Глава первая. Калькутта

– Ты счастлива? – спросил Бабаджи.

Наш самолет направлялся в Калькутту, и мое место было возле окна, позади Бабаджи. События последних нескольких часов лишили меня дара речи, так что в ответ я могла лишь кивнуть.

– Ты счастлива? – повторил он. Его черные глаза улыбались, и мир передо мной как будто исчез. Как во сне я видела, что Бабаджи взял мою руку, просунул ее между сиденьем и боковой панелью самолета и положил на свое плечо. Я мягко похлопала по его предплечью. Время шло. Тишина внутри и тишина вокруг. Следуя внутреннему побуждению, я сказала: "Баба, пожалуйста, дай мне способность слышать твой голос внутри".

Он обернулся и четко и ясно произнес: "Да!" – затем снял свой тюрбан и передал его мне. Я держала его на коленях на протяжении всего полета. А за иллюминатором все пролетали и пролетали облака.

Вместе со мной Бабаджи сопровождали еще несколько индусов (двое мужчин со своими женами) и американец. Бабаджи и всех его сопровождающих пригласил один из калькуттских преданных, богатый бизнесмен, для проведения двенадцатидневной ягьи – ведического огненного ритуала. Затем планировалось совершить паломничество в Пури.

Сидя за спиной Бабаджи, я мысленно возвращалась к событиям минувшего дня.

Я прибыла в Дели, следуя решению, которое мне не легко было принять. Начать путешествие по Индии на неделю раньше, чем первоначально планировалось, означало доверить заботу о своих двух детях нашей молодой квартирантке на время, когда мой муж: находится на работе. Мне не хотелось этого. С другой стороны, возможность побыть с Бабаджи подольше являлась слишком искушающей. Кроме того, вся семья собиралась присоединиться ко мне не позднее чем через две недели.

В гостиницу мне позвонили друзья, сообщив, что Бабаджи находится в Дели, а на следующий день летит в Калькутту. Они сразу же предупредили о бесполезности попыток взять билет на этот рейс. Заканчивались Азиатские игры, и миллионы людей пытались покинуть город всевозможными способами.

Вместе с некоторыми преданными я отправились в Джанак Пури, где остановился Бабаджи. В восемь часов утра Дели уже переполнен людьми, поэтому поездка казалась мне бесконечной. Наконец показалась праздничная палатка, специально установленная к приезду Бабаджи. Я сняла обувь, прежде чем войти в неё. Повсюду висели цветочные гирлянды, и воздух наполняли благовония. Я встала в длинную очередь из тех, кто хотел поприветствовать Бабаджи.

Он сидел на небольшом возвышении. Его белое шёлковое одеяние углубляло темноту блестящих, вьющихся волос. Круглое лицо излучало доброту и любовь. С колотящимся сердцем и дрожащими коленями я приблизилась к нему. Когда моя голова коснулась его коленей, все мысли исчезли. Мощная волна энергии прошла через стопы, спину, макушку головы и вышла прямо в руки Бабаджи, которые он поднес к моей голове в жесте благословения.

Свободная от мыслей, чувств и привязанностей, я находилась лицом к лицу с Бесконечностью. Я не знаю, как долго это продолжалось, так как чувство времени исчезло. Чьи-то пальцы стали тыкать меня в спину, это вернуло меня в реальность – человек, стоящий за мной, тоже хотел засвидетельствовать своё почтение Бабаджи.

– Где твой сын?

– В Германии.

– Почему он не с тобой?

– Он ходит в школу и приедет в декабре.

Бабаджи спросил, в каком классе он занимается и затем про мужа. Он дал мне горсть нарезанных фруктов.

Все пространство было наполнено гармонией. Женщины сидели слева, мужчины – справа. Их устремления и взгляды фокусировались на Бабаджи. Звуки индийских инструментов – гармонии, барабанов и цимбал, – сливались с пением людей. Возвышение, на котором сидел Бабаджи, украшенное гирляндами из роз и ноготков, преподнесенных преданными, походило на золотое море цветов.

Наконец Бабаджи встал. Вот-вот должна была начаться огненная церемония во славу Божественного. Этот древний обычай принятия и отдавания возник еще в доведические времена, когда люди находились в близком контакте с Божественным. По милости Бога растут посевы на полях, и мы благодарим Его, возвращая часть урожая через жертвенный огонь. Цикл принятия и отдавания обеспечивает непрерывный рост и благосостояние.

Пламя вспыхнуло, когда Бабаджи занял свое место возле дхуни (священная яма для проведения огненного ритуала). Он подал мне сигнал, чтобы я встала за ним. Разговоры стихли, и глубокая тишина опустилась на всех присутствующих.

К потрескиванию дров присоединялись лишь голоса участников ритуала, произносящих "сваха" (я подношу). С каждым "сваха " они жертвовали в огонь рис, благовония, черный кунжут, цветы, орехи... А Бабаджи подносил жидкое гхи (очищенное топленое масло). Свободная от мыслей, я смотрела на пламя и вслушивалась в свой внутренний мир. Там царил глубокий покой. Я была счастлива просто присутствовать здесь.

После ягъи Бабаджи сказал: "Идем!" – и, взяв за руку пожилую индианку и меня, повел нас к машине. Мы поехали наносить визиты. Исполненные уважения люди приглашали Бабаджи, собираясь вокруг, они рассказывали о своих проблемах. Кто-то готовился к свадьбе, кому-то требовалось лечение. Многие просили совета не только в духовной области, но и в мирских делах. Бабаджи внимательно слушал. Казалось, он никогда не уставал, его терпение и доброта были безграничны. И вот мы снова движемся по улицам Дели.

– У тебя есть билет или забронированное место на рейс до Калькутты? – спросил он меня в машине.

– Нет.

– Хорошо, тогда ты должна остаться здесь, – перевела индийская леди.

– О нет, пожалуйста, возьми меня с собой!

– Зачем? – спросил он с дразнящей улыбкой.

Итак, он знал, что я хотела бы сопровождать его. Если и он этого хочет, тогда, я думаю, всё получится, несмотря на обстоятельства. И потому я не тратила попусту время на бронирование места или покупку билета, рассчитывая на всемогущество Бабаджи.

Мы приехали в дом, где должны были заночевать. Бабаджи усадили в роскошное кресло. Включили цветной телевизор. Очень скоро все присутствующие увлеклись спортивной программой. Бабаджи для них переместился куда-то на задний план. Я села на пол позади него и положила руку на его стопы. Казалось, что он охватывал собою всех нас, всё вокруг. Несмотря на телевизионные страсти, я чувствовала внутренний покой и необыкновенную гармонию. Время от времени наши взгляды встречались. Смотря на людей, я удивлялась, как легко можно увлечься одной из жизненных иллюзий – в данном случае, спортом – столь незначительной в сравнении с удивительным фактом присутствия в комнате Божественного!

Рано утром с наспех запакованной дорожной сумкой я приехала в аэропорт. Когда я попросила место на ближайший рейс до Калькутты, администратор сказал, что шансы попасть на него почти отсутствуют, поскольку в списке ожидающих уже 280 пассажиров. Все последующие рейсы оказались укомплектованы. В такой ситуации я могла улететь не раньше, чем через два-три дня.

Полученная информация меня нисколько не обеспокоила. Я верила, что Бабаджи так или иначе возьмет меня с собой. Нужно только ждать.

Тем временем Бабаджи появился в аэропорту. Он расположился в зале ожидания вылета, как обычный турист, и тут же люди стали собраться вокруг него. Их скапливалось вокруг Бабаджи все больше и больше, но мне удалось пробиться сквозь огромную толпу и подойти к нему, зажав в руке билет. Я уловила его быстрый взгляд и увидела, как он дает указание одному индусу заказать место на ожидаемый рейс. Через некоторое время человек возвратился ни с чем. Это повторилось ещё дважды – но снова тщетно. Однако моя уверенность оставалась непоколебимой.

Наконец, рейс объявили. Бабаджи отправился на посадку. С улыбкой он взял мой билет и, отдав его одному из преданных, дал мне знак, чтобы я следовала за этим человеком. Волоча мою сумку, мы приблизились к секции Indian Airlines. Ее уже закрыли. Но у стойки царила полная суматоха. Множество людей что-то кричали и отчаянно жестикулировали. Мой сопровождающий быстро погрузился в толпу. Через некоторое время показался. В руках был не один билет, а целых пять!

Бабаджи стоял среди вылетающих пассажиров и ждал отлета. Вместе с ним находился ближайший ученик Шри Мунираджи и почитаемый всеми знаток санскрита Шри Шастриджи, служивший Бабаджи в течение многих лет. В красном тюрбане, желтом шелковом одеянии, парчовом жилете, сверкающем всеми цветами (он носил то, что ему предлагали с чистым сердцем), Бабаджи выглядел как принц из "Тысячи и одной ночи". Перед нами был истинный правитель, свободный от всех ограничений и ничем не обремененный, как ребёнок. Могущественная, всеми заметная сила исходила из него. Он – великий, величественный, всемогущий – центр мира. Некоторые пассажиры в зале, почувствовав его присутствие, спрашивали, кто он.

– Махаватар! – был ответ.

Многие подходили и склонялись перед ним, касаясь его стоп в соответствии с индийским обычаем, а Бабаджи мягко поднимал руку в жесте благословения.

Он попросил меня купить ирисок и раздать их людям. Это было сродни подношению в знак благодарности за то, что я получила. Божественный закон взаимоподдержки должен быть исполнен. Так же как нет вдоха без выдоха, так и нет взятия без отдавания.

Теперь я сидела позади Бабаджи на борту самолета. Как интересно вышло, что места, полученные в последнюю минуту, оказались рядом с Бабаджи. Только один американец, сопровождавший Бабаджи, вынужден был попросить пересесть на свое место сидящего поблизости пассажира.

И вот под нами Калькутта – волшебный полет близок к завершению. Будет ли у Бабаджи время, чтобы отвечать на мои вопросы? Вряд ли. Поэтому я решила воспользоваться оставшимися до приземления минутами: передала ему письмо от своей подруги и задала несколько личных вопросов. Опыт предыдущего визита научил меня решать вопросы, исходящие из мирского ума, в самом начале визита к Бабаджи, прежде чем влияние его присутствия изменит ум и сделает мысли несущественными и беспочвенными. После возвращения домой выяснялось, что все тривиальные мысли опять становятся важными.

Моя подруга руководила центром Трансцендентальной Медитации Махариши. Позднее, придя к Бабаджи, она почувствовала болезненную расколотость между ним и христианством. Теперь, как советовал Бабаджи, она следовала пути своего сердца и руководствовалась тем, что ей казалось самым значимым в этих трех духовных течениях.

Передав Бабаджи письмо, я спросила: "Путь, которым она сейчас идет, действительно правилен для неё?"

Бабаджи держал конверт в руке. Он посмотрел на него и на некоторое время обратил свой взор куда-то вдаль (казалось, что в эту минуту он рядом с моей подругой на причинном или духовном плане и читает ее, как открытую книгу). Затем он обернулся и повторил несколько раз: "Правилен, правилен".

Я уже видела нечто подобное в Хайдакхане – ашраме Бабаджи у подножия Гималаев, когда передавала Бабаджи небольшой подарок от своей матери. Он принял его и поблагодарил, ничего больше не сказав. Он никогда не говорил много, только самое необходимое. Я спросила: "Пожалуйста, может быть, ты что-то скажешь моей матери, если у тебя есть, что ей сказать?

Казалось, его сознание покинуло окружающий мир. Затем он взглянул на меня лучащимися глазами и ответил: "Пошли ей мои благословения!"

Я была уверена, что Бабаджи только что находился с душой моей матери.

Калькутта. Мой багаж исчез. Я обрела его только по прибытию в дом, где остановился Бабаджи. Ему приготовили огромную по европейским стандартам резиденцию на десятом этаже высокого здания. Она включала в себя комплекс комнат с галереей и приемной, вмещающей свыше пятисот человек, и открытую, устроенную в виде террасы крышу. Чемоданы и сумки сопровождающих Бабаджи занесли в комнату, устланную матрасами. Здесь нам предстояло жить. Не успела я развернуть свой спальный мешок, как один за другим стали появляться мои соседи, семеро мужчин. Среди них – Шри Мунираджи, о котором Бабаджи сказал, что он больше не подчиняется закону смерти и перерождения, и Шри Шастриджи. Жёны индийских преданных, летевшие с нами, куда-то пропали. Предвидя концерт ночного храпа, я стала искать тампоны для ушей. Перспектива еще одной бессонной ночи казалась невыносимой. Я была в полном изнеможении. И не удивительно: после целого дня с Бабаджи, последовавшего за бессонной ночью во время перелета из Германии и недолгого четырехчасового отдыха в доме моих друзей, не говоря уже о разнице во времени!

Дорога сюда чем-то напоминала автомобильную погоню. Я пыталась угнаться за Бабаджи. У меня не было никаких сведений о том, что он собирается делать в Калькутте, где остановится, где мне найти жильё. Еще в аэропорту кто-то быстро прошептал мне, что о багаже не стоит беспокоиться, и исчез в кишащей толпе прежде, чем я успела вымолвить слово. Бабаджи встретили, по традиции преподнеся ему цветочные гирлянды, а затем куда-то увезли на машине. Остальные преданные, прилетевшие с ним, проехали мимо меня в другом автомобиле. Толпа и суматоха царили невообразимые. Я прыгнула в ближайшую машину и попросила ехать за Бабаджи; шансы получить свой багаж: и найти жильё увеличивались, будь я рядом с Бабаджи.

Несмотря на интенсивное уличное движение, нам всё-таки удавалось всю дорогу держаться за машиной, в которой ехал Бабаджи. По дороге он останавливался в домах у нескольких своих преданных. Наконец мы прибыли к высокому зданию. На этот раз не было ни суматохи, ни огромной толпы. Напротив, когда Бабаджи и сопровождающие его люди вошли в дом, стояла глубокая тишина. Я ожидала в вестибюле, не решаясь пройти дальше. На стене висели фотографии какой-то женщины и одного йога. Я не могла понять, кому же поклоняются люди в этом доме. Позднее я узнала, что это фотография Сита Рам Даса, очень известного в Калькутте йога, у которого миллионы преданных здесь и по всему миру. Сита Рам Дас чувствовал приближение смерти и неделями молился Бабаджи о последнем даршане (аудиенции). И Бабаджи, зная точный момент ухода в мир иной, пришел к нему, чтобы дать утешение. Он подсел на краешек кровати и поднес йогу воду из Гаутамы Ганги, священной хайдакханской реки, и три листика тулси.

Вскоре после этого Сита Рам Дас покинул тело. Несколькими днями позже во время даршана Бабаджи сказал, что дух великого йога соединился с душой Мунираджи. Все склонились перед Мунираджи, крича: «Сита Рам Дас Омкар!»

В первую же ночь все мои страхи безжалостно оправдались. Сама идея хоть немного поспать оказалась абсолютно абсурдной. Разговоры до полуночи; горящая, ничем не прикрытая лампочка, неустанно освещающая всю комнату... В час ночи, когда, наконец, наступила тишина, начался концерт храпа, который заставил меня сбежать из комнаты, настолько он был невыносим. На террасе всякая надежда поспать тоже оказалась тщетной из-за миллионов голодных москитов. Даже громоподобный храп лучше, чем это!

В течение последующих двенадцати дней, казалось, вся Калькутта пришла увидеть Бабаджи. Хозяева нашего дома дали объявление в газету вместе с фотографией Бабаджи. И с раннего утра до позднего вечера тысячи людей наводняли переполненную гостиную, предлагая Бабаджи цветы, сладости и получая его благословения. За пределами дома, на улицах, люди ожидали в плотной раскаленной толпе. В конце концов, образовалась бесконечная очередь. Я нашла себе место в гостиной, где можно было присесть, и полностью сосредоточила внимание на Бабаджи. Я впитывала его глазами, пытаясь запечатлеть в своей душе. Мне хотелось навсегда остаться с его образом доброго отца, любящего и заботливого. Постепенно я настроилась на пение, меня также заинтересовало, что заставляет людей приходить к Бабаджи. Очевидно, что не все из них привлечены духовным позывом, большинство – просто любопытством.

Немного поразмышляв над этим, я получила объяснение в той типичной манере, в которой Бабаджи часто отвечает на вопросы. Зерно начинает прорастать, когда его поливают. Рост вызывает в нем потребность в еще более обильном поливе. Если росток не поливать, он увянет и засохнет. Чем больше питательных веществ он получит и впитает, тем благополучнее будет развиваться. Нечто похожее происходит и с людьми.

Мой взор обращался только к Бабаджи. Не возникало необходимости разговаривать с кем-либо. Можно было побыть наедине с собой и своими мыслями. Даже пустые разговоры среди некоторых индусов о том, что я живу в одной комнате вместе с мужчинами, меня не беспокоили.

Шастриджи только иногда появлялся в нашей комнате в течение дня. Все свое время он посвящал чтению священных книг и был как-то сам по себе. Ночи он проводил в комнате Бабаджи. Матрас Мунираджи находился на противоположной стороне комнаты. Все свободное время он также читал священные книги, в основном "Хайдакханди Сапта Шати", молитвы, обращенные к Божественной Матери. Время от времени он подбадривающе улыбался мне и спрашивал, все ли у меня хорошо. Проблемы со сном всё ещё оставались. Всё изменилось, когда Бабаджи на минуту зашёл в нашу комнату и постоял несколько секунд возле моей постели. Следующая ночь прошла спокойно, я спала без сновидений.

Как и в Хайдакхане, каждое утро начиналось с церемонии, которая с самого первого дня глубоко взволновала меня: между четырьмя и пятью часами утра Бабаджи наносил на лоб чандан (смесь сандалового порошка и камфары; желтый цвет чандана символизирует мудрость, а красный – любовь) всем тем, кто имел разрешение на это. Обычно Бабаджи делал три вертикальных или горизонтальных линии, и затем красной краской, изготовленной из измельченных в порошок цветов кум-кума, наносил пятно между бровей, помечающее духовный третий глаз. Чандан освежал и очищал.

Краткие моменты встреч с Бабаджи во время нанесения чандана, лицом к лицу, очень дороги мне. Порой они являлись единственной возможностью побыть с ним так близко. И каждый раз это представляло собой совершенно иной опыт. В один день он смеялся, в другой – выглядел отчужденным. Шутки ради он мог поставить красную точку на ушах или где-то рядом с глазом, при этом игриво ущипнув за руку или за ухо. Каждое его проявление имело тот или иной смысл.

После чандана оставалось время для медитации или для того, чтобы выпить горячего индийского чая (черный чай с молоком, сахаром, перцем, имбирем и другими специями) на крыше, откуда открывалось все великолепие раскинувшейся внизу Калькутты. Город постепенно оживал: люди выходили в свои сады, на улицах появлялись сонные коровы, пальмы начинали слегка покачиваться навстречу свежему бризу, дующему с моря.

Самое сильное впечатление производила церемония подношения света, выполняемая перед Бабаджи утром и вечером. Под звуки религиозных песнопений наш хозяин со всей своей семьей воздавали почести Бабаджи. Как только стопы Бабаджи омывали и умащали маслом, начинали звенеть колокола. По всему залу разливались чудесные ароматы благовоний. Шею и запястья Бабаджи украшали цветочными гирляндами и множеством мал (четок). В качестве подношения ему предлагали специально приготовленные деликатесы, а также орехи и фрукты. Бабаджи чуть-чуть пробовал, а остальное раздавал присутствующим. Некоторым он дарил малы. Благословленные им предметы всегда были желанны и высоко ценимы преданными.

Одних людей Бабаджи задаривал подарками, другие ничего не получали. Это вызывало разнообразные эмоциональные реакции. Но то, какие подарки получал человек, зависело только от него самого. Тот, кто не ждал, зачастую получал их в избытке; тот, кто просил много, полагая, что к нему несправедливы, не получал ничего. Некоторых преданных Бабаджи оделял подарками или вниманием в избытке до тех пор, пока они не начинали думать о себе, как об избранных. Тогда он неожиданно менял тактику. День за днем Бабаджи делал вид, что больше о них не заботится, пока они не осознавали свои чувства и не меняли отношение к себе. Бессознательные и примитивные эмоции, а так же ложные идеи о себе, как, например, чувство собственной важности, обнаруживались и трансформировались подобного рода уроками.

Несколько лет назад, во время второго визита к Бабаджи, я также прошла через болезненный опыт. Мне пришлось столкнуться с неосознанным чувством ревности. Никогда прежде я не испытывала его так сильно; для меня это было ново и необычно. Я думала, что взорвусь. Ревность вырвалась как вулкан и, испепелив саму себя, больше никогда не возвращалась.

Я, мой муж, и маленький сын приехали в Чилинаулу на Наваратри. В ашраме готовились к освящению нового храма. Он располагался в замечательном месте, откуда открывался чудесный вид на Гималаи. Множество людей приехало на девятидневный праздник в честь Божественной Матери, чтобы побыть с любимым гуру Бабаджи. Вокруг царила необыкновенная красота. Ее усиливали покрытые снегом вершины Гималаев, сверкающие на фоне чистого голубого неба, и проводимые под большим разноцветным тентом церемонии.

Бабаджи благословил нас, когда мы приблизились к нему. Он обнял нашего пятилетнего сына и уделил много внимания моему мужу; он поручил ему стоять возле себя и сдерживать толпу людей.

После каждого даршана муж приходил с подарками от Бабаджи. Маленькая серебряная коробочка, длинная шёлковая ткань, круглый, гладко отполированный кусочек оникса, бежевая шёлковая рубашка...

Поначалу я радовалась за него и тому, как легко достаются ему все эти дары. Однако постепенно это стало меня расстраивать. Помимо обычного прасада – сладостей, фруктов и орехов, которые Бабаджи давал нам всем, – я не получала ничего. Было очевидно, что большее предпочтение Бабаджи отдает супругу. Я ужаснулась, поняв, что меня охватила ревность.

Я была предана мужу. Мне следовало радоваться вместе с ним... Я более не понимала себя. Такая сильная ревность была чужда мне. Когда же муж: предстал предо мною в длинном шелковом одеянии с тюрбаном на голове, словно индийский раджа, и сообщил, каким образом к нему попал этот тюрбан, я едва смогла сдержать слёзы. Было это так. Бабаджи вышел из-под тента и, велев мужу идти за ним, направился по садовой дорожке в свою комнату. Среди даров от преданных, аккуратно сложенных в его маленькой комнатке, находилась стопка одежды и дорогого полотна. Бабаджи провёл рукой по этим сокровищам, и его рука коснулась длинного куска полотна с изящным узором.

– Тюрбан из Раджастана, – пояснил он.

Бабаджи велел мужу найти Шастриджи и научиться у него правильно заматывать тюрбан, а после этого возвратился под тент.

Индийские одежды очень шли мужу; они ещё больше подчёркивали его высокую и стройную фигуру. Тюрбан в сочетании со светлой бородой и прекрасными чертами лица придавал ему величественный вид. Я боролась со своими чувствами. Они не должны смущать меня и нарушать моё внутреннее равновесие, но им удавалось это делать с удивительной силой. Мне стало стыдно. Как я могу встречаться с Бабаджи? Я перестала ходить на даршаны. Вместо этого я отправлялась в лес, на поляну, окруженную пушистыми деревьями. Я приходила в полном унынии и молила Бабаджи о поддержке, зная, что только он может помочь мне разрешить конфликт. Я просила его навсегда убрать из моей жизни переполняющую меня ревность. Казалось, я на краю пропасти. Совсем забылось, что в первый визит к Бабаджи в Хайдакхане, он надел на моё запястье самый ценный дар – браслет. Ценный не из-за своей стоимости, а из-за духовной значимости, так как браслет – символ связи друг с другом. В мучительной тоске я часто приходила под сосны и подолгу сидела там до тех пор, пока не происходили какие-то изменения в моём состоянии.

Наконец, я почувствовала, что снова могу увидеть Бабаджи. Когда он положил свою руку мне на голову, посмотрел мне в глаза и кивнул, я поняла – сражение закончилось. С этого момента я вновь стала способна разделять радость мужа и других людей, когда они получили подарки от Бабаджи. Я ощущала их радость через поток энергии, проходящей вдоль моей спины. Но всё это не столь важно, главное то, что в результате происходящего активизировался мой внутренний рост, произошли важные трансформации, укрепилась моя внутренняя связь с Бабаджи.

И вот прошло три года, и я снова оказалась переполнена желанием: "Хочу иметь!" Казалось, что последний опыт полностью излечил меня от сильных желаний, но они снова стали переполнять меня во время путешествия по Южной Индии.

Это было в Бароде, штат Гуджарат. Освежающе прохладным днем Бабаджи плавно раскачивался на качелях в саду одного своего преданного. Рядом на лужайке расположились люди. Один за другим они подходили к нему, кланялись и преподносили дары. Я наблюдала за этим красочным действом. Но постепенно мое внимание захватило ярко-жёлтое сари, лежащее на плечах Бабаджи, его преподнесли во время аарти (церемония подношения света). Мысли забурлили в моём уме. Жёлтое, цвет мудрости. Кто же будет тем счастливцем, что получит его? Может быть, я? Ничто не могло остановить непрерывный поток подобных мыслей.

Вдруг я услышала, что меня кто-то зовет. Это был Бабаджи. Я направилась к нему, полная смущения и стыда. Меня бросило в жар. Не трудно догадаться, зачем он позвал меня. Когда я подошла, он сорвал сари со своих плеч и швырнул его мне. Я поняла, что означает этот жест. Мне хотелось провалиться сквозь землю. "Разве я не даю тебе достаточно? Разве ты не получаешь от меня все то, что нужно? Почему ты привязываешься к материальным вещам? Когда же ты, наконец, чему-то научишься? "

Я не помню, как я вернулась на место. Несколько недель я колебалась, прежде чем надеть это злосчастное сари.

Конечно, Бабаджи продолжал проверять меня снова и снова. Показывая мне драгоценности, он спрашивал, не поддельные ли они. И каждый раз я заглядывала в себя, проверяя свои чувства, нет ли среди них жадности. Только пройдя все испытания, я получила от Бабаджи награду – дорогие украшения.

После аарти началась ягья (древняя ведическая церемония). На просторной крыше-террасе, где легко размещались две сотни людей, соорудили дхуни (яму для огня) и покрыли ее красной глиной.

Бабаджи взбежал на террасу, как газель, легко прыгая со ступеньки на ступеньку. В одно мгновение, к удивлению всех присутствующих, он оказался на своём месте возле дхуни. Хозяйка расположилась слева от него, другие женщины сели позади Бабаджи. В своих цветных сари с серебряной и голубой каймой они словно сошли с живописного полотна. Во время церемонии они могли положить свои руки на плечи и спину Бабаджи.

Сидеть вокруг дхуни и совершать подношения огню обычно позволялось только мужчинам. Как всегда, Мунирадж находился справа от Бабаджи, Шастриджи же стоял рядом, громко произнося мантры из священных писаний. Когда Бабаджи стал лить гхи (очищенное масло) в огонь, ослепительное пламя вспыхнуло до небес. Воцарилась глубокая тишина, только потрескивание горящих поленьев и шёпот мантр отдавались далёким эхом. Раздались молитвы во благо Вселенной и всех живых существ, все присутствующие глубоко сконцентрировались.

Мне захотелось, хотя бы на внутреннем плане, поучаствовать в ягье. И в душе я стала просить об очищении пламенем священного огня и о еще большем открытии сердца для восприятия Божественного. Мне хотелось ощутить единство с Богом и полностью раствориться в Божественном. Бабаджи олицетворял для меня именно такое всеохватывающее единство. Бесконечная тоска овладела мной.

Полностью погружённая в свои чувства, я едва заметила, как после церемонии Бабаджи встал и, немного отойдя в сторону, стал рассматривать город. Кто-то толкнул меня, и я, наконец, вернулась на землю. Ведь необходимо расчистить для Бабаджи путь к выходу. Среди людей уже образовался небольшой проход, и я начала понемногу его расширять, слегка расталкивая окружающих. Вдруг меня снова кто-то толкнул, но на этот раз сильнее предыдущего. Что происходит? Я оглянулась и встретилась взглядом с озорными глазами Бабаджи. Он сделал знак, подзывая меня. Когда я подошла, он вручил мне сари, которое покрывало его плечи во время огненной церемонии. Это ошеломило меня.

– Мне?

Я опустилась на колени и мягко коснулась его стоп. Потекли слезы. Бабаджи слегка придавил ногой мою руку, не отпуская её. Моя тоска излилась на него, как наводнение. Когда, наконец, я встала, Бабаджи указал мне на край сари, волочащийся по полу.

– Тебе, – сказал он.

Я подняла свисающий край.

– Тебе, – повторил он, улыбаясь и указывая мне на другой конец сари, касающийся пола. Я засмеялась и стала подбирать его. Казалось, что вокруг установилась необычайная тишина и будто никого больше не существует.

Какой же это был замечательный подарок! Символ, выражающий обещание Бабаджи: "Я дам тебе в избытке так много внутренних богатств, что даже обеими руками ты не сможешь удержать их. Сосредоточься лишь на вечном, на Божественном!"

В течение 12 дней на террасе ежедневно шла ягья. В этом десятиэтажном здании, где мы расположились, оказался правительственный центр ядерных исследований. Было ли это случайностью, что именно здесь поселили Бабаджи? Конечно, в духовных делах не бывает простых совпадений. Бабаджи нередко говорил о возможных массовых разрушениях на земле, вызванных ядерной энергией. И теперь его пригласили в одну из лабораторий центра. Преданные, которые были с ним в этот момент, рассказывали, что он взял голыми руками кусок урана, что не безопасно для человека, и несколько раз прошёлся с ним по комнате. Зачем он это делал? Может быть, хотел уменьшить вероятность надвигающейся катастрофы?

После окончания утренних церемоний Бабаджи иногда совершал паломничества или посещал дома своих преданных. Можно было отправиться с ним, если удавалось втиснуться в одну из машин сопровождающих его людей. Обычно в автомобили плотно набивалось по восемь-девять человек.

Сегодня местом паломничества были выбраны Дакинешвар и Дакнатх. Дакинешвар – это комплекс храмов на берегу Ганги. Более ста лет тому назад здесь жил Рамакришна (умер в 1886 г.), святой, широко известный своей религиозной терпимостью. Как и Бабаджи, он говорил о единстве всех религий и подчеркивал необходимость единства всех людей, независимо от цвета кожи, вероисповедания и национальности.

Мы ехали по переполненным улицам. Кого здесь только не было – мотоциклисты, рикши, шумные, битком набитые автобусы, ремесленники, продавцы воды, жующие коровы... Потом наша дорога стала идти вдоль Ганги, с её пенистыми водами и пустынными берегами. Наконец, мы достигли Дакинешвара. Нас окутала успокаивающая тишина этой святыни. Бабаджи проворно прыгал то вверх, то вниз по ступеням, ведущим к бесчисленным храмам. В комнате Рамакришны он присел в уголке и некоторое время пребывал в тишине и безмолвии. Мы же не поспевали за Бабаджи. В тот момент, как только мы входили в храм, он уже выходил из другой двери и двигался дальше прежде, чем мы успевали перевести дыхание.

После Дакинешвара наш путь пролегал через небольшие деревеньки. Нередко встречались маленькие пруды, и мы могли мельком видеть высовывающиеся на поверхность и вновь исчезающие под водой чёрные головы буйволов. Священнослужители из монастыря возле Дакнатха пригласили Бабаджи к себе и после тёплого приёма повели его и всех гостей по узким улицам городка к храму Шивы. Туда разрешалось входить только мужчинам, поскольку некогда они обнажили верхнюю часть тела в знак отречения. Но напрасно священнослужители старались убедить Бабаджи снять рубашку перед тем, как спуститься вниз через узкий проход в храм, что делали все добропорядочные паломники. Главный священнослужитель, впервые встретившийся с Бабаджи и не уверенный в его святости, настаивал на том, чтобы Бабаджи подчинился храмовой традиции. Завязался длительный спор. Но, должно быть, произошло нечто, что вдруг изменило сердце и ум священнослужителя. Он перестал быть непреклонным. Через несколько дней после посещения Бабаджи он приехал в Калькутту и стал его преданным.

Все время мы находились рядом с Бабаджи. Он привлекал к себе внимание не только голубой шёлковой рубашкой, но и грациозными движениями, совершающимися в полной гармонии с окружающим миром. Приблизившись к другому храму, мы остановились, а священнослужители исчезли внутри. Я старалась держаться неподалеку от Бабаджи. Я не знала, что иностранцам запрещалось входить в этот храм, поэтому удивилась, когда священнослужитель преградил мне дорогу. Он догадался, что я иностранка, хотя моё лицо скрывало сари.

Тяжело смотреть на то, как созданные людьми правила и догмы встают на пути религиозных учений. Почему человеку (неважно, в рамках какой религиозной традиции он находится) не оказывается уважение в храме, принадлежащей иной конфессии? Ведь, что действительно важно, так это искренность сердца.

Я сказала: "Я – индуска, дай мне войти!" Никакой реакции. "Дай мне войти, я – индуска", – повторила я. На сей раз вмешался Бабаджи. Он был очень внимателен, когда я сказала: "Я – индуска". Это было на моей совести. Я была и индуской, и христианкой, и иудейкой, и буддисткой: это была чистая правда; я чувствовала себя укорененной во всех этих традициях. Бабаджи крикнул: "Она – индуска", и дал мне знак, чтобы я следовала за ним.

Я снова попыталась пройти мимо священнослужителя, но он не уступал. Старые правила и стереотипы прошлого держали его в плену, несмотря на присутствие Бабаджи. Он стоял, по-прежнему заслоняя проход своим огромным животом. Тогда неожиданно для себя я ущипнула его.

– Ой! – вскрикнул он в удивлении. Я думаю, что никогда прежде он ничего подобного не испытывал. О, Боже, его авторитет был подорван! В это время Бабаджи исчез внутри храма.

Инцидент вызвал ряд горячих религиозных дискуссий, как среди индийских преданных, так и среди индусских священнослужителей.

Бабаджи постоянно подчёркивал необходимость единства всех религий; все верования должны втекать в один огромный океан и указывать на равенство всех людей. Он не принимал запреты, наложенные вероисповеданиями, кастами и расами. В его ашраме неприкасаемые сидели рядом с браминами и работали вместе, в основном выполняя тяжелую физическую работу, как, например, строительство укреплений, препятствующих муссонным наводнениям. В ашраме брамины должны были есть ту же самую пищу, что и все остальные (хотя в соответствии со своими традициями они принимают только пищу, специально приготовленную для них). Молились также все вместе. Не было никаких разделений. Бабаджи был свободен, и никакой закон, созданный человеком, не мог связать его. У него была верховная власть над всеми законами природы и всеми естественными и стихийными силами.

Многие люди видели, как он проявлял свою силу. Однажды, в период дождей, в течение нескольких дней планировалось провести религиозный праздник. И перед самым началом торжества дождь неожиданно прекратился. Он снова пошёл снова только после окончания празднования. Это было совершенно не характерно для этого времени года, так как проливные дожди в муссонный период идут целыми днями, не переставая.

Когда Гаутама Ганга (река, протекающая около Хайдакхана), разливалась от продолжительных дождей, и её потоки становились ещё более быстрыми, чем обычно, Бабаджи мог с лёгкостью переходить её босиком, и никто из переходивших вместе с ним не подвергался опасности. Ещё один пример: когда кто-то неожиданно приезжал в ашрам, количество приготовленной пищи чудесным образом возрастало, так что всем доставалось в избытке.

Всегда находились люди, которые хотели наложить какое-то правило или систему на тех, кто за пределами всех ограничений. Иногда выглядело так, будто Бабаджи соглашался с их доводами. Это происходило тогда, когда их обусловленность и система вероисповедания были слишком догматичны, а их сознание пока не позволяло расширить их понимание.

Очевидно и без доказательств, что в Индии нет равенства между мужчинами и женщинами. Даже в Хайдакхане, во время месячных женщины не ходили в храм, ели отдельно от всех остальных, и, конечно, не допускались к Бабаджи. Женщина считалась нечистой.

Какое же громадное противоречие! Бабаджи отбросил эти правила и позволял женщинам в этот период приближаться к нему.

Один день был не похож на другой. Однажды утром, вскоре после восхода солнца, мы поехали с Бабаджи в храм богини Кали, что стоит в самом центре старого города и считается одним из самых древних и священных мест в Калькутте.

В наиболее популярной западной интерпретации Кали ассоциируется с какой-то чёрной, всёразрушающей силой. У нее устрашающе длинный язык и ужасающая история. Но есть и гораздо более глубокое понимание, чем это.

Слово "кал" мужского рода, а при добавлении "и" оно становится женского рода. Само слово имеет двойное значение. С одной стороны, «кал» – это «время» или «вечность», с другой – «чёрный цвет», символизирующий непроявленное: из тьмы исходит свет, проявленный мир, а затем творение, пройдя через смерть и растворение, возвращается обратно во тьму. Всё сущее боится смерти, и поэтому Кали («Чёрная»), изображается устрашающей. За пределами смерти и распада господствует вечность. Только то, то, что вечно, может дать продолжительную радость и счастье. Широко распространённое в Индии поклонение Кали – поклонение одному из аспектов Божественного Единства. Это справедливо и по отношению к другим божествам индийского пантеона.

Храм Кали был так переполнен, что войти в него не представлялось возможности. Напротив мурти (скульптуры божества) располагалась маленькая дверь, и мы заглянули в неё. Среди огромного числа тел, распихивающих и толкающих друг друга, в попытках приблизиться к Кали, Бабаджи стоял неподвижно, как гора. Он дал нам знак, чтобы мы пробрались к нему. Некоторое время мы молча смотрели на мурти. Казалось, что она всегда находилась здесь, не затронутая бешено вертящимся миром вокруг неё. Между мурти и Бабаджи возникали столь сильные вибрации, что я начала чувствовать, что теряю сознание. Потом Бабаджи подал нам руку и помог выбраться из храма.

Когда мы вернулись обратно, сотни людей ожидали Бабаджи в надежде получить его даршан. Я наблюдала, как люди подходят к Бабаджи и получают его благословение. Я обратила внимание на одного немца, который явно только что приехал. Он передал Бабаджи какую-то рукопись. Бабаджи бегло просмотрел её и затем позвал меня.

– Прочти это и потом расскажи мне, о чем здесь написано.

Вернувшись на своё место, я открыла рукопись и прочла несколько строк... Слёзы потекли по моим щекам. Это писала душа, открытая Богу. Боль одиночества, длительный поиск, конечное блаженство при достижении цели... все, что я почувствовала, переполнило меня. Внутри всё стихло. Благоговение и благодарность пришли вместе с более глубоким пониманием того, что значит находиться в присутствии Бабаджи. Прочитанное открыло моё сердце.

Я посмотрела на Бабаджи. Он явно наблюдал за мной. Бабаджи улыбнулся и кивнул. То, что содержала рукопись, было не столь важно. Главным было внутреннее раскрытие автора. Когда позднее я получила возможность познакомиться с рукописью более внимательно, она произвела тот же эффект. Автор хотел узнать, что я думаю о книге.

– Это самое прекрасное, что вы могли бы предложить Бабаджи!

Бабаджи не слушал, когда я позднее пыталась рассказать ему о содержании рукописи. И это меня не удивило, так как он, конечно, уже знал, о чем она; ведь он держал её в своих руках.

После эпизода с рукописью я удалилась в свою комнату. Стали всплывать другие опыты с Бабаджи, когда он открывал мою сердечную чакру. Я не знаю, как он это делал. Я чувствовала лишь результат. Может быть, это были плоды его учения, приложенного на практике?

Однажды в Хайдакхане я перетаскивала камни. Их было тысячи, Бабаджи говорил, что "они – души". Но в то время я и понятия не имела о том, что такая плотная материя, как камень, может иметь сознание. Я собирала их у реки и относила в другое место, где они использовались для строительства. Рядом тихо струился поток. Был жаркий солнечный день, и нагретые солнцем камни, лежали повсюду, куда ни бросишь взгляд. Неожиданно я стала осознавать, что у них есть особые вибрации. Они излучают интенсивную любовь. Она исходит из камня в моей руке, из тех, что лежат вокруг. И это столь сильная любовь, что не встречается у людей. На мгновенье я остановилась, чтобы сосредоточиться на этом новом чувстве внутри меня, на этом чудесном открытии. Всё творение, включая и меня, вибрирует любовью. Она присуща всему сущему. Но в людях длительное время скрыта.

Сколь же сильной должна быть любовь Бабаджи к человечеству! Я ощутила какой-то аспект его всеохватывающей любви... Неожиданно я осознала, что кто-то стоит возле меня; это была женщина из Германии. Мне стало интересно, что чувствует Бабаджи, когда встречает своих преданных после их долгого отсутствия. Я посмотрела на неё, и сильная волна любви потоком хлынула из моего сердца. Казалось, будто моё тело и всё вокруг охватило сияющее пламя. Какой же исчерпывающий ответ на мой вопрос! Никогда прежде я не получала столь ясного ответа.

Было удивительно, как это чувство возникло во мне. Я не могла его вызвать сама и управлять им. Я лишь позволила ему перерасти в чувство свободы, проистекающее из радости и любви. Это произошло само собой. Также автоматически, как голос Бабаджи мог вызвать совершенно различные реакции: радость, сострадание, грусть, восстановление равновесия между энергиями инь и ян.

В тот же самый день вскоре после обеда мы сидели вдвоём с Бабаджи недалеко от пещеры, где его впервые обнаружили в 1970 г.

Он спросил: "Ты счастлива?"

– Да... вот настолько, – отвечала я, показывая ему своими указательным и большим пальцем длину в полдюйма. Про себя я подумала: "Я только тогда буду действительно счастлива, когда услышу твой голос внутри себя, когда стану одно с тобой".

– Что, ты не счастлива? – спросил он.

– О, да, – повторила я и вновь со словами "вот настолько" показала ему длину в полдюйма. Мне нелегко дался этот ответ.

– Уходи! – прокричал он, сделав при этом отстраняющий жест рукой. Поток грусти грозил поглотить меня, но неожиданно, в одно мгновение, он сменился чувством безграничной радости. Я подпрыгнула с криком: "Я – свободна! Свободна!" Я была счастлива, меня переполняли радость и ликование.

Один за другим следовали внутренние опыты, открывающие сердце. Они были подобны жемчужинам, нанизываемым на нить. И становились всё грандиознее и сильнее, пока, наконец, неожиданно не достигли своей кульминации в состоянии сат-чит-ананда (бытие-сознание-блаженство). Ничем необусловленная любовь заполнила огромную пустоту во мне, придавая жизни совершенно иное направление. Она научила меня любить Бога и его творение – не только заметные и удивительные его части, но также и едва различимые фрагменты, обычно воспринимаемые, как незначительные и не заслуживающие внимания; я увидела, что они тоже пронизаны чистой любовью.

В комнате никого не было. Я легла и успокоилась. Мне было радостно, что представилась возможность в одиночестве спокойно все осмыслить. Неожиданно в дверях показалась голова очень старого мужчины. Я видела его и раньше в толпе людей. Он держался скромно, и это произвело на меня впечатление. Я пригласила его войти. Он сел на полу против меня. Мы обменялись несколькими фразами на английском, а потом замолчали. Я стала спрашивать себя, зачем пригласила незнакомца к себе в комнату. И вдруг догадалась: он, должно быть, одинок и чувствует себя потерянным в этом огромном доме, переполненном людьми. При этой мысли моё сердце открылось, и огромная любовь излилась из него к этому человеку и ко всему человечеству. Была ли это любовь? Или это было понимание того, что мы все разделяем один и тот же высший удел, который нас объединяет? Даже несмотря на то, что каждый из нас уникален и поэтому всегда одинок, в какой бы жизненной ситуации не оказался. Незнакомец мягко сказал: "До свидания", – и ушёл, а вместе с ним исчезли и эти чувства.

Несколькими часами позже Бабаджи сообщил о том, что на голове этого восьмидесятидвухлетнего мужчины появился знак ОМ. Он велел всем посмотреть на голову старца и поклониться ему (тот сидел на полу возле Бабаджи). Огромный голубой ОМ, несколько похожий на татуировку, явно виднелся на его загорелой лысой голове. Знак ещё оставался заметным, когда мы улетали из Калькутты.

Индусы, жившие со мной в одной комнате, наблюдали появление этого чуда. Они рассказали, что сначала из макушки головы пошло нечто, напоминающее дым, а затем проявился знак ОМ.