Беседа первая. Когда нам удается вылечить пациента, мы испытываем прилив радости от того, что помогли страдальцу, которому повезло

Джин Брюэр

Планета Ка‑Пэкс

Джин Брюэр

Планета Ка‑Пэкс

Когда нам удается вылечить пациента, мы испытываем прилив радости от того, что помогли страдальцу, которому повезло, что он попал именно к нам. Но еще мы испытываем тайную радость от того, что нам довелось близко познакомиться с этим человеком и благодаря ему глубже понять самих себя.

Сильвано Ариети

ПРОЛОГ

В апреле 1990 года из психиатрической больницы Лонг‑Айленда мне позвонил доктор Уильям Сигел. Билл – выдающийся врач и мой старинный приятель. На этот раз он позвонил мне исключительно по делу.

Речь шла о пациенте, которого Билл лечил уже несколько месяцев. Этого пациента, белого мужчину, чуть старше тридцати, привезла в больницу полиция, которая подобрала его на центральной автобусной станции Порт‑Осорити в центре Манхэттена, где он стоял, склонившись над жертвой уличного ограбления. Согласно полицейскому отчету, человек этот на все заданные ему вопросы отвечал однозначно: «Даффи», – и тогда полиция задержала его и отвезла на медицинскую экспертизу в больницу Белвью.

И хотя задержанный был несколько истощен, медицинский осмотр не выявил ни физических отклонений от нормы, ни нарушения мыслительного процесса, ни афазии[1], ни слуховых галлюцинаций – человек этот производил впечатление почти нормального. Правда, у него обнаружилась некая странная мания: он считал себя пришельцем с другой планеты. После нескольких дней наблюдения больного перевели в больницу на Лонг‑Айленде, где он и содержался в течение следующих четырех месяцев.

Биллу не удалось ничем ему помочь. Хотя пациент охотно участвовал в предложенных ему всевозможных курсах лечения и живо на все реагировал, ни одно из самых сильных психиатрических средств на него не подействовало. По окончании лечения он все так же был твердо убежден в том, что он пришелец с планеты КА‑ПЭКС. Более того, ему удалось убедить в этом многих других пациентов больницы. Даже кое‑кто из персонала стал к нему прислушиваться!

Зная, что я давно интересуюсь феноменологией маниакальных состояний, Билл попросил меня попробовать разобраться с этим пациентом.

Худшего времени для подобной просьбы просто было не найти. Я тогда исполнял обязанности директора Манхэттенского психиатрического института, был завален делами по горло и с января потихоньку сворачивал работу с пациентами. Однако случай этот показался мне необычным и занятным, к тому же я был Биллу кое‑чем обязан. Я попросил его прислать мне историю болезни пациента.

Историю болезни прислали, но я так погряз в административных обязанностях, что лишь спустя несколько дней обнаружил ее на своем письменном столе под грудой папок с личными делами и финансовыми отчетами. Вновь охваченный смятением от одной мысли о новом пациенте, я бегло ее просмотрел. И хотя, судя по ней, наш «инопланетянин» казался рассудительным и умел четко выражать свои мысли, а также имел вполне здравое представление о времени и пространстве, он был совершенно не способен представить какую‑либо вразумительную информацию о своем истинном происхождении и прошлом. Короче говоря, он не только страдал бредовыми идеями, но еще и потерей памяти! Я позвонил Биллу и попросил его организовать перевод этого безымянного человека, именовавшего себя «прот» (с маленькой буквы), в мой институт.

Он прибыл в первую неделю мая, и мое предварительное собеседование с ним было назначено на среду девятого мая, в час, обычно отведенный мною для подготовки курса лекций о принципах психиатрии, которые я читал в Колумбийском университете. А потом он приходил ко мне раз в неделю в течение нескольких месяцев. Я проникся к этому пациенту необычайной симпатией и уважением, что, надеюсь, станет очевидным из моего дальнейшего рассказа.

Несмотря на то, что результаты наших встреч отражены в научной литературе, я решил написать о них более личностный рассказ не только потому, что, с моей точки зрения, они могут представить интерес для широкого читателя, но и потому, что они (перефразируя доктора Ариети), помогли мне лучше понять самого себя.

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Когда он впервые зашел в мой кабинет, я подумал, что он похож на спортсмена‑футболиста[2]или борца. Ростом он был чуть ниже среднего, коренастый, смуглый, может быть, даже с примесью мулатской крови. Волосы у него были густые и иссиня‑черные. На нем были синие вельветовые брюки, джинсовая рубашка и парусиновые туфли. В первые наши встречи я не мог разглядеть его глаз, так как он, несмотря на мягкий свет в моем кабинете, всегда был в темных очках.

Я попросил его сесть. Он безмолвно подошел к черному, искусственной кожи креслу и уселся в него. Держался он спокойно, ступал бодро, и движения его были хорошо скоординированы. Вид у него был безмятежный.

Я отпустил санитаров. Открыв папку, я записал в чистом желтом блокноте дату. Он пристально следил за мной, не скрывая легкой усмешки. Я спросил его, удобно ли он себя чувствует и не хочется ли ему чего‑нибудь. К моему удивлению, он попросил яблоко. Голос у него был мягкий, но чистый, и без всякого иностранного или регионального акцента. Я звонком вызвал главную медсестру Бетти Макаллистер и попросил ее узнать, есть ли на кухне яблоки.

Пока мы ждали яблок, я просмотрел результаты его обследования: согласно заключению нашего главного врача доктора Чакраборти, температура, пульс, кровяное давление, электрокардиограмма и показатели крови – все было в пределах нормы. Зубы были в порядке. Результаты неврологического обследования (мышечная сила, координация, рефлексы и мышечный тонус) тоже оказались в норме. Аналитические способности тоже были в полном порядке. Никаких проблем с визуальным восприятием, слухом, ощущением холода, тепла и легких прикосновений, описанием картинок, копированием фигур. Никаких трудностей при отгадывании загадок и решении сложных проблем. Пациент рассуждал логично, демонстрировал сообразительность и наблюдательность. И был здоров как лошадь, если не считать его бредового состояния и полной потери памяти.

Пришла Бетти и принесла два больших яблока. Посмотрела на меня, спрашивая позволения, и протянула их больному. Он взял их с маленького подноса.

– Красные деликатесные! – воскликнул он. – Мои любимые!

Предложил нам попробовать, мы отказались, и тогда он с шумом откусил большой кусок. Я отпустил мою ассистентку и принялся наблюдать, как «прот» поглощал фрукты. В жизни не видел, чтобы кто‑либо получал от еды подобное удовольствие. Он съел оба яблока до последнего кусочка, включая семена. А доев, произнес:

– Спасибо и еще раз спасибо.

И, сложив руки на коленях, словно маленький мальчик, принялся ждать, когда я начну беседу.

Хотя психиатрические интервью обычно на пленку не записываются, мы в МПИ часто это делаем для исследований и преподавательских целей. Так что перед вами запись нашей первой встречи, время от времени перемежаемая моими наблюдениями. Как обычно, во время моего первого интервью я наметил просто побеседовать с пациентом: познакомиться с ним и расположить его к себе.

– Скажите мне, пожалуйста, как вас зовут?

– Да.

«Что это? – подумал я. – Свидетельство чувства юмора?»

– Как вас зовут?

– Меня зовут прот. – Правда, произнес он это скорее как «проут».

– Это ваше имя или ваша фамилия?

– Это мое полное имя. Я – прот.

– Вы знаете, где вы находитесь, мистер прот?

– Просто прот. Да, конечно. Я в Манхэттенском психиатрическом институте.

Со временем я обнаружил, что прот пишет заглавными буквами названия планет, звезд и т. п., в то время как имена людей, названия учреждений и даже стран он пишет строчными. Поэтому для достоверности и чтобы точнее передать характер моего пациента, я тоже использовал в своем докладе его манеру.

– Хорошо. А вы знаете, кто я?

– Вы похожи на психиатра.

– Правильно. Я – доктор Брюэр. Какой сегодня день недели?

– А‑а. Вы исполняющий обязанности директора. Среда.

– Так. А какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот девяностый.

– Сколько пальцев я вам показываю?

– Три.

– Очень хорошо. А теперь, мистер… простите меня… прот, знаете ли вы, почему вы находитесь здесь?

– Конечно. Вы думаете, что я сумасшедший.

– Я предпочитаю термин «больной». А вы считаете, что вы больной?

– Если я болею, то только тоской по дому.

– А где ваш дом?

– КА‑ПЭКС.

– Капэкс?

– «К», «А», дефис, «П», «Э», «К», «С». КА‑ПЭКС.

– С заглавной буквы «К»?

– Они все заглавные.

– А‑а. КА‑ПЭКС. Это остров?

Тут он улыбнулся, явно понимая, что мне уже известно о том, что он считает себя пришельцем из другого мира.

– КА‑ПЭКС – планета, – сказал он просто и добавил: – Не волнуйтесь, я не собираюсь выскакивать…

Я улыбнулся ему в ответ.

– А я и не волновался. Где же находится КА‑ПЭКС?

Он вздохнул и терпеливо покачал головой.

– Около семи тысяч световых лет отсюда. Она в СОЗВЕЗДИИ, которое вы называете ЛИРА.

– Как вы попали на Землю?

– Это не так‑то просто объяснить…

Тут я записал в своем блокноте любопытное наблюдение: хотя я был опытным психиатром и провел с ним вместе всего несколько минут, я начинал потихоньку раздражаться его явной снисходительностью. «Ну, тут мы еще посмотрим», – сказал я про себя.

– Речь идет всего лишь об использовании энергии света. Наверное, в это несколько трудно поверить, но такое возможно с помощью зеркал.

Он, конечно, надо мной подшучивает, но шутка неплохая. Я подавил смешок.

– Вы передвигаетесь со скоростью света?

– О нет! Мы передвигаемся во много раз быстрее. Скорость, помноженная на самые разные числа. В противном случае мне было бы по крайней мере семь тысяч лет, верно?

Я заставил себя улыбнуться ему в ответ.

– Очень интересно, – сказал я. – Но если мне не изменяет память, согласно Эйнштейну, ничто не может передвигаться быстрее скорости света, или ста восьмидесяти шести тысяч миль в секунду.

– Вы не поняли Эйнштейна. Он сказал, что ничто не может ускориться до скорости света, так как тогда масса этого предмета станет неопределенной. Эйнштейн словом не упомянул о том, что уже передвигалось со скоростью света или быстрее.

– Но если ваша масса становится неопределенной, когда вы…

Его ноги плюхнулись на мой письменный стол.

– Во‑первых, доктор брюэр… можно я буду называть вас джин?.. если бы это и было так, тогда бы и у фотонов была неопределенная масса, верно? Более того, со скоростью тахиона…

– Тахиона?

– Частицы, движущейся со скоростью выше, чем скорость света. Можете проверить в справочниках.

– Спасибо. Проверю. – В записи мой ответ прозвучал довольно‑таки раздраженно. – Если я правильно вас понял, то вы прилетели не на космическом корабле. Вас вроде как «подбросили» на световом луче.

– Можно это назвать и так.

– Сколько времени у вас заняло добраться с вашей планеты до Земли?

– Фактически нисколько. Тахионы движутся быстрее света, и поэтому назад во времени. Для путешественника время, конечно, проходит, и он становится старше, чем до полета.

– Сколько же времени вы пробыли уже на Земле?

– Четыре года и девять месяцев. Это ваших четыре года.

– И сколько же вам тогда сейчас лет? В земном измерении, конечно?

– Триста тридцать семь.

– Вам триста тридцать семь лет?

– Да.

– Хорошо. Расскажите мне, пожалуйста, еще немного о себе.

Хотя я и понимал, что рассказ этого человека далек от реальности, я не стал отступать от стандартной практики психиатров допытывать потерявших память пациентов в надежде получить у них хоть какую‑нибудь правдивую информацию об их истинном прошлом.

– Вы имеете в виду то, что было со мной до того, как я попал на ЗЕМЛЮ? Или…

– Давайте начнем со следующего: как так случилось, что путешествовать с вашей планеты на нашу выбрали именно вас?

Теперь уже мой пациент смотрел на меня с откровенной улыбкой. И хотя она казалась вполне невинной, возможно, даже простодушной, я вдруг почувствовал, что лучше уж мне уткнуться взглядом в папку с его делом, чем лицезреть его «чеширскую» физиономию в темных очках.

– «Выбран», – начал он. – Это специфическое понятие у людей.

Я поднял на него глаза и увидел, как он скребет подбородок и изучает потолок в поисках нужных слов, чтобы объяснить свои утонченные мысли такому простаку, как я. И вот что он подобрал для меня.

– Просто мне захотелось прилететь, и теперь я здесь.

– Всякий, кому захотелось прилететь на Землю, может сделать это?

– На планете КА‑ПЭКС – всякий. И на других ПЛАНЕТАХ – тоже.

– С вами прилетел кто‑то еще?

– Нет.

– Почему вам захотелось полететь на Землю?

– Из чистого любопытства. Насколько видно и слышно из космоса, ЗЕМЛЯ – необычайно живое место. И к тому же это ПЛАНЕТА класса Ш‑В.

– А это что значит?..

– Значит, что она находится на ранних стадиях развития и будущее ее неопределенно.

– Понятно. Это ваше первое путешествие на нашу планету?

– О нет! Я уже был здесь много раз.

– Когда же вы были впервые?

– В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, по вашему календарю.

– А кто‑нибудь еще с КА‑ПЭКСа прилетал к нам?

– Нет, я – первый.

– Это хорошо.

– Почему?

– Скажем так: многих людей это могло бы повергнуть в ужас.

– Почему же это?

– Если вы не против, давайте сегодня говорить о вас. Согласны?

– Если вам так хочется.

– Хорошо. А теперь скажите: где еще вы побывали? Я имею в виду, во Вселенной.

– Я побывал на шестидесяти четырех ПЛАНЕТАХ в пределах нашей ГАЛАКТИКИ.

– И на скольких из них вы обнаружили жизнь?

– Да на всех. Безжизненные ПЛАНЕТЫ меня не интересуют. Конечно, есть у нас такие, кого интересуют горные породы, разные виды климата и…

– Значит, шестьдесят четыре планеты с живыми разумными существами?

– Все живое разумно.

– Так, а на скольких из них живут такие же, как мы, люди?

– Пока что из всех ПЛАНЕТ, на которых я побывал, ЗЕМЛЯ – единственная, где обитают homo sapiens. Но мы знаем, что есть еще несколько тут и там.

– С разумными существами?

– Нет, с человеческими существами. ПЛАНЕТЫ, на которых есть жизнь, исчисляются миллионами, возможно, миллиардами. Разумеется, мы не посетили их все. Это лишь по приблизительным подсчетам.

– Под «мы» вы подразумеваете жителей КА‑ПЭКСа, да?

– КАПЭКСиан, НОЛЛиан, ФЛОРиан…

– Это другие народы, населяющие вашу планету?

– Нет. Это обитатели других миров.

Большинство людей, страдающих манией, настолько сбиты с толку, что обычно, пытаясь ответить логично на сложные вопросы, заикаются или без конца запинаются. Этот же не только продемонстрировал знание в самых различных малоизвестных областях, но и уверенно сплел убедительный рассказ. Я черкнул в блокноте, что, вероятно, он ученый, возможно, физик или астроном, и сделал пометку в дальнейшем разузнать, насколько хорошо он осведомлен в этих областях. Но сейчас мне хотелось хоть что‑нибудь узнать о его детстве.

– Если вы не против, давайте вернемся немного назад. Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне что‑нибудь о самой планете КА‑ПЭКС.

– Разумеется, КА‑ПЭКС несколько больше вашей ПЛАНЕТЫ, размером примерно с НЕПТУН. Он прекрасен, так же как и ЗЕМЛЯ с ее разнообразием и многоцветием. Но КА‑ПЭКС тоже красив, особенно когда К‑МОН и К‑РИЛ находятся в противостоянии.

– Что такое К‑МОН и К‑РИЛ?

– Это наши два СОЛНЦА. Те, что вы называете АГА‑ПЭ и САТОРИ. Одно из них намного больше вашего, а другое меньше, но оба они дальше от нашей ПЛАНЕТЫ, чем ваше СОЛНЦЕ от вашей. К‑МОН – красного цвета, а К‑РИЛ – синего. Но из‑за того, что наши орбитальные структуры крупнее и сложнее, периоды света и тьмы у нас длиннее, а вариации их слабее. Так что на КА‑ПЭКСе большая часть времени – сумерки. Каждый, кто попадает в ваш МИР, сразу же замечает, какой он яркий.

– Поэтому вы и носите темные очки?

– Естественно.

– Я хотел бы пояснить для себя кое‑что из сказанного вами.

– Разумеется.

– Мне кажется, вы сказали, что пробыли на Земле четыре года и… хм… сколько‑то месяцев.

– Девять.

– Да, девять. Так вот, мне бы очень хотелось знать, где вы жили все эти четыре или пять лет.

– Везде.

– Везде?

– Я путешествовал по всему вашему МИРУ.

– Понятно. А где вы начали ваше путешествие?

– В заире.

– Почему в Заире? Это ведь в Африке, да?

– Заир в то время был обращен в сторону КА‑ПЭКСа.

– И сколько вы там пробыли?

– В общей сложности недели две. Достаточно для того, чтобы ознакомиться с этой землей, встретиться с ее существами. Там все красивы, особенно птицы.

– Хм… А на каких языках говорят в Заире?

– Вы имеете в виду людей, я полагаю?

– Да.

– Помимо четырех официальных языков и французского, там еще говорят и на невероятном количестве местных диалектов.

– Можете сказать что‑нибудь по‑заирски? Не важно, на каком диалекте.

– Разумеется. Ма‑ма кота рампун.

– И что это значит?

– Это значит: твоя мама горилла.

– Спасибо.

– Не за что.

– А потом куда вы отправились? После Заира.

– Разъезжал по всей африке. Потом отправился в европу, азию, австралию, антарктику и наконец в америки.

– И сколько стран вы посетили?

– Все, кроме восточной канады, Гренландии и Исландии. Туда я отправлюсь в последнюю очередь.

– Все… так что… сотню стран?

– На сегодняшний день скорее две сотни, но похоже, что это может измениться в любую минуту.

– И вы говорите на всех языках?

– Понемногу – достаточно, чтобы общаться.

– А как вы путешествуете? Разве вас не останавливают на границе?

– Я же сказал: это трудно объяснить…

– Вы хотите сказать: с помощью зеркал.

– Точно.

– Сколько же занимает у вас перебраться из страны в страну, передвигаясь со скоростью света или многократной скоростью света, которой вы пользуетесь?

– А нисколько.

– Ваш отец любит путешествовать? – Я заметил некое замешательство при упоминании отца прота, но никакой сильной реакции не последовало.

– Полагаю, что да. Большинство КАПЭКСиан любят путешествовать.

– Так он путешествует? А кем он работает?

– Он не работает.

– А ваша мать?

– Что моя мать?

– Она работает?

– Почему это она должна работать?

– Значит, они оба ушли на пенсию?

– Ушли с чего?

– С той работы, на которой они зарабатывали деньги. А сколько им лет?

– Наверное, где‑то около семисот.

– Тогда, конечно, они не работают.

– Они вообще никогда не работали.

Пациент явно считал своих родителей неудачниками, и по тому, как он выражался о них, ясно было, что в глубине души он питает к ним неприязнь, а может быть, даже и ненависть, и не только к отцу (что случается нередко), но и к матери (сравнительно редко у мужчин).

Прот продолжал:

– На КА‑ПЭКСе никто не «работает». «Работа» – это понятие, принятое у людей.

– Так что, у вас никто ничего не делает?

– Вовсе даже нет. Ведь когда ты делаешь то, что тебе нравится, это не работа, правда? – Прот расплылся в улыбке. – Вы же не считаете то, что вы делаете, работой?

Это вызывающее замечание я пропустил мимо ушей.

– Давайте немного позднее еще раз поговорим о ваших родителях, хорошо?

– Почему бы и нет.

– Договорились. А теперь, прежде чем мы двинемся дальше, мне хотелось бы кое‑что прояснить.

– Все, что хотите.

– Тогда вот что: как вы объясните, что, будучи пришельцем из космоса, вы выглядите совсем как земной человек?

– Почему мыльный пузырь круглый?

– Не знаю. Почему?

– Для образованного человека, вы многого не знаете, не правда ли, джин? Мыльный пузырь круглый, потому что его конфигурация энергетически наиболее эффективная. Подобным же образом многие существа во ВСЕЛЕННОЙ выглядят так, как мы.

– Понятно. Да, ранее вы упомянули, что… м‑м… «насколько видно и слышно из космоса, ЗЕМЛЯ – необычайно живое место». Что вы имели в виду?

– Ваши теле– и радиоволны распространяются с ЗЕМЛИ во всех направлениях. Вся ГАЛАКТИКА слышит и видит все то, что вы говорите и делаете.

– Но эти волны движутся со скоростью света, не правда ли? Так что они не могли еще достичь КА‑ПЭКСа.

Он снова вздохнул, на этот раз громче прежнего.

– Часть энергии переходит в более высокие обертоны, не слышали, что ли? Именно поэтому и возможно движение света. Разве вы не учили физику?

Я тут же вспомнил своего несчастного учителя по физике, который очень старался вбить всю эту информацию в мою голову. И еще я почувствовал, что мне жутко хочется курить, хотя не курил я уже годами.

– Верю вам на слово, мист… э… прот. Еще один вопрос: почему вы путешествуете во Вселенной совсем один?

– А вы бы отказались, если б у вас была такая возможность?

– Кто знает, может быть, и нет. Но я‑то имел в виду другое: почему вы это делаете один?

– Именно поэтому вы считаете меня сумасшедшим?

– Вовсе нет. Но разве не становится одиноко, когда путешествуешь столько лет подряд – четыре года и восемь месяцев – в космосе?

– Нет. И потом, я не был в космосе так долго. Я здесь был четыре года и девять месяцев.

– Сколько же времени вы были в космосе?

– Я состарился на семь ваших месяцев, если вы это имели в виду.

– И все это время у вас не было потребности с кем‑то поговорить?

– Нет.

Я записал в блокноте: «Пациент питает неприязнь ко всем».

– А чем вы все это время занимались?

Он замотал головой:

– Джин, вы не понимаете. Во время путешествия я хоть и состарился на семь ЗЕМНЫХ месяцев, мне они показались мгновением. Время деформировалось и текло со сверхсветовой скоростью. Другими словами…

Тут я почувствовал себя непростительно раздраженным и перебил его:

– Кстати, о времени: наше на сегодня истекло. Продолжим разговор на следующей неделе?

– Как скажете.

– Хорошо. Сейчас вызову мистера Ковальского и мистера Дженсена, и они проводят вас назад в палату.

– Я знаю дорогу.

– Если вы не против, я все‑таки вызову их. В больнице так уж заведено. Я уверен, что вы понимаете.

– Отлично понимаю.

– Вот и хорошо.

Через минуту явились санитары, и пациент, почтительно кивнув мне при выходе, пошел вместе с ними. К своему удивлению, я обнаружил, что весь покрыт каплями пота. Помню, как, выключив магнитофон, я направился к термостату проверить температуру в комнате.

Пока магнитофонная пленка прокручивалась назад, я начисто переписал начерканные во время интервью наблюдения в историю болезни прота, упомянув в них о своей неприязни к его, по моему мнению, высокомерной манере поведения. После этого положил черновые записи в отдельный ящик, уже набитый подобного рода бумагами. Потом прослушал кусок пленки и добавил замечание о том, что у пациента не было и следа акцента или диалекта. К своему изумлению, я слушал его мягкий и довольно приятный голос без всякого раздражения. Похоже, дело было в его манере себя вести… И тут меня осенило: его самонадеянная, ироническая, кривая улыбка напоминала моего отца.

Мой отец был перегруженный работой провинциальный доктор. Его единственным временем отдыха – если не считать полуденные часы в субботу, когда он ложился на диван с закрытыми глазами и слушал радиотрансляции из Метрополитен‑опера, – было время ужина, когда он выпивал один стакан вина – не больше и не меньше – и в своей бесцеремонной манере поведывал моей матери и мне об инфарктах и стригущих лишаях прошедшего дня в подробностях, без которых мы, наверное, вполне могли бы прожить. После этого он обычно возвращался в больницу и навещал на дому своих пациентов. И если мне не удавалось придумать стоящую отговорку, он брал меня с собой, ошибочно предполагая, что я получаю такое же, как он, удовольствие от всех этих мерзких звуков и запахов, не говоря уже о кровотечениях и рвоте. Именно бесчувственность и высокомерие, которые я терпеть не мог в моем отце, так раздражали меня во время моей первой встречи с человеком, называвшим себя «прот».

Но я решил – как делал всегда, когда случалось что‑либо подобное, – не позволять своей личной жизни вторгаться в мой медицинский кабинет.

В электричке по пути домой я стал размышлять о том, о чем часто задумываюсь, когда попадается сложный или необычный случай, – о человеке и реальности. К примеру, мой новый пациент или Рассел, наш больничный Иисус Христос, да и тысячи других вроде них живут в своем собственном мире, столь же реальном для них, как наш мир для нас. Кажется, что понять это совсем нелегко, но так ли это? Я уверен, что хоть раз в жизни каждый из тех, кто сейчас читает мое повествование, был до того захвачен фильмом или романом, что совершенно «отключался» от реальности. Сны и даже мечты могут часто казаться реальностью, также как и события, вспомнившиеся под гипнозом. И кто в подобных случаях может сказать: это – реальность, а это – нет?

Трудно даже представить, какие необыкновенные поступки способны совершить люди с серьезными психическими расстройствами, живя в своем иллюзорном мире. Например, «зацикленные ученые», целиком и полностью сосредоточенные на одной узкой области. Неспособные функционировать в нашем обществе, подобного рода люди «удаляются» в такие уголки мозга, куда большинству из нас и хода нет. Они способны на такое в математике или музыке, что нам и не снилось. Разве мы до конца понимаем человеческий разум? Стоит делу дойти до того, как человек учит, запоминает, думает, – мы все еще в потемках. Если в череп Вагнера пересадить мозг Эйнштейна, станет этот человек Эйнштейном? Или еще того пуще – пересади полмозга Эйнштейна Вагнеру и наоборот, кто из них будет Эйнштейном, а кто Вагнером? Или каждый из них станет кем‑то посредине? А как насчет тех, у кого шизофрения, какая из их личностей настоящее «я»? Или каждый раз они становятся другой личностью? А может быть, мы все в разное время – разные личности? Может, это и объясняет наши перемены настроения? А когда мы видим, что кто‑то разговаривает сам с собой, с кем он разговаривает? Слышали, наверное, как люди говорят: «Я последнее время сам не свой»? Или: «Ты не тот, за кого я выходила замуж!» А как насчет благочестивых проповедников и их тайной сексуальной жизни? Неужели каждый из нас доктор Джекил и мистер Хайд?[3]

Пожалуй, решил я, стоит задержаться немного на воображаемой жизни прота на его воображаемой планете, и таким образом узнать о его прошлом: о том, откуда он родом, чем занимался. Возможно, даже удастся установить его настоящее имя? И тогда мы сможем найти его семью и друзей и не только успокоить их, сообщив, что он здоров и где он находится, но и с их помощью докопаться до причины и сути его странных фантазий. Я почувствовал то легкое возбуждение, свойственное мне в начале любого трудного случая, когда впереди столько непредсказуемого. Кто этот человек? Какие «инопланетянские» мысли бродят в его голове? Удастся ли нам вернуть его на Землю?

Date: 2015-07-11; view: 319; Нарушение авторских прав