ГЛАВА 29. — Мам, я больше с Антоном на речку не пойду, — это Васька

— Мам, я больше с Антоном на речку не пойду, — это Васька.

— Почему?

— А я мальчишек из своего класса встретил, а он — из своего. Они там... курят вместе.

— Курят? А больше ничего не делают? Не пьют? Кле­ем не дышат?

— Да вроде — нет. Я не видел. И ещё... я плаваю пло­хо. А Антон — как рыба плавает.

— Ну и что?

— Мне надо так же научиться, как он. Я теперь с Се­рёжкой, из нашего класса, ходить буду. Он с отцом будет ходить, а его отец — тренер по плаванию. Сказал, что по­кажет, как плавать правильно.

— Да я не против. Ходи с Серёжей. Можешь и с отцом сходить, когда он дома. Папка наш тоже плавает неплохо. А я думала, что у тебя с этим нет проблем.

— Я тоже думал, что я умею. Но Тоха... Он правда, как рыба.

— Тогда — учись.

Хоть бы там Тоха не влип никуда, со своими однокласс­никами. Кто там, интересно? Я же всех его одноклассни­ков знаю. Надо как-нибудь дойти до речки, в виде прогул­ки, да посмотреть.

Клеем не пахнет, вроде. Это вот — самое страшное. Это быстро, и практически безвозвратно. В прошлом году нам перевели одного такого. Он продержался в интернате ме­сяца два. Бедный мальчик... Где он сейчас, да и жив ли...

Нет, не похож Тоха на токсикомана. Симптоматика от­сутствует. И всё равно, надо мне дойти до речки.

После обеда я усадила их обоих за стол, и Тоху, и Вась­ку.

— Так, господа! — сказала я. — Не пора ли прекратить

бездельничать, и начать заниматься русским языком. По­тому что у тебя, Васька, единственный трояк — по русско­му. Ну, а про Тоху — я и не говорю.

— У меня — тоже трояк! — ответил Тоха. — Нет, Наталья Петровна, это несправедливо. У людей — лето, а вы — русский язык. Я отказываюсь.

— И я — отказываюсь, — сказал Васька.

— Берите тетради и ручки. И — без вопросов. Вашего согласия никто не спрашивает.

Они уселись за стол с ворчанием, но им пришлось под­чиниться.

Я взяла простой текст и начала диктовать.

Результаты превзошли все ожидания. У Васьки было ошибок двенадцать, не считая запятых. У Тохи — двад­цать пять.

— И за это сейчас ставят тройки? — сказала я. — Кошмар. Да вы, ребята, просто не представляете, что вы написали. А что касается тебя, Васька, то это — просто стыд. А я-то думала, что твой трояк — случайность.

И мы начали разбирать ошибки. Тоха изнемогал.

— Да я сроду так не учился! — сказал он.

Васька молча сопел.

На следующий день мы повторили эксперимент.

— Пишите медленно. Вспоминайте всё, что мы вчера разбирали. И проверяйте, проверяйте свой диктант. Проверяйте — как своего, родненького!

У Васьки оказалось шесть ошибок, если без запятых. У Тохи — двенадцать.

— Молодцы! — сказала я. — К концу лета мы, нако­нец, напишем на настоящий трояк. Ну, а завтра...

— Ма, ты же завтра дежуришь!

— Точно, дежурю. Завтра — дежурю, послезавтра — сплю. Но вы-то — не дежурите. И, поэтому выучите стихо­творение.

— Нет! — выдохнул Тоха.

— Нет! — сказал Васька.

— Да, — сказала я. — Но ладно, недлинное. Пушкина будем учить.

Я сняла с полки томик и полистала.

— Ну, хоть вот это.

И я показала им стихотворение длинное, на два листа.

— Нет! — взвыли оба.

— Ладно, шутка. Вот, вот это. Я его сама люблю, и бу­ду сама вместе с вами повторять. Вот!

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит...

— Ну, это ещё ничего, — сказал Васька.

— Вот вам задание, на два дня. А потом — снова будем писать, так что не расслабляйтесь.

Придя через сутки с дежурства, я слышала, как Тоха буб­нил на балконе — о том, что «на свете — счастья нет, но есть покой и воля». Мне было и грустно, и смешно.

Стихотворение они выучили.

— Нет, про «покой и волю» — я понимаю, — сказал То­ха, после того, как вполне прилично, «с выражением», рас­сказал стихотворение. — Но куда этот «усталый раб» за­мыслил побег, и почему он — усталый раб?

— А ты, Васька, как думаешь?

— Ну, я думаю, что он в рабстве был, — сказал Вась­ка. — Был в рабстве, и решил бежать. Ну а где ему жить-то, когда он сбежит?

— Где-нибудь в пещере, в горах! — стал развивать Вась-кину мысль Тоха. — Там надо трудиться, чтобы себя про­кормить. Охотиться, рыбу ловить...

— А как понимать это — «трудов, и чистых нег»? Что такое — «чистых нег»?

— А что такое — «нег»? — спросил Тоха.

— Удовольствий. Радостей, — ответила я. — Получа­ется, что в обитель трудов и чистых радостей. Ладно, не му­чайтесь больше. Тут говорится о человеке, который испы­тал многое в жизни, и понял, что ни в чём на свете нет ра­дости, как только в покое и свободе.

— Да! Это точно! — вставил Тоха. — В свободе!

— Но тут ещё одно условие есть, для этого человека, который решил обрести и покой, и волю.

— Какое условие?

— Тема уж очень такая... Ну ладно, я вам скажу, как я это понимаю. Дело в том, что нет их в нашем мире: ни сво­боды, ни покоя. Потому что всё, в этом мире, не вечно и пе­ременчиво. Всё — может уйти, умереть. Да?

— Да. Так где же тогда эта «воля»? — спросил Тоха. — Где же есть такое место, которое не меняется?

— Там, где вечность, полнота всего сущего, и любовь. В Боге.

— А-а-а...

— Что «а-а»? Как может быть человек свободен в этом мире, когда он всё время чего-то хочет и куда-то стремит­ся? И зависит от своих желаний. Бог — это свобода. Это полнота знания и полнота любви. Любви! Вот уж куда нель­зя человека насильно загнать, так это — к Богу. Только сво­бодно и добровольно. Можно ли полюбить из-под палки? И каждый в своё время к Богу приходит.

— Когда?

— Когда поймёт, что к чему. Когда додумает свою мысль до конца. Тогда приходит человек к Богу и принимает все Его законы. И ещё говорит: «Боже, какой же я был дурак, что раньше к Тебе не пришёл»!

— Что-то это слишком сложно, — сказал Тоха.

— А какие эти законы? — спросил Васька. — Мы их

знаем?

— Мы их чувствуем. Иногда — чувствуем, как совесть.

А чтобы мы знали точнее, нам даны заповеди. Заповеди — это и есть законы, которые надо принять добровольно и по любви. Это — как бы Бог объясняет нам, людям. Как нам надо жить, чтобы не оторваться от Бога. Или — чтобы прий­ти к Богу. Кому — как.

— Так не бывает, — сказал Тоха, — чтобы человек до­бровольно решил какие-то законы выполнять!

— Бывает. Вот человек, в этом стихотворении, понял всё и решил уйти в монастырь. В «обитель дальнюю». Что­бы там, в монастыре, жить по Божьим законам. И найти там — свою чистую радость, свой покой и свою свободу.

— А в монастырь-то — зачем?

— Трудно человеку, в мире живя, полностью заповеди выполнять. Да и в монастыре — тоже нелегко. Я же гово­рю: человек оставляет всё мирское, чтобы по Божьим зако­нам жить.

— Как это — оставляет?

— Да по разному. По. разным причинам люди мир ос­тавляют, разными путями идут. Но истинно мудрые, в кон­це концов, приходят к Богу, и говорят Ему: «На свете сча­стья нет, но есть покой и воля». Здравствуй, Господи, я ос­тавил мир, и пришёл к Тебе.

— Что-то не верится. А «раб»? Раб почему?

— А «усталый раб» — это не обязательно раб физиче­ский, раб — в рабстве. Усталый раб — это я, например. Или — вы. Только вы... ещё не очень устали. Вам ещё по­кувыркаться хочется, побегать по этому миру.

— А почему рабы?

— Рабы — но только Божьи, а не человеческие рабы. Мы все — рабы Божьи, вот в чём суть. Мы сами не в си­лах выполнить Божьи заповеди. И поэтому мы болеем, и умираем. Мы — не в силах вырваться из этого рабства.

— Из рабства смерти? — подал голос Васька.

Из рабства человеческой смерти. Сами мы — не в си­лах. И только Бог вытаскивает нас из смерти и может сде­лать нас свободными. И чем раньше человек это поймёт, тем лучше.

— А как это — Бог вытаскивает? Мы ведь всё равно умираем? — снова спросил Тоха.

— Бог искупает нас от рабства вечной смерти. От веч­ной! И ты, Тоха, не можешь совсем этого не знать. Ты же — крещённый! Пришёл Христос, Сын Божий, и отдал за нас Свою жизнь. В жертву. Искупил нас, на кресте. От смер­ти — искупил.

— А, я это слышал! Нам рассказывали!

— Значит, знаешь. Только вот, смысла не понимаешь.

— Угу...

— И вот, Бог и говорит нам: вы уже искуплены, и те­перь — только пожелайте же, наконец, свободы! И свобод­но придите ко Мне. Придите ко Мне с любовью, как Мои любимые дети!

— Что, мам, только в монастыре свобода? — спросил Васька.

— А я — не хочу в монастырь! — вставил Тоха.

— Нельзя всё понимать так буквально. В Боге — сво­бода. А монастырь — это собрание людей, которые к Богу стремятся. В миру труднее. Мир тебя на части рвёт, свое­го требует.

— И что, всем надо — в монастырь?

— Да не всем. Не всем — надо, не все и могут. Люди-то разные. Не всем в монастырь надо, а к Богу — всем на­до. Но свободно! Добровольно! Вот в чём суть!

— Да... — протянул Васька.