Глава шестая. Назад в Хайдакхан

"Ты стала зависеть от физической формы Бабаджи? Что же ты будешь делать, когда он покинет свое тело?"– спросил меня в Дели один мудрый человек. А моей подруге, индианке, он сказал: "Не отвлекайся, глядя по сторонам, смотри только во внутренние глубины. Только внутри себя ты сможешь найти Бога. Концентрируйся на Вечном, всегда держи Вечное перед своим внутренним взором."

Привязана ли я к человеческой форме Бабаджи? И да, и нет. Те из нас, кто живет за пределами Индии, не могут приходить к Бабаджи с каждой проблемой, как те, кто живет рядом с ним. Мы вынуждены смотреть в самих себя в поисках ответов. Бабаджи помогает нам пробудить сознание, найти внутреннего мастера и усилить способность к различению. Когда кто-то из преданных начинал сильно цеплялся за Бабаджи, тот отправлял этого человека в его страну, для того, чтобы он мог найти достойное место в мире и выполнить свое предназначение и работу.

И все же, я желала его физического присутствия, так как оно мгновенно возвышало меня. С ним я снова становилась свободной, снова становилась ребенком, которого можно было обучать и наставлять. Он знал каждое движение моего сердца и учил меня любить и доверять. Он читал меня как открытую книгу, и я чувствовала, что меня полностью принимают такой, какая я есть, и нет ничего во мне, что не было бы принято или не понято. Это позволяло мне чувствовать себя подлинно свободной. Кто другой мог полностью понять меня и распознать мотивы, лежащие за моими действиями? У меня не было необходимости защищаться или как-то оправдываться. Да, его уход стал бы огромной потерей для меня. И в то же время в абсолютной реальности никакие разделения между нами невозможны. Мы не можем долго любоваться его человеческой формой. Но, чтобы ни случилось, он всегда в наших сердцах и благодаря мантре можно тотчас вступить с ним в контакт.

Сегодня Бабаджи сказал: "Придет день, когда мое тело высохнет. Само по себе оно не имеет значения, оно здесь только для того, чтобы служить и помогать человечеству. У всего живого – животных и птиц, цветов и камней – есть форма, данная Богом для того, чтобы они смогли выполнить свое предназначение в мире. Единственная причина, по которой это тело создано – служить всем живым существам."

Мне хотелось научиться не привязываться к физическому присутствию Бабаджи, и я стала уделять этому даже больше внимания, чем концентрации на внутренней области. В оставшиеся недели моего пребывания с Бабаджи я решила оставаться в тени, в надежде, что таким образом освобожусь от желания быть рядом с ним. Снисходительно отступая в сторону, я освобождала место другим. Внимание, которое Бабаджи дарил людям, способствовало их внутреннему росту. То, что происходило вовне, было не столь важно. Единственное, что имело значение, так это внутренняя связь.

Несколько раз, когда Бабаджи нездоровилось, он снился мне. По-видимому, я стала более сонастроена с ним. В одном из таких снов Бабаджи сказал, что у него сильно болит почка, поэтому он остается в постели и не даст утренний даршан. Во время медитаций я часто видела Бабаджи с рукой, поднятой в жесте благословения. Образы приходили в цвете, и я даже придумала свою игру – посмотреть, вернувшись в обычное состояние сознания, действительно ли Бабаджи одет в те же одежды, что и в моих медитациях.

Все происходящее позволяло мне увериться в нераздельной связи с Бабаджи. Он был той любовью, которую я чувствовала в своем сердце. Постепенно приходила уверенность, что эту любовь можно вызвать всегда, когда я почувствую себя одинокой или когда желание быть с ним становится особенно сильным.

Едва ли Бабаджи содействовал моему намерению держать дистанцию. Всё чаще он просил меня сделать что-нибудь для него. Например, регулярно поливать цветы на его террасе, приносить его посох или помогать надевать ботинки (недавно он начал их носить). Что за противоречие: пытаться оторваться от его внешней формы и в то же время желать быть рядом с ним. Как мне быть?

Ум постоянно недоумевал. Это, конечно же, не удалось скрыть от Бабаджи. Сидя на небольшой каменной стене перед дхуни, он бросил мне несколько неспелых фиников, розу и ее лепестки. Когда я подняла его дары, он окликнул меня и поднял руку. Кто-то прошептал: "Смотри! Он сейчас ударит тебя!" "Будь что будет", – подумала я и подошла к нему. Я села у его стоп, удара не последовало. Бабаджи начал промывать изюм в большом блюде из нержавеющей стали, потом – удалил веточки, вновь погрузил блюдо в воду, слил её... И так три раза. Наверное, подобным образом он поступает и с людьми. Сначала «очищает», удаляя ненужный мусор, а затем хорошенько «прополаскивает»... Когда изюминки отмылись, Бабаджи попробовал несколько из них, а остальные раздал окружающим.

Мне пришла мысль, что вряд ли смогу далее выдерживать лилы Бабаджи. Но, в конце концов, какое имеет значение, даёт он мне что-то или нет? Почему должна быть какая-то разница между тем, зовёт он меня или нет? Почему я, вообще, должна заботиться об этом? Ох, какая я стала беспокойная! Куда же делась моя уравновешенность?

– Ты Камелу? – спросил Бабаджи.

– Нет.

– Ты – Кали?

– Нет, – ответила я и назвала своё имя.

– Нет, – сказал он. – Ты – Кунчари!

Он был прав. Я действительно Кунчари (букв. «кочующая женщина»), мои мысли бегали так же беспокойно, как и у неё. Возвратившись на свое место, я попыталась отследить каждую мысль и чувства, которые овладели мной. Я нашла себя погруженной в уныние, отъединенной от всего, беспомощной, сильно желающей, но в то же время счастливой... Бабаджи тем временем заговорил. «Для того, чтобы выжить во времена грядущих переворотов, нужно научиться овладевать своими мыслями и чувствами».

* * *

Как-то утром после аарти преданные собрались на террасе у домика Бабаджи. Рядом с Бабаджи села женщина средних лет, которую он несколько дней назад выдал замуж за одного человека. Хотела ли она этого? Я не уверена в этом.

Неожиданно Бабаджи обратился к женщине. Он сказал, что в течение года у неё появится ребёнок. Меня удивило сказанное, ведь она явно вышла из того возраста, в котором рожают детей. Что же Бабаджи хочет от людей? Я знаю, что он управляет всеми силами природы, действует в соответствии с Божественными законами и может оказывать благоприятное воздействие на судьбы преданных. Его любовь к нам вдохновляет нашу любовь и преданность. И нет лекарства от любви. Как просто и как грандиозно. Сегодня он требует детей! Его слова озадачивали. Я решила обсудить происходящее с подругой. Та полагала, что Бабаджи нужны чистые каналы, через которые могут воплощаться великие души, наделенные особыми задачами. Она была готова стать таким проводником, несмотря на наличие двух взрослых детей. "Только не я!" – подумала я в ужасе. С меня достаточно. Итак, к моему и так эмоционально неспокойному состоянию прибавился еще и этот стихийный бунт.

Днём я принесла Бабаджи кедровые орехи. В мои ежедневные обязанности входило колоть их. Думаю, это было символично, так как подчеркивало раскрытие моего сознания. Когда я передавала орехи Бабаджи, он вдруг похлопал меня по животу.

– Там ребенок?

– Нет.

– Почему «нет»?

Я вызывающе ответила: "Потому, что я не хочу." Одно лишь предположение о возможной беременности вызывало во мне бурю протеста! Но разве мы не более чем марионетки в руках Божественной воли? "Птица не может летать без моего позволения", – как-то сказал Бабаджи. Но разве мы не подобны пойманной птице в клетке? У нее только одна возможность – отдать себя в руки Божественного Всемогущества. Какой же смысл сопротивляться этому?

Но я сопротивлялась, как только могла, до тех пор пока не увидела, что это лишь причиняет боль мне самой. Когда я приняла, что всё происходящее служит моему внутреннему росту, пришло спокойствие. Жизнь на земле – школа, где каждый получает те уроки, которые необходимы на пути к просветлению. Мне захотелось научиться соединять свою волю с Божественной.

Я стала пустой. Затопляли мягкость и нежность. Словно дивный цветок распускался в душе. Я уплывала в неведомую далёкую тишину. Мир отстранился... Я едва замечала преданных, приходящих и уходящих с даршана. В какой-то момент Бабаджи поднялся и сказал, что пора возвращаться к работе. Я двинулась вместе со всеми, но Бабаджи окликнул меня, я подошла, и он дал мне пакетик с орешками кешью. Я мгновенно опустилась к его стопам, он легко коснулся пальцами ног моих рук, и в моей душе возникло ощущение Божественности. В этой Божественности душа распознала саму себя. Любовь, блаженная любовь хлынула через меня. Внутри родились слова: "Я люблю тебя"... Бабаджи, к моему изумлению, мягко посадил мне на спину ребёнка.

Позже, когда я пришла в себя, я осознала, что моя длительная эмоциональная битва окончена. Произошел решающий прорыв. Спокойное состояние ума восстановилось.

* * *

Время шло. Дни в Хайдакхане были длинными и насыщенными, так как поднимались мы в четыре часа утра. Стоял апрель, чудесный месяц с очень благоприятной погодой (длительный жаркий период начинался обычно только в мае). Всё вокруг зеленело и расцветало.

Возле ашрама на берегу реки разбили палатку, перед ней поставили скамейки. Вечером пройдет спектакль по сюжетам эпической поэмы Рамаяна. Его сыграет заезжая труппа актёров, занимающихся йогой.

Стало светать. Сбежав по 108 ступеням вниз к реке, я ждала появления Бабаджи. Вот и он! Один из преданных освещал ему путь своим фонариком. Я смотрела, как Бабаджи спускается вниз, и мне казалось, что это просветленная душа из небесных сфер нисходит во тьму: туда, где живет человечество, где нахожусь я сама, туда, откуда путь к свету кажется невероятно долгим. Он приблизился ко мне и, произнеся мое имя, взял за плечи и обвел вокруг глубокой лужи, которую сама бы я и не заметила. Несколько метров мы прошли вместе.

То ощущение, которое запечатлело мое тело, напомнило мне то, что произошло утром. Мы направлялись к дхуни у 9 храмов. За последние два дня река сильно поднялась, и ее потоки стали столь мощными, что разбили вдребезги мост, ведущий тс подножью Кайлаша. Я бы никогда не отважилась лезть в такую бурную реку. Меня охватил страх при мысли, что Бабаджи может потребовать в следующий момент. Нервное напряжение достигло предела... Бабаджи просто решил мою проблему. "Помоги здесь!" – сказал он. Подбодренная его словами помочь кому-то, еще более слабому, я собралась с духом и мгновенно освободилась от оков страха. Исполненные благодарности к Бабаджи, не без его помощи мы благополучно перебрались на другой берег.

Бабаджи попросил нас сесть слева от дхуни. И после крещения в воде у нас началось крещение огнем... Через некоторое время после огненной церемонии я заметила, что Бабаджи изучает моё лицо.

– У тебя неправильный чандан.

Те, кто не ходил на утренний чандан, нередко сами наносили на лоб пасту из сандала и кумкума, остававшуюся после церемонии. В то утро я сделала себе красно-жёлтую точку между бровями соцветиями ноготков. "Это неправильный чандан ", – сказал Бабаджи. Он провёл горизонтальные линии на моём лбу. С этого момента мне следовало наносить три горизонтальных линии, знак Шивы. Такое же указание Бабаджи дал ещё одному из преданных.

Что всё это значило? Должно быть, происходящее имело какое-то глубокое значение. Ведь Бабаджи никогда не тратит слов по пустякам.

В свой первый приезд в Хайдакхан я оставила в стенной нише зубную щётку, а когда вернулась, чтобы забрать её, щетка исчезла. Бабаджи как раз проходил мимо, и я весьма эмоционально рассказала ему о случившемся. Бабаджи попросил, чтобы я не беспокоила его по таким пустякам. Конечно, я могла понять его. Естественно, он занят более важными вещами. Но вечером я получила от него новую зубную щётку!

Что же означает эта новая форма чандана? Некую трансформацию, переход на другой уровень приятия и соединенности с Шивой?

Мы снова переходили реку. Для устойчивости Бабаджи держал левую руку на бедре. Я хотела взяться за его локоть, но он сказал: "Выше". Моя рука оперлась на его плечо, и с этого момента я перестала замечать происходящее вокруг. Не помню, как мы перешли поток. Остался лишь смутный образ ярко-зелёной воды с белой бурлящей пеной на гребнях волн, прокатывающихся мимо. Я должно быть немного отдалилась от Бабаджи, поскольку он позвал меня: "Иди сюда". Его слова вернули меня к реальности.

Вдали показалась группа людей. Бабаджи велел мне пойти к ним и показать место для омовения, а затем проводить к храму. Дважды в этот день он давал мне указания помогать другим. Я думаю, что этим он хотел подчеркнуть, насколько важно помогать людям, и не по принуждению, а следуя естественному импульсу любви.

* * *

Сегодня пришло письмо из Германии. Молодой человек, который присматривал за сыном, хотел узнать, можно ли ему провести сессию ребёфинга в нашем доме. Я подошла к Бабаджи, сидящему возле дхуни, и спросила об этом.

В ответ его глаза неожиданно вспыхнули, и он сказал: "Нет, каждый должен умереть!" Я подумала, что он говорит об эго: именно эго должно умереть, только после этого человек может обновиться и возродиться. Словно в подтверждение моих выводов, Баба послал кого-то за диадемой из зелёных камней и возложил её мне на голову.

"Ты рождена, чтобы жить здесь!" – сказал Бабаджи однажды. Интуитивно я понимала, что Хайдакхан – своеобразная станция между небесами и землей. Далее люди не могут следовать. Бабаджи являлся звеном, связующим оба плана.

Я так привыкла жить в Хайдакхане, что чуть не упала, когда Бабаджи произнес: "Завтра уезжай домой!" Значит, это последний день моего пятимесячного пребывания здесь. У меня был забронирован билет в Германию, но самолет улетал из Дели на шесть дней позже. Я полагала, что вполне могу пробыть в Хайдакхане еще несколько дней. Стоит ли пытаться переубедить Бабаджи? Виза заканчивалась через четыре недели. В конце концов мне всё равно придётся уехать. Я решила рискнуть.

– Моя виза заканчивается через месяц, и дома во мне сейчас нет необходимости.

Баба сидел под деревом бодхи на своей террасе. Он молчал. Последние несколько дней я сопровождала его с утра до вечера, нося сумку со сладостями и орехами, которые он раздавал работающим. Наконец, Баба прокричал мне: "Завтра ты уезжаешь!" Я набрала побольше воздуха и решительно спросила: "Ты больше ничему не будешь меня учить?"

– Это и есть моё учение.

Я бежала позади него вниз по ступенькам, как вдруг он обернулся и, ущипнув меня, повторил: "Завтра ты уедешь!" Это становится похоже на игру! А иначе зачем он говорит о своем решении снова и снова.

Я присоединилась к этой игре.

– Я уеду, если ты так хочешь. Бабаджи пробормотал что-то невнятное.

– Можно я останусь?

– Оставайся, – ответил он.

Я стала бдительной и готовой к любым неожиданностям. Мы подошли к дхуни. Бабаджи сел на низкую скамеечку. "Твоя работа ни на что не годится", – сказал он, когда я замешкалась, доставая маленький нож из сумки, чтобы порезать фрукты для присутствующих.

Во второй половине дня небо затянуло тёмными дождевыми тучами. Послышались раскаты грома, и вскоре начался ливень. Я и еще двое преданных сидели в это время вместе с Бабаджи в его комнате. Бабаджи через открытую дверь смотрел на проплывающие тучи. Мы слушали звуки разбушевавшейся природы.

– Среди грозы Бог сражается!

Как будто для того, чтобы мы осознали значение этих слов, он попросил нас повторить фразу: "Среди грозы Бог сражается."

– Сколько месяцев ты здесь?

– Пять.

– Почему же ты не рыдаешь в отчаянии, ведь мужа нет рядом? Сколько на самом деле у тебя мужчин? Сколько раз можно выходить замуж в вашей стране?

Несколько дней назад возникла ситуация, напрямую связанная с этими вопросами. Когда перед утренним аарти я сидела у стоп Бабаджи, к нему подошёл один индиец с кувшином свежей воды. "Это твой муж. Ешь и спи с ним", – неожиданно сказал Бабаджи. Это предложение, по-видимому, являлось условным. Бабаджи часто «женил» совершенно разных людей, хотели они этого или нет. Причины такого брака, вероятно, лежали в нерешенных кармических взаимоотношениях. Продолжался ли такой «брак» три дня или всю жизнь, карма облегчалась. Мой сын тоже был обручён в восьмилетнем возрасте с девочкой своего возраста.

В последующие дни Бабаджи постоянно напоминал мне о "новом муже" и добавлял при этом, что о законном супруге я могу забыть. Что он хотел этим сказать? Я пыталась понять, но, в конце концов, лишь пожимала плечами. Если это и имеет смысл, то он остается скрытым от меня.

– Среди грозы Бог сражается! – повторила я, когда собралась подмести террасу Бабаджи. От ветра на неё нападало множество сухих листьев, их разбросало по всем углам. Я принялась за дело.

Бабаджи прокричал из ванной комнаты: "Ты ещё не закончила?"

– Нет.

– Ты работаешь, как старуха!

Оставшуюся часть уборки я завершила в одно мгновение. Когда я подошла к Бабаджи, он сказал: "Этот молодой человек утверждает, что ты не совершала омовения с самого рождения. Как это возможно? Сколько тебе лет?"

– Сорок.

– А тебе? – спросил он у мужчины.

– Тридцать пять.

– Тогда откуда же он это знает, если ты на пять лет старше его?

Затем Бабаджи быстро зашагал в киртан-холл. В полном смятении я последовала за ним.

Вскоре мы отправились на прогулку по узкой горной тропинке, вьющейся за ашрамом. Тропинка спускалась прямо к реке. К этому времени облака причудливой формы заполнили сумеречное небо. Выбрав укрытое от ветра место между огромных камней, частично преграждающих реку и образующих сверкающий водоем, Бабаджи начал вечернее омовение. Мы запели: "Харе, Харе Ганга." Когда купание закончилось, Бабаджи наполнил свой лота (кувшин) водой, а затем медленно вылил её обратно в реку, будто совершая подношение или давая благословение. Я помогла ему одеться в чистую одежду.

Никогда не забуду, как мы возвращались в ашрам. Солнце уже село. Мы двигались по тропе, которая то вела через водные преграды и лужи совершенно непредсказуемой глубины, то поднималась и петляла по острым камням и скалистой поверхности горного склона. Бабаджи легко перепрыгивал через лужи, лишь изредка опираясь на кого-либо из нас, чтобы удержать равновесие. Я же, наоборот, то и дело спотыкалась. Я шла через лужи прямо по грязной воде. Завывающий ветер вынуждал меня ускорять шаг. Вдруг рядом с собой я услышала голос Бабаджи: "Дире, дире, тише, тише". Он произнес это в тот момент, когда я чуть было не упала. Бабаджи поддержал меня, а затем потащил за собой вперёд. Время от времени он щипал меня за руку. Это удивительно, но его щипки поддерживали меня в бдительном состоянии до самого ашрама.

На следующее утро мы отправились к расположенному неподалеку участку земли, принадлежащему правительству. Здесь собирались начать строительство гостевого дома для членов правительства. Баба положил инаугурационный камень и держал над ним открытый зонтик все время, пока в землю опускали благовония, цветы и сладости. Завершив церемонию, Бабаджи направился в ашрам. Проходя мимо, он вдруг обернулся, погладил мой живот и спросил: "Там есть ребёнок?" Я была готова ко всему, только не к этому.

– Нет!

Казалось, Бабаджи вовсе не интересовался моим ответом. Он уже перенесся в совершенно иные сферы.

В один из последних дней моего пребывания в ашраме преданный швейцарец попросил у Бабаджи исцеляющую мантру. "Исцеляющую мантру нужно заработать", – сказал Бабаджи. А затем добавил: "Выполняй свое служение, и ты получишь её, а потом всю оставшуюся жизнь будешь служить Бабаджи." В этот момент я разводила водой концентрированный сок и раздавала напиток всем присутствующим.

– Завтра ты уезжаешь! – сказал Бабаджи и повторил свои слова.

Я знала, что мое пребывание в Хайдакхане заканчивается, это наводило грусть. Но в последние дни я почти не думала об отъезде, а в последние часы и вовсе о нем забыла. «Ну, ничего, – думала я. – Что делать, если пришло время уезжать». Я отправилась в офис за своими документами.

Затем зашла к Бабаджи, чтобы отдать ему его ботинки. Однако он бросил их мне обратно. Это были те самые ботинки, в которых он переходил реку сегодня утром. Я оставила их на солнце, чтобы они просохли. Опрометчиво я не проверила, высохла ли обувь. Как я осмелилась предложить ему мокрые ботинки?! Он попросил меня принести ему другие, армейские, жесткие и высокие. Расшнуровать и зашнуровать их, чтобы они удобно сидели на ноге, было трудно. На хинди Бабаджи сказал мне, что я слишком глупа для такой кропотливой работы.

Столь неожиданная нападка в мой адрес, да еще в последние минуты пребывания рядом с ним, заставила меня предположить, что сейчас нечто произойдет: когда он начинал кого-то колотить или кричал, казалось бы без причины, он тем самым трансформировал ситуацию, обращая негативное в позитивное. Едва я завязала шнурки на его ботинках, как его ноги уже двинулись прочь от меня. Он спустился по лестнице, и, пройдя мимо дхуни, направился к тому месту, где предполагалось разбить сад. Территорию уже очистили от мелких камней. Теперь предстояло высаживать растения. Бабаджи сел на груду камней и объявил: "Завтра все должны работать здесь. Тот, кто не придет на работу, пусть уезжает из ашрама. Посадку необходимо завтра закончить!" Я подумала, что ко мне это не относится, я же уезжаю из ашрама. Немного позднее кто-то принёс от Бабаджи металлический горшочек с сахаром.

– Твоя завтрашняя работа – присматривать за этим горшочком, – сказал Бабаджи.

– Но я завтра уезжаю.

– Ты уезжаешь? Нет, ты не поедешь!

Я подумала: "Пусть будет, как ты хочешь." Наверное, Бабаджи кричал на меня, чтобы теперь сделать этот подарок. Это – его игра. Пять месяцев истекли, и каждый дополнительный день был подарком для меня.

Следующим утром, наблюдая за работающими людьми, Бабаджи спросил меня: "Ты завтра уезжаешь?"

– Да, если ты хочешь.

– Нет, – сказал он, – если ты этого хочешь!

– Я не хочу уезжать.

Этот небольшой диалог некоторое время "переваривался" во мне, и вскоре я поняла, что все-таки пришло время покинуть Хайдакхан.

Итак, снова в путь. Мы прошли мимо дхуни, чайной, останавливаясь то тут, то там, чтобы прислониться к стене или к большому камню и немного отдохнуть. Меня переполняли рыдания, я расставалась с Бабаджи и с ашрамом. В конце концов, во мне созрела готовность уехать послезавтра. Но стоит ли упаковывать вещи сегодня вечером?

Мы подошли к людям, которые пытались сдвинуть огромный камень. Вокруг царило возбуждение: из-под камня вылез большой скорпион, он поднял хвост, готовясь ужалить в любой момент. Баба приблизился к нему сбоку, поднял небольшой камешек и положил его точно на поднятый хвост. После нескольких энергичных попыток скорпион освободился и исчез в песке и камнях, оставив видимым лишь кончик своего жала.

– Я уеду послезавтра, – сообщила я Бабаджи, когда мы поднялись на террасу. Он смотрел на долину.

– Нет, завтра!

– Как ты хочешь.

– Хорошо, тогда послезавтра!

Я решила изгнать последние тени грусти и наслаждаться каждым оставшимся мгновением. Зачем печалиться, если Бабаджи разрешил мне приехать через шесть месяцев на Рождество.

Моя связь с Бабаджи основывалась на любви и доверии. Многие люди боялись Бабаджи, его изменчивого, непредсказуемого поведения. Один день рядом с ним совершенно не походил на другой, каждый момент отличался от последующего.

В свои последние часы пребывания с Бабаджи, пользуясь возможностью (одна застенчивая индийская девочка переводила его и мои слова), я расспрашивала его о самых разных вещах. Но каждый раз, когда девочка переводила слова Бабаджи для меня, он щипал её. В конце концов, она отказалась переводить дальше, добавив: «Если вы продолжите свои расспросы, Бабаджи окончательно защиплет меня». В этом я не сомневалась, поэтому перешла на немецкий... В его присутствии мне не оставалось ничего другого, как чувствовать себя счастливой. Он делал всё, чтобы помочь мне преодолеть неизбежную боль расставания.

Возле реки Бабаджи совершал омовение. Я помогала ему снять рубашку. Это было непросто, я никак не могла поймать рукава, поскольку Бабаджи непрерывно что-то делал руками: вытягивал их, поднимал, обхватывал ими себя и т. п. Мне на помощь пришёл высокий мужчина. Бабаджи рассмеялся, состроил рожицу, а затем через свой спущенный рукав крепко схватил меня за руку. Я старалась ее освободить, но он держал сильно.

И вот прощальный чандан. Когда я склонилась перед Бабаджи, он стал кричать: «Кто не сделал утреннего омовения в реке?» Некоторые лица стали виноватыми. Каким-то странным образом его крик придал мне энергии и облегчил последние минуты расставания.

Вчера он сказал, что все покинут его, даже Шастриджи. С ним останутся лишь его друзья, болезни мира.