Глава 27. Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас – так, как смотрят звёзды

Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас – так, как смотрят звёзды. Как мы выглядим оттуда, с небес? Не кажутся ли оттуда, с небесной высоты, маленькими и незначительными наши большие проблемы?

Может быть, при взгляде оттуда главным становится совсем не то, что кажется нам главным здесь. Потому что оттуда видно всё, что здесь скрыто для нас.

Может, и скрыто оно для того, что нам положено во всём разбираться вслепую, что нам положено с болью, и даже иногда с кровью, отделять главное от второстепенного, нужное от ненужного?

А потом, выходя на новую дорогу, плача, или смеясь над собой, всё ненужное – выбрасывать, а всё второстепенное – ставить на своё, второстепенное место?

Что мы помним о своей жизни с течением лет? Что мы помним в своей жизни яснее и дольше всего?

Наверное, мы помним те малые мгновения, когда нам открывались тайны. Те мгновения, когда мы понимали – что главное, а что нет.

Те мгновения, когда, сжалившись над нами, небеса приподнимали перед нашими сердцами свою вечную завесу.

– Я нашла, нашла, нашла! – Анька влетела в палату, прижимая к груди тоненькую книжку.

– Ты что там, рубль нашла? – это Нинка, как всегда.

– Я нашла стихи!

– Что, те самые?

– Нет, другие, но тоже такие же, как те.

– Как называются?

– Сейчас. Фредерико Гарсия Лорка. Я как открыла, так и закрыть не могу. Сейчас прочту:

И тополя уходят,

И свет их озёрный светел…

Анька читала сначала взахлёб, потом всё медленнее, медленнее – так, что потихоньку из её слов стали проявляться и озёра, и тополя, стало слышно, как смолкал ветер, и как

Крохотное сердечко – раскрывалось на ладони.

Девчонки слушали. Такие стихи не могли не затронуть сердца.

– Тебя что, в библиотеку пустили?

– Пустили, наконец! Я там два часа сидела, рылась на полке, в поэзии, и вот, нашла. Тут ещё такие есть… одно – это прямо песня, слушай, Маша:

Юноша с тёмною кровью,

Что в ней шумит, не смолкая?

– Это вода, сеньор мой,

вода морская!

А дальше… девушка… торгую! Она отвечает, понимаешь – торгую! Торгую водой, сеньор мой! А дальше – мать, мать говорит: плачу водой, сеньор мой! Как здорово! Маша, это точно песня! Вот бы музыку придумать! Та‑та‑та‑та‑та…

Подчиняясь внутренней музыке, Анька прикрыла глаза и слегка покружилась возле кровати.

А ты к Славику пойди! Может, он тебе музыку сочи нит. Он же на гитаре играет хорошо!

Маша могла почувствовать, чего жаждет чужая душа.

– А чего, пойди! – сказала и Аська. – Пусть сочинит, а мы потом споём.

– Страшновато. А вдруг не захочет?

– Иди, иди – чего не попробовать!

И Анька отправилась в палату к мальчишкам – музыку сочинять.

– Можно?

Аньке были рады, только Джем лежал, закрыв глаза. Нянечка Дора мыла полы, широко размахивая шваброй. Суть дела была изложена, Славик прочёл стихи.

– Хорошие какие! Правда на песню похоже. Только я сочинять‑то не умею!

– Ты же учился в музыкалке! Попробуй, – Анька начала напевать. – Вот так как‑нибудь!

Славик взял гитару и начал сочинять, подбирая аккорды. Думал же он при этом примерно следующее: «Знала бы ты, как я учился в этой музыкалке! Полгода выдержал, а потом от сольфеджио убежал. Аккорды только брат показал». Эх, тайны, тайны!

Славик честно пытался сочинить песню, только вот мелодия получалась – обычная, состоящая из аккордов «квадрата», и вместо испанского чуда вырисовывалось что‑то чуть ли не блатное. Не получалось!

Анька собиралась уже уходить, как к кровати Славика, отложив швабру и тряпку, подошла нянечка Дора. Доре было неопределённое количество лет, та как лицо её носило явные отпечатки того, что было выпито за всю её жизнь. Скуластое, испитое лицо с резкими чертами, с прямыми черными бровями. Волосы были вечно покрыты низко повязанным платком. Из всех нянечек была она самой немногословной, вечно выходила курить – то на веранду, то в подсобку.

Дора обтёрла руки о полу халата и молча взяла у Славика из рук гитару. Лёгким движением она подтянула расслабленные струны. И вдруг запела. Запела тихим, низким голосом, запела на незнакомом, чуть гортанном языке.

Анька сразу поняла, что она поёт. Она пела те стихи, что пронзили Аньке сердце, только пела Дора их – по‑испански, на языке оригинала, так сказать.

Лицо Доры преобразилось. Как будто изнутри появился свет, высветив нечто – то самое, что покорило Аньку в этих стихах. Глаза Доры были прикрыты. Дора не смотрела на нас. Было такое чувство, что и пела она не для нас и, уж конечно, не для себя.

Когда Дора закончила петь, в палате была классическая «немая сцена». И мальчишки, и Анька – сидели замерев и открыв рты. Потом Анька опомнилась:

– Дора! Как! Откуда ты так умеешь? Дора!

Мальчишки тоже заволновались, все, кто мог, подтянулись поближе.

– Умею, умею! Это я сейчас – Дора, Сергиенко, по мужу… А вообще‑то я Долорес, Долорес Гарсия. Да… Я из испанских детей – может, знаете, нас привезли перед войной. Теперь… вот тут живу. Только я и сама забываю иногда – кто я.

– Дора… Долорес… тебе… вам… вам надо со сцены выступать! – Анька не знала, как обратиться к Доре – ведь это была уже совсем не Дора!

– А я и пела. Пока пить не начала. Пить начала – всё потеряла, опустилась совсем. Теперь вот выгребаю потихоньку, с вами вместе. Да, с вами вместе я выгребаю… Уже почти год не пью. Я гитару в руки зареклась брать, пока уверенной в себе не стану. А то снова захочется выпить.

– А сейчас?

– А сейчас – ну, это просто смотреть было невозможно, как ты, Славка, песню портишь. А тебе спасибо, Анька! Как это ты нашла стихи эти. Я их тоже люблю, и песню эту люблю.

Дора достала «Беломор» и пошла к веранде. На пороге она обернулась:

– Только не просите меня играть больше! Когда смогу, сама к вам приду, концерт давать! Анька, молчи! Не смей просить! И вообще – если песня из сердца выходит – не проси никого, бери гитару, и сама пой!

– Я не могу…

– Не могу, не могу! Захочешь – сможешь. Всё.

Швабра валялась на полу, Анька сидела на кровати у Славика, и все мы – молча смотрели в сторону веранды, где курила Дора.

Платок съехал на тугой узел волос, собранных на затылке, открыв прямой пробор. Дора стояла прямо, отставив руку с дымящейся папиросой. И веяло от всей её фигуры жарким испанским воздухом. Тайна стояла на нашей веранде, стояла и курила наша Долорес Гарсия, наша Дора. Вот вам и Дора.

– Пойду, расскажу девчонкам, – Анька забрала свою книжку. Стихи она знала уже наизусть.

А вот вечером, вместо сказки, Анька читала вслух «Цыганское романсеро». Причём читать пришлось два раза. Потому что Стёпка сначала послушал со стороны веранды, потом пришёл, и прямо таки утащил Аньку прочитать ещё раз, на этот раз – в палате мальчишек. Так что плакали все – и девчонки, и мальчишки. И в девятом, и в десятом.

А вот смен Доры теперь Анька ждала. И не только Анька. Многие ждали, когда Дора станет снова – Долорес, и придёт к нам, придёт к нам первым – давать свой концерт.