От редактора 6 page

Раздался еще один, последний, треск, и лицо Стирфорта, по которому бежали капельки пота, расслабилось и вернулось в свое обычное состояние.

— Что это такое было, черт побери?

Стирфорт рывком вытащил из кармана платок и протер лицо.

— Теперь вы понимаете цену войны, — пробормотал он. — И мы не можем себе это позволить. В сколь-нибудь длительной перспективе.

Проезжая сквозь ночь, машина миновала Южный Лондон, переехала через реку и направилась к центру города. Поездка проходила в тишине, если не считать звуков ливня, бьющегося о лобовое стекло, окна, крышу.

Наконец мы миновали Трафальгарскую площадь, свернули на Уайтхолл и остановились перед металлическими надолбами, охраняемыми вооруженным человеком с автоматом на шее. Волосы прилипли к его лбу, форма промокла. Охранник дал знак Барнаби опустить окно.

— Сообщите, по какому делу, — сказал он со всем бескомпромиссным обаянием немецкого пограничного чиновника.

— Меня зовут Барнаби. Это Стирфорт. Мы работаем на мистера Дедлока.

Солдат заглянул в салон машины, потом неловко отступил назад.

— Извините, джентльмены, — сказал он. Потом еще раз, испуганно: — Примите мои искренние извинения.

Барнаби возмущенно пробормотал что-то, поднял окно и направился к самому знаменитому адресу в Англии.

Я думаю, что, наверное, в недоумении тряхнул головой.

— Не может быть, чтобы вы это серьезно.

Стирфорт не смог скрыть горделивую нотку в голосе.

— Добро пожаловать на Даунинг-стрит.

Дом номер десять по Даунинг-стрит напичкан ложными дверями. Дом строился, перестраивался, изменялся, увеличивался, улучшался, переосмыслялся на протяжении многих поколений сонмом архитекторов, жаждущих произвести впечатление; почти все, сделанное одним дизайнером, позднее было целиком и полностью переиначено другим. В результате это место приобрело атмосферу искусственных руин, заполненных никуда не ведущими коридорами, лестницами, изящно извивающимися, чтобы неожиданно исчезнуть, дверями, открывающимися в кирпичные стены. Это место повторов и ловушек, тут мало что является тем, чем кажется, и ничему здесь нельзя доверять.

Стирфорт повел меня внутрь (дверь номера десять постоянно открыта, ручки нет), затем — подлинному, сужающемуся коридору, который, к моему разочарованию, оказался таким же серым и непритязательным, как коридоры в моей прежней конторе. Наконец мы добрались до винтовой лестницы, на стенах здесь висели портреты прежних премьеров, начиная с самого последнего власть имущего, а затем хронологически уходящие назад во времени.

Стирфорт повел меня назад в прошлое. Поначалу я узнавал многих политиков, изображенных на портретах, — мужчин и женщин, которые на моей памяти занимали эту высокую должность, но чем ниже мы спускались, тем старше становились портреты и тем менее узнаваемы их обитатели; по мере продвижения в прошлое одежда на них изменялась от накрахмаленных воротничков и галстуков до напудренных париков и сюртуков, до кружев и жабо, а когда мы достигли нижних пролетов, люди на портретах и вовсе не были похожи на государственных деятелей. В конце ряда были люди в звериных шкурах, они взирали на проходящих из исторической эры, которую я, кажется, вообще не узнавал.

В самом низу лестницы располагалась богатая библиотека, стены были уставлены стеллажами, плотно набитыми книгами, но не такими, какие предполагаешь увидеть здесь, не парламентскими архивами, текстами контрактов и протоколов, а другими, с более тревожными названиями, вроде тех, что я видел в доме деда, хотя и более необычными. В этом помещении висел запах запретного. Я нередко вспоминаю заголовки тек книг, увиденные мною мельком, и меня пробирает дрожь.

Единственное место, не заполненное книгами, было занято портретом какого-то человека Викторианской эпохи в натуральную величину — лицо его еще было молодо, но возраст уже оставил на нем свой безжалостный отпечаток; его темные волосы привольно разметались по воротнику, глаза смотрели с дерзким любопытством. Мне показалось, я узнал эту улыбку. У меня есть некоторые подозрения почему, но даже теперь я бы не хотел ничего утверждать.

Стирфорт подошел к портрету, вытащил металлическую трубку с двумя зубцами, похожую на ту, которой Джаспер проверял деда, и направил ее на картину. Послышался электронный звук, легкий щелчок — и картина отъехала назад. Нет, не картина — теперь я увидел, что это была дверь.

Вспыхнул галогеновый свет, выхватив из темноты стальные двери кабины лифта.

Стирфорт вошел внутрь и позвал меня.

Я, как автомат (спрашивая себя, почему безумие этой жизни больше, кажется, не удивляет меня), сделал то, что мне было сказано.

Стирфорт нажал кнопку, дверь с пневматическим шипением закрылась, и я услышал, как портрет с щелчком встал на свое место. Лифт начал плавно опускаться.

— Есть ли какой-либо смысл спрашивать, куда вы меня везете?

Стирфорт ничего не ответил.

— Стирфорт?

Лифт остановился, двери раздвинулись, Стирфорт вывел меня наружу, и мы оказались в конце еще одного длинного коридора. Два охранника — оба вооруженные — приветствовали нас мрачными кивками.

По обе стороны от нас были стеклянные окна, за которыми находились небольшие комнаты или камеры — мы словно проходили по коридору серпентария в зоопарке. Здесь стояла полная тишина, если не считать звука наших шагов и переминания с ноги на ногу охранников. Я увидел, что в каждой из камер кто-то сидит. Все они были обнаженными. Все они казались больными, но их действия являли собой некие крайности человеческого поведения. Один из них, увидев нас, пришел в ярость и принялся что-то тараторить. Другой принял просительную позу, упершись ладонями в стекло, по его пухлым щекам побежали слезы. Третий, казалось, не замечал нас, приняв позу плода в чреве матери, его рыхлое тело сотрясалось в судорогах отчаяния. Был и один, показавшийся мне странно знакомым. Когда мы проходили, он выпустил густую струю мочи, а потом, присев на корточки, принялся радостно слизывать лужицу.

— По-моему, я его знаю.

Стирфорт хмыкнул.

— Министр здравоохранения. Кажется, предпоследний.

— Вы шутите.

Мы дошли до конца коридора, до последней комнаты, которая, в отличие от остальных, была погружена в полную темноту. Перед ней стоял еще один охранник с автоматом на шее. Он вытаращил на нас глаза — так смотрят социопаты на содержании государства, готовые не только убивать, ни минуты не колеблясь, но еще и с нетерпением ждут такой возможности.

— Мы не собирались показывать вам все это, — тихо сказал Стирфорт. — Но ваш дед не оставил нам выбора. Вы должны войти внутрь.

— А вы не пойдете со мной?

Пауза.

— Прошу вас, — сказал он, и мне показалось, что голос его задрожал.

— Стирфорт, в чем дело?

Здоровяк говорил таким голосом, что мне казалось, он вот-вот разрыдается.

— Люди говорят, что я ничего не боюсь. Но то, что там… — Голос его стал хрипловатым и задрожал, как у алкоголика, который собирается признаться в своих проблемах перед группой поддержки. — Они пугают меня.

— Да, но меня вы туда посылаете?

— Вы будете в полной безопасности, — сказал он, хотя было очевидно, что он и сам в это не верит. — Они не могут выйти из круга. Не входите в круг — и я обещаю, что все будет в полном порядке.

Стеклянная дверь бесшумно отползла в сторону, и Стирфорт отвернулся.

— Они ждут вас, — сказал он, и было невозможно не заметить темное пятно, которое стало расползаться по его военным штанам, устремляясь по левой брючине к ботинку. — Заходите внутрь, — больным голосом сказал он.

— Бога ради, скажите хотя бы, чего я должен ждать.

Но питбуль Директората даже не мог смотреть мне в глаза.

— Отлично, — сказал я и вошел внутрь. Дверь за моей спиной беззвучно закрылась.

Дрожащим от страха голосом я обратился к темноте:

— Меня зовут Генри Ламб. Я из Директората.

Несколько жутких мгновений ничего не происходило. Потом — свет. Яркий, ослепительный, почти невыносимый свет, от которого перед моими глазами заплясали цветные пятна. Мне пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем я привык к этому сиянию. Свет прожектора выделил большое круговое пространство в центре комнаты, границы его были очерчены мелом. В центре круга на аляповато раскрашенных шезлонгах — словно устроившись подремать перед заходом солнца на бережку в Брайтоне — сидели два самых странных человека, с какими меня когда-либо сталкивала злодейка судьба.

Два взрослых человека, один толстошеий и рыжий, другой худой, с тонким лицом и вихром темных волос. Оба (и вот это-то и было самое странное) были одеты, как одевались школьники в прежние времена — одинаковые синие блейзеры и чесоточные серые шорты. На том, что поменьше, была маленькая шапочка в полоску.

Увидев меня, они просияли.

— Привет! — сказал тот, что покрупнее. — Я — Хокер. А он — Бун.

Его компаньон подмигнул, глядя на меня, и одного этого было достаточно, чтобы мурашки поползли у меня по коже.

— Можете называть нас Старостами.[33]

Генри Ламб — лжец. Не верьте ни одному его слову. Он вкручивает вам мозги, подслащивает правду, говорит то, что, как ему кажется, вы хотите услышать. Генри далеко не безвинен. У этого белого и пушистого Ламба руки в крови.

К счастью для него, у нас нет никакого резона просто чернить его имя. Ему осталось совсем немного времени, прежде чем его сознание необратимо погаснет, и это событие делает сексуальные домогательства и поиск виноватых совершенно бессмысленными. Вместо этого в наши намерения входит провести эти последние дни, рассказывая вам нашу собственную историю, и мы даем вам полную гарантию, что в разительном контрасте со своекорыстными мемуарами Генри каждый слог нашего рассказа будет абсолютно правдив.

Приготовьтесь отойти от пошловатой вселенной Ламба с ее офисными девушками, домохозяйками и утренними поездками на работу. Вам предстоит совершить олимпийский прыжок в сторону от простодушных размышлений о стариках и юношеских вожделениях к девице, живущей с ним в одной квартире. Вот история, которая имеет значение. Это история войны, последнего принца, падения Дома Виндзоров.

Я полагаю, она в гораздо большей степени отвечает вашим вкусам.

Приблизительно в то время, когда Генри Лжец знакомился с Хокером и Буном, будущий король Англии слушал излияния целой толпы людей, которым заплатили, чтобы они спели в его честь «С днем рождения».

Его королевское высочество принц Артур Элфрик Вортигерн Виндзор принадлежал к тому типу людей, чью внешность можно в общих чертах описать как необычную — у него не было плотного телосложения и высокомерных скул, свойственных большинству его предков и множеству роящейся вокруг него мужской родни, которую он называл (тем многострадальным тоном, который народ начал воспринимать как несколько раздражающий) «помет». Худосочного сложения, тонкогубый, с носом как у фараона, Виндзор был человеком, который в двадцать первом веке оказался совершенно не на месте. Он презирал вульгарную культуру этого века, безвкусные телевизионные шоу, немелодичные ритмы музыки, но превыше всего он презирал то, что его семья, когда-то самая влиятельная в Европе, превратилась в посмешище для всего английского народа.

Этот конкретный день был особенным не только потому, что Артур праздновал свое шестидесятилетие, — веха в жизни, которая, как ему казалось, все больше и больше теряет смысл, — но еще и потому, что именно в этот день он наконец-таки принял неприглядную правду. Его жена (любимая его подданными, лучезарная благотворительница, грациозная гуманистка и дарительница объятий в поточно-конвейерном масштабе) перестала его любить. Естественно, он все еще надеялся, что небезразличен ей, что она питает к нему хотя бы самое захудалое чувство, но теперь со всей мучительной ясностью он понял, что в ней не осталось ни крупицы физического влечения и все его заходы она встречает с нескрываемым отвращением.

Артур понял это в то утро, когда в ответ на предложение помять в честь его дня рождения супружескую постель Лаэтиция вздохнула и отвернулась — беглый взгляд украдкой подтвердил его худшие опасения. В конечном счете она согласилась, хотя и неохотно, а когда покорно улеглась под него, Артур не мог не заметить ее с трудом сдерживаемые зевки, внимательное обследование ногтей и регулярные, исподтишка, поглядывания на часы.

Почти ничуть не улучшилось его настроение и когда он, «неожиданно» (что вряд ли, поскольку что-то вроде этого происходило каждый год после его рождения) спустившись к ужину, был встречен феодальными приветствиями его дворни. Артур обозрел их неуклюжие попытки изъявления радости и с трудом подавил вздох. Он считал, что помпезность и напыщенность его официального дня рождения (традиционно празднуемого раньше, чтобы избежать столкновения с рождественскими торжествами) достаточно компенсируется налогами, но часто спрашивал себя: а бывает ли вообще что-нибудь хуже этих пышных зрелищ, этой вульгарной демонстрации добрых намерений.

Лаэтиции нигде не было видно. За завтраком она жаловалась на начинающуюся мигрень, явно подготавливая почву для благовидного предлога, чтобы отсутствовать на торжествах. Артуру теперь придется выносить все это одному — улыбки, рукопожатия, приятные бессмысленные слова. Хуже всего, подумал он, было отвратительное понимание того, что ты чуть ли не со всеми потрохами принадлежишь другим людям.

Когда собравшаяся дворня, отвратительно фальшивя, запела «Ведь он такой замечательный парень»,[34]а группка маленьких мальчиков начала восторженно кидать в его сторону лепестки роз, принц заметил крупного человека спортивного вида, на год-два моложе его, тот проталкивался в его направлении. Ну вот, наконец-то появился союзник.

— Добрый вечер, сэр, — сказал человек, подобравшись наконец на расстояние, с которого его можно было услышать над звуками этого кошачьего концерта.

— Спасибо, Сильверман.

— Вы в порядке, сэр?

— В полном.

Принц попытался выдавить из себя улыбку, но, как и обычно, попытка эта оказалась абсолютно неудачной. Он знал, что его улыбка не убеждала. Он много раз видел себя по телевизору, и различные знакомые в сфере, которую, как ему представлялось, он должен называть «медиа», говорили ему, что некоторые сегменты прессы использовали эту его улыбку как палку, чтобы его же и отдубасить. Она у него как-то вся уходила в рот, имела натянутый вид, категорически расходящийся с молодцеватыми усмешками и кокетливыми ухмылками нового премьер-министра — мальчишки, которым страна, кажется, до сих пор была одурманена.

— У меня послание от вашей матери, сэр, — сказал Сильверман.

— Вот как?

— Она шлет свои извинения, что не может присутствовать лично.

Принц ткнул в пространство своим немалым подбородком и пробормотал подобающие случаю слова. Его мать несколько лет не появлялась на публике, давно уже удалившись в довольно скромное по размерам крыло дворца, чтобы вести частную жизнь на абсолютно заслуженном покое. Артур не видел мать уже почти двадцать месяцев и в качестве посредника использовал Сильвермана. Устав от жизни в центре общественного внимания, женщина теперь была близка к тому, чтобы вести совершенно отшельническое существование, хотя, разумеется, во дворце никто, казалось, не был готов принять это. Их всех — лизоблюдов, приживальщиков, подхалимов — устраивало существующее положение: они делали вид, что она вечна, монархиня навсегда.

— Я понимаю, сэр, что эта просьба довольно необычна, но ваша матушка хочет, чтобы вы встретились кое с кем.

— С кем же?

— К сожалению, я не знаю его имени, сэр. Но этот джентльмен ждет вас за дверями.

— Сейчас?

— Ваша матушка считает, что времени терять нельзя, сэр.

— Но у меня праздник.

Почтительный кивок.

— Именно так, сэр.

Принц обвел взглядом веселящихся вокруг него, стряхнул лепестки роз, которые, словно дорогая перхоть, осели на плечах его мундира, и пришел к выводу, что всем присутствующим будет гораздо веселее, если он просто исчезнет.

Сильверман направился к большим дубовым дверям, являвшим собой выход, подсказывая:

— Сюда, ваше высочество.

Виндзор оглянулся, надеясь узреть свою жену, но никаких свидетельств ее присутствия не обнаружилось. Чувствуя, как его снова охватывает тоска, он последовал из комнаты за Сильверманом. Никто не заметил его ухода, а если и заметил, то вряд ли был огорчен.

Сильверман провел его в большую круглую комнату размером с олимпийский плавательный бассейн — Артур был уверен, что никогда прежде ее не видел.

— Сильверман! Где это мы?

— Это старый бальный зал, сэр. Кажется, вы здесь танцевали ребенком.

Туманное воспоминание замерцало в его голове.

— Это словно воспоминание из сна.

— Вероятно, так, сэр.

В центре помещения стоял незнакомец — худой, светловолосый, узколицый человек, элегантно одетый, хотя и без галстука, его волосы были уложены торчащими, вызывающими зубцами. Он принадлежал к тому типу людей, которые, даже стоя на месте, умеют напускать на себя важный вид. К тому типу людей, подумал принц, которых женщины в мудрости своей считают неотразимыми.

Незнакомец подозрительным образом смотрел на принца без всякого почтения. Не то чтобы Артур был настолько наивен, что ждал трепета и восхищения (не в нынешние упадочные годы империи), но некоторое уважение все же предполагалось. Поклон. Малая вежливость рукопожатия.

— Меня зовут мистер Стритер, — гулко прозвучал в комнате голос незнакомца. — Меня послала твоя мамаша. Я что-то вроде подарка тебе на день рождения от нее.

— Я о вас никогда не слышал.

Мистер Стритер подмигнул.

— Да-а? Зато я о тебе много чего наслышан. — Светловолосый человек пренебрежительно скользнул взглядом по Сильверману, который с озабоченным видом маячил в трех шагах за принцем. — Эй, Дживс! Свали-ка отсюда.

Сильверман выдавил из себя ледяную улыбку.

— Прошу прощения, — сказал он. — Боюсь, я этого момента не уловил.

— Ты меня прекрасно слышал, — отрезал Стритер. — У нас с Артуром тут приватный разговор. С глазу на глаз.

Сильверман выжидательно посмотрел на принца, а тот поманил придворного к себе и, понизив голос, чтобы другой его не услышал, сказал:

— Не могли бы вы сделать кое-что для меня, Сильверман?

— Что прикажете, сэр. Как всегда. Вы же знаете.

— Свяжитесь с моей матерью. Узнайте, зачем она прислала этого типа. Тут что-то не так. Что-то совершенно неподобающее.

Сильверман посмотрел на принца, не желая оставлять его.

— Более чем согласен с вами, сэр.

— Удачи, Сильверман. С богом.

— Да, сэр, — неохотно сказал придворный — Спасибо, сэр.

Артур резко кивнул, что означало и прощание и одобрение. Сильверман прошел через бальный зал, помедлил секунду у двери и наконец исчез за ней. Принц повернулся к мистер Стритеру, который наблюдал за уходом Сильвермана с ухмылкой столь ужасающе беззаботной, что некоторые из предков Артура вполне могли бы повесить его за измену.

— Итак, — Артур посмотрел на незваного гостя, — о чем просила вас моя мать?

— Я пришел тебя подготовить.

— Подготовить меня? К чему?

— К тому, что грядет, Артур. К новому миру.

— Если это озорство или розыгрыш, мистер Стритер, то могу вас заверить, что я более ни минуты не намерен его сносить.

Стритера эта угроза ничуть не обескуражила.

— Легче, приятель.

Артура поразила наглость этого типа.

— Приятель? Я вам не приятель. И «легко» со мной еще никому не было. Кроме того, я не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне.

— Да-а? — Стритер пожал плечами. — Могу поспорить, к этому ты тоже не привык.

То, что произошло потом, казалось похожим на сон. Несколькими ловкими движениями Стритер закатал рукав своего пиджака, обнажив мертвенно-бледную кожу, достал резиновую перчатку, завязал ее жгутом выше локтя, провел пальцами по своему запястью, нащупал вену. Артур догадался, что будет дальше, и, невзирая на тошноту, подступающую к горлу, не мог заставить себя отвернуться. С видом старого кондитера, отвешивающего полфунта фруктового мороженого, Стритер вытащил шприц, заправленный бледно-розовой жидкостью, всадил иглу себе в вену и вздохнул с бесстыдным удовольствием. Тогда и только тогда Артур Виндзор отвернулся.

Когда он смог заставить себя повернуться назад, шприц и жгут исчезли, а блондин опускал рукав пиджака, ухмыляясь во весь рот, словно ему его разрезали от уха до уха.

— Меня не колышет, что там люди талдычат. Наркотики — это класс.

Принц Уэльский поморщился.

Стритер извлек откуда-то чашку чая и предложил ее принцу.

— На-ка — залей за воротник.

Артур взял чашку и выпил. Этот сорт был ему неизвестен, но понравился сразу — успокаивающий, насыщенный, ароматно-сладостный.

— Я не совсем понимаю, что все это значит, — сказал он. — Но участвовать в этом не хочу. Я человек порядочный.

Стритер сочувственно посмотрел на него.

— Тебе пора повзрослеть, шеф. Миру больше не нужна порядочность.

Артур отвернулся от человека и попытался открыть дверь, но та оказалась заперта.

— Немедленно выпустите меня. — Ему как-то удалось сдержаться, чтобы не закипеть. — Вы уже нарвались на серьезные неприятности. Не усугубляйте свое положение.

Мистер Стритер издевательски-сочувственно покачал головой.

— Не спеши, шеф. — Он оттопырил губу и усмехнулся. — Сейчас я открою тебе один секрет.

Я опасаюсь худшего развития событий.

Я только что сел, чтобы продолжить отчет о моей первой встрече со Старостами, но обнаружил, что несколько страниц, которые ранее были пусты, теперь заполнены началом истории какого-то другого человека, совершенно другим рядом событий, этакая дикая вставка о Доме Виндзоров.

Ко мне это не имеет никакого отношения. Это не мой почерк. Что бы вы сейчас ни прочли, можете быть абсолютно уверены, что написал это не я. Но конечно, я знаю, о чем речь. Я знаю, что это значит.

Это значит, что я терплю поражение.

Существа, которых Стирфорт с дрожью в голосе называл людьми-домино, сидели в шезлонгах, покачивали оголенными ногами и посмеивались.

— Слушай, Хокер, — сказал тот, что поменьше.

— Да, Бун? — ответил более упитанный.

— Туфта! Он ничуть не похож на то, что я ждал.

— Абсо-мутно-лютно, старина. У этой птички чудной вид, ничего не скажешь!

Бун, соглашаясь, энергично кивнул.

— У него такие длинные неуклюжие конечности.

— Рыбьи глаза.

— Странная походочка.

Один из них указал на меня.

— У вас все не так, правильно я говорю, сэр?

— Вы бракованный, сэр! Урод!

— Будь я вашим папочкой, мистер Л., я бы отнес вас назад в магазин и потребовал возврата денег.

Звонкий смех, до странности высокий.

— Прошу прощения, сэр. — Бун отер глаза обшарпанным синим рукавом блейзера. — Не обижайтесь на нас.

— Мы просто шутим.

— Просто валяем дурака.

— Мы всего лишь дразним вас, сэр. Балуемся. На самом деле мы категорически рады вас приветствовать.

Они продолжали свою болтовню, а меня охватило странное безразличие, то тупое оцепенение, которое должен чувствовать человек, столкнувшись в дикой природе с хищником и поддавшись этому ужасному гипнозу, которым владеют плотоядные. Я подошел чуть ближе, хотя и не настолько потерял здравый смысл, чтобы не сохранять безопасную дистанцию до мелового круга.

— Вы те самые заключенные, — тихо проговорил я.

— Можно и так сказать, сэр.

— Вполне можно.

Я смотрел на них, в их нелепой одежде, с их нелепой манерой говорить, и на несколько мгновений даже проникся сомнениями — не следует ли мне рассмеяться. Задним умом, с учетом всего, что мне известно, я понимаю, как был наивен.

Хокер засиял.

— Примите искреннее сочувствие в связи с кончиной вашего дедушки.

— Весьма прискорбно, сэр.

— Он был настоящий волшебник, ваш дед!

— Какой молодчина, сэр!

Глаза Хокера сверкали слезливым сожалением.

— И… ах, какое великолепное чувство юмора.

Старосты разразились издевательским смехом.

Я стоял молча, исполненный решимости не дать этим существам взять верх надо мной, не позволить им низвести меня до состояния, в котором я выбегу из их камеры, поджав хвост, как питбуль Стирфорт.

Старосты наконец прекратили похохатывать, и Бун подался вперед и заглянул мне в глаза.

— Насколько я понимаю, вас послал этот старый тюлень?

— Да, — тихо ответил я.

Хокер прыснул со смеху.

— Он теперь, когда ваш дедушка отбросил коньки, наверное, икру мечет. Он, видать, прислал вас разведать, где находится Эстелла?

— Печально, — сказал Бун, прежде чем я успел ответить, хотя, вероятно, выражение моего лица сказало все, что ему нужно было знать. — И предсказуемо.

— Чертовски предсказуемо.

— Маленький противный зануда.

— Грязная обезьяна.

— Ему бы хорошенько по мордам надавать, и я готов признать это.

Я изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Так значит, — спросил я, — вам известно, где находится эта женщина?

Брови Хокера взлетели вверх.

— Еще бы, мой старый рожок для обуви! Ваш дедушка нам сказал!

Бун торжествующе ухмыльнулся.

— Если будете себя хорошо вести с нами, то когда-нибудь мы, может, и расскажем вам об этом.

Я посмотрел на них свирепым взглядом.

— Думаю, мистер Дедлок потребует твердой гарантии, а не пустых обещаний.

— Боюсь, тогда он будет разочарован.

— Не сегодня, сэр!

— Ваша не пляшет!

— В гостинице нет мест, сэр!

— Дедлок сказал, что вы знаете мое имя, — сказал я. — Откуда?

— Ну, мы про вас всегда знали, мистер Л.

— Мы хотели увидеть ваше лицо, сэр.

— Мы хотели заглянуть вам в глаза.

Мурашки побежали у меня по коже.

— Зачем?

Бун сверкнул еще одной акульей улыбкой.

— Чтобы мы могли вас узнать, когда встретимся снова, сэр. Там — в реальном мире. Перед концом.

Они обменялись взглядами, озорными, заговорщицкими.

— Я думаю, вы лжете, — сказал я.

— Ух ты! — Бун испустил ликующий вопль. — Он думает, мы лжем. Хокер, он еще не успел с нами познакомиться, а уже называет нас врунишками.

— Не слишком ли цветисто, как ты думаешь, Бун?

— Устрашающе смело.

— Какая дерзость. Наглая, откровенная дерзость.

— Он говорит то, что думает, не правда ли, наш юный мистер Ламб?

— Он называет вещи своими именами.

— А знаешь, мне это нравится.

— Я это уважаю.

— Благоразумный юноша!

— Славный парень!

— Малый хоть куда!

— Приходите к нам еще. Ведь вы придете, сэр?

— Мы будем с нетерпением ждать вашего визита.

— Прежде чем дадите деру.

— Да, еще одно, сэр, перед вашим уходом.

— Пару слов о вашем батюшке.

— Вашем покойном, оплакиваемом папочке.

— О моем отце? — спросил я, чувствуя, как в душе шевельнулась паника. — Что вы знаете о моем отце?

Бун бросил на меня хитрый взгляд, и я почувствовал приступ тошноты.

— Хотите узнать, сколько времени он умирал, сэр? Его заклинило в искореженном автомобиле, и медицинская братия долго пыталась извлечь его оттуда, но так и не смогла.

В ушах у меня пульсировало.

— Откуда вы это знаете?

Хокер ухмыльнулся.

— Четыре часа, сэр. Четыре невыносимых часа, и только потом он наконец отдал богу душу. Не очень приятная смерть, правда, Бун?

— Если хочешь знать мое мнение, так это просто кошмарный ужас.

— Долговременная — я бы так сказал. Мучительно долговременная.

— Ни фига себе, Бун, ты знаешь такие длинные слова.

— А как же иначе, Хокер? Ведь ты все-таки имеешь дело с пятикратным победителем Катбертского конкурса многословия.

— Прими мои поздравления, дорогуша.

Хокер улыбнулся, взглянув на меня.

— Он истек кровью, мистер Л. Кажется, это было ужасное кровотечение в животике. Самое худшее из кровотечений.

— В конце он звал вас. Выкрикивал ваше имя, когда боль в кишках отпустила и он начал бредить.

Я развернулся и стал барабанить по стеклу.

— Выпустите меня!

Хокер поморщился.

— Неужели вам не понравился наш рассказ, сэр?

Слезы струились по моему лицу. Я стучал по стеклу ладонью.

— Стирфорт! Откройте эту чертову дверь!

Бун поморщился.

— Задели вас за больное место, да, мистер Л.?

Я изо всей силы ударил по стеклу. Сомневаюсь, что в тот момент меня волновало, разобьется ли оно под моим кулаком.

— Стирфорт!

Хокер продолжал ухмыляться.

— Что толку так волноваться, дружище?

Наконец дверь отъехала в сторону.

Бун махнул мне вслед.

— Пока, мистер Л.

— Бай-бай, сэр!

— Здоровьичка желаем!

Их смех все еще доносился до меня, когда дверь за мной с шипением закрылась и я вывалился в коридор, прямо в руки ожидавшего меня Стирфорта.

— Примите мое сочувствие, — сказал он с нетипичным для него состраданием в голосе. — Искреннее сочувствие.

Date: 2015-07-11; view: 267; Нарушение авторских прав