ГЛАВА 16. Вот так, Наталья Петровна, не делайте глупостей

Вот так, Наталья Петровна, не делайте глупостей. Я по­сидела немного в своём кабинете. В своём кабинете, пре­вращенном в кафе, в молельную, в исповедальную, и ещё незнамо в какую комнату.

Там я взяла себя в руки. Вернее, я взяла в руки молит­ву Оптинских старцев, и принялась читать пункт за пунк­том, без стеснения примеряя их на себя. Потом я долго-дол­го смотрела на свою икону, на «Умиление». Просто смот­рела и представляла себе, как темной и холодной ночью сто­ял перед такой же иконой старец. А ведь он был еще мо­лод тогда. Было ему еще немного лет...

И, после этого, я успокоилась уже окончательно. Всё мне стало понятно. Как будет директор проверять кухню, и что директору надо от меня.

Господи, прости меня, прости меня, грешную. Прости...

Надо работать. Надо пойти, посмотреть больных в изо­ляторе...

В изоляторе было тихо. Окно в палате малышей было завешено одеялом, создавая, ни с чем не сравнимый, после­обеденный полумрак.

Малыши лежали в кроватях, а Тоха сидел на кровати Анютки.

Анютка, всхлипывая, обратилась ко мне:

— Вы меня выпишите, Наталья Петровна, ладно? Я хо­чу на праздник домой поехать. Вы меня выпишите?

— Ладно, выпишу. У тебя сегодня какая температура?

— Тридцать семь и один. И живот совсем не болит!

Ну, вот видишь, как хорошо. Завтра сходите с На­деждой Ивановной, кровь сдадите — и выпишу.

А послезавтра — короткий день. И праздники.

— Пошли, Тоха, на перевязку. Полетели, что ли... — сказала я. — Ты у меня один, в изоляторе, на праздники останешься. А я приду в какой-нибудь день, перевяжу те­бя. И чтоб не высовывался!

— А...

— И не возражай, а то в хирургическое отделение по­едешь.

И Тоха, махая своим подбитым крылом, замотанным в шины, полетел за мной в сторону процедурной.

— Наталья Петровна!

— Чего тебе?

— Наталья Петровна! Я вылезать не буду... Только... ку­пите мне пачку сигарет... Я по половинке буду курить... А то у меня уже уши... опухают. Я уже у Надежды Ивановны полпачки выпросил...

— Ладно, Тоха, Бог с тобой. Пошли на перевязку.

Заживало на Тохе всё, как на немецкой овчарке. Рука

двигалась, и не болела. Отёк почти исчез. Я перемотала ши­ну потуже. Нет, пусть две недели в шине побудет, от гре­ха подальше.

— Наталья Петровна, — сказал вдруг Тоха. — А мне сегодня сон приснился, что меня хотят отправить... в шко­лу для дураков.

— Ну, Тошка, ты же не дурак. Ну, расскажи, что тебе приснилось?

— Такой сон чудной — сказал Тоха. — Снится мне, как будто я на поляне лесной. Тихо, хорошо так вокруг. И вдруг меня какой-то грозный голос спрашивает: «Ну как, Тоха, ты думаешь дальше жить?» Я испугался, и ничего при­думать не могу. А тут наша Светлана... Ну, старшая наша... Приходит, и говорит: «Он не может ничего придумать! На­до его срочно послать в школу для дураков!» А дальше —

как будто эхо пошло: «В школу для дураков, в школу для Дураков...» Мне так страшно стало, и я стал убегать. И про снулся. А Сашка говорит, что я во сне закричал, а потом проснулся.

— Ну и сон у тебя, Тоха, — сказала я вслух. А про себя подумала: «Ну это же надо — почувствовать так, да еще и во сне увидеть! Смотри, Тоха, как бы твой сон — явью не оказался!»

Вместе с Тохой я вернулась в изолятор, послушала Саш­ку, и Верочку. Ещё раз помяла живот Анютке. Печень чуть-чуть прощупывалась под рёберной дугой. Не нравилась мне Анютка, не нравилась.

— Надежда Ивановна готовьтесь, завтра детей на кровь вести, — сказала я Наденьке. Вести детей через весь город в стационар.

— А может, не надо?

— Потерпи, Надежда. Пожалуйста. Надо.

Уходя, я слышала, как Надежда ворчала что-то про се­бя. Наденька, храни тебя Бог.