Глава 8. Тоха поступил в наш интернат два года назад

Тоха поступил в наш интернат два года назад. Перевели его из детского дома, то есть, из сиротского интерната. Так это теперь называется.

Перевели – в порядке, так сказать, «культурного обмена». Это когда один интернат меняется с другим. Как, извините, в анекдоте про смену белья. Когда первая палата меняется со второй.

Как правило, передают из интерната в интернат народ особый, заслуженный. Становится администрации совсем невмоготу кого‑нибудь воспитывать, она и передаёт объект воспитания в другие руки.

Передаёт в надежде, что на новом месте трудный воспитанник станет другим. Или просто, честно говоря, избавляется. Но, часто, взамен отправленных в другой интернат заслуженных кадров, получает – ещё кого и похлеще.

Куда же ещё девать этих сирот? Которые не вписываются в общую, коллективную жизнь?

Так вот и Тоху передали. Мы «получили» его два года назад.

Мать – лишена родительских прав, отца – не имеется. Типичный современный сирота.

В четыре года нашли его одного в квартире. Голодного, полуживого. И пошёл Тоха по инстанциям: дом ребёнка, дошкольный детдом. А потом – три, или четыре интерната, которые передавали его друг другу. По всей области прокатился. И везде выделялся, везде выпендривался, и нигде больше года‑двух – задержаться не мог.

Теперь он осел у нас. Уже целых два года выдержал. Вернее, второй учебный год заканчивается.

И уже вполне созрел наш Тоха для дальнейшего перевода. Только куда? Он уже все областные интернаты обошёл. Кто его возьмёт теперь? В девятый класс вообще трудно кого‑либо перевести, а уж такую известную личность, как Тоха – и подавно.

Дальше светила Тохе «спецуха», специнтернат для детей, совершивших правонарушения. Уже не раз ловили его на воровстве. Но пока прощали, только пугали. Конечно, жалко было его в «спецуху» отправлять.

Тоха, при всём своём хулиганском поведении, не был злобным, не был мстительным, а, скорее, был весёлым и мог рассмешить других.

Жалко, жалко. Основная воспитательница восьмого «Б», Елизавета Васильевна, прикрывала Тоху, как могла и когда могла. Правда, и она, в последнее время, стала выдыхаться.

Буквально два дня назад она ко мне приходила, как раз насчёт этого Протоки. Пришла, села…

Усталая, симпатичная женщина. Детей любит и умеет управляться с ними. Если бы не она – неизвестно, что было бы с этим восьмым «Б».

– Наталья, давай что‑нибудь с Протокой делать! – сказала мне Елизавета Васильевна.

– Что? Что делать?

– Давай его психиатру, что ли, покажем. Не могу я с ним больше. Я ведь к нему – со всей душой. Сядем, поговорим – он всё понимает. Только выйдет – и опять что‑нибудь сотворит. Выключатели сломал, чтобы света не было… Двери в палату разбил, двери в туалет – разбил. Подрался с Закутным, у того синяк во всю щёку. Родители За‑кутного приходили, разбирались. И всё это – за одну неделю.

– Да… Не мало.

– Я его спрашиваю: за что ты Закутного бил? Почему? А он: так надо, Елизавета Васильевна! И всё! И врёт, постоянно врёт! О чём ни спросишь – на всё у него десять ответов, и все – враньё, враньё.

– А что психиатр‑то сделает?

– Ну, может, пропишет что‑нибудь. Успокоительное…

– Это вам, Елизавета Васильевна, надо успокоительное. А у психиатров, как правило, методики другие.

Ну, есть же у них отделения для нервных. Мы ведь туда детей отправляли, и не раз. Давай, поведём его к психиатру, и отправим его в это отделение. Пусть там полечится… А то уж я и не знаю, куда мы его будем летом де вать. Его уже ни один интернат не возьмёт. И ни один детский лагерь.

– А сиротский лагерь будет на лето?

– Директор говорила, что сиротского лагеря не будет. Денег нет в области, на лагерь этот. А в обычный, детский лагерь – разве можно такого послать? Ты бы хотела, чтобы твои дети отдыхали с таким? Ему в мае пятнадцать лет исполняется. Уже – не дитя. Уже юридически его нельзя посылать в детский лагерь. Был бы тихий – ещё было бы можно директора уговорить. А так… Нет, никто его не возьмёт.

– Да, я знаю. Знаю, что пятнадцать лет.

– Давай, давай, действуй. Сейчас – конец апреля. Сколько там осталось. Чтобы мы его, где‑то в конце мая, и отправили. Я буду с директором говорить. Или в «спецуху», или в отделение это… Лучше уж в отделение, согласись.

– Пожалуй, – ответила я. – Ладно, я психиатру позвоню, и посоветуюсь, как лучше сделать. Однако, альтер‑нативочка у него! Или в «спецуху», или в психушку. А? Вы бы сами – что выбрали?

– Ладно, не нагнетай, – сказала Елизавете Васильевна. – Он уже в этом отделении лежал два раза. У тебя, в твоей медкарте, разве не написано?

– Написано. Лежал, два раза, а толку?

– Нет, ну мы с тобой договорились?

– Договорились, договорились.

Что тут возразишь? Что тут непонятного? Всё, человек больше не может. До предела дошёл. Это я о Елизавете Васильевне.

Бывали у нас случаи и похлеще. Есть у меня уже опыт, по отправке больных в психиатрические отделения. За те четыре года, что я работаю в этом интернате.

Но те дети, которых мы отправляли, были действительно больными.

Были и больные, были и умственно неполноценные, дебилы, и даже имбецилы, как‑то застрявшие в общих, «нормальных» интернатах. Бывало, мы отправляли лечиться детей с психозами, с антисоциальным поведением. С половыми извращениями, наконец.

Но данный случай был‑пограничным. Личность Тохи, конечно, была далека от совершенства. Это, несомненно, была психопатическая личность. «Социально запущенная» личность.

Но и то несомненно, что черты этой психопатической личности совершенно не утратили свей симпатичности. Развязное, с трудом входящее в рамки поведение – это да. Но не болезнь, в чистом виде. Не болезнь.

А сколько вокруг личностей таких? Таких вот, пограничных? Не больных, но и не здоровых? Можно и к зеркалу подойти…

И что, всех надо в психбольницу? Почему же Тоху этого надо посылать туда? В чём же тут разница?

Разница была только в том, что личность Тохи была… ничья. Интернатская…

Попал, попал Тоха сегодня. Добавил ещё одну славную страницу в своё личное дело. Это ещё директор ничего не знает, и Елизавета Васильевна ничего не знает…

Мы с Надеждой допили кофе, и Надежда стала собираться домой. Я вышла её проводить. В дверях мы столкнулись со «старшей».

– А я вас ищу, Наташа. Ну, как там Протока?

– Ничего, спит. Я его уколола.

– Перелом есть?

– Наверно, есть. Завтра скажу.

– Ну, не сообщай пока никуда…

– Не волнуйтесь. Всё в порядке. Идите спокойно домой, сегодня моя очередь проверять отбой. Я проверю. А завтра – приду часов в семь, и кухню проверю.

В это время с кухонного крыльца спустилась Надежди‑на родственница. Заметив меня и «старшую», она быстро пошла прочь, чтобы повернуть за угол. Надя попрощалась и побежала за ней.

Сумка у родственницы была тяжёлой и она шла, склоняясь на один бок.

Мы со «старшей» невольно проводили глазами уходящих, пока они не скрылись за углом.

– М‑да… – сказала «старшая». – Какой груз тащит, с кухни‑то. Чуть не перегибается. Не знала, небось, что мы тут стоим.

– М‑да… – сказала и я. – Надя говорит, что это она отходы забирает, для свиньи.

– Ой ли! Нет, надо их проверять! Надо! – сказала «старшая».

– Давайте вместе, – снова предложила я.

– Проверяйте, Наташа. Вы проверяйте пока, а я присоединюсь позднее. В нужное время… В нужное время… Ну, до свидания, – сказала «старшая» и покачала на прощанье головой.

У неё были свои планы. Мне вдруг показалось, что ей совершенно всё равно, сколько масла было сегодня в каше…