Беседа двенадцатая

Пока прот жевал персики и сливы, я заговорил с ним о Хауи и его заданиях. Я объяснил проту, что его первое задание (найти «птицу счастья») оказало положительное влияние не только на самого Хауи, но и на все отделение. Однако второе задание, хотя в конечном счете и принесло успех, все‑таки было проблематичным. Я спросил прота, придумал ли он для моего пациента еще какие‑нибудь задания.

– Еще одно, последнее.

– Вы не против сказать мне какое?

– Это испортит весь сюрприз.

– По‑моему, за последнее время сюрпризов у нас предостаточно. Вы можете гарантировать, что это задание не причинит никому вреда?

– Если он с ним справится, это будет праздник для всех, включая вас.

В этом я несколько сомневался, но его уверенность в себе подавила мои сомнения.

Однажды мой отец лег на пол в гостиной и сказал мне, чтобы я по нему проехался. Он хотел, чтобы я оттолкнулся от его коленей, перекувырнулся по его телу и приземлился у него за головой. Затея казалась самоубийственной. «Доверься мне», – сказал он. Итак, отдав жизнь в его руки, я перекувырнулся и с его помощью чудодейственным образом приземлился на ноги. Но больше я ни разу в жизни этого не делал. Когда прот говорил мне о последнем задании Хауи, глаза его смотрели на меня точно с таким же – «доверься мне» – выражением. И вот на такой ноте началась наша двенадцатая беседа.

Лишь только я начал считать, как прот тут же погрузился в глубокий транс. Я спросил его, слышит ли он меня.

– Конечно, – отозвался он.

– Хорошо. Теперь давайте вернемся к 1979 году. К 1979‑му на Земле. Рождество, 1979 год. Где вы и что вы видите?

– Я на ПЛАНЕТЕ ТЕРСИПИОН, которая в том, что вы называете СОЗВЕЗДИЕМ БЫКА. Вокруг меня все оранжевое и зеленое. Это просто здорово! Это потрясающе! Флора в этом МИРЕ, в отличие от ЗЕМЛИ и КА‑ПЭКСа, не содержит хлорофилла. Вместо этого световые лучи поглощаются пигментом, сходным с тем, что находится в ваших красных водорослях. А небо зеленое потому, что в состав атмосферы входит хлор. Вокруг множество презанятнейших существ, большинство из которых вы бы назвали насекомыми. Некоторые из них крупнее ваших динозавров. К счастью, все они довольно‑таки медлительны, но вы должны…

– Прот, простите меня. Я с радостью послушаю ваш рассказ об этой планете и всех прочих местах, где вы побывали, но в данную минуту мне хочется, чтобы мы сосредоточились на ваших путешествиях на Землю.

– Все, что ни прикажете. Но вы же меня спросили, где я был и что я делал в Рождество 1979‑го.

– Да, но только для того, чтобы начать разговор. Сейчас же я попрошу вас перенестись вперед во времени и рассказать о вашем следующем посещении Земли. Можете?

– Конечно. Хм… Значит, так. В январе? Нет, тогда я все еще был на ТЕРСИПИОНЕ. В феврале? Нет, я уже вернулся на КА‑ПЭКС и учился играть на патюзе, впрочем, виртуозности на нем я никогда не добьюсь. Скорее всего, это было в марте. Да, это действительно был март, чудное время в вашем северном полушарии, когда лед в реках тает, а из земли показываются крокусы и подофиллы.

– Это март 1980‑го?

– Так точно.

– Он вас вызвал?

– Не то чтобы с какой‑то определенной целью. Просто время от времени ему хочется с кем‑то поговорить о том о сем.

– Расскажите мне о нем. Что он за человек? Он женат?

– Да, он женился на девушке, с которой был знаком… Да я вам уже об этом рассказывал, верно?

– Девушка, католичка, которая забеременела в тот год, когда они кончали школу?

– Ну и память! Она все еще католичка, но уже не беременная. Это было пять с половиной лет назад.

– Я забыл, как ее зовут.

– А я вам никогда этого не говорил.

– А сейчас можете сказать?

Наступила долгая задумчивая пауза, во время которой прот, похоже, изучал мою стрижку (или, вернее, ее отсутствие), а потом очень тихо он произнес:

– Сара.

– Кто у них родился, сын или дочь? – воскликнул я, едва сдерживая ликование.

– Да.

– Я имел в виду: кто же именно?

– Вам, доктор брюэр, надо заняться своим чувством юмора. Дочь.

– Так что, ей сейчас примерно пять?

– На будущей неделе ее день рождения.

– А кроме нее, у них есть другие дети?

– Нет. У Сары нашли эндометриоз, и ей удалили матку. Такая глупость.

– Потому что она была так молода?

– Нет, потому что для этой болезни есть простейшее лечение и ваши доктора могли бы давным‑давно до него додуматься.

– Вы не против назвать мне имя их дочери? Или это секрет?

После минутного колебания прот ответил:

– Ребекка.

Когда он выдал мне это имя с такой легкостью, я подумал: а вдруг Пит смягчился и решился позволить проту назвать мне его настоящее имя? Наверное, он начал мне доверять! Но прот, похоже, предугадал мой вопрос.

– Даже не мечтайте, – бросил он.

– Не мечтайте о чем?

– Он вам этого ни за что не скажет.

– Но почему? Может он хотя бы сказать мне, почему?

– Нет.

– Почему?

– Потому что вы воспользуетесь ответом, чтобы на нем отыграться.

– Ладно. Тогда ответьте мне на такой вопрос: они живут в том же городе, где он родился?

– И да и нет.

– Не могли бы вы пояснить свой ответ?

– Они живут в вагончике, за чертой города.

– Как далеко от города они живут?

– Недалеко. На стоянке вагончиков. Но они собираются купить дом подальше, в сельской местности.

И тут я решил пустить пробный шар.

– А у них есть поливалки?

– Что?

– Поливалки для газона.

– На стоянке вагончиков?

– Ну ладно. Они оба работают?

Рот его слегка скривился, будто у него вдруг схватило живот.

– У него, как вы это называете, работа на полную ставку. А она подрабатывает шитьем детской одежды.

– А где работает ваш друг?

– Там же, где работали его отец и дед. Почти единственное место в городе, где есть работа, если ты, конечно, не работник банка и не продавец.

– На скотобойне?

– Да, сэр. Старая мясная лавка.

– А что он там делает?

– Он там сшибальщик.

– Что значит сшибальщик?

– Сшибальщик – это тот, кто бьет коров по голове, чтобы они особо не мучились, когда им перерезают глотки.

– Ему нравится его работа?

– Вы шутите?

– А чем еще он занимается? Дома, например?

– Да особо ничем. Вечером, когда дочка ляжет спать, почитает газету. По выходным возится со своей машиной и смотрит телевизор, как и все остальные в городе.

– А он ходит, как прежде, в походы?

– Саре хотелось бы, чтобы он ходил, но он не ходит.

– Почему.

– Его это угнетает.

– А бабочек он все еще собирает?

– Он давным‑давно выбросил свою коллекцию. В вагончике для нее нет места.

– Он жалеет о том, что женился и растит ребенка?

– Нет, что вы. Он, как вы выражаетесь, очень предан и жене, и дочке.

– Расскажите мне о его жене.

– Веселая. Энергичная. Ограниченная. Как и большинство домохозяек.

– А дочь?

– Вылитая копия матери.

– Они ладят друг с другом?

– Они все боготворят друг друга.

– У них много друзей?

– Ни одного.

– Ни одного?

– Я же говорил: Сара – католичка, а городок маленький…

– И что, никогда ни с кем не видятся?

– Только с ее семьей. И его матерью.

– А с его сестрами?

– Одна живет на аляске. А другая такая же, как все остальные в городе.

– Вы думаете, он ее ненавидит?

– Он никого не ненавидит.

– А есть у него приятели?

– Ни одного.

– А как насчет того хулигана и того парнишки, за которого он вступился?

– Один – в тюрьме, другого убили в Ливане.

– И он никогда не заглядывает после работы в кабачок, выпить пива с другими ребятами‑сшибальщиками?

– Теперь уже нет.

– А раньше заходил?

– Раньше заглядывал: выпивал кружку‑другую, шутил со всеми. Но стоило ему пригласить кого‑то из них на ужин, как они находили любые предлоги, чтобы отказаться. И никто ни разу не пригласил его на барбекю или на что другое. Так что вскоре он смекнул, что к чему. Теперь они почти все время проводят в вагончике. Я предупреждал его, что так оно и будет.

– Похоже, им совсем одиноко.

– Да в общем‑то нет. У сары миллион братьев и сестер.

– А теперь они собираются купить дом?

– Может быть, купить. А может, построить. Им там приглянулся один участок в несколько акров. Это часть фермы, которую кто‑то поделил на участки. На нем пара акров леса и речушка. Чудное местечко. Напоминает мне мою родину, если не считать речки.

– Передай ему, что я надеюсь, им этот участок достанется.

– Обязательно передам. Только он все равно не скажет вам своего имени.

И тут в комнату ворвалась миссис Трекслер, задыхаясь и неистово шепча, что в психопатическом отделении страшный переполох: кто‑то похитил Жизель! Я велел миссис Трекслер не говорить больше ни слова, с неохотой вывел прота из состояния гипноза, оставил его на ее попечение и ринулся на четвертый этаж.

Жизель! Что я только не пережил за те несколько минут, что спускался на этаж ниже. Я испытывал, наверно, ничуть не меньший ужас, чем если бы в руки этого безумца попали моя Эбби или Дженни. Я так и видел Жизель перед собой, свернувшуюся клубком в моем кресле, слышал ее детский голос и чувствовал нежный, сосновый запах ее волос. Жизель! И это все моя вина. Позволить беспомощной девочке разгуливать по коридорам психиатрической больницы! Я настойчиво отгонял от себя образ этого злодея, волосатыми руками обхватывающего ее шею, а может, творящего что‑то и похуже…

Я влетел в четвертое отделение. А там одни преспокойно бродили по коридору, другие мило друг с другом болтали, а третьи уже возвращались к своим повседневным делам. Я не мог поверить своим глазам: никто из них ничуть не казался озабоченным. В мозгу у меня так и заколотилось: что же это за люди?

Похитителя звали Эд. Это был красивый белый мужчина пятидесяти лет, который, свихнувшись, шесть лет назад на стоянке автомобилей торгового центра из винтовки уложил на месте восемь человек. До этого случая Эд был успешным биржевым маклером, примерным мужем и отцом, спортивным болельщиком, старостой в своей церкви, прекрасным игроком в гольф и все такое прочее. Но после этой истории, даже при том, что он регулярно принимал лекарства, время от времени в мозгу его повышалась электрическая активность, и он, потеряв над собой контроль, бросался к стене своей палаты и колотил по ней что есть силы – до окровавленных кулаков и полного измождения.

Однако оказалось, что похитил он вовсе не Жизель, а Красотку.

Я так никогда и не выяснил, что произошло: то ли миссис Трекслер оговорилась, то ли я ее не расслышал, – и все это время страшно волновался за Жизель. Так или иначе, но случилось следующее: котенок каким‑то образом забрел в психопатическое отделение, и когда санитары вошли в палату Эда забрать в стирку его грязное белье, Красотка проникла вслед за ними. Не успел никто оглянуться, как Эд уже молотил по железным прутьям дверного окошка и, угрожая свернуть котенку шею, требовал поговорить с «парнем из космоса».

Оказавшийся рядом со мной Виллерс тут же не преминул мне напомнить, что он всегда был против того, чтобы держать в отделениях животных, и, наверное, он был прав: если б не котенок, такое бы никогда не случилось. Более того, если, не дай Бог, пострадает котенок, последствия для Бэсс и других пациентов могут быть самые удручающие. Я решил, что Эд нас просто шантажирует – он не был в фазе жестокости. И тем не менее, я не видел никаких веских причин отказать ему в беседе с протом. Я попросил Бетти послать за ним и тут обнаружил, что прот уже стоит рядом. Похоже, он просто шел следом за мной.

Ему не надо было объяснять, что произошло. Единственное, что я его попросил сделать, – это уверить Эда, что никаких репрессий по отношению к нему не последует, если только он отпустит Красотку. Потребовав, чтобы его никто не сопровождал, прот двинулся к палате Эда. Я предполагал, что говорить они будут через решетчатое окно, но тут дверь распахнулась, и прот влетел в палату, с шумом захлопнув за собой дверь.

Пару минут спустя я нерешительно подошел к двери и заглянул в палату. Оба они стояли у дальней стены и тихо беседовали. О чем они говорили, слышать я не мог, но видел, как Эд нежно гладит Красотку. Он взглянул в мою сторону, и я отпрянул.

Наконец прот вышел из палаты, но котенка у него в руках не было. Как только я убедился, что охранник запер дверь в палату Эда, я повернулся к проту, озадаченный. Не дожидаясь моего вопроса, он сказал:

– Он ее не обидит.

– Откуда вам это известно?

– Он мне это пообещал.

– Хм. А что еще он вам сказал?

– Сказал, что хочет лететь со мной на КА‑ПЭКС.

– А вы что?

– Сказал, что не могу взять его с собой.

– И как он на это реагировал?

– Он был разочарован, пока я не сказал ему, что еще вернусь и тогда заберу его.

– И это его устроило?

– Он сказал, что подождет, пусть только ему разрешат оставить у себя котенка.

– Но…

– Не волнуйтесь, он его не обидит. И вообще, он не причинит вам больше никаких неприятностей.

– Почему вы с такой уверенностью это утверждаете?

– Да потому, что он считает так: если он причинит котенку зло, я за ним не вернусь. На самом деле я бы все равно за ним вернулся, но он этого не знает.

– Вернулись бы? Но почему?

– Потому что я ему обещал. Между прочим, – добавил прот, вышагивая рядом со мной, – вам придется найти еще несколько пушистых существ для других отделений.

А вот каким было последнее задание Хауи. Без всякого предупреждения, мгновенно отозваться на просьбу прота и сделать все, что он ни попросит.

Дня два Хауи носился со скоростью тахиона из библиотеки в свою комнату и обратно в библиотеку – тот самый прежний Хауи. Он не спал сорок восемь часов. Читал Сервантеса, Шопенгауэра, Библию. Но вдруг, пролетая мимо окна комнаты отдыха, в которое он в свое время увидел «синюю птицу», Хауи замер и тут же уселся на тот самый памятный подоконник. И принялся сначала хмыкать, а потом гоготать. Вскоре уже смеялось все отделение, возможно, кроме Бэсс, а потом и вся больница, включая персонал. До всех дошла абсурдность задания прота – готовность ко всему, что только не случится.

– Какая нелепость пытаться подготовить себя ко всему в жизни, – сказал мне Хауи, когда позднее мы стояли вместе на лужайке. – Что случается, то случается, и с этим уже ничего не поделаешь.

Прот в это время стоял возле стены и внимательно изучал подсолнух. Интересно, подумал я, что он видит в нем такого, чего мы не видим?

– Так что же теперь будет с твоим заданием? – спросил я Хауи.

– Que sera, sera,[36]– просвистел он и, откинув голову, подставил лицо теплым лучам солнца. – Пойду, пожалуй, подремлю.

Я предложил Хауи подумать о возможности его перевода в первое отделение.

– Подожду, пока Эрни будет готов.

Но проблема была в том, что Эрни не хотел никуда уходить. На последнем собрании персонала я предложил перевести Эрни в первое отделение. С момента «излечения» следы его разрушительной фобии совершенно исчезли: ни защитной маски, ни жалоб на еду, ни ночных связываний, ни спанья на полу. Он практически проводил все свое время с другими пациентами, особенно с Бэсс и Марией. Он уже научился распознавать всевозможные «я» последней, запоминал их имена и характеры и терпеливо ждал появления настоящей Марии, а когда та появлялась, прилагал все старания, чтобы она подольше не исчезала, ненавязчиво поддерживая ее увлечение шитьем и макраме. Стало совершенно очевидным, что у Эрни талант помогать другим, и я стал уговаривать его пойти получить профессию в сфере медицины или социальной помощи. На что он мне ответил: «Но ведь здесь еще столько всего надо сделать».

Примерно в это же время Чак организовал конкурс на лучшее эссе, победитель которого получал право лететь с протом семнадцатого августа. По плану все работы должны были быть представлены к десятому августа, за неделю до «отбытия» прота, – дата, приближавшаяся с неумолимой быстротой. Прот явно согласился прочесть все эссе к семнадцатому числу. Кое‑кто из персонала заметил, что пациенты второго отделения в последние две недели совсем притихли, каждый из них отсаживался в сторонку, долго и напряженно о чем‑то думал, а потом, склонясь над листом бумаги, что‑то записывал. Единственные, кто не собирался лететь на КА‑ПЭКС, были Эрни и Бэсс. Эрни – потому, что у него и здесь было полно работы, а Бэсс – потому, что считала себя недостойной бесплатного путешествия. И конечно, Рассел, назвавший этот конкурс «дьявольской затеей».

Date: 2015-07-11; view: 327; Нарушение авторских прав