) 1993 года.

За обедом мы знакомимся с Джоном и Тиной – симпатичной парой из Флориды. В баре я пытаюсь убедить Джона в том, что «Макаллан» лучше разбавлять не содовой, как делает он, а простой водой, и показываю это на примере «Макаллан Гран Резерва». Он не пытается со мной спорить, но заметно, что я его не убедил. Ну и ладно. К счастью, мы не заводим разговоров о политике: хотя вероятность встретить человека, отдавшего голос за Дубью, Буша-младшего, меньше двадцати пяти процентов, но лучше поостеречься, а когда с человеком так приятно общаться, желательно вообще избегать щекотливых тем. Кстати, Джон с Тиной чураются крепких выражений, даже черта не поминают; это меня забавляет и вместе с тем настораживает. Я обещаю отправить Тине какую-нибудь свою научно-фантастическую книгу, а они говорят, что мы непременно должны их навестить, если вдруг окажемся во Флориде. Мне чудом удается прикусить язык и не ляпнуть, что с паспортами у нас проблема.

Между тем в иракском городе Фаллуджа американские военные застрелили одиннадцать участников антивоенной демонстрации, горожане снова протестуют, и на сей раз американцы подстрелили еще двоих [59].

Тем временем двое британских мусульман, вылетевших в Израиль, становятся первыми террористами-смертниками отечественного производства.

Удивительно, но про оружие массового уничтожения пока тишина…

На следующее утро, как раз перед завтраком, в «Банчрю» ни с того ни с сего вырубают электричество, поэтому мы выходим навстречу ясному солнечному дню и отправляемся на север, в сторону городка Уик (Wick), минуя по пути деревни Бьюли (Beauly), Мюир-оф-Орд (Muir of Ord) и Брору (Brora). Рядом с Бророй находится одна из наших остановок – дистиллерия «Клайнели́ш» (Clynelish).

Я хорошо знаю эту дорогу. Первый участок пути мне знаком с тех времен, когда я колесил между заливом Нигг (Nigg) и деревушкой Портмахóмак (Portmahomack), а участок к северу от Тейна (Tain) – с моих поездок до Тёрсо (Thurso), где я садился на паром до Оркнейских островов, где живет Джейн, старшая сестра Энн, и ее муж Джеймс. На дороге до Тейна много хороших прямых участков, но движение в обе стороны все равно довольно плотное. Только после Тейна оно становится менее оживленным, и трасса открывается нам во всей своей красе.

Проезжая мимо залива Кромарти-Фёрт (Cromarty Firth), подсчитываю буровые вышки в море. Прямо как Билл Драммонд. В восьмидесятые Билл Драммонд играл в группе «Кей-Эл-Эф» (KLF) и входил в творческое объединение «Кей Фаундейшн» (K Foundation) – эти ребята сожгли на острове Айла миллион фунтов (во время поездки на остров месяцем ранее я подумал, что посещать место ритуального поджога совсем уж отстой, и поэтому заниматься его поисками не стал). Драммонд – просто потрясающий человек; один мой приятель, Гэри Ллойд, давно от него фанатеет. Гэри как-то подарил мне книгу Драммонда «Как делается искусство», в которой рассказано, как в 1998 году автор гнал свой «Лендровер дефендер» (да-да!) с юга Англии до атомной станции «Дунрéй» (Dounreay) на северном побережье Шотландии, периодически останавливаясь по пути, чтобы сфотографировать щиты с надписью «ПРОДАЕТСЯ: “Запах серы”, Ричард Лонг. $20 000» (долго объяснять; лучше прочитайте). Там же, в книге Драммонд подсчитывает буровые вышки в заливе Кромарти, проезжая по трассе А9. Теперь их считаю и я, тем самым проявляя к нему почтение, о чем не стесняюсь упомянуть на этих страницах.

Раньше, когда мы только начали ездить по этому маршруту, миновать залив Дорнок-Фёрт (Dornoch Firth) можно было лишь вкругаля, через поселок Бонар-Бридж (Bonar Bridge), но теперь неподалеку от дистиллерии «Гленмóранджи» (Glenmorangie) над заливом возвели новый мост. Местные жители очень гордились оказанной им честью и организовали несколько мероприятий, посвященных открытию моста; в одном участвовал и я (если не ошибаюсь, меня пригласили из-за того, что я написал роман «Мост» [60]; или, может, я написал роман «Нервный феррари»? Ладно, проехали). Дорога до городка Голспи (Golspie), откуда несколько миль до Броры, состоит из прямых участков, перемежаемых крутыми поворотами. Прямо под Голспи находится замок Данрóбин (Dunrobin) – несколько странноватое, хотя и бесспорно внушительное сооружение, до боли напоминающее замки Луары, хотя от Шотландии до Франции довольно далеко. Здесь проходили печально известные «огораживания»: мелких фермеров насильно лишали змель и сжигали их дома, чтобы освободить площади под пастбища. Возможно, как и в случае с Куллоденом, я просто попал сюда не в том настроении.

Как бы то ни было, начинаем с завода Клайнелиш.

Изначально вискикурня была построена в 1819 году по приказу маркиза Стаффордского (он же впоследствии – первый герцог Сазерлендский). В этих местах спиртное в основном гнали незаконно, и маркиз, видимо, решил, что будет лучше выправить лицензию и удовлетворить местный спрос, попутно получив нехилую прибыль, чем смотреть, как местные фермеры попирают закон, зарабатывая дополнительные жалкие гроши. В 1819 году жизнь в Сазерленде закипела: вискикурня росла, а вместе с ней росли облака дыма: горели фермы по всей округе (всего их подожгли двести пятьдесят), и надо было как-то убедить владельцев, что выращивать скот в промышленных масштабах куда важнее, чем, скажем, кормить собственные семьи.

От вискикурни открывается изумительный вид на море. Облик новых зданий балансирует между безликостью и уродством, но при этом заметно, что за ними, как и за всей территорией завода, украшенной в это время года буйно цветущими вишнями, хорошо следят.

На самом деле здесь расположены две дистиллерии. Новая была достроена в 1968 году, а старая вискикурня «Клайнелиш» получила название «Брора». Она выпускала великолепный, всемирно известный, но позднее снятый с производства молт с интенсивным торфяным запахом, сочетавший в себе лучшие качества горных и островных сортов. «Брору» заглушили в 1983 году, и виски из ее закромов найти все труднее. В магазине при дистиллерии, в отделе редких молтов, я нашел бутылку 1977 года: выдержка двадцать четыре года и обжигающая горло крепость 56,1 градуса. Это нечто: пьешь и ощущаешь морские водоросли, дым, пристань с бухтами просмоленного каната и насыщенный букет жгучих специй. Производство на «Броре» можно восстановить хоть сейчас, но никаких признаков жизни там не наблюдается. А жаль.

Сам «Клайнелиш» – вполне достойный продукт современной дистиллерии с огромными перегонными кубами. Виски четырнадцатилетней выдержки (именно такая, по-видимому, считается оптимальной для розлива этого сорта) тоже солоноватый, смолистый, почти маслянистый, с выраженными оттенками перца и горчицы, хотя и менее торфянистый по сравнению с «Бророй»; его запах и вкус отличают своеобразные нотки зелени. Между этим сортом и его полузабытым предшественником достаточно различий, чтобы «Диаджео» мог выпускать оба; спрос, думаю, был бы неплохим.

По мере продвижения дальше на север трасса А9 становится лучше. Пейзаж просто великолепен, а дорога за Бророй такая, что по ней будто летишь. Она широкой лентой вьется по холмам, и даже тот, перед кем не стоит задача (вероятно, невыполнимая) найти лучший в мире виски, наверняка испытает здесь ощущение полета на край света. По левую сторону раскинулись холмы, вересковые пустоши, леса и где-то вдалеке – горы, а с правой стороны виднеется блестящее полотно моря, инкрустированное буровыми платформами, и за право нарисовать на нем узор борются силы ветра и приливов, разбивающихся о каменистую кромку берега. Одноколейка, идущая из Инвернесса в Терсо и Уик, тянется вдоль шоссе до деревни Хелмсдейл (Helmsdale), а иногда подходит к нему так близко, что поезда отгораживают проезжающие мимо машины от брызг волн, бьющихся в штормовую погоду о берег.

Для поездки по этим местам нет ничего хуже тумана. Едешь медленно, идти на обгон нечего и думать, да еще и вокруг ничего не видно (пейзаж мог бы хоть как-то исправить положение). Все эти годы нам везло, и по пути лишь изредка встречались жалкие клочки тумана, а в этот раз погода просто чудо: небо ясное-ясное, лишь с парой облачков. Мили так и пролетают, хотя мы и не превышаем скорость. Машина, будто игрушечная, с легкостью вливается в заданный трассой ритм движения потока; я почти не притормаживаю на поворотах и с легкостью обгоняю более медленные транспортные средства. Для того чтобы получить удовольствие от поездки, вовсе не нужно устраивать гонки. Чем сильнее давишь на газ, тем чаще приходится идти на обгон, и азарт в конечном счете испаряется, уступая место рутинной необходимости огибать препятствия.

Если принять умение водить за константу, то для комфортной поездки нужно лишь подобрать правильную скорость, учитывая несколько переменных: шанс полихачить и необходимость попридержать лошадей, характеристики машины, дорожного покрытия, световые и погодные условия, плотность движения на своей и встречной полосе. Судя по тому, что мой пассажир всем доволен (а обычно только это и важно, если едешь не один), полет до Уика проходит нормально.

Делаем остановку в деревушке Лайбстер (Lybster), где есть гостиница «Портланд-Армс» (Portland Arms). Еще одна удачная находка. Обед там такой роскошный, что с лихвой компенсирует скромный завтрак. Я заказываю печеный картофель и салат, твердо намереваясь оставить в желудке место для всего того, что вечером нам предложат в «Банчрю», но мне подают такую огромную картофелину, что ею можно играть в регби (тем более что вокруг раскинулось салатное поле). Вначале кажется, что такую порцию я в жизни не осилю, но еда пальчики оближешь, да и огорчать повара, оставляя на тарелке недоеденное блюдо, как-то не хочется. В поисках уборной поднимаюсь на второй этаж, где находятся симпатичные номера, сияющие чистотой в лучах солнца. Короткий участок пути Лайбстер – Уик мы преодолеваем не спеша, разглядывая тянущиеся вдоль дороги деревни и разбросанные по полям крошечные фермы.

Уик – это граница шотландских земель. Городок зажат между бескрайними просторами торфяной пустоши Флоу-Кантри (Flow Country) и беспокойными водами: в этом месте периодически устраивают разборки Северное море и Атлантический океан. Из населенных пунктов рядом – только Терсо, про который можно сказать то же, что и про Уик, заменив лишь слово «Уик» на слово «Терсо». Мне нравятся оба городка. В них чувствуется дух свободы, создается впечатление, по крайней мере со стороны, что местные жители гордятся своей самостоятельностью и обособленностью от внешнего мира. Уик – город рыболовства и земледелия, а Терсо, хотя и находится в угрожающей близости от атомной станции «Дунрей», похож на столицу викингов, спрятавшуюся в укромном уголке Британских островов, и подготавливает путника к встрече с непохожими на всю остальную Шотландию Оркнейскими островами.

Продуваемая морскими ветрами вискикурня стоит практически на окраине Уика, отделенная от центра города сеткой улиц и обрамленной деревьями площадью. Воду для производства на «Олд Пултни» (Old Pulteney) – очередной «Олд» – берут из озера Хемприггс (Loch Hempriggs). Это не единственная дистиллерия, служившая ранее еще и мукомольней, но зато у нее самый длинный в Шотландии мельничный рукав (желоб, по которому вода поступает на мельницу).

Судя по всему, посетители здесь бывают нечасто, и, возможно, именно поэтому нас приветствуют особенно тепло и искренне. Помещения в свое время были переоборудованы, и, наверное, по этой причине создается ощущение тесноты и беспорядка. Бродильный чан установлен в перегонном зале, и заторному чану, похожему на гигантскую гильзу, явно едва хватило места. У первого перегонного куба весьма странный вид: перед шеей у него имеется выпуклость, саму же шею как будто обрезали (при установке ее действительно пришлось укоротить, чтобы прошла по высоте), и по форме она напоминает слегка вытянутое ведро, из которого торчит рукав. Ко второму кубу оригинальным способом прикручен ректификатор размером с мусорное ведро – и это означает, что виски перегоняют два с половиной раза, после чего он по длиннющей трубе поступает в старинную цистерну, испускающую легкий пар.

Пока один из управляющих, Гордон, показывает мне производство, я замечаю крадущуюся среди труб темную кошку.

– Здешняя? – спрашиваю.

– Ага.

– Как зовут?

– Да просто Кошка, – отвечает он.

Ну что ж, если вспомнить, что у нас с Лэсом были две лодки, и каждую мы звали «Лодка», а еще что в детстве я держал пару хомячков, и обоих звали Хомяк, то не мне придираться.

Чуть погодя Гордон берет разливной шланг, открывает на секунду кран, подставляет руки, и на них выливается только что приготовленный виски. Затем Гордон делает несколько хлопков ладонями, вдыхает аромат и приглашает меня повторить процедуру. Умываться виски – это нечто. Аромат резкий, но приятный, в нем чувствуется сладость.

Созревший виски на вкус солоноватый, освежающий, с едва заметными нотками смолы (привнесенными, видимо, местной водой с торфяных почв). «Олд Пултни» созревает достаточно быстро: обычно его разливают в бутылки после восьмилетней выдержки. Виски двенадцатилетней выдержки – как морской воздух: бодрит и освежает, а еще в нем звучат резковатые сладкие нотки. Не помню, чтобы прежде доводилось его пробовать, но очень рад, что сейчас мне выпала такая удача. Кажется, благодаря всем этим дистиллериям – «Орд», «Клайнелиш», «Брора», «Гленморанджи» – у меня начинает развиваться вкус к виски с севера.

На обратном пути мы лихо проезжаем по крутым холмам у деревни Бéрридейл (Berriedale) – о крутизне склона можно судить по обочинам, усыпанным гравием на случай, если у грузовиков внезапно откажут тормоза, останавливаемся на привал в гостинице «Мóранджи-Хаус» (Morangie House) в Тейне, фотографируемся у дистиллерии «Бáлблэйр» (Balblair) – мне еще предстоит раздобыть бутылку здешнего виски – и делаем небольшой крюк по совершенно потрясающей трассе А836. После открытия моста в Дорнохе народ почти перестал здесь ездить, хотя это одна из лучших дорог Шотландии: широкая, как трасса категории А, и вдобавок совершенно свободная по причине низкой популярности.

На завтрак у нас копченая рыба, и по сравнению с традиционным шотландским завтраком этот можно считать полезным, а уж если сравнивать с убийцей талий шведским столом, то просто невероятно полезным. Денек снова выдался славный, и это здорово, потому что нам предстоит путь домой с остановкой ради длительной дегустации на дистиллерии, которая, по мнению многих, производит лучший виски в мире – «Макáллан».

«Макаллан». Из-за этого виски я чуть не сменил имя. Ну, почти. Году так в 1985 – 1986-м, после выхода в свет нескольких моих романов для широкого круга читателей я решил вернуться к своей первой любви – научной фантастике – и опубликовать свои работы в этом жанре. В то время издательство «Макмиллан», с которым я сотрудничал, не занималось научной фантастикой, и надо было искать другие возможности. Я решил, что было бы неплохо публиковаться под двумя разными именами, чтобы не сбивать с толку читателей. Тогда я придумал псевдоним Джон Б. Макаллан. Спасибо вам, «Джонни Уокер Блэк Лейбл» (любимый мною в то время бленд) и «Макаллан» (мой фаворит среди односолодовых виски).

На то, что смена имени не задалась, указывали два фактора. Во-первых, мой издатель, глубокоуважаемый мистер Джеймс Хейл, постоянно вынужден был уточнять:

– Какой там у тебя был псевдоним? Джим Бим Моранджи, так, что ли?

Поскольку Джеймса никак нельзя назвать профаном в области лучшего шотландского продукта, я понял, что выбранный мною псевдоним будет не слишком запоминающимся.

Во-вторых, издательство «Макмиллан» наконец-то решило опубликовать мою научную фантастику. Поэтому я отказался от мысли назваться в честь двух марок виски и решил вернуть в свое имя букву «М». В 1983 году она стояла на титульном листе рукописи «Осиной фабрики», отосланной в «Макмиллан», но потом мы от нее избавились: Джеймс полагал, что «Иэн М. Бэнкс» смотрится как-то претенциозно, и немного опасался, как бы у читателей не возникло ассоциации с Рози М. Бэнкс, героиней книг Вудхауза, которая строчит жуткие любовные романы. Во время учебы в Стерлингском университете я подписывался то «Иэн Бэнкс», то «Иэн М. Бэнкс», то «Иэн Мензис Бэнкс», а порой даже «Иэн Мензис-Бэнкс» – это входило составной частью в мою ожесточенную бунтарскую кампанию под лозунгом «Давайте обдурим чиновников!»; мне хотелось, чтобы администрация думала, будто я – это не я один, а целая группа (у меня нет доказательств успешного подрывного воздействия моей кампании, разве что университетское начальство стало считать меня «этим слабоумным, который сам не знает, как его зовут»).

Так или иначе, я ничуть не переживал от потери буквы «М», пока дядюшки не обрушили на меня град упреков за предательство клана или что-то в этом духе. При подготовке своего второго романа я бы с радостью вернул букву «М» на место, но тем самым просто сбил бы с толку читателей. Я сказал себе, что «М» по праву принадлежит моим научно-фантастическим произведениям. Ведь превращается же Брайан Олдисс в Брайана У. Олдисса, когда выходит за рамки научно-фантастического жанра? Комар носу не подточит. Кто-то однажды назвал это прозрачной попыткой добиться звания «писатель с самым незагадочным псевдонимом в мире», но по крайней мере дядюшки были довольны. Правда, одним из неприятных последствий стало то, что мне все время приходилось отвечать на вопрос: «А что означает буква «М»?». Надумай я и фантастику подписывать просто «Иэн Бэнкс», читателям стало бы понятно, что для меня эти романы так же важны, как и остальные, и что вопреки распространенному мнению использование «М» вовсе не означает, что по сравнению с моими серьезными, весомыми произведениями (ха!) научная фантастика – этакое развлекалово, которым я пробавляюсь на досуге.

Может, мне все-таки следовало остановиться на псевдониме Джон Б. Макаллан.

Джеймс Хейл был хорошим другом и блистательным редактором. В 1983 году Хилари, в то время невеста Джеймса, выудила «Осиную фабрику» из «самотека» – этим нелестным, но, к сожалению, весьма емким и печально символичным термином в издательствах называют рукописи, присылаемые авторами по собственной инициативе, – и показала Джеймсу, который тогда работал в «Макмиллан» литературным редактором. А Джеймс, в свою очередь, принял решение напечатать книгу, напечатать меня. Кстати сказать, моя рукопись вовсе не была из тех, от которых так веет талантом, что первый же издатель, открывший рукопись, тут же кидается к печатному станку, – «Макмиллан» был шестым издательством, в которое я обратился: предыдущие подумали-подумали и вежливо отказались.

Джеймс увидел в «Осиной фабрике» нечто такое, чего не заметили другие, и рискнул опубликовать этот странный роман, написанный неизвестно кем, и за это я у него в вечном долгу. Столько же глубоко я ему благодарен и за услугу совершенно противоположного свойства: однажды я принес ему книгу, в которой был не слишком уверен, и услышал от него, что произведение слабовато и он не готов его печатать.

Через несколько дней я встретился с ним в районе Пекэм-Рай, у них с Хилари; он пытался починить стол с мраморной столешницей, который сломал, когда понял, что моя рукопись оставляет желать лучшего (стукнул по нему кулаком – сам я ни разу не видел, как Джеймс поднимает руку на человека, животное или неодушевленный предмет). Он повторил, что не станет печатать роман, но потом сказал мне, что в Лондоне наберется с полдюжины издательств, которые охотно опубликуют мою книгу, и он нисколько не будет этому препятствовать. Другие издательства тоже должны были почувствовать, что книжка так себе, но в то время я был еще достаточно молод и меня много кто хотел заполучить, так что книгу бы напечатали, просто чтобы взять меня в команду, в надежде, что ко времени написания следующего романа я снова наберу форму. Конечно, это было бы стратегической ошибкой с моей стороны, потому что слабая книга – она и есть слабая книга, но Джеймс прекрасно понимал, что писателю трудно просто так пустить на ветер месяцы тяжелого труда.

В итоге я поступил так, как мне посоветовал Джеймс: отобрал из рукописи самое лучшее (чего в ней было немного), избавился от всякого хлама – и получился «Мост». Многие до сих пор считают его моим лучшим произведением. Бог мой, как же Джеймс был прав!

Незаменимый, незабвенный Джеймс ушел из жизни, как раз когда я заканчивал работу над этой книгой.

Именно он в один прекрасный день помог мне понять, насколько субъективной может оказаться любовь к виски. И когда Джеймс работал редактором в издательстве «Макмиллан», и потом, когда он стал фрилансером, мы обычно работали так: я приходил к нему домой в Пекэм, мы вместе устраивались за столом и брались за рукопись. Обычно просиживали почти целый рабочий день; пару раз у нас на редактирование уходило и два дня. Мы спорили до посинения, но почти всегда приходили к компромиссу (причем правда почти всегда была на стороне Джеймса). Во всех без исключения случаях я получал большое удовольствие от совместной работы, и самое яркое воспоминание, оставшееся у меня от этих одно– или двухдневных бесед, – наш с Джеймсом гомерический хохот.

Однажды мы уселись за работу почти сразу же после празднования сорокалетия Джеймса и, как обычно, решили немного разогреться перед творческим процессом, хлебнув виски. Один приятель Джеймса подарил ему бутылку «Лафройга» – как подобало случаю, сорокалетней выдержки. Я привык пить в основном десятилетний виски и никогда даже не видел сорокалетнего «Лафройга» (к моему великому разочарованию, оказалось, что дизайн этикетки не очень-то отличается). Было очень лестно узнать, что именно этот напиток Джеймс выбрал сегодня, чтобы промочить горло и расшевелить мозги. Мы пили маленькими глотками, смакуя, и дружно соглашались, что это действительно нечто необыкновенное. На протяжении всей работы над книгой мы прикладывались к стакану.

Наступил момент, когда мы решили кое-что подправить, но я никак не мог придумать, как это лучше сделать (или вообще посчитал, что смутивший нас кусок лучше оставить в покое), и Джеймс уткнулся носом в текст, пытаясь сформулировать рекомендации по замене тех или иных слов. Я же отвлекся от рукописи, и тут мой взгляд упал на бутылку, стоявшую на дальнем краю стола, у стены. Может, свет на нее падал как-то по-особенному, но мне показалось, что с бутылкой что-то не так, не знаю, но по какой-то таинственной причине, я как завороженный вглядывался в цифру «40» в надписи «40-летней выдержки» на этикетке. Пока Джеймс сидел, погрузившись в свои редакторские мысли, я взял со стола бутылку, посмотрел на нее прищурившись и наконец объявил:

– Джеймс, это же никакой не сорокалетний «Лафройг». Это обычный десятилетний; просто какой-то жулик пририсовал к единице что-то вроде буквы L, и теперь она похожа на четверку. Думаю, тонким черным маркером пририсовал. – Я поднял бутылку и дал Джеймсу посмотреть на свет. – Вот здесь, видишь?

Джеймс уставился на виски, его глаза тревожно округлились. В конце концов он пробормотал:

– Во сволочь!

Самое удивительное: вплоть до той минуты мы и правда были уверены, что пьем виски, во всех отношениях превосходящий старый добрый десятилетний «Лафройг». Он казался нам выдержанным, редким и необыкновенным именно потому, что мы так о нем думали. Может, носы нас подвели, а может, мозги отказывались слушать то, что говорили им носы. Как бы то ни было, мы оба извлекли из этой истории ценный урок смирения. Мне было неудобно спрашивать у Джеймса, поговорил ли он с так называемым другом, который обвел его вокруг пальца, но я бы на его месте сказал этому прохиндею пару ласковых.

Что-то я отвлекся. Вернемся на вискикурню «Макаллан», что находится в долине Спей, на утесе, нависающем прямо над северо-западным берегом реки, примерно в миле от деревни Крейгеллахи. Вот «Истер Элчис Хаус» – живописное здание, изображение которого печатают на ящиках с виски; здесь, как и в длинной приземистой со вкусом спроектированной пристройке, находятся офисы, а заодно и развлекательная площадка компании. Сама вискикурня лежит по правую руку, если идти по подъездной дороге. Слева – инфоцентр, здание достаточно новое, внутри много мебели из светлого дерева очень интересных форм, навевающих мысли о живой природе. Мы заказали расширенную экскурсионную программу, которая завершится дегустацией нескольких марок виски в специальном помещении, рядом с местом работы профессиональных дегустаторов; но сначала нас ждет обычная прогулка по вискикурне, примечательной множеством относительно небольших дистилляторов, установленных в огромном зале с широкими окнами, который странным образом напоминает машинное отделение на корабле («странным образом», потому что в машинных отделениях, как правило, нет гигантских окон, выходящих на долину реки Спей).

– Мы придумали сюжет для вашей новой книги, – доброжелательно сообщает мне один из организаторов экскурсии.

– Правда? – спрашиваю я.

В данном случае «Правда?» служит синонимом «Еще не легче».

– Мы подумали: надо бы вам описать, как в заторном чане нашли тело и ваш инспектор Как-Там-Его начал расследование.

– Инспектор Ребус?

– Да-да, он самый!

– А. Так это Иэн Рэнкин. А я – Иэн Бэнкс.

– Ой, извините.

– Ничего страшного. – Я широко улыбаюсь, давая всем понять, что в этом и правда нет ничего страшного (ведь некоторых писателей подобные оплошности почему-то невероятно раздражают). – Несколько лет назад меня то и дело принимали за Ирвина Уэлша. Я привык.

Date: 2015-07-23; view: 287; Нарушение авторских прав