Расшифровка надписей на камнях

Члены «комиссии» Наполеона отправились из Египта во Францию, везя с собой чертежи, графики и планы, которые распространили в научных кругах и, в конце концов, самым подробным образом опубликовали в «Описании». Впервые у европейских ученых появилась возможность изучить точные копии египетских текстов, которые, к сожалению, никто не мог понять. В иероглифах была заключена вся история земли фараонов, и лингвисты хотели их расшифровать, но с чего начать? Розеттский камень с текстом на трех языках дал для этого прекрасную возможность.

Авторы античности, жившие в эпоху, когда в Египте писали иероглифами, не выказывали особого интереса к родному языку и оставили будущим переводчикам до обидного мало зацепок:

Жрецы обучали своих сыновей двум видам письма: священному (иероглифы) и тому, которым пользовались в обычной жизни (демотическому). [23]

В языке первых египтян, как и в современных языках, не было всех необходимых атрибутов. Значение существительного или глагола прикреплялось к каждой букве, и иногда буква представляла собой целое слово. [24]

Некоторые из заметок, оставленных античными авторами, явно вводили в заблуждение и были более чем странными: «Когда они хотели изобразить человека, который умер от солнечного удара, они рисовали слепого жука, потому что тот умер, ослепленный солнцем». [25]

Однако уже тогда наметился прогресс. В 1636 г. иезуитский ученый и математик Атанасиус Кирхер, вдохновленный римскими обелисками, содержащими разнообразные надписи, понял, что коптский язык, который все еще использовался в египетских церквах, был искаженным вариантом древнеегипетского языка. Но интерпретация иероглифов, сделанная Кирхером, не заслуживала большого доверия. Например, он перевел имя царя Априя как «блага Божественного Осириса можно получить, проводя священные церемонии и с помощью духов».

Затем, в 1761 г., за дело взялся отец Бартоломей, который к тому времени уже расшифровал финикийский и пальмирский языки. Он обнаружил, что картуши – овалы, в которые были заключены некоторые иероглифы, – могли использоваться для начертания имен богов или, возможно, царей и цариц. И он не ошибся.

И, наконец, в 1797 г. датский ученый Йерген Соэга предположил, что в иероглифическом письме могут содержаться фонетические элементы.

К сожалению, эти три верные догадки затерялись среди множества ложных, как то: иероглифы это тайный язык, доступный только избранным; иероглифы использовались для того, чтобы записывать религиозные тексты; иероглифы несли чисто символический характер; китайские иероглифы произошли от египетских (логическое заключение для тех, кто полагал, что Китай был когда‑то египетской колонией); коптский язык представляет собой одну из разновидностей древнегреческого.

Отправной точкой в расшифровке как иероглифов, так и демотического письма на Розеттском камне, стал текст на греческом. Но теперь камень находился в Лондоне, а при работе с его копиями возникли неожиданные проблемы. В Институте в Каире прекрасно понимали, насколько важно точно воспроизвести тексты, и не стали делать копии вручную, так как это занимало много времени и имел значение человеческий фактор. Вместо этого три отдельных научных копии поручили сделать трем независимым друг от друга специалистам. Жан‑Жозеф Марсель из «Cairo Press» воспользовался автографией. Камень почистили, залили выгравированные на нем буквы и символы водой, а после покрыли весь камень чернилами. Вода отталкивала чернила, поэтому, когда камень накрыли влажной бумагой, она впитала в себя негативное изображение текста – черный фон, белый текст – его можно было прочитать только с помощью зеркала. Николас Конте, знаменитый ныне изобретатель графитового карандаша, воспользовался методом, похожим на гравировку по меди. Он заполнил выгравированный текст жиром, который впитал чернила, а вот остальная часть камня, покрытая тонким слоем резины и азотной кислоты – нет. И, наконец, Эдриан Раффену‑Делайл снял с камня копию с помощью сернистого процесса.

Может быть, эти три способа и были научными, но ни один из них не помог сохранить оригинальный цвет и текстуру камня. Дальше ^_ хуже. Персонал Британского музея, пытаясь выделить текст на сером фоне, покрасил буквы и символы белым мелом, а камень покрыли защитным воском – некоторые археологи полагали, что это была простая мастика, которая впоследствии темнела и покрывалась пылью. Сейчас камень отреставрировали, и он приобрел свой изначальный вид. Специально оставили только маленький черный квадратный участок в нижнем левом углу. Но на старых фотографиях его можно увидеть черным и похожим на базальт. И хотя мы привыкли думать, что текст на Розеттском камне белый, научный анализ показал, что гравировка была изначально покрыта красным красителем.

«Общество предметов древности» тоже сделало с камня копию. Его оттиск был широко распространен в Европе и Северной Америке, а университеты Оксфорда, Кембриджа, Дублина и Эдинбурга получили в подарок гипсовый слепок. Однако такой дар был сделан не из чистого энтузиазма. «Обществу» требовалась помощь в переводе текста на греческом языке, но единственным ответом, который оно получило, был ответ (на латинском языке с комментариями на французском) полиглота профессора Хейна из Университета Готтингена. Сейчас уже очевидно, что английский и французский варианты текстов отличались, хотя три французские версии идеально соответствовали друг другу.

В Париже (но не в Лондоне) подозревали, что английский гравер мог во время копирования внести в текст некоторые «исправления». В 1803 г. французский лингвист, известный как Ситизен Амелихон, опубликовал транскрипцию текста, составленного на греческом языке, а также его точный перевод на латинский и его гипотетический перевод на французский. Этот перевод многие годы оставался стандартным, хотя публиковались и другие его версии на английском (1802), латинском (1816), немецком (1822) и итальянском (1833) языках.

В тексте на греческом языке встречались имена нескольких царей и географические названия, которые, несомненно, могли фигурировать и в текстах на египетском, а также, будучи более греческими, чем египетскими, должны были даваться в точной транслитерации – один иероглиф или демотическая «буква» равнялись одной греческой букве. Простые подсчеты позволили лингвистам вычислить, хоть и достаточно грубо, где в надписи находятся имена царей. Если имя стояло третьим с конца в тексте на греческом, то, весьма вероятно, что оно стоит третьим с конца и в обоих других вариантах. В Каире Жан‑Жозеф Марсель, работая вместе с Луи‑Реми Pare, узнал имя Птолемея, которое встречалось в греческом тексте одиннадцать раз, а в демотическом, предположительно, обозначалось буквами «Р» и «Т». Но дальше этого они пойти не смогли.

Барон Антон Исаак Сильвестр де Сасси из Парижа разработал другой способ. Он искал в греческой надписи слова, которые можно было перевести на коптский язык, а затем искал их в демотическом тексте. Ему удалось обнаружить имя Птолемея и Александра, и он понял, что два текста на египетском языке не являются точным, дословным переводом греческого, однако в остальном он потерпел неудачу. Шведскому лингвисту Юхану Давиду Окербладу удалось продолжить начинание Сильвестра де Сасси – он нашел в демотическом варианте все греческие имена собственные, а также слова «храмы» и «греки». Но большего он не сделал, так как полагал, что демотическое письмо было полностью алфавитным.

Жан‑Франсуа Шампольон, невероятно талантливый, энергичный и решительный молодой француз, родился во времена трудные, но дающие стимул действовать. Из‑за революции и ее последствий жизнь этого человека была полна невзгод и опасностей, но, опять же, именно благодаря революции, а еще точнее – амбициям Наполеона Бонапарта – он смог заняться работой всей своей жизни. Жан‑Франсуа, самый младший в семье странствующего продавца книг Жака Шампольона и его жены Жанни‑Франсуа, появился на свет 23 декабря 1790 г. в маленьком городке Фижак, департамент Ло на юго‑западе Франции. Так как после революции школы при монашеских орденах закрыли, его отец много работал и редко бывал дома, а неграмотная мать постоянно болела, молодого Жана‑Франсуа обучал его брат Жак‑Жозеф и три сестры Тереза, Петрониль и Мари‑Жанни. К тому времени, когда он наконец смог пойти в начальную школу, его сочли чуть ли не вундеркиндом, хотя изолированное воспитание сделало его несколько странным: он отличался плохим поведением, был склонен к вспышкам гнева, полностью отдавал себя дисциплинам, которые его интересовали, но не уделял никакого внимания математике и правописанию. Все это не придавало ему привлекательности в глазах людей, тем не менее его брат, сестры, а потом и жена с дочерью были счастливы поддержать молодого Жана‑Франсуа в работе, ни словом не упрекнув его (насколько мы можем судить) за те невзгоды и лишения, которые им пришлось пережить. Он пытался справиться со школьной системой, но, в конце концов, родители подчинились неизбежному и наняли частного преподавателя.

В возрасте десяти лет Жан‑Франсуа был отослан к своему брату в Гренобль. Этот город дал одаренному мальчику прекрасные возможности, а Жак‑Жозеф, который всегда жалел, что не получил хорошего образования, предложил оплатить учебу младшего брата. К тому времени Жак‑Жозеф Шампольон сменил имя на Жака‑Жозефа Шампольона‑Фижака. Жан‑Франсуа так и остался просто Шампольоном, но иногда его называют Шампольоном‑младшим, чтобы не путать с братом.

Жан‑Франсуа начал посещать частную школу, овладел латинским и греческим языками, а затем стал делать успехи в арабском, древнееврейском, сирийском и халдейском языках. Ему даже посчастливилось познакомиться с Жаном‑Батистом Жозефом Фурье, членом «Комиссии» Наполеона, страстно интересовавшимся всем, что касалось Египта. Фурье приехал в Гренобль работать над «Описанием» и нанял Жака‑Жозефа подготовить предисловие. Именно Фурье первым показал одиннадцатилетнему мальчику иероглифы.

Когда в Гренобле открылся новый государственный лицей, или общеобразовательная школа, Шампольон‑младший успешно сдал экзамены и стал одним из ее первых учеников, получив государственную стипендию, которая покрывала две трети платы за обучение. Заботливый Жак‑Жозеф оплатил недостающую сумму.

Жан‑Франсуа глубоко возненавидел эту перемену в своей жизни, хотя и никому не говорил об этом. Ему не нравилась царящая в заведении военная дисциплина, необходимость учить математику, а еще то, что приходилось подчиняться строгому учебному расписанию, которое, как ни странно, не предусматривало изучение арабского, древнееврейского, сирийского и халдейского языков. Но понимая, что нигде в другом месте он не сможет получить образование лучше, ему удалось несколько лет терпеть пребывание в этом месте, самостоятельно изучая коптский, итальянский, английский и немецкий языки. Только в 1807 г., когда в лицее вспыхнул бунт против суровых условий, Жак‑Жозеф смягчился и позволил брату жить дома и посещать не все занятия. В августе обучение подошло к концу, и молодой Шампольон решил отправиться в Париж и продолжить изучение древних языков.

Уже тогда Жан‑Франсуа полностью посвятил себя Египту и расшифровке иероглифов. И он был не одинок. Согнувшись над книгами в библиотеках, интеллигенция Европы ломала голову над загадкой. В этой гонке не было призов, разве что шанс стать первым, кому удастся познать утраченную мудрость египтян, но для многих иероглифика превратилась в настоящую одержимость. Высокопрофессиональные ученые не желали делиться своими открытиями, каждый хотел лично открыть миру тайну. Как в страшном сне, преследовала их мысль о том, что может опередить кто‑то другой, возможно, какой‑нибудь неизвестный соперник из Англии или Германии. Ученые и приблизительно не представляли, каких успехов достигли коллеги. Они даже толком не знали, кто именно трудится над решением этой древней загадки.

Все это служило для Жана‑Франсуа стимулом. К счастью, Жак‑Жозеф, обладавший талантом к языкам, прекрасно осознавал сложившуюся ситуацию. Он уже пытался, правда, неудачно, расшифровать Розеттский камень и готов был оказать младшему брату как финансовую, так и моральную поддержку, несмотря на то, что к тому времени уже обзавелся семьей:

«Не отчаивайся насчет этого текста на египетском языке – настало время применить принцип Горация: «Буква приведет тебя к слову, а слово к предложению, а предложение – ко всему тексту». Так что, все что нужно – это разгадать буквы. Работай, пока я не смогу проверить твою работу сам…». [26]

Как до него Атанасиус Кирхер, молодой Шампольон верил, что ключ к египетскому языку лежит в глубоком понимании коптского, что упускали предыдущие переводчики. Теперь он полностью посвятил себя изучению этого языка. Овладев им, Жан‑Франсуа надеялся понять текст, сделанный демотическим письмом, а затем расшифровать иероглифы. Посещая в разное время Французский колледж, Школу восточных языков и Национальную библиотеку в Париже, изучая богослужебный коптский египетских жрецов, он придумал схему, отвечающую его собственным нетривиальным потребностям. Известный эксперт по иероглифам Сильвестр де Сасси стал одним из новых учителей Шампольона. Единственной, но не дающей Жану‑Франсуа покоя, проблемой было отсутствие оплачиваемой работы и постоянно висящая над ним угроза попасть в армию, в которой на тот момент как раз не хватало крепких молодых людей. Жан рос худым мальчиком и не отличался здоровьем. Но не он один был таким – вся Франция страдала от высокой инфляции и нехватки еды из‑за постоянных военных кампаний Наполеона.

В 1809 г. фортуна улыбнулась восемнадцатилетнему Шампольону – он опубликовал труд по географии Египта, первую часть своей большой работы, и получил должность преподавателя истории древнего мира в новом университете Гренобля. Тогда же Жаку‑Жозефу предложили должность преподавателя греческой литературы в том же самом университете, и оба брата получили докторскую степень. Только одно огорчало Жана‑Франсуа – его оклад был до обидного мал, а ведь приходилось учить своих бывших одноклассников по лицею, и копии иероглифов в Гренобле достать было куда тяжелее, чем в Париже.

Но рано или поздно таланту братьев Шампольонов суждено было получить признание. Ни один из них не обладал обаянием дипломата, которое могло бы обеспечить им тихую и не богатую событиями жизнь в университете, оба были открытыми людьми, не ладили с начальством и оба слишком сильно интересовались политикой. Впрочем, в конец концов оба остепенились. К 1813 г. Жан‑Франсуа почувствовал, что готов сделать предложение Розине Бланк. К сожалению, ее семья не дала согласил бедный преподаватель был невыгодной партией для прекрасной молодой дочери состоятельного производителя перчаток.

По другую сторону Английского канала работал другой гений – эрудит доктор Томас Юнг, ученый, астроном и музыкант, уважаемый медик и преподаватель натурфилософии в Королевском институте. Юнг тоже был вундеркиндом, который уже к двум годам научился читать. Тридцатью девятью годами позже, в 1814 г., он уже владел латинским, греческим, итальянским, французским, арабским и персидским, однако не проявлял никакого интереса к древнеегипетскому языку, пока сэр Уильям Бротон не подарил ему коллекцию фрагментов папируса. Сэр Уильям лично «спас» свиток папируса из египетской гробницы, в которой лежала наводящая ужас мумия. Во время перевозки в Англию папирус каким‑то образом попал в морскую воду и серьезно пострадал. Признаться, это был не самый легкий текст, с которого стоило бы приступать к изучению иероглифов, но он вдохновил Юнга. Вскоре молодой человек уже работал над надписью на Розеттском камне и, опубликовав правда, не очень успешную работу с попыткой расшифровать демотический текст, начал изучать коптский язык. Надпись, обнаруженная на упавшем греко‑римском обелиске в храме Исиды на острове Филе, нанесенная иероглифами и продублированная на греческом языке, очень помогла ему, так как иероглифы, заключенные в картуши, можно было сопоставить с текстом на греческом. Ранее английский археолог Уильям Бэнкс предъявил на обелиск права и уже нашел в тексте имя Клеопатры. А Юнг обнаружил имя королевы Вероники.

Если Шампольону вечно не хватало денег, то Томасу Юнгу – времени. Его интересы были весьма обширны, у него была работа, и он просто не мог посвящать столько времени лингвистике, как французский ученый. Тем не менее, он успешно расшифровал по меньшей мере сорок иероглифических знаков. Опубликованный им анализ сильно помог Шампольону – ему удалось поработать над трудами Юнга и подправить их, и на многие года они стали друг для друга хорошими товарищами и коллегами и в то же время непримиримыми врагами.

Английский исследователь первым до конца понял, что демотическая письменность была не полностью буквенной, как английская или греческая, а использовала буквенные символы, чтобы написать слово иностранного происхождения, например, Птолемей. Он был достаточно проницательным, чтобы написать работу на эту тему. И хотя некоторые из его открытий были известны и ранее, все же данный труд достоин цитирования:

…Во‑первых, многие простые вещи изображались самым естественным образом. Во‑вторых, многие другие вещи передавались графически и использовались только в фигуральном смысле, в то время как большинство часто используемых символов представляло собой несуществующие вещи. В‑третьих, для того чтобы обозначить множественное число предмета: в случае двух – изображали два одинаковых символа, а если рисовали три похожих символа – это означало «много» или же, что было гораздо короче, просто пририсовывали к символу три черточки. В‑четвертых, определенные цифры изображались с помощью тире для единиц или скобок (как круглых, так и квадратных) для десятков. В‑пятых, все надписи, сделанные иероглифами, следовало читать справа налево, и получалось, что объекты идут друг за другом. В‑шестых, имена собственные заключались в овальное кольцо, или картуш. В‑седьмых, имя Птолемея, начертанное отдельно на колонне, было опознано полностью с помощью анализа демотической надписи. [27]

В 1814 г. Наполеон отрекся от власти и покинул Францию, а трон занял Людовик XVIII. Гренобль вздохнул с облегчением – после неожиданного ухода Бонапарта угрожающая городу армия Австрии, объявившая годом раньше войну Франции, не стала нападать. Хотя не все были рады такому неожиданному повороту событий. Братья Шампольон могли сколько угодно осуждать политику прежнего императора, но их сердца революционеров не знали покоя. Теперь они начали открыто критиковать монархию.

В марте 1815 г. Наполеон вернулся с Эльбы и по пути в Париж ненадолго остановился в Гренобле. И Жак‑Жозеф, и Жан‑Франсуа познакомились со своим героем, старший брат даже бросил семью и последовал за ним на север. А Жан‑Франсуа опубликовал статью, из которой его симпатии стали очевидны: «Наполеон – наш истинный принц». Худшего выбора он сделать просто не мог. Бонапарт снова оказался в ссылке, и на этот раз его отправили гораздо дальше – на остров Святой Елены. Тем временем на Гренобль, который все еще симпатизировал бывшему императору, напали австрийская и сардинская армии. Не привыкшие лицемерить Шампольоны оказались в трудной ситуации и прекрасно это понимали. Жан‑Франсуа написал своему брату, все еще находившемуся в Париже, письмо: «Береги в первую очередь себя… У меня нет ни жены, ни детей». В 1816 г. они потеряли должности в университете и снова оказались в Фижаке, деля дом с престарелым отцом‑алкоголиком и незамужними сестрами – Терезой и Мари‑Жанни. Так продолжалось до 1817 г., когда Жан‑Франсуа вернулся в Гренобль. В декабре 1818 г. он наконец женился на своей Розине.

В конце 1821 г. Шампольон добился больших успехов в изучении иероглифов. Он доказал, что иератическое письмо было упрощенной формой иероглифического, а демотическое – поздней, еще более упрощенной версией иератического. Все три письма использовались в древности для того, чтобы писать на египетском языке. Теперь стало возможным сравнить более 300 иероглифических, иератических и демотических знаков и сделать их транскрипцию. Даже несмотря на то, что Жан‑Франсуа не мог понять их значение, знание коптского языка позволило ему «почувствовать» этот древний язык. Неожиданно его посетило озарение. Он посчитал количество греческих букв и количество иероглифических знаков на Розеттском камне и понял, что иероглифов было в три раза меньше, чем греческих букв, а значит, один иероглиф не мог, как считали некоторые специалисты, означать целое слово: египетские иероглифы не были идентичны китайским. Как он всегда подозревал, язык все‑таки содержал и фонетические элементы. Более того, он понял, что египтяне использовали детерминативы – знаки, которые передавали смысл иероглифа, – эту мысль впервые высказал Юнг.

Зато личная жизнь складывалась не слишком удачно. Шампольон заболел, его посещала депрессия, работы не было. Теперь он жил в Париже. Братья делили дом на улице Мазарин, рядом с Французским институтом, где Жак‑Жозеф нашел себе работу.

Жану‑Франсуа удалось прочитать на Розеттском камне имя «Птолемей» это означало, что он теперь мог в любом тексте узнать иероглифические знаки «Р», «Т», «W», «L», «M», «Y» и «S». Но у Розеттского камня как раз в той части, которая содержала иероглифы, был отколот кусок. Ученый переключился на другие тексты, составленные с помощью иероглифов. Изучил «Обелиск Бэнкса» и обнаружил на нем слова «Птолемей» и «Клеопатра». Однако в них было одно любопытное отличие. В слове «Птолемей» буква «Т» была начертана, как «шаровой сегмент», а в слове «Клеопатра» ^_ как «рука». Эти две буквы, согласно Шампольону, были омофонами: звучат одинаково, а пишутся по‑разному. Стало ясно, что иероглифическое письмо гораздо сложнее, чем предполагалось ранее. Исследователю удалось взглянуть на надписи из храма Карнака в Фивах и прочитать имя Александра. Вскоре он уже воспроизвел фонетический алфавит, применимый ко всем греко‑романским именам, написанным по‑египетски. Теперь он был готов приступить к расшифровке имен египетских фараонов.

14 сентября 1822 г. Жан‑Франсуа, как обычно, работал дома. Недавно он получил точные копии текстов, украшавших храмы Рамессиды в Нубии. Это были подлинные надписи на египетском языке, на 1500 лет старше Розеттского камня. Взглянув на копии, ученый сразу стал выискивать в тексте картуши с именами царей и цариц. К своему великому удивлению, он обнаружил, что может разобрать имена, знакомые ему по работам античных авторов. Это были уже имена египетских фараонов Рамсеса и Тутмоса. Его радости не было предела. Он выскочил из дома и побежал в расположенный рядом институт, ворвался в дверь и закричал: «Je tiens l'asaire!» («У меня получилось!») – и рухнул без сознания на пол. Вначале Жак‑Жозеф в ужасе подумал, что младший брат умер.

27 сентября 1822 г. открытие Жана‑Франсуа Шампольона было представлено Академии письменности в Париже в виде «Письма господину Дасье касательно фонетического иероглифического алфавита, используемого египтянами» (Бон‑Жозеф Дасье занимал должность секретаря Академии). Впоследствии «Письмо» было переведено на множество языков. Не все признали систему расшифровки Шампольона; некоторые, включая Томаса Юнга, обвиняли его в том, что он украл идею у других исследователей, а кое‑кто и вовсе отказывался верить переводу. Но Жан‑Франсуа не отчаивался, он отправился в Италию, посетил Туринский музей, где хранилось множество иероглифических текстов, и внес в свою работу некоторые изменения. В 1824 г. он опубликовал «Precis du Systeme hiéroglyphique des anciens égyptiens» («Обзор иероглифической системы древних египтян»), где объяснил сложности иероглифов:

Иероглифическое письмо представляет собой сложную систему. Оно одновременно символическое и фонетическое, а его символические и фонетические элементы встречаются как в одном тексте, так и в одном предложении и даже слове.

В 1826 г., после того, как его работа, наконец, получила всеобщее признание, Жана‑Франсуа назначили куратором египетской коллекции Лувра. Теперь он занимался сбором экспонатов, организацией выставок и спорами с коллегами. Он выиграл борьбу за то, чтобы артефакты выставлялись в хронологическом порядке, но ему не удалось добиться, чтобы египетские залы оформлялись в истинном египетском стиле.

Двумя годами позже Шампольон совершил свою первую и последнюю поездку в Египет в составе совместной франко‑тосканской миссии, в которой участвовал итальянский египтолог Ипполито Росселини, а также 12 художников, чертежников и архитекторов. Жану‑Франсуа представилась прекрасная возможность собрать двуязычные надписи из египетских храмов и, конечно, исправить те надписи, которые были неточно скопированы тогда, когда чтение иероглифов представлялось не более чем далекой и нереальной мечтой. Высадившись в Александрии 18 августа 1828 г., миссия отправилась сначала в Каир, где впервые перед взором Шампольона предстали пирамиды. Далее миссия направилась на юг, 4 декабря достигла Асуана, а затем последовала в Нубию, чтобы посетить вырезанную в скале «Гробницу Рамессида». Неутомимый, полный энтузиазма Жан‑Франсуа изложил в письме брату свои первые впечатления:

Один только Великий храм в Абу‑Симбел стоит того, чтобы совершить путешествие в Нубию: такого великолепия не увидеть даже в Фивах. Размах проделанной работы поражает воображение. Фасад украшен четырьмя огромными статуями не менее 61 фута высотой. Все четыре выполнены с отменным мастерством и изображают Рамсеса Великого: их лица в точности копируют изображения царя в Мемфисе, Фивах и во многих других местах. Вход в храм производит незабываемое впечатление; внутреннее убранство не уступает ему, но попасть в храм было нелегко. Когда мы прибыли, песок, который в Египте и Нубии засыпает все, что только возможно, перекрыл вход. Мы, насколько могли, убрали его, очистив небольшой проход. Я, почти что голый – в одной рубашке и хлопковых кальсонах – лег на живот и прополз в дверь, которая, если бы не песок, была бы по меньшей мере 25 футов в высоту. Я думал, что лезу в печь, а оказавшись в храме, обнаружил, что воздух там прогрелся до 42 градусов… После двух с половиной часов, проведенных за осмотром великолепных рельефов, я понял, что мне просто необходимо глотнуть свежего воздуха, и пришлось пробираться обратно к выходу. [28]

Наконец‑то Жан‑Франсуа жил жизнью настоящего археолога: жара, песок, мухи, расстройство желудка… Он от всей души наслаждался этим, однако его здоровье стало ухудшаться. Через 16 месяцев он, уставший, но довольный, вернулся во Францию, чтобы закончить свой «magnum opus» («большой труд»), свою «Grammaire égyptienne» («Грамматику египетского языка»). В марте 1831 г. исследователь получил должность профессора археологии во Французском колледже. На портрете, написанном в 1823 г., он изображен крепким, погруженным в размышления мужчиной с копной черных кудрявых волос. Увы, внешность порой обманчива. 4 марта 1832 г. Жан‑Франсуа, в возрасте всего 41 г., страдал от туберкулеза, диабета, подагры, паралича, болезней почек и печени и умер от апоплексического удара. Жаку‑Жозефу пришлось закончить и посмертно опубликовать в 1836 г. его «Grammaire égyptienne».

Основы были заложены, но впереди ждало еще много работы, а труды Шампольона признавали не все. Вооружившись его системой, Карлу Ричарду Лепсиусу, блестящему немецкому ученому и математику, удалось пойти дальше в изучении египетского языка и доказать, что Жан‑Франсуа Шампольон был прав. В 1842 г. Лепсиус возглавил прусскую экспедицию в Египет и Нубию, спонсируемую Фридрихом Вильгельмом IV, и потратил три года на изучение, снятие копий, раскопки и сбор древностей, включая, к сожалению, колонну, которую с помощью динамита достали из гробницы Сети I. Результаты этой экспедиции он впоследствии опубликовал в «Denkmäler aus Aegypten und Aetheopien» («Памятники Египта и Эфиопии»), 12‑томном германском ответе «Описанию», которым египтологи пользуются и по сей день.

Date: 2015-07-23; view: 464; Нарушение авторских прав