Глава пятая. В пути

Мы прибыли в Бомбей. Воздух был приятно тёплым, с моря дул лёгкий ветерок. Нам предоставили один из многочисленных гаражей, специально подготовленных для приехавших. Сооружение представляло собой четыре столба с крышей, без внутренних и внешних перекрытий. На пол положили пять матрасов, их застелили чистыми простынями. На одном из них я решила отдохнуть.

В это время во дворе ставили огромную палатку. В ней и должен был пройти праздник. В дальнем углу двора уже сделали дхуни, а за ней возвели навес, в который принесли множество небольших столиков и матов; здесь должна была проходить трапеза (впоследствии несколько поваров трижды в день готовили пищу, каждый раз раздавая её в несколько приёмов, поскольку на праздник собралось огромное число людей). Бабаджи поселили в близлежащем высоком многоквартирном доме, где жило несколько семей, организовавших его приезд в Бомбей.

Моими соседками стали три женщины, с которыми мы вместе ехали от самого Халдвани.

Бабаджи прибыл в Дели чуть ранее. В тот вечер я наблюдала за тем, как он благословлял пришедших на даршан, каждого по отдельности. Людей собралось очень много, и Бабаджи непрерывно давал благословения. Меня снова заинтересовало, как Бабаджи воспринимал людей, что чувствовал по отношению к ним. Несомненно, подделать такую неустанную благожелательность и любовь, какую он дарил им, было невозможно.

На следующий день рано утром я пошла на чандан. Меня удивило, как вел себя Бабаджи в то раннее утро: он схватил меня за плечи, повернул лицом к себе, а затем сильно надавил на лоб, нанося кумкум. В результате чандан вместо области межбровья оказался над моим правым глазом. Действия Бабаджи повергли меня в размышления, что я сделала не так. Быть может, это реакция на мои сомнения?

Несколькими часами позже, на борту самолета, летевшего в Бомбей, Бабаджи раздавал нам фрукты из корзины. И моё уныние улетучилось. Не последнюю роль в этом сыграл также разговор с пожилой итальянкой, преданной Бабаджи. Она была ясновидящей. Женщина помогла мне осознать, что Бабаджи не отделён от нас и присутствует повсюду.

В Бомбее нас должна была приютить одна семья (как правило, в таких поездках преданных расселяли по частным квартирам). Нас встретили и повезли к дому. Но когда мы оказались у одного из гаражей, это нас немного шокировало. Хорошая шутка. Но, впрочем, какое это имеет значение. Какая разница, где жить, если рядом Бабаджи. Быть с ним – это всё равно, что, находясь на земле, быть на небе.

Постепенно на праздник прибывали все новые и новые преданные. И попадали в более комфортные условия, чем мы (их селили в семьи последователей Бабаджи по всему Бомбею). Пожилая итальянка со слабым здоровьем не очень-то радовалась создавшейся ситуации; у нас возникали проблемы с душевыми и туалетами, которые из-за огромного числа собравшихся всегда были переполнены. Сидя в гараже на своём матрасе, пожилая женщина явно впала в депрессию. Я подошла к ней и неожиданно для самой себя обняла. Как ребёнок, она прижалась ко мне и замерла. Сильная волна любви и силы, до этого мне не ведомой, затопила всё моё существо. Границы моего "Я" растворились, ум стал пустым. В какой-то момент "Я" вовсе перестало существовать. Бесформенная, пребывающая в любви, в безграничной любви, ставшая самой любовью – это было неописуемо, за пределами ума. Я не знаю, сколько времени длилось это состояние... Минуты, вечность? Постепенно из этого единства за пределами двойственности возникло первое ощущение "Я". Затем сознание словно сузилось, и появилась мысль: "Что ты делаешь?" Я стала осознавать, что держу в руках женщину. Она тоже начала приходить в себя. "Я пью тебя!" – сказала она.

Космическая любовь, пронизывающая и охватывающая всё сущее, есть область существования Бабаджи, через нее он действует в мире. В индуистской традиции она известна как САТ-ЧИТ-АНАНДА. Наконец, и я испытала проблески этой непостижимой любви, которую Бабаджи показывал всем нам. Я ощутила и процесс миропроявления, через сжатие сознания. Не был ли этот ошеломляющий опыт результатом того, что Бабаджи надавил своим большим пальцем на мой лоб во время утреннего чандана в Дели?

Шиваратри (главный годовой праздник, проходящий во славу Господа Шивы) начался на следующий день после приезда Бабаджи. Затемно, в три часа утра множество людей пришло к Бабаджи. Они садились на ковер и пели в атмосфере, полной любви и преданности. Затем начался чандан. Бабаджи позвал на чандан некоторых преданных, вслед за ними образовалась бесконечная очередь из бомбейских, калькуттских и западных преданных. У двери в ванную комнату, где Бабаджи ставил чандан, возникла сильная толчея.

Бабаджи в набедренной повязке и перекинутом через плечо шнуре брамина сидел в позе лотоса на деревянном стуле. Его голова слегка склонилась в сторону, руки лежали на коленях так, чтобы входящие, если они того желали, могли полить на них, а также на колени и стопы немного топленого молока. Бабаджи находился в глубокой медитации где-то далеко за пределами этого мира. Он выглядел как ребенок, хрупкий и прекрасный. Мое сердце забилось с такой силой, что готово было выпрыгнуть из груди. Сильная тоска охватила меня, когда я, сделав подношения его телу, должна была удалиться.

Так же как и в Калькутте, Бабаджи посещал дома своих преданных. От этажа к этажу того высокого здания, где его поселили, он перемещался на лифте. В другие бомбейские дома он отправлялся на машине. Он побывал у многих, как богатых, так и бедных.

И утром, и вечером Бабаджи ставил чандан. Поток людей казался бесконечным (только за первое утро их прошло около 800). В таком ритме Бабаджи работал день за днем, не подавая никаких признаков усталости. Это невероятно. Однажды я спросила у него, откуда он черпает энергию. В ответ он посмотрел на небо и подставил солнцу свой карманный калькулятор на солнечных батареях.

Когда Шиваратри подошло к концу, и люди стали разъезжаться по домам, часть комнат в том здании, где жил Бабаджи опустела. Одна женщина, которую мы знали еще по Хайдакхану, пригласила нас переселиться к ней. Но мы отказались. Не хотелось действовать без согласия Бабаджи. Позднее я стала свидетельницей такого случая. Бабаджи подозвал к себе девушку, хорошо известную среди индийцев своими многочисленными публикациями, и спросил ее, где она остановилась. Та ответила: "У лестницы во дворе." Ее ответ поверг собравшихся индийцев в смущение, многие из них в начале праздника настаивали на том, чтобы им дали отдельные комнаты с душем. Никто не хотел жить во дворе. В тот же вечер трое из нашего гаража получили комфортабельные комнаты. Мы переехали. Пожилая итальянка через некоторое время уехала, ее здоровье так и не пошло на поправку.

Путешествие Бабаджи могло продлиться еще несколько недель, а моя виза заканчивалась. В Хайдакхане Бабаджи говорил мне только о Бомбее, и я планировала, как только он покинет этот город, вернуться в Германию. Нужно было поменять билет на другой рейс. Но думать о возвращении домой не хотелось, и я не предпринимала никаких действий и вообще старалась игнорировать мысли о том, что мне придется уехать. Я даже не могла этого представить.

Я сидела в жилище, которое предоставили Бабаджи. Он должен был появиться с минуты на минуту. Сидевшая рядом со мной женщина из Швеции стала рассказывать о том, как недавно повстречала Бабаджи. Ей до сих пор так до конца и не было ясно, кто он. Да, он тронул ее сердце, но ум был в замешательстве. Я сказала, что Бабаджи для меня все; он пробудил во мне новую жизнь, зажег любовь ко всему творению, к Богу; жить без этой любви – это все равно, что жить жизнью безжизненной куклы. Без него, говорила я, моя жизнь была бы бессмысленна и бесцельна. Я полностью доверилась ему, и не имеет значения, что он потребует от меня. Он знает все, что у меня на сердце и все мои помыслы. Он может и ей дать все, если она позволит ему это сделать... В комнату вошел Бабаджи. На мои колени упало яблоко. Он стоял возле двери в течение нашего разговора.

Чуть позже мы вместе пошли на даршан, который проходил под натянутым тентом. Как только моя голова легла на колени Бабаджи, он прижал стопой мою руку. Потом, жестом показал, чтобы я встала рядом.

– Когда заканчивается твоя виза?

– Четвертого марта.

– Ты хочешь остаться? – Да.

– Продли визу!

С этими словами он попросил кого-то помочь мне оформить все бумаги.

На продление визы ушел весь день, однако к вечернему даршану я все-таки успела. Когда я сделала пранам Бабаджи, он сказал: "Ты остаешься на пять месяцев!" Сначала я его не поняла. "Ты можешь остаться на пять месяцев", – повторил он и нежно похлопал меня по руке. Мое сердце наполнилось радостью и ликованием. Наверное, это награда за мое доверие к нему?

Шел заключительный хаван. Шастриджи стоял позади Бабаджи и читал мантры. В конце церемонии оставшиеся подношения обычно делят на пять равных частей и по сигналу Шастриджи бросают в огонь. Когда подошло время, Шастриджи дал знак, показав пять пальцев. Но прежде чем он успел получить у Бабаджи подтверждение: "Панч (пять)?", Бабаджи кивнул ему, хотя не видел жеста Шастриджи. В моем уме мелькнула мысль: "Он действительно знает и видит все; даже самая мимолетная мысль не ускользает от него", – и мгновенно я увидела, как Бабаджи кивает мне, в знак согласия.

После хавана все мы, кто сопровождал Бабаджи в этом волшебном путешествии, сели на поезд в Вапи (маленький городок, находящийся в двух часах езды от Бомбея). Дорога пролегала по сухой бесплодной местности, где лишь изредка попадался запыленный колючий терновник. Начался новый этап моего путешествия.

Еще вчера я наблюдала совсем иную картину. Из окна я видела Арабское море, насыщенное голубое небо и сочную зелень пальмовых листьев, танцующих в дуновении морского бриза. Вся эта картина вызвала у меня образ корабля, на котором я плыву вместе с Бабаджи. Он был рулевым, ведущим нас через самые яростные штормы.

Пригласившая нас в Вапи семья жила недалеко от города. В саду выстроили павильон с комнаткой для Бабаджи. Меня поселили в большом кирпичном доме, неподалеку от павильона, в комнате с двумя женщинами, преданными Бабаджи. Мы представляли собой весьма забавное трио. Никто из нас ни о чем не беспокоился: о всех наших нуждах уже позаботились. Какое облегчение! Бабаджи отвечал за нас; он руководил, мы следовали его руководству. Происходящее живо напомнило мне дни детства. Я стала такой же радостной и свободной, как и тогда.

Из Вапи мы отправились в один отдаленный ашрам. На фоне обедненной, иссушенной земли, на которой росли лишь кактусы, ашрам выглядел цветущим оазисом. Его манговые сады обеспечивали работой и заработком местное население. Рядом с ашрамом виднелись крестьянские хижины; повсюду свободно разгуливали зебу и куры.

По дороге нам повсюду встречались местные жительницы с темно-коричневыми лицами. Они были одеты в сверкающие сари, собранные посередине и образующие просторные шаровары. И у ашрама стояли женщины. Когда мы подъехали, они подошли поближе, чтобы поприветствовать нас. При виде Бабаджи их лица засияли! Машины остановились, и Бабаджи поприветствовал женщин. Затем Бабаджи попросил одного индийца дать мне пачку рупивых банкнот и дал мне указание раздать их. Радость местных жительниц стала радостью для всех нас.

В тени раскидистого мангового дерева натянули тент. Под ним собралось множество людей; некоторые потратили несколько дней, чтобы добраться до ашрама. Началось аарти и киртан. Местные жители выглядели несколько иначе, чем те индийцы, которых я встречала до сих пор. У меня было чувство, что я переместилась на сотни лет назад. Я ощущала себя участником какого-то экзотического театрализованного представления. Неожиданно я поняла, для чего создан ашрам. Постоянная занятость и здоровый образ жизни всегда напоминают о присутствии божественного внутри каждого существа. В этих условиях постоянно появляются новые возможности для улучшения жизни.

* * *

На следующее утро во время киртана Бабаджи позвал меня и велел записаться в список сопровождающих его в храм Амбаджи. Я дописала свое имя к четырем уже имеющимся и оплатила проезд в автобусе. Но через некоторое время, когда все собрались у дхуни, мне неожиданно вернули деньги, сказав, что меня в список не включили. Никаких объяснений не последовало. Я пришла в некоторое замешательство, но ведь с Бабаджи никогда не знаешь, что тебя ждет. После окончания ягьи я сразу побежала за Бабаджи.

– Баба, ведь предполагалось, что я поеду с тобой в храм Амбаджи, не так ли?

– Нет, завтра ты возвращаешься домой.

– Как???!! Домой??!!! Завтра??!!!

– Да.

– Ты действительно считаешь, что это необходимо?

– Завтра ты уедешь.

– Хорошо, о'кей.

Я стала настраиваться на отъезд. Быть может, я нужна моей семье?.. С тяжестью на сердце я рылась в чемодане в поисках расписания вылетов самолетов. Из Бомбея во Франкфурт они летали два раза в неделю. Ближайший рейс – следующим утром в половине шестого. О нет! Это означает, что уже надо упаковывать вещи. Я побежала к Бабаджи, чтобы сообщить, что уезжаю прямо сейчас.

По пути я встретила одну индианку и попросила ее помочь перевести мои слова Бабаджи. Мы нашли его в столовой, он сидел на качелях. С колотящимся сердцем я выпалила: "Есть два рейса в неделю. Ближайший – завтра."

– Рейсы? Куда?

У меня было достаточно опыта, чтобы сообразить, что лучше держать язык за зубами.

– Тебе продлили визу?

– Да.

– Тогда все в порядке.

– Я могу поехать с тобой к Амбаджи?

Бабаджи кивнул. Я почувствовала, что огромный груз свалился с моего сердца.

Как потом оказалось, мне даже выпала честь путешествовать в автомобиле вместе с Бабаджи. Вот почему мне вернули плату за проезд в автобусе. Эта игра, столь типичная для Бабаджи, родилась в результате недопонимания в общении и отсутствия моей сопричастности к целой картине, к Божественному плану. Вместо того, чтобы оставаться твердой в своем решении, я позволила своей вере поколебаться под влиянием внешних обстоятельств.

На этот раз мы подъехали к огромному саду. Это было замечательное место. Ветки фруктовых деревьев гнулись под тяжестью крупных, спелых плодов. В тени одного из таких деревьев поставили тростниковое кресло и стол. Принесли большое блюдо, доверху наполненное сочными плодами. Вокруг царили мир и гармония. Быть может, Бабаджи заметил мой восторг, так как он позвал меня и неожиданно вылил остатки воды из своего стакана мне на голову. Одежда слегка намокла с правой стороны. Я всегда считала, что когда Бабаджи использует воду подобным образом, это не просто символ очищения, происходит реальное очищение.

Однажды я наблюдала, как в доме одного преданного он попросил бутылочку с розовой водой и стал разбрызгивать ее содержимое под самым потолком. Все присутствующие стали благоухать.

У меня есть основания утверждать, что Бабаджи, порой даже без всяких слов, непрестанно работал со мной, раскрывая мой внутренний мир все больше и больше. С тех пор, как в Бомбее я пережила состояние Сат-Чит-Ананда, я стала еще более счастливой. Сердце словно расширилось, освобождая путь потокам любви, струящимся через меня всякий раз, когда я фокусировала свой ум на Бабаджи. В его физическом присутствии я переходила в иное состояние сознания. Порой я чувствовала, как сила, сосредоточенная в основании моего позвоночника, распространялась по телу, спирально поднимаясь вверх и создавая давление в макушке. Казалось, будто она ищет выход. Новые состояния позволили мне понять, как тесно мое внутреннее «Я» связано с Бабаджи.

* * *

Вместе с Бабаджи мы направились в Ахмедабад, столицу штата Гуджарат. Обед прошел у одного богатого промышленника. Он устроил нам и экскурсию по своей фабрике. Бабаджи ходил вдоль конвейерных линий, а в одном месте даже сел вместо оператора, как будто говоря: "На самом деле я выполняю здесь все операции!"

Одно за другим поступали приглашения от преданных посетить их дома. Никто не хотел упустить возможности получить благословение Бабаджи. Особая радость охватывала тех, к кому Бабаджи приезжал впервые. Они делали все, чтобы оказать ему достойный прием. Женщины выходили в роскошных шелковых сари, дети с почтением склонялись перед ним, мужчины показывали ему свои дома и снимали эти моменты на видеопленку. На серебряной посуде всем пришедшим предлагали изысканные блюда. Все было великолепно, и каждый радовался такому изобилию и вниманию.

За пределами Ахмедабада дорога проходила по сельской местности с роскошными пальмами и прудами. У многих коттеджей со стороны главного входа были видны лестницы, ведущие непосредственно в водоемы. Повсюду резвились и плескались в воде ребятишки. Буйволы тащили телеги с огромными колесами по зеленеющим полям. Воистину это было райское место; образ жизни здесь не менялся в течение сотен лет и резко контрастировал с тем, что мы видели в столице.

На даршан Бабаджи пришли толпы людей, жаждущих увидеть его. Праздничная палатка, установленная рядом с домом одного преданного в старом городе, до предела заполнилась народом; казалось, все жители Ахмедабада пришли посмотреть на Бабаджи. В состоянии религиозного экстаза сотни людей теснили тех, кто оказался впереди. Чтобы сдержать натиск людских волн, сметающих все на своем пути, пришлось сделать заградительную цепь. Но она могла оборваться в любую минуту. Бабаджи же оставался совершенно не затронутым царящей вокруг суетой. Он спокойно восседал на своем асане и принимал всех. Пение ОМ НАМАХ ШИВАЙ разносилось далеко по близлежащим улицам. Только к полуночи поток людей стал спадать, и снова установились мир и покой.

* * *

Амбаджи – очаровательное место. Оно находится в окружении высоких гор, самой достопримечательной из которых является гора с острыми скалистыми выступами, наклоненная вперед под опасным углом, словно готовая упасть в любую минуту. С давних пор Амбаджи посвящено Божественной Матери Амбе. Центр всеобщего почитания – великолепный храм Амбы, расположенный в старом городе среди многочисленных переулков, усеянных маленькими магазинчиками и ларьками.

Сразу за пределами города есть маленький ашрам. Он выстроен над древней пещерой, в которой, как говорят, мудрец Валмики написал Рамаяну. Чтобы попасть в пещерный храм, нужно подниматься по лестнице. В пещере можно остаться и медитировать хоть несколько дней; никто не потревожит. Единственная связь с внешним миром поддерживается через маленькое отверстие, в которое передают чай или воду.

Рядом с ашрамом, на противоположной стороне дороги стоит более древний храм; он больше пещерного. В этом храме находятся два огромных каменных желоба, в которые попадают воды реки Сарасвати (омовение в водах Сарасвати имеет очень благоприятное воздействие). В этом храме некоторое время жил Махендра Баба (святой нашего времени, который подготовил приход Бабаджи в 1970 г.).

Для Бабаджи прямо под открытым небом установили разноцветную палатку. Возле входа натянули веревки, помогающие контролировать натиск толпы. Бабаджи сидел на возвышении, с обеих сторон окруженный последователями. В течение многих часов поток людей, пришедших на даршан, не ослабевал. Протиснуться через толпу было невозможно. С трудом пробилась большая группа школьников, одетых в традиционные костюмы; на головах девочки несли глиняные кувшины с водой, а мальчики держали в руках цветы. Служители храма Амбы засвидетельствовали свое почтение Бабаджи и пригласили всех на трапезу.

То здесь, то там в разговорах людей я улавливала слово "процессия". Очевидно, они хотели, чтобы Бабаджи проехал через весь город. Я видела и раньше достаточно большие скопления людей, но на этот раз количество пришедших на даршан превосходило все ожидания.

С самого раннего утра множество людей собралось у места, откуда должна была тронуться процессия. Все обозримое вокруг пространство заполнили ожидающие. Наконец, воздух взорвался радостными возгласами – Бабаджи сел в украшенный цветами открытый джип. В белом костюме, красном вельветовом жилете, с желтым шелковым тюрбаном на голове он выглядел удивительно. Медленно джип двинулся по улицам городка. Перед ним шли регулировщики уличного движения, освобождая путь для процессии среди других машин, повозок и пешеходов. Бабаджи сидел в автомобиле, весь увешенный цветами и малами.

Все места, которые хоть как-то можно было использовать для наблюдения, заняли люди. Они стояли на крышах, высовывались из окон, забирались на фонарные столбы и отовсюду бросали цветы. Моя одежда испачкалась и забрызгалась грязью. Должно быть, я уже тысячу раз спотыкалась и падала, не замечая этого. Мой взор был прикован к джипу. К счастью, мне удавалось видеть Бабаджи, и я могла ощутить всю торжественность происходящего прямо из первых рук. Снова и снова я ловила его улыбку. Сколь же благословенными были окружающие, чья мирская жизнь столь тесно переплетается с духовной! Какие же силы и возможности для раскрытия внутренних сил таила в себе их жизнь!

* * *

Меня томила духовная жажда, жажда раскрытия Божественного. В течение нескольких лет я плакала и просила Бабаджи утолить ее. Я размышляла над этим, когда мы направлялись в Сихор. По пустынной местности мы ехали на автобусе класса "делюкс" вслед за автомобилем Бабаджи. Мимо пролетали караваны верблюдов, кочевники, разноцветные палатки из лоскутков, найденных ими в пути. Воспоминания о реакции Бабаджи на мое сильное желание насытиться духовной пищей заставили меня улыбнуться.

Однажды днем я пыталась рассказать ему о сыне. Тот страдал от боли в горле и небольшой лихорадки. Не очень хорошо зная хинди, я перепутала слова, сказав "буки (голодный) вместо "букар" (больной). Бабаджи насмешливо посмотрел на меня и рассмеялся. Он позволил индианке перевести произнесенные мною слова. Оказалось, что я сказала: "Мой сын – голодный человек ".

Впоследствии Бабаджи нередко передразнивал меня. "Буки, хуки, куки ", – слетало с его уст. И всякий раз, когда я чувствовала тщетность и пустоту и ничего не могла поделать с этим, Бабаджи проходил мимо меня с этими словами или спрашивал: "Ты голодна? " Как-то раз он даже заглянул мне в рот и налил в него немного сладкой воды из своей чашки.

Желание единства с Божественным сквозило в моих снах. Один раз во сне я сказала Бабаджи, что хочу единства. Он указал на человека, стоящего рядом, и произнес: "А он? Ты должна помочь ему прийти к тому же!" Как же он был прав! В сердцах всех людей живет это страстное желание Божественного. Обычно мы не понимаем этого и не знаем, что с этим делать, пытаясь снова и снова приглушить это жизненно важное побуждение приобретением материальных благ и поисками комфорта. Но, в конце концов, наши поиски не приводят к желаемому.

Как-то мне приснилось, что я вхожу в комнату Бабаджи. Мое желание единения было столь сильным, что слезы выступили на глазах. Бабаджи лежал на циновке и играл с ребенком. Я подошла к нему и взяла его правую руку. В ответ он положил левую руку мне на макушку и стал нежно массировать ее. Через некоторое время я почувствовала, что он собирается убрать руку с моей головы, но я задержала ее. Бабаджи продолжил массаж... Но в какой-то момент пришло время уходить. Я проснулась все с тем же желанием.

– Что с тобой? – спросил меня Бабаджи в то утро.

Я упрекала себя за свою неспособность слышать голос Бабаджи внутри себя, а он делал вид, будто не понимает, о чем я говорю ему на хинди. В то утро он все время настаивал на том, чтобы мои слова перевел переводчик.

Была ли я еще голодна? Да, все еще была. С другой стороны, осознавание присутствия Бабаджи внутри и вокруг меня возрастало. Все, что мне оставалось делать, так это помнить о том, что он внутри и вокруг меня и концентрироваться на этом.

* * *

Сихор оказался небольшим жарким городком. До позднего вечера воздух оставался раскаленным, безо всякого намека на прохладу. На первом же даршане Бабаджи ответил на мои размышления, возникшие в автобусе. Он подарил мне маленькую жемчужную диадему и попросил сидящую рядом индианку рассказать о символическом значении этого подарка.

Диадема оказалась знаком согласия и единства. Невеста в день свадьбы надевает такую же диадему. Бабаджи явно хотел сказать мне, что наш союз отпразднован уже давным-давно, а я просто не осознала этого. Той же ночью я видела сон, в котором Бабаджи сидел на самой высокой ветке огромного дерева. Он махнул мне рукой и закричал: "Иди сюда». Однако я не смогла последовать его зову и взобраться туда.

Во время праздника Бабаджи заговорил о том, как следует обращаться к нему. Все время пребывания Бабаджи на земле его звали "Бхоле Баба", т. е. «Простой Отец», подразумевая, что он с легкостью рассеивает все сомнения. В каком бы месте он не появлялся, люди кричали "БХОЛЕ БАБА КИ ДЖАЙ!" Теперь Бабаджи сказал: "Бабы больше нет. Только Божественная Воля!" И преданные стали кричать "ДЖАЙ МАХАМАЙЯ КИ ДЖАЙ!", что означает "Слава Великой Божественной Матери!"

Намекал ли Бабаджи на некоторые изменения в судьбах мира? Поклонение Божественной Матери в ее различных формах (Святая Дева Мария, Дурга, Кали и др.) стало возрастать на планете. Провозглашал ли он новый век, где жизнь основывается на других принципах? Где агрессия, соперничество, эксплуатация и подавление уступают место гармонии с природой, защищенной и наполненной любовью жизни, в которой более ценным считается способность человека к интуитивному восприятию?

Однажды утром во время огненной церемонии я размышляла, горько сожалея о том, что у мужчин здесь как всегда больше привилегий, чем у женщин. Только мужчинам разрешалось сидеть непосредственно возле дхуни и совершать подношения. "Это полностью мужской мир. Бабаджи, ты не должен допускать такую несправедливость. Ситуация должна измениться". Бабаджи поднял голову, обернулся ко мне, и будто подтверждая, что слышал мой призыв, кивнул несколько раз. Мне захотелось удостовериться, что я верно поняла его, поэтому я мысленно обратилась к нему с вопросом: "Ты киваешь в знак согласия с моей просьбой о справедливости?" Он снова кивнул.

Но быть может, говоря о том, что Бабы больше нет, Бабаджи имел в виду изменения, относящиеся лично к нему? Я вспомнила сон, в котором Бабаджи сказал мне: "Вскоре я оставлю это физическое тело". Я забыла о нем, вытолкнув из своего ума и не желая даже размышлять на эту тему. Ни в коем случае! Сны – это только сны.

В конце концов, я остановилась на своем первом предположении. "Джай Баба ки", – подсказал мне Баба на даршане, подразумевая, что следует повторять эти слова. И снова, с большей силой: "Джай Баба ки!»

* * *

Чтобы прийти на чандан в Хайдакхане, необходимо заранее просить разрешения. Во время путешествий это правило отменялось. Однако как-то утром, ни с того ни сего, Бабаджи объявил: "Нет разрешения – нет чандана".

В этот момент после длительного ожидания в очереди я уже стояла у дверей его комнаты. Вот-вот я должна была попасть внутрь и получить чандан. Конечно, он имеет в виду не меня, а кого-то другого. Мне он как-то сказал, что у меня пожизненное разрешение приходить на чандан! Поэтому я громко запротестовала: "Но ты же дал мне разрешение!"

Люди расходились. Бабаджи показал жестом, что я могу войти. Однако все происходящее совершенно нарушило мое внутреннее равновесие. Неужели теперь я каждый день должна спрашивать разрешения? Неужели мне придется научиться жить в непостоянстве? Все подвержено изменению и, как мыльный пузырь, носится по ветру. Мы светим не потому, что сами генерируем свет, свет добродетели лучится через нас. Мне не удалось на даршане спросить у Бабаджи, что он имеет в виду. Он не дал мне раскрыть рта, отослав жестом руки. И теперь, как и все остальные, я каждый день выискивала возможность, чтобы получить у Бабаджи разрешения на чандан. Иногда на это уходил день, иногда – два.

Позднее в Барода, когда я еще раз попыталась осмыслить происходящее, Бабаджи сказал: "Твое пожизненное разрешение закончилось!" В смятении я спросила его, могу ли я завтра прийти на чандан. Он молчал. Ответа не было. Затем я услышала, как он пробормотал нечто, звучащее весьма удивительно: "Всю твою жизнь".

Наступило утро. Я склонилась перед Бабаджи, а когда подняла голову, чтобы получить чандан, он отправил из комнаты меня легким шлепком руки, означающим, что у меня нет разрешения на чандан. Я вышла с чувством огромной пустоты. В чем дело? Что не так? Должно быть, в его неясном бормотании я пропустила слово "никогда". Я была взволнована не на шутку. Что же делать? Я попробовала сконцентрироваться на хаване. Я хотела научиться освобождаться от своих эмоций и влияния внешних обстоятельств, быть независимой от своих реакций на действия Бабаджи. Какой же скрытой цели служит эта маленькая игра? Чему же я и другие люди, вовлеченные в нее, должны научиться? Я подумала, что самым целесообразным будет оставаться вне ее... Днем Бабаджи неожиданно подошел ко мне и, улыбаясь, дал мне благоухающую красную розу.

За пределами Сихора мы осмотрели впечатляющий храм Шивы. Он стоял в цветущем оазисе, среди ярко-желтых песков и гор. В храме находилась пещера, в которой мудрец Гаутама (в его честь названа река в Хайдакхане), долгое время совершал тапас для блага всего мира. Это было три тысячи лет назад.

Путешествие близилось к концу. Перед возвращением в Хайдакхан нам оставалось посетить лишь Барода и Вриндаван. Особенно желанным местом паломничества был Вриндаван с его храмом, посвященным Старому Хайдакхан Бабе.

– Можно мне поехать с тобой во Вриндаван? – спросила я по-немецки.

– Хм?

– Можно мне поехать с тобой во Вриндаван? – повторила я.

– Нет, из Барода ты отправишься в Хайдакхан, – ответил он по-английски.

Наверное, он отправил меня в Хайдакхан потому, что дом для паломников при вриндаванском храме Кришны на то время закрыли. Найти жилье иностранцам оказалось очень трудно.

* * *

– Ты завтра уезжаешь? – спросил Бабаджи.

– Да.

– Отправляйся прямо домой!

– Да, я поеду в Хайдакхан.

– Нет, домой! – возразил Бабаджи.

И все началось сначала! Это был последний день нашего пребывания в Барода. Сначала мы бродили по белому мраморному храму, расположенному в окрестностях города. Потом служитель совершил пуджу перед черным лингамом, и мы, расположившись в тени дерева, пели ОМ НА-МАХШИВАЙ.

– Но ведь пятимесячная виза еще не закончилась, – заспорила я.

Бабаджи отвернулся и пробормотал: "Дели, Вриндаван, Матура".

– Мне нужно ехать во Вриндаван?

– Нет, Вриндаван – не самая лучшая идея. Дом Гауры Деви... Международный дом для гостей.

Итак, я могу отправиться в Хайдакхан. Я чуть было снова не пришла в замешательство! Чуть было не собралась в Германию!

– Могу ли я остановиться в Дели на один день?

– Нет, двадцать три!

– До двадцать третьего числа этого месяца?

– Нет!

На этот раз ему действительно удалось озадачить меня. Это был результат моих расспросов... моей глупой неуверенности. До сих пор, во время всего путешествия, я полностью доверяла ему, позволяя руководить собою безо всяких расспросов со своей стороны. Я всецело предалась ему. Однако теперь стало очевидно, что мне нужно самой составить план и далее продолжить путешествие в одиночестве. Мое замешательство великолепным образом показало мне, как я заблуждалась. Мне казалось, что я свободна от его заботы и водительства, однако на следующий же день стало ясно, что это не так.

Мы провели день в Ом ашраме, вместе со служителем, организовавшим празднество в Амбаджи. Под деревом на небольшом возвышении, украшенном разноцветными флагами, сидел Бабаджи. Он был в роскошных подаренных одеждах и выглядел как махарадж. Контраст между Бабаджи и одетыми в очень простые и далеко не новые сари и дхоти людьми, а также скромностью самого ашрама бросался в глаза. Вид Бабаджи навеял на меня грустные мысли... "Бабаджи, ты учишь нас истине и простоте, но сам не придерживаешься этих принципов. Люди увидят здесь только человека, живущего в роскоши и богатстве. Но это те вещи, которыми ты не обладаешь, которые не имеют для тебя значения. Многих это может просто отпугнуть." На эти размышления пришел внутренний ответ. "Люди хотят видеть меня именно таким, чтобы запомнить этот день на всю жизнь. Все, кто хочет увидеть и испытать больше, приглашаются в Хайдакхан."

Следующим утром Бабаджи спросил: "Ты собираешься в Дели?"

– Да, сегодня вечером.

– Нет, сейчас!

– Это невозможно. У меня зарезервировано место на ночной поезд.

– Ты поедешь в Дели сейчас и пробудешь там до восемнадцатого. И возьми с собой сумку. Для меня.

– Да.

Бабаджи повесил на мою шею цветочную малу из красных роз и добавил: "Девятнадцатого и двадцатого числа будь в доме такого-то человека в Халдвани. Двадцать первого – я приеду."

Отправляться в Дели немедленно означало провести весь день на станции в ожидании поезда. Нет, конечно, мне было бы лучше подождать здесь, но я должна следовать его расписанию. Бабаджи, наверное, хочет, чтобы я стала гибкой и научилась быстро приспосабливаться к новым ситуациям, какими бы абсурдными они не выглядели. Разве во многих предыдущих случаях он не принимал меры, активизирующие нашу готовность измениться?

Все происходящее напомнило мне пилу (божественную игру), которая случилась как-то на Рождество в Хайдакхане. В тот день Бабаджи отправил за рождественскими покупками в Дели двух женщин.

Перед отъездом Бабаджи сказал преданным, когда им следует вернуться, но они решили приехать в ашрам на день раньше. По пути они попали в автомобильную аварию, одна из женщин серьезно пострадала, ей потребовалось амбулаторное лечение. В результате, они прибыли в Хайдакхан на день позже того, который указал им Бабаджи.

Случаев, подобных этому, множество. Однажды, когда мы с мужем уезжали из Хайдакхана, Бабаджи посоветовал нам не брать такси до Дели, а ехать на автобусе (так поездка занимала больше времени и была менее комфортабельной). В Халдвани, когда я увидела водителя такси, который должен был везти нас, я поняла, почему Бабаджи посоветовал нам ехать на автобусе: шофер выглядел очень уставшим.

Очевидно, что Бабаджи работал с совершенно иной шкалой времени, чем наша. "Завтра ты женишься ", – как-то сказал он нашему восьмилетнему сыну. "А послезавтра у тебя будет ребенок. " Он вложил в руки мальчику маленькую подушечку, добавив: "Для твоего ребенка."

Быть может, его слова "Ты поедешь сейчас!" нужно трактовать более гибко. Неожиданно Бабаджи встал. Он сделал приглашающий жест, и все отправились вслед за ним.

Поздно вечером, когда я зашла к нему попрощаться, он сказал, где мне остановиться в Дели, и поставил чандан. С тех пор, как он отослал меня с чандана, я старалась избегать этой процедуры и почти перестала спрашивать разрешения на чандан, делая его лишь в особых случаях. Мне казалось, что время чандана для меня закончилось. Однако Бабаджи сделал то, что нужно было сделать.