Глава третья. Хайдакхан

Множество радостных людей приветствовало Бабаджи в делийском аэропорту. Среди них – мой муж и сын. По приглашению одного из членов парламента Бабаджи весь день должен был пробыть в Дели. Его усадили в машину. Нашего сына он взял на сиденье рядом с собой и велел забраться в салон мужу. Я отправилась на другом автомобиле. Так закончилась глава из сказки. Я с благодарностью вспоминала последние недели, которые провела рядом с Бабаджи.

Это была моя восьмая поездка к нему, но до сих пор мне не удавалось оставаться с ним более чем на месяц. Я знала, что некоторые находятся подле него по 3-6 месяцев, и это пробуждало во мне желание быть рядом подольше. Однако я чувствовала какую-то дисгармонию. Некоторые преданные не были обременены семьей, о которой нужно заботиться. Мои семейные привязанности и обязанности казались мне тяжёлыми цепями, ограничивающими свободу. Бабаджи пробудил во мне устремлённость к совершенству, к Божественному.

От преданных, которые стремились приблизиться к нему, воплощению Божественного, он требовал готовности в любой момент отдать всё самое лучшее, что у них есть, оставить все желания и возвыситься над умом и телом. Меня же он всегда просил, чтобы я выполняла свои обязанности по отношению к семье. Только когда наше сопротивление на фундаментальном уровне исчезает, Божественное может делать свою работу. Бабаджи действительно бросал всем нам вызов, но взамен давал в избытке, – и духовно, и материально.

Наконец-то, мы возвращались в Хайдакхан. До Халдвани, последней остановки перед Хайдакханом, где я планировала провести последние три недели в Индии, мы решили взять такси. С нами поехал один преданный из Голландии. Пока мы ехали, выяснилось, что он получил новую шестимесячную визу. Мгновенно моё внутреннее желание остаться еще на какое-то время в Индии актуализировалось. Сильная тоска по Божественному Свету охватила меня, и слёзы потекли по щекам. Боль становилась все невыносимее, как вдруг нас, сигналя, обогнал автомобиль. В нём оказался Бабаджи. Он высунул руку и указательным пальцем сделал знак, безошибочно давая мне понять, чтобы я не падала духом. Рядом с Бабаджи сидел мой маленький сын.

Незадолго до этого такси, в котором мы ехали, остановилось, водитель набирал воду. Машина, везущая Бабаджи, также сделала короткую остановку. Не то, чтобы им что-то требовалось; просто это была дань вежливости к нам – ведь Бабаджи взял нашего мальчика в свой автомобиль. Каким же счастливым выглядел сын в его присутствии!

Когда мы впервые попали к Бабаджи, сыну исполнилось только пять лет, и мы не взяли его с собой, опасаясь за его здоровье. Впоследствии, когда мы вернулись из Индии, я сожалела об этом. Ни один мастер в мире не мог бы научить его лучше, чем Бабаджи. Желая сыну только самого лучшего, я во время своих медитаций полностью вручала его судьбу Бабаджи. Всем сердцем я молилась Бабаджи, чтобы он принял мальчика как своего сына и руководил его духовным развитием.

В следующую поездку, шесть месяцев спустя, мы отправились к Бабаджи всей семьей. Я намеревалась остаться в Индии до тех пор, пока суд не предоставит нам право удочерить двухлетнюю девочку-сироту. Судебный процесс шел уже давно.

Для сына путешествие в Хайдакхан стало замечательным приключением. Особенно захватили его многократные переходы через потоки бурлящей реки на сильной спине индийского носильщика.

Мы увидели Бабаджи на том берегу реки, где сейчас находится дхуни. Он давал указания, как сооружать цветочные клумбы и грядки для овощей. Когда мы приблизились, он крикнул сыну: "Иди сюда!" Мальчик бросился к Бабаджи со всей скоростью, на которую были способны его маленькие ножки. Он схватил Бабаджи за руку и долгое время не отпускал её, "Это мой сын", – сказал Бабаджи, и дал ему индийское имя. Это не удивило меня. Моя молитва была услышана.

В Халдвани в ожидании приезда Бабаджи собралось много преданных. Он так долго отсутствовал, что теперь все хотели сопровождать его до самого ашрама. В это время года река достаточно мелкая, и её легко можно пересечь на грузовиках, что мы и сделали. Эта поездка навсегда останется в моей памяти вместе с теми моментами, когда я могла оставаться наедине с Бабаджи. Это самые прекрасные страницы в моей жизни.

Стоя на куче багажа и пытаясь удержать равновесие, я вдруг услышала, как Бабаджи зовет меня. Он хотел, чтобы я и сын пересели к нему в кабину.

Наезжая колёсами на камни, машина подскакивала, тряслась и грохотала. Бабаджи взял мою руку и с улыбкой слегка сжал её. При каждом подбрасывании грузовика наши плечи соприкасались. Я пыталась сонастроиться с ним и, освободившись от мыслей, почувствовать его внутренний мир, духовно стать с ним одним целым. Его лицо почти соприкоснулось с моим, когда своей правой рукой он сделал круговое движение прямо перед нами: голубое небо, высокие горы вокруг, сверкающая река и грузовик впереди нас, наполненный людьми. Он сказал: "Я люблю, я люблю".

Я уже собиралась спросить: "Что ты любишь?", как вдруг поняла, что он имел в виду всё творение. Он любит всю Вселенную, включая всё живое и неживое. Я чувствовала себя неописуемо счастливой и наполненной. Мне хотелось, чтобы путешествие никогда не заканчивалось.

В это время наш грузовик застрял в реке. Машина, шедшая впереди, пересекла реку без всяких трудностей, и ее пассажиры стали подшучивать над нашим водителем. Он тем временем пытался вытащить грузовик, включая то переднюю, то заднюю передачу. Ничего, однако, не получалось. Пришлось подкладывать камни под колёса, и вскоре машина была снова на ходу.

В ашраме нашей семье отвели отдельную комнату. Она, а иногда и соседняя, стали нашим домом во время всех последующих поездок в Хайдакхан. Вечером на аарти Бабаджи, сидя на качелях, все время играл с сыном. Это был длинный день, и не удивительно, что мальчик уснул прямо на коленях Бабаджи.

* * *

Маленькая деревушка Хайдакхан спускается прямо к долине Гаутамы Ганга. Река прорезает долину 3-4 основными рукавами. Проделав длительный путь под землей, она выходит на поверхность где-то на расстоянии нескольких километров вверх по течению. Гаутама Ганга обычно мелкая, течение ее спокойно, и перейти поток не составляет особого труда. Но во время муссонов она неожиданно широко разливается, становясь бурлящей и непроходимой.

Вода в Гаутаме Ганге чистая, прозрачная и пригодная для питья; она имеет те же исцеляющие свойства, что и сама Ганга, и может годами храниться в сосуде и не портиться. Она считается святой. И потому, купание в водах Гаутамы Ганги очищает и тело, и ум, и душу.

По обеим сторонам реки, возвышаются горы, покрытые зелеными девственными лесами. Эти прекрасные леса – дом для множества самых разных диких животных.

Ашрам располагается по обе стороны реки. Главный храм, комната Бабаджи, корпуса для приезжающих, госпиталь и офис возвышаются на одном берегу, а храмовый комплекс и пещера, где Бабаджи впервые появился в 1970 г. в состоянии глубокого самадхи, находятся на другом.

В течение тысячелетий Хайдакхан почитается святым местом. Бабаджи нередко говорит, что ныне это самое святое место на земле. Каждый, кто медитирует здесь и поклоняется Богу с чистым сердцем, может исцелиться от физических и психических заболеваний и разрешить все трудности. Те же, кто практикует духовные дисциплины возле дхуни, наделенной божественным сознанием, достигнет освобождения. Хайдакхан – место силы с высоким уровнем энергии.

До тех пор пока Бабаджи не дал мне личного указания идти к дхуни, я почти не уделяла внимания ей; даршан Бабаджи значил для меня всё. Но после его слов я начала ощущать её высшую силу, равную присутствию самого Бабаджи, и видеть дхуни как место, дарующее освобождение.

* * *

Бабаджи всегда находился среди своих преданных. Он никогда не стремился уединиться или отделиться от людей. Его физическое присутствие наполняло все вокруг позитивными импульсами и позволяло людям воспринимать более высокие вибрации. Оно усиливало способность окружающих к интуитивному пониманию и распознаванию своего внутреннего мастера, или "Высшего я". Таким образом, Бабаджи учил людей жить в гармонии со вселенскими законами и действовать в соответствии с ними.

Нередко Бабаджи передавал всю необходимую для кого-то информацию через окружающих. Неожиданно во время какого-либо разговора человек вдруг мог получить ответ на свой вопрос или понять, как разрешить тот или иной конфликт. Мысли и чувства очищались в присутствии Бабаджи, они осознавались и растворялись. Бабаджи использовал для обучения любой иллюстрирующий материал. Он представал высшим мастером в использовании обычных повседневных ситуаций.

Символизм, присутствующий в словах Бабаджи, самых простых его действиях и реакциях, зачастую был настолько ослепительно явным, что вызывал в человеке понимание, пронизывающее много слоев бессознательного. А оно пробуждало ещё более глубокое понимание.

Любая, самая простая ситуация могла быть обучающей. Например, переход через разлившуюся Гаутаму Гангу. Кого-то Бабаджи сопровождал при переходе, кому-то мог сказать, что он должен пересечь реку в одиночку или помочь какому-то человеку перейти через бурлящие потоки. Эти, казалось бы, обыденные ситуации наполнял глубокий смысл. Они представляли те жизненные моменты, когда следовало преодолевать опасности. Продвигаясь через бурлящие воды реки, символизирующие водоворот жизни, человек сталкивался лицом к лицу со страхом быть унесённым, но при этом у него появлялась возможность научиться мужеству и обрести уверенность в себе. Это был шанс увидеть, как концентрация на Божественном, на мантре ОМ НАМАХ ШИВАЙ, помогает в преодолении препятствий, помогает проходить через жизненные трудности.

Иногда в спокойную безветренную погоду Бабаджи просил преданных перенести его на другой берег реки. Два-три человека замыкали руки в замок, чтобы усадить Бабаджи; при этом каждый старался поддержать его, чтобы ему было как можно удобнее. В то же время люди заботились друг о друге, равномерно распределяя вес тела Бабаджи. Все происходящее напоминало мне о святом Кристофере, который, по легенде, переходя воду с ребёнком на плечах, потерял равновесие, и чуть было не упал в воду. Его спасло осознание, что он несёт самого Господа. Муж тоже несколько раз переносил Бабаджи на другой берег реки, причём босиком по острым камням. Ему не позволялось идти лёгким путём.

Каков был смысл всего происходящего? Очевидно, что это были уроки на умение переносить тяжести. Бабаджи часто просил сына изображать запряженное в повозку животное. Игра состояла в том, что мальчик, встав на четвереньки, бежал перед Бабаджи, а тот делал вид, что погоняет его, поднимая свой посох, как кнут. Иногда Бабаджи "ехал" на нём верхом, иногда опускал на него подушку или сумку, имитируя навьюченное животное. В других случаях Бабаджи сажал сыну на спину поросёнка, приговаривая: "Нанди Баба, Нанди Баба". Нанди – ездовой бык бога Шивы; символ преданности, силы и мощи. Баба – отрёкшийся от мира.

Во сне я тоже принимала участие в этих символических играх. Бабаджи шёл рядом со мной по долине. На плечах у него висела сумка.

– Зачем ты несёшь такую тяжелую сумку? – спросила я. – Дай её мне.

Бабаджи передал мне сумку. И вместе с ней Свой свет.

Я понимала, что через символические действия Бабаджи передаёт нам некоторую способность принимать ответственность – ответственность за себя, других и духовный прогресс всего мира.

* * *

В ашраме было много работы. Карма-йога (бескорыстный труд, посвящённый Богу) занимает важное место в учении Бабаджи. "Этот мир – лишь временное пристанище. Достичь постоянства можно только через бескорыстные деяния; они ведут к Богу и дают освобождение", – говорил Бабаджи.

В течение нескольких месяцев преданные выравнивали один из склонов горы Кайлаш. Здесь планировалось возвести храмовый комплекс и разбить сад. Все делали простыми мотыгами и лопатами. Их не всегда хватало, и поэтому землю и камни иногда приходилось собирать руками и в железных тазах переносить в надлежащее место. В основном работали люди, не привыкшие к такому труду. Но порезы и мозоли не были столь частым явлением, как следовало бы ожидать. Работа под руководством Бабаджи спорилась, среди нас царил дух дружбы и единения.

Другая важная карма-йога состояла в возведении защитных сооружений, способных предотвратить разрушительные муссонные потоки. Каждый год эти заграждения необходимо было реконструировать, поскольку бурные потоки разлившейся реки деформировали и частично смывали их.

Силами преданных у реки разбили большой сад; его удобрили илом, образовавшимся во время дождей. Каким же чудом казались цветущие растения на том месте, где раньше находились одни камни и бесплодная почва. Любовь Бабаджи к растениям была столь велика, что её нельзя было не заметить. Он просил не срывать без крайней нужды бутоны и цветы и говорил, что при необходимости рвать их нужно только в дневное время. Растения, как живые существа, чувствуют и реагируют на происходящее. Они испытывают страх и боль смерти.

Каждый участок обширного сада поливали; преданные по живой цепочке передавали вёдра с водой от самой Гаутамы Ганги. Поливка сада начиналась рано утром и занимала около 2-3 часов. В течение всего жаркого периода она велась каждый день.

Бабаджи курировал все работы. Однажды, когда я работала в саду, он показался между рядами недавно посаженных растений. У одних саженцев он останавливался дольше, чем у других. Бабаджи приблизился ко мне. Некоторое время он понаблюдал за моей работой, а затем взял полное ведро воды из моих рук и, вылив его на одно растение, сказал: "Отдавай всё, понимаешь?"

Я поняла, что должна идти по жизни бескорыстно и думать в первую очередь о других, а не о себе. Через несколько дней Бабаджи вновь коснулся этой темы. В тот момент я помогала маленькому больному индийскому мальчику. Увидев это, Бабаджи сказал мне: "Отдай и своё последнее сари."

Бабаджи подчёркивал необходимость в самодисциплине. В первые годы своего появления он почти не вмешивался в происходящее, но через некоторое время ситуация изменилась. Тех, кто вовремя не приходил на карма-йогу или на утреннюю службу, он просил покинуть ашрам.

Как-то Бабаджи дал мне поручение – ходить по утрам из комнаты в комнату и проверять, кто еще не на аарти. Иногда он интересовался, кто постоянно опаздывает на аарти, и затем просил этих людей покинуть ашрам. На мою просьбу не быть столь суровым Бабаджи ответил мне с улыбкой: "Успокойся, а то и ты тоже уедешь!"

Мои обязанности вызывали различные реакции у людей. В основном, это оскорбляло их. Они защищали свои действия, говоря, что лучше знают, что им делать в тот или иной момент, или что их "внутренний голос" позволил им сделать исключение из правила. Не трудно спутать инертность и упрямство эго с внутренним голосом, когда нас просят делать то, что требует некоторых усилий или отказа от комфорта.

В то время мне было трудно выносить подобные негативные реакции, направленные на меня. Особенно тяжелыми были дни, когда, стоя рядом с Бабаджи на возвышении (а до этого следуя за ним повсюду всё утро, что тоже входило в мои обязанности), я должна была объявить всем, что работа, обычно заканчивающаяся к обеду, с 3.30 продолжится (тем самым рабочий день удлинялся). Я видела, что некоторые люди завидовали мне. Другие считают любимицей Бабаджи и полагают, что я радуюсь своим привилегиям. Но Бабаджи любил каждого человека, каждый получал необходимые ему в данное время уроки через порученную работу. Всё же я чувствовала себя очень дискомфортно. Временами я доходила почти до болезненного состояния, особенно когда мы проходили мимо людей, идущих в чайную. Я чувствовала, что отвергнута ими. Но благодаря этому опыту я со временем поняла, что гораздо легче получать приказы, чем отдавать их. И ещё я в какой-то мере научилась тому, как не реагировать на мысли других людей при выполнении своих обязанностей. Я отвечаю за себя, и мне нет необходимости оправдываться в своих действиях перед кем-либо ещё.

Конечно, меня удивляло, почему Бабаджи уделяет мне столько внимания и столь щедро одаривает. Я была не лучше и не хуже других. Я была одной из многих. В конце концов, я решила, что внимание и подарки относятся не к моей проявленной личности, а к божественной сущности внутри меня, которая является частью каждого. Не имеет значения, кто получает внимание и подарки, мы получаем их все вместе. Такой взгляд на происходящее помог мне прояснить суть дела и принес спокойствие.

Физический труд в Хайдакхане укреплял мое тело, ум и дух. Улучшилось кровообращение и работа всех органов. Когда к вечеру тело уставало, ум становился более восприимчивым к высшим вибрациям, а его внутреннее сопротивление постепенно таяло.

Если кто-то ощущал слабость во время работы, Бабаджи мог дать прасад, благословленную пищу, или подозвать к себе. В присутствии Бабаджи человек обретал новые силы.

Однажды утром я перетаскивала камни на реке. Их нужно было сложить в определённом месте. В какой-то момент я почувствовала, что очень устала. Бабаджи окликнул меня: "Иди и поешь". Он сидел на большом белом камне, и у него явно не было с собой никакой пищи. В тишине я села у его стоп, перед нами простиралась долина. Через некоторое время он встал и ушёл. Я почувствовала прилив сил.

Бабаджи был очень немногословен. Те слова, что он произносил, никогда не были праздными. "В конце концов, все слова исчезнут, останется лишь мантра ОМ НАМАХ ШИВАЙ".

Люди редко используют слова и мысли правильным образом. Гораздо чаще и слова, и мысли для них – «инструменты» болтовни, осуждения или усиления эгоцентризма. Контроль за мыслями имеет большое значение, поскольку в области бессознательного они могут усилиться в несколько раз и подобно бумерангу вернуться на сознательный уровень.

Когда я впервые встретила Бабаджи, у меня было ощущение, будто сконцентрированная сила прошла через все клетки моего тела. В его присутствии меня всегда охватывала такая дрожь от головы до пят, что я никак не могла её унять. Позднее эта реакция сменилась чувством лёгкости, как перед вхождением в медитативное состояние. Это часто случалось во время утреннего даршана, когда я сидела рядом с Бабаджи, и исчезало, когда я приступала к работе. Казалось, что физическая активность поддерживает некоторое равновесие. Однажды Мунираджи спросил у меня, как я себя чувствую.

– Я всё ещё чувствую некоторую слабость.

– Да, да, Бабаджи даёт тебе новое здоровье, – ответил он.

Со временем подобные симптомы полностью исчезли, вместо них появилась сильная концентрация на Бабаджи. Он был единственным объектом моей медитации и размышлений.

Многие люди не могли долго выдерживать высокие вибрации Бабаджи и Хайдакхана. Обострялись хронические заболевания, возникала диарея, тело покрывалось гноящимися ранами... Зачастую болезни являлись признаком очищения. После них следовали периоды покоя и расслабления, во время которых более отчетливо слышался голос души. Появлялась возможность разрешить какие-то внутренние противоречия. Когда ум и дух человека находятся в равновесии, он полон сил и здоровья.

Бабаджи нередко вмешивался в безнадежные с точки зрения здравого смысла ситуации и давал людям исцеление. Он избавил от невыносимой боли одного юриста из Германии, нога которого подверглась сильному радиоактивному излучению; в течение нескольких лет он ходил от одного доктора к другому, но никакие курсы лечения ему не помогали. Бабаджи сказал, что нога получит исцеление, если он укрепится в вере. Одна женщина с артритом пришла к Бабаджи, хромая, а из ашрама уходила грациозной походкой, как юная девушка (После её отъезда Бабаджи сам некоторое время прихрамывал). Однажды успокаивающее прикосновение Бабаджи мгновенно уменьшило опухоль размером с яйцо на голове моего сына; он ушибся, упав на землю с каменной плиты. Мальчик играл где-то неподалеку от Бабаджи, и когда это случилось, рыдая, бросился к нему на руки.

Чашу, однажды наполненную доверху, должно сначала опустошить, прежде чем её вновь можно будет наполнить. Когда приходило время, о чем знал только Бабаджи, он отправлял преданных домой. Много слёз лилось, когда Бабаджи приказывал: "Уезжай домой!" "Но почему я?" – мог возразить кто-то. Некоторые преданные игнорировали слова Бабаджи и любым способом старались получить его разрешение остаться в ашраме. Иногда Бабаджи уступал, иногда оставался неумолимым.

Бывали случаи, когда и вновь пришедшим не разрешалось находиться в ашраме. Их просили переночевать в соломенной хижине чайной за пределами ашрама и уехать на следующий день. Видимо, подобное происходило лишь с теми людьми, которыми руководило любопытство, развлечение или поиски дешёвого ночлега. "Вы бегаете от гуру к гуру, как по магазинам (В оригинале – You do guru-shopping). Уходите!" – мог сказать Бабаджи.

Казалось, что прошли столетия после возвращения из Калькутты. Но прошло всего несколько дней. С Бабаджи внимание полностью сосредотачивалось на настоящем; прошлое быстро отпускало.

Близилось Рождество. Множество людей собирались приехать на празднество. В связи с этим необходимо было многое подготовить. Требовалась и личная подготовка. Бабаджи велел всем сделать мундан (ритуальное бритье головы). Большинство из тех, что приехали в ашрам впервые, проигнорировали его слова, найдя те или иные отговорки. Некоторые спрятали волосы под платки или шапки, в надежде, что так их не заметят. Но всё было тщетно. Каждый человек встал перед выбором – сбрить волосы или покинуть ашрам. Исключение составляли лишь те, кто не мог, вернувшись домой, выйти на работу с бритой головой.

Бабаджи читал сердце каждого.

– Ты – раджа, а раджи никогда не делают мундан! – сказал он мужу. Но сыну он велел сбрить волосы.

Мальчик ранее уже дважды брил голову. Волосы росли медленно, и его не порадовала перспектива опять ходить с голым черепом. Он перешёл в другую школу, находящуюся в достаточно консервативной части Германии и легко мог стать объектом насмешек одноклассников. И сын отказался делать мундан.

– Если ты не пострижешь волосы, ты больше не моё дитя. Уходи!

С разбитым сердцем мальчик убежал. Он помчался вниз по реке и, сев в тени дерева бодхи, мужественно боролся сам с собой. Его не было около двух часов. Он вернулся, решив, что лучше сбрить волосы, чем потерять любовь Бабаджи. В тот же вечер он склонился перед Бабаджи, сияя своей лысой головой. Бабаджи сказал, что он перейдет сразу же в четвёртый класс, что его обучение в школе продлится двенадцать лет. Так оно и вышло.

Сначала сын радостно ходил в школу, он легко нашел там друзей. Но после переезда, в новой школе появились сложности: он не понимал местного диалекта, и дети его не приняли. Мальчик потерял всякий интерес к школе и быстро запустил материал. После возвращения из Индии ситуация неожиданно изменилась – он вновь обрёл интерес к учёбе. К нынешнему моменту он уже закончил школу, причем с такими хорошими результатами, что ему нет необходимости, как это принято, учиться в тринадцатом классе, вполне достаточно двенадцати. Предсказание Бабаджи, сделанное много лет назад, словно обозначило причинно-следственную связь между отдаванием себя Его воле и успехами сына.

Манера игры с нашим мальчиком, которую выбрал Бабаджи, не всегда являлась забавой для ребёнка. Однажды в ходе игры он должен был распрощаться с одеждой, красной шапкой с козырьком и свистком, который дал ему Бабаджи. Оставшись в одном лишь нижнем белье, сын залился слезами. Бабаджи с любовью прижал его к своей груди и с нежностью спросил:

– Кто я?

– Мой отец.

– Нет! Твоя мать. А кто ещё?

Мальчик начал перебирать все имена, которым научил его Бабаджи, на хинди и английском – Махапрабхуджи (Великий Господь), Всеобщий Отец, Питаджи (Отец), Матаджи (Мать) и Бабаджи Махарадж, Баба (Отец). Когда Бабаджи хотел, чтобы сын назвал женский аспект, то указывал на левую сторону своей груди, когда – мужской, на правую.

Когда он ждал имя, представляющее оба аспекта, – на середину.

Подобные игры продолжались неделями.

– Я – твоя...? – спрашивал Бабаджи.

– Жена!

– Я – твой...?

– Муж.

Предполагалось, что мальчик должен закончить предложение, и если ему не удавалось найти тот ответ, что ожидал Бабаджи, он мог заполучить небольшой шлепок. Несомненно, что Бабаджи хотел уравновесить внутренние энергии ребёнка и делал это под видом игры. В то же время он показывал, что соединяет в себе оба аспекта – мужской и женский. "Я – не мужчина и не женщина".

Важно, чтобы каждый человек осознал и использовал мужское и женское, интуитивное и рациональное, созерцательное и деятельное начала. Тогда мир будет более счастливым местом.

* * *

Помимо указания делать мундан, Бабаджи попросил преданных в течение всех десяти рождественских и новогодних дней непрерывно петь баджаны (религиозные песнопения, песни преданности) и чаще приходить на киртан (совместное распевание Божественных имён). День и ночь по ашраму разносились звуки барабанов, цимбал, фисгармонии.

Со всего мира съезжались преданные. В конце концов, в ашраме собрались люди из 26 стран. Представитель каждой нации подошел к Бабаджи, держа в руках ленту с названием своей страны.

На праздник пришло и множество местных жителей. Приехала группа музыкантов. Под Рождество они устроились возле дерева, украшенного западными преданными на манер новогодней елки. Зазвучали религиозные гимны и традиционные индийские раги, их музыкальный ритм был весьма необычен. Весь ашрам, сад и на каждая из 108 ступеней лестницы, ведущей к реке, слабо мерцали зажжёнными свечами (их было 8 тысяч). Во тьме долины светящиеся огоньки создавали потрясающую картину, она приковывала к себе внимание на расстоянии нескольких миль.

Бабаджи проводил особые ягьи. Их свидетелями стали сотни людей. В течение дня шел даршан. Местным жителям, помимо фруктов и сладостей, он давал вязаные носки, шапочки и другую тёплую одежду. Их дети получали куклы, тёплые свитера, шарфы... Зимы в Гималаях очень суровые.

В первый день праздника Бабаджи говорил о присутствии Христа, о том, что люди должны позволить уйти зависти и ненависти, из-за этих чувств они чувствуют себя отделёнными друг от друга и от всего творения. Единство есть состояние реальности. Он добавил, что каждый, кто откроет себя энергии Христа, получит его видение. Шастриджи, по просьбе Бабаджи, повторил его слова еще раз. Бабаджи также сказал, что грядет время глобальных разрушений. Они произойдут неожиданно, в один момент. Огонь, вода и земля поглотят всё.

"Не теряйте мужества, но будьте готовы пожертвовать собой за истину. Будьте готовы прыгнуть в огонь".

"Любите и защищайте свою страну. Бабаджи заботится о Вселенной. Ваша обязанность – заботиться о мире. Создавайте гуманистические организации, чтобы мир смог понять и использовать силу ОМ НАМАХ ШИВАЙ. Эта мантра сильнее, чем тысячи атомных бомб. Их смертоносные заряды не затронут тех, кто живет с мантрой". В последующие дни Бабаджи повторял свои слова.

"Дайте обет у Гаутамы Ганги, что будете работать на благо человечества и предупреждать людей о грядущих временах. Рассказывайте им о мантре, её силе, и объединяйтесь. Только так вы можете стать сильными. В конце концов, истина и добрая воля возобладают".

На Новый Год также прошли огненные церемонии. Всю праздничную ночь мы пели. С минуты на минуту ждали прибытия губернатора штата Уттар Прадеш. В соответствии с индийскими обычаями он должен был появиться с большим числом сопровождающих. Некоторые из официальных высокопоставленных лиц уже приехали в ашрам. Бабаджи любезно, но несколько сдержанно, отражая чувства гостей, пригласил их на обед, а затем раздал прасад. Пока гости ели, Бабаджи прислонился к банану. Он обхватил руками большой банановый лист, свешивающийся прямо перед ним, и наблюдал за приехавшими. В какой-то момент он изменился – его облик обрёл форму Божественной Матери, вибрации стали женскими. Безмолвно Божественная Мать смотрела на новых гостей. Казалось, будто она видит их жизни в прошлом, настоящем и будущем. Позднее мне сказали, что эти люди поклонялись женскому аспекту Бога. Это было редкое и вдохновляющее зрелище.

– Там будет построен аэропорт, – сказал Бабаджи за несколько дней до начала праздника, и указал на долину внизу. Я восприняла эти слова за весьма отдалённый в будущем проект. К моему удивлению, на следующий день в ашрам приехали солдаты. Вместе с преданными они стали готовить вертолётную площадку, маркируя землю белыми камнями.

Теперь на это место вот-вот должен был приземлиться вертолёт с восьмидесятилетним губернатором и его дочерью на борту. Мунираджи, Шастриджи и муж встречали их прямо у трапа. Бабаджи продумал всё. Даже каменистый и извилистый путь от вертолётной площадки до ашрама выровняли так, чтобы губернатор мог легко проехать на своем джипе. Наконец, гость прибыл и склонился перед Бабаджи, чтобы сделать пранам, но Бабаджи подхватил его, учитывая возраст. Он повёл высокого гостя на террасу.

В этот вечер аарти шло долго. Все происходило очень величественно. В киртан-холл торжественно внесли дорогой паланкин. И, держа его над головами, отнесли к Бабаджи. Это был подарок от губернатора.

Какие бы интересные события не происходили в ашраме, они не прерывали его обычного распорядка и повседневных работ. Каждый что-то делал в соответствии со своими талантами и общей необходимостью. Одни люди поливали сад, другие – дежурили в госпитале, третьи – трудились в офисе, четвёртые – на укреплении заградительных сооружений у реки. Карма-йога мужа состояла в том, чтобы наладить круглосуточное дежурство в ашраме. В «охрану Хайдакхана» входили мужчины всех национальностей. Такая мера была необходима, поскольку в этих местах часто замечали диких животных, но первоначальная цель «охраны» имела в большей степени смысл символический: Бабаджи постоянно говорил о необходимости быть внимательным и бдительным, о поддержании предельной осознанности 24 часа в сутки. "Все вы – мои солдаты, солдаты Санатана Дхармы, защитники Вечного Закона".

Помимо Рождества, Бабаджи уделял внимание всем важным религиозным праздникам основных религий, представители которых находились в ашраме, в частности, к сикхским праздникам (основатель сикхизма – гуру Нанак, сикхи считаются смелыми солдатами). Раз в год в течение трёх дней в Хайдакхане непрерывно читали священное писание сикхов "Гуру Грант Сахиб". Для этого из Бомбея приезжали несколько преуспевающих сикхов в цветастых тюрбанах.

К священной Книге сикхи относятся с большим уважением. Ее текст – Божественное откровение. Во время праздника священнослужитель выносил объемное писание, завёрнутое в роскошные ткани – парчу, вельвет и шёлк. Держа Книгу над головой, он проходил по священной земле ашрама и торжественно вступал на украшенный подиум под храмовой колоннадой. В чтениях принимали участие и иностранцы. Хотя никто не понимал ни слова, однако, от священных вибраций наступало благостное состояние.

Как-то во время празднования Рождества Шастриджи проводил беседу в киртан-холле. Он похвалил сикхов, сказав, что они подлинно религиозные люди и, как показывает история, готовы умереть за истину. Бабаджи добавил: "Мы все, как солдаты, призваны выполнить свой долг. Лишь тогда мы утвердимся в истине, когда станем хозяевами наших умов и чувств. Дату великих перемен ещё нельзя назвать. Но все поймут, когда грядущий переворот наступит".

Нелегко было слушать эти слова. Мне вовсе не хотелось принимать участие в каких-либо переворотах. Я люблю мир и гармонию. "Пожалуйста, не вовлекай меня в это", – подумала я, когда Бабаджи позвал меня, прислав за мной одного из преданных.

– Ты – солдат! – сказал Бабаджи и дал мне широкий сверкающий серебряный обруч. – Носи его в течение трёх дней.

Я вернулась на своё место переполненная внутренним протестом. "Неужели я действительно должна носить на голове эту показную вещь? И все это из-за того, что я не хочу принимать участие в какой бы то ни было борьбе? Меня же может напугать даже маленькая сороконожка (одна из них забралась ко мне ночью в постель)». Всё же я последовала его указанию, не понимая его важности.

Перспектива грядущих катаклизмов вызвала у некоторых богатых индийцев вопрос, куда им вкладывать деньги. "До тех пор, пока существует правительство, ваши капиталы в безопасности. Лучше вкладывать их в драгоценные камни", – ответил Бабаджи.

Многое было сказано о грядущем перевороте. Ужас от услышанного приводил меня в беспокойство, хотя обычно я достаточно уравновешена. Ведь, по словам Бабаджи, в этом величайшем перевороте всех времён женщины тоже примут участие.

Началось аарти. На голову, плечи и руки Бабаджи накинули красную шёлковую шаль. Божественное прославлялось в женском аспекте. В середине церемонии Бабаджи потихоньку потянул за сверкающую ткань и прикрыл ею лицо. Его формы неожиданно преобразились, став цвета крови, красные руки стали неистово взмывать вверх. Закручивающиеся потоками воздуха концы шали будто яростные, лижущие языки пламени жаждали поглотить людей, сидящих перед ним. "Кровавая Мать", – прошептала моя соседка. Да, это была она. Бабаджи выглядел ужасающим, как демон, поднявшийся из преисподней. Он словно готовился уничтожить своих детей. По моей спине пробежал холодок.

Бабаджи попросил какого-то пожилого человека спеть шутливую песню. Затем сбросил с себя шаль, а вместо неё накинул на шею ремешок с многоцветным фонарём. Фонарь замигал жёлтым цветом в полном контрасте со слабоосвещённым залом. "Внимание!" – означал этот сигнал. От света фонаря кожа Бабаджи приобрела страшный трупный оттенок. Потом вспыхнул красный свет. "Опасность, величайшая опасность!" Неожиданно Бабаджи поднялся и вышел из зала.

У меня было нервное потрясение, и я едва добралась до храма. Люди быстро расходились. Я опустилась на землю и стала умолять Бабаджи освободить меня от этой фантасмагории. Лучше умереть прямо сейчас, чем чувствовать себя окончательно запутавшейся. В истерике я то смеялась, то плакала, не в силах остановиться. Моя соседка все это время находилась со мной, и её слова, наконец, успокоили меня. Их суть в том, что мы не должны позволять внешним событиям вводить нас в замешательство. Бог прячется, но в действительности он всегда один и тот же, в действительности он не меняется, даже когда спускается в ад, чтобы отпустить демонов. Разрушение приносит обновление. Разрушение – часть естественного вечного процесса духовной эволюции.

* * *

В Новый Год в Хайдакхане часто идут дожди. Из-за них все работы прекращаются. Преданные укрываются в своих комнатах, читают или беседуют на духовные темы.

Как-то после обеда, когда все вокруг погрузилось в плотный серый туман из-за сильного ливня, Бабаджи вошёл в зал для киртанов абсолютно незамеченным. Он послал за мной человека, и вскоре я сидела у его стоп.

Звуки непогоды не могли нарушить тишину, опускающуюся на меня в присутствии Бабаджи. Мне хотелось полностью раствориться в нем, разделение казалось невыносимым. В сердце своём я попросила: "Пожалуйста, позволь мне быть единой с тобой". Я не ожидала ответа. Каково же было моё изумление, когда он обратил свой взор на меня и медленно, с особой значимостью кивнул. Я вряд ли отважилась бы как-то отреагировать, но вопрос сам соскочил с моих губ: "Это обещание?" Он снова кивнул. Что же еще просить!

Сознание Бабаджи подобно всё отражающему зеркалу. Он воспринимает каждую мысль и отражает её как неотъемлемую часть полноты сознания. Всё творение и всё человечество – одно целое, полностью и неразрывно связанное с Божественным без каких-либо реальных разделений. Каждый импульс ощущается Богом.

Сходив за освежающими напитками и тёплыми чапати на обед, я сонливо прогуливалась по саду среди высоких цветущих кустов. Под храмовой колоннадой показался Бабаджи. Он улыбался мне. Он появился так быстро, что я не успела отреагировать и не улыбнулась ему в ответ. Когда я вновь обратила на него взгляд, он уже имитировал мой отрешённый вид. Улыбка тронула мои губы, и он снова заулыбался.

– Иди сюда! – позвал Бабаджи. – Ты уже пообедала?

– Нет.

– Почему нет?

Он развернулся и стал удаляться. Я подумала, что это игра в зеркало. Человек может реагировать на проявление Божественного только когда воспринимает сознательно. В противном случае, оно подобно семени, попавшему в бесплодную почву.

Приближался наш отъезд. Мне не хотелось покидать Хайдакхан. Находится в присутствии Бабаджи было таким блаженством. Стоит ли мне просить его разрешения задержаться? Мне казалось, что муж и ребёнок вполне могут обойтись без меня какое-то время. Бабаджи, конечно, знал о моём желании. Думаю, он должен дать мне знать возможно ли это. А пока я старалась проживать каждый момент своей жизни с максимальной интенсивностью.

Утром сын спросил у Бабаджи: «Кем я стану, когда вырасту?». Бабаджи отбросил волосы со лба и внимательно посмотрел в лицо ребёнка. "Кья банау, кья банау?" (Кем он будет, кем он будет?) Индиец, что сидел рядом, перевёл нам его слова. Позднее сын снова вернулся к этой теме. "Политиком или военным", – сказал Бабаджи и подарил ему маленькую подушечку. "Это для твоего ребёнка, – сказал он. – Завтра ты женишься; послезавтра у тебя будет ребёнок!"

В последние дни нашего пребывания в ашраме Бабаджи уделял сыну всё меньше внимания. Я полагаю, что он хотел облегчить ему печаль расставания, так как знал, что мальчику будет трудно разлучаться с ним. Сколько раз Бабаджи баловал его сладостями и духовными дарами! Бывало, после вопроса "Ты уже поел?", Бабаджи мог взять из воздуха нечто невидимое и дать ему. Или в игре прижимал его к своей груди, говоря: "Пей молоко". В ответ мальчик опускал свою голову на рубашку Бабаджи и сделал вид, что сосёт грудь. "Здесь ничего нет!" – возражал Бабаджи.

– Что! – мог возмутиться Бабаджи, поднимая руку и делая вид, что хочет шлёпнуть сына. А немного погодя: "Теперь ты удовлетворён?"

– Да, – отвечал ребёнок. – Я люблю тебя. Ты – большой. А я такой маленький, и мир тоже очень маленький.

Бабаджи подпитывал детей и жизненной энергией. Однажды он положил свой палец в ротик новорожденному, лежащему рядом с ним в корзине. С каким же умилением я наблюдала, как младенец безостановочно сосал его палец. Баба терпеливо держал палец, полностью сконцентрировавшись на происходящем. Казалось, что он не дышит; его веки опустились. Казалось, будто он пребывает в глубокой медитации.

– Как же так получается, что твой сын так много ест? Он съедает всё, что я даю ему, и этого не хватает.

В другой раз Бабаджи сказал: "Хотя он плохо ест из-за того, что ему не нравится индийская пища, у него все равно плохой аппетит. Ежедневно предлагай приготовленную пишу Богу, и мальчик начнет хорошо кушать".

Одна индианка объяснила мне: "Прежде чем попробовать пищу, возьми небольшую порцию, положи её на короткое время перед изображением, статуэткой или каким-либо символом Божественного. Пища будет благословлена, и ты можешь смешать её с остальной". По приезду домой я стала так делать. Результат не замедлил сказаться, у сына проснулся громадный аппетит.

Подошел наш последний день в ашраме. В это утро, как обычно, в четыре часа под звёздным небом мы пошли вниз к реке совершить омовение. Зимой в воду входить приятно, она теплее, чем прохладный воздух. Освежённые и полные сил, мы легко поднялись по лестнице и прошли в нашу комнату. Тут и там в ночном безмолвии вспыхивал свет фонарей, выдававший присутствие других преданных, делающих то же самое, что и мы. Утренние часы перед чанданом и огненной церемонией очень благоприятны для медитации. Наша комната подходила для медитативных занятий, так как находилась в стороне от беспокоящих звуков и огней. Слышалось лишь мягкое дыхание сына. Неожиданно муж сказал: "Я вижу нечто необычное!" Тьма перед его глазами расступилась, и он увидел комнату, полную прозрачных силуэтов, свободно проходящих сквозь стены и моё тело. Они образовали плотную очередь, как будто терпеливо ожидая даршана Бабаджи. Это было красочное зрелище; одни фигуры были облачены в одежды прошлых веков, другие – завёрнуты в одеяла, третьи одеты в современную одежду. Я пыталась, как могла, но ничего не видела, хотя было очевидно, что все происходящее продолжается веками. Мой муж рассказал об этом опыте Бабаджи, тот положил свой большой палец на третий глаз мужа и прокричал мантру БАМ.

Видения приходили снова и снова, но постепенно они надоели мужу. Он не мог войти в контакт с безмолвными фигурами и перестал обращать на них внимание.

Большую часть последнего дня мы провели рядом с Бабаджи. Он оставался на своей террасе гораздо дольше, чем обычно, а затем отправился в сторону храма, посмотреть, как идёт работа в саду. После обеда и короткой фиесты Бабаджи сидел вместе с местными жителями на крыше госпиталя. Под тёплыми лучами зимнего полуденного солнца он шутил и забавлялся. Всем подали сладкий молочный чай. Незаметно подошло время пения в киртан-холле. Бабаджи позволил нам еще чуть-чуть побыть с ним. Время прошло в молчании. Бабаджи поднялся и направился в глубину ашрама. По инерции я последовала за ним, но затем повернула к своей комнате. Вдруг я услышала, что он зовёт меня.

Я сбежала вниз по ступенькам, ведущим к его комнате. Он сидел на вращающемся стуле неподалеку от ванной. Рядом с ним было двое преданных. Бабаджи мягко произнёс моё имя и приподнял свои стопы, обращая их в мою сторону. Тем самым он давал мне понять, что их можно массировать.

– Когда вы уезжаете? – спросил он мужа, стоящего за моей спиной.

– Завтра.

– Как долго вы собираетесь пробыть в Дели?

– Одну ночь.

– Нет, оставайтесь на неделю!

Муж потерял дар речи; он должен был вернуться на работу. Баба повернулся ко мне с вопросом: "Ты поедешь со мной в Бомбей на Шиваратри? Хорошо?" От радости я чуть не потеряла сознание. "Да", – прошептала я слабым голосом.

Бабаджи спросил меня о билете на самолёт, нельзя ли изменить дату обратного вылета. Муж внимательно следил за ходом разговора, раздумывая, что же будет с ним. Он расслабился лишь когда Баба сказал ему, что он может лететь домой, как и планировалось.

Бабаджи встал и отправился в ванную комнату. Я услышала, как он позвал меня. Я могла помочь в совершении ритуала омовения. Бабаджи встал на деревянную решётку, подобрал своё лунги, приподнял ногу. Один из преданных дал мне ковш, доверху заполненный тёплой водой принесённой с кухни, и велел поливать колено и стопу Бабаджи. Я постаралась сделать все наилучшим образом, несмотря на то, что Бабаджи все время щипал меня то за ухо, то за руку. Затем он стал постукивать по моей спине указательным пальцем. "Харе, Харе Ганга! Харе, Харе Ганга!"– пели мы вместе с ним, так же как и другие мантры, прославляющие элемент воды. Какой восторг! Но омовение быстро закончилось, Бабаджи облачился в чистые одежды, причесал свои падающие на плечи волосы и вылетел, как ветер – легкий и проворный. Когда мы снова нашли его, он сидел в киртан-холле, внимательно наблюдая за происходящим вокруг. Сын был рядом, они играли. Бабаджи крутил его в воздухе и опускал на спины преданных, делающих пранам.

Прямо перед Бабаджи сидел молодой человек, очень заботящийся о моей семье в Германии. Он собирался возвратиться домой вместе с нами. Неожиданно Бабаджи встал и мягко бросил сына к нему на колени. "Теперь у тебя двое детей, заботься о них!" – сказал он, налагая на него ответственность за моих детей. Эти слова показались молодому человеку бессмысленными, так как он не знал о нашем разговоре с Бабаджи, о том, что я остаюсь в Индии еще на неделю. Неожиданно я вспомнила ободряющий жест Бабаджи, сделанный им три недели назад, когда он проезжал мимо на машине. Это был ответ на моё желание остаться с ним на более длительный срок. Он уже тогда знал, что я поеду с ним в Бомбей.

Сегодня моя семья уезжала. Мы вместе пришли на чандан. Сын плакал; он хотел остаться с Бабаджи. Что он будет делать в Германии без меня – матери, друга, наставника, – не говоря уже о лысой голове? Я была уверена, что Бабаджи все чувствует и надлежащим образом позаботится о нём, а предстоящий опыт поможет внутреннему росту мальчика, сделает его сильнее.

В той части ашрама, что прилегает к комнате Бабаджи, в темноте раннего утра виднелись очертания фигур. Над долиной в прозрачном воздухе висели миллионы блистающих звёзд. С гор дул холодный ветер, но было тихо. Мы присели в ожидании. Ритмичные всплески Гаутамы Ганги успокаивали. Всё пребывало в глубоком покое. Даже крики хозяина большого боксера, пытающегося объяснить своему питомцу, что пора возвращаться домой, стихли где-то вдалеке. К сожалению, идиллия продолжалась недолго. Появилась собака. Она по очереди обнюхивала каждого, фыркая и виляя хвостом. Воздух вновь взорвался криком хозяина, окликающего своего пса.

Наконец, началась церемония чандана. Мы тихо спустились вниз по ступенькам к комнате Бабаджи, обошли вокруг огромного дерева бодхи и дхуни, и оказались перед входом в комнату Бабаджи.

Эта комната была маленькой, 2,5 на 3 метра. Помимо кровати, представляющей собой деревянное основание с матрасом, там находилось небольшое углубления в полу для огненного ритуала (с ним рядом стоял трезубец) и место для медитаций, выделенное двумя подушками. В углу стоял маленький шкафчик, и за шторкой в нише на стене висели две крошечные полочки. Посреди комнаты лежал коврик. И это всё.

Каждый входящий в комнату, склонялся перед Бабаджи, а затем поднимал голову, чтобы Бабаджи мог нанести ему на лоб чандан. Бабаджи сидел в позе лотоса на краю своей кровати. На его коленях лежало полотенце, рядом на подносе стояло несколько плошек с пастами чандана и кум-кума.

Иногда в эти ранние часы Бабаджи отдавал кому-нибудь одежду, которую носил в предыдущий день. По знаку Бабаджи, Ман Сингх, его ближайший личный помощник, раздавал ее преданным. Однажды я получила джемпер. "Два в одном, два в одном, – прокомментировал Бабаджи, – Для тебя и для мужа". Он повторил эти слова. Почему? Обычно он говорил очень мало. Шла ли речь о двойственности, проистекающей из единства и возвращающейся в него?

После благословенного чандана преданные отправлялись к месту проведения огненного ритуала. Женщины рассаживались вокруг дхуни с левой стороны, мужчины – с правой. Бабаджи приходил последним. В этот раз он дал знак сыну, чтобы тот сел рядом с ним. Справа от Бабаджи лежала тарелка из нержавеющей стали, наполненная смесью риса, зёрен черного кунжута и маленьких конусов из благовонных смол. В руке он держал длинную деревянную ложку, которой подливал в огонь жидкое гхи. Ман Сингх сидел рядом с Бабаджи и подкладывал в его ладонь новые порции самагри (смесь риса, ячменя, кунжута и других компонентов), отправляемого в огонь. Сначала Бабаджи очень медленно жертвовал самагри огню, затем быстрее. Создавалось впечатление, что он погрузился в состояние некого транса. Его взгляд устремился в небеса, он едва заметно покачивался и изредка кивал, как будто общался с небесными существами. Казалось, его сознание легко перемещается между тонкими сферами и нашим миром. Высокие мистические вибрации, которые генерировались при проведении ягьи, всегда проникали в самую глубину каждого присутствующего. После огненного ритуала я возвращалась в свою комнату немного ошеломлённая и лишь через какое-то время приходила в своё обычное состояние.

В это утро на верхней террасе устроилась та самая надоедливая собака, которая докучала нам утром. Она смотрела на происходящее. Бабаджи заметил её и позвал. Собака улеглась у стоп Бабаджи и погрузилась в абсолютный покой. Каждое существо было желанным гостем для него.

По окончании огненного ритуала муж и сын начали прощаться с Бабаджи, он с любовью положил руки на их головы. Когда мы направились к своей комнате вверх по лестнице, сын рыдал; он не хотел расставаться с Бабаджи. Я старалась успокоить его: "Потом ты снова к нему приедешь". Мальчик решил еще раз увидеть Бабаджи.

К тому времени Бабаджи ушел в свою комнату. Сын подошёл к его двери и застенчиво постучал. "Кто там?" – послышался его голос. "Это я", – ответил сын. Бабаджи открыл дверь, и мальчик бросился к нему на руки. Долгое время они не разжимали объятий. Это несколько утешило сына. Когда он вбежал в нашу комнату, он был счастлив. Бабаджи дал ему прощальный подарок – красное одеяло.