Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
От редактора 3 page
— Тебе нравится? Я слишком устал и не чувствовал себя способным хитрить, а потому сказал: — Мне больше нравится без этой штуки. — Вот как. — В голосе ее послышалось разочарование. — А я думала, тебе понравится. — У тебя такой красивый носик — жалко его портить. Еще не успев договорить, я почувствовал, как мое лицо пунцовеет. — Правда? — спросила она. — У меня правда красивый носик? Я уже собирался пробормотать какую-то нелепицу в ответ, но тут мне на выручку пришел телефон — раздалась его настойчивая трель. Я снял трубку, кинув взгляд на Эбби, и мне показалось, что она не меньше моего рада этому неожиданному звонку, избавившему меня от необходимости отвечать. — Алло? Голос, надтреснутый возрастом, показался мне знакомым. — Я разговариваю с мистером Генри Ламбом? — Да. — Я из компании «Окна Гадарин». Вы бы не хотели поставить новое окно? — Разве вы уже не звонили? — Да, звонила. — Ответ по-прежнему «нет», — отрезал я. — И мне помнится, в прошлый раз я просил вас больше не беспокоиться на сей счет. Щелчок. Надоедливые гудки. Я положил трубку — Эбби закатила глаза. — Ума не приложу, откуда они узнали мой номер. Я зевнул. — Пожалуй, пойду лягу. — Спокойной ночи. И да, Генри… — Что? — Если захочешь поговорить… — Конечно. Эбби улыбнулась. Поворачиваясь, чтобы уйти, я увидел, как она прикасается к крылу своего носа, трогает пальцами маленькую горошинку — неожиданно, мило, восхитительно, застенчиво. Я бросил украдкой еще один взгляд и почувствовал что-то незнакомое, что-то странное, но замечательное — оно распирало мне грудь. Если бы в этот момент я знал все, что должно произойти, то сразу же изгнал бы эти чувства. Задавил бы их в груди в самом зародыше.
На следующий день я решил съездить в дедовский дом. Ни один другой член семейства (и ни один из его халявщиков дружков) не предложил мне своей помощи, и, как единственный из родственников, который когда-либо признавался в искренней любви к нему, я чувствовал лежащий на моих плечах груз ответственности. День прошел в рутинной суете — шуточки Хики-Брауна, ланч с Барбарой, хождение в экспедицию, грязный взгляд Филипа Статама, целая вечность, проведенная в безделье за компьютером, пока я сидел, уставившись в экран и ждал пяти часов. Когда наконец это закончилось, я порулил к Лондонскому мосту, с трудом затащил велосипед в вагон поезда, направлявшегося в Далвич, точнее на Темпл-драйв, 17, где мой дед поселился еще задолго до моего рождения. Покрутив педали на подъеме в горку, я свернул на его улицу, проехал мимо выстроившихся в ряд платанов и щитов, истерически возвещавших, что этот квартал находится под юрисдикцией неусыпных граждан. Для меня это было путешествием во времени. Туннелем в мое детство. Дед жил в небольшом стандартном домике, втиснутом в ряд себе подобных. Дом приходил в упадок — залежи книг на подоконниках, вьющиеся вокруг решетки пожухлые сорняки, приколотый на двери клочок бумаги с надписью от руки: «Торговым агентам вход запрещен». Я вошел внутрь, оттолкнул ногой горку почты, накопившейся на коврике, и меня тут же захлестнула мучительно-грустная волна воспоминаний. В доме был все тот же запах. Запах жареных сосисок — толстых, жирных, обугленных — единственное, что старик умел готовить. И этим же он неизменно кормил меня, когда я приезжал к нему на каникулы, это же было на столе, когда я мальчишкой возвращался после тех операций в больнице, этим же он кормил меня в тот вечер, когда умер мой отец. Запах прошлого заполнил мои ноздри, и я как подкошенный свалился в большое кресло в гостиной. В тот момент я бы все отдал, чтобы снова стать восьмилетним мальчиком, чтобы дед был жив-здоров, чтобы все казалось не таким жестоким и более невинным. Что-то маленькое и пушистое потерлось о мою ногу, и я, опустив глаза, увидел упитанного серого кота, с надеждой уставившегося на меня. Я осторожно протянул руку. Зверек не пустился наутек, и я погладил его, а он в ответ принялся довольно мурлыкать. — Ты, наверное, голодный, — сказал я. В кухонном столе обнаружилась пара жестянок с кошачьей едой. Я открыл одну и вывалил ее содержимое в блюдце — котяра с удовольствием набросился на еду. Съев первую порцию, он принялся клянчить еще. Кроме кота в доме обнаружилось кое-что еще, мне не знакомое. Как и всегда, гостиная была завалена книгами, но это были другие книги. Я помнил потрепанные сценарии (Галтон и Симпсон,[18] «Шоу Гуна»,[19]ЭОО,[20] «Военно-морской жаворонок»[21]) — стопки комедий высотой в полстены. Но теперь все было иначе. Я увидел книги по самым невразумительным эзотерическим темам — объемистые, дорогие на вид тома в твердых обложках по прорицанию, телепатии, хиромантии, картам Таро, масонству, о Распутине, метемпсихозе, госпоже Блаватской, астральной проекции, Нострадамусе, Элифасе Леви,[22]приготовлении к человеческим жертвоприношениям и о конце света. Книги с пугающими, удивительными названиями. Книги со странным запахом, вызывающие дрожь при прикосновении. Теперь ничего этого, конечно, не осталось. В последние годы я встречался с дедом реже, чем следовало бы, а дома у него вообще почти не бывал. По правде говоря, всего два раза — когда искал работу, и мы весь день просматривали объявления в газетах, а в другой раз, несколько месяцев назад, когда мы занимались почти тем же, только теперь искали жилье, и он нашел мне квартиру в Тутинг-Беке. После этого, когда я познакомился с Эбби, наши встречи с ним сошли на нет. Испытывая чувство вины и оправдывая себя утешительной ложью, я твердил себе, что, мол, я занят на работе и обживаюсь в новой квартире и дело не в частоте моих визитов к нему, а в их качестве. Но легче от этого на душе у меня не становилось. И тем не менее я недоумевал, почему раньше не заметил этих книг. Думаю, он приобрел их недавно, но корешки у них были потрескавшиеся, между страницами виднелись закладки из клочков бумаги, на полях были сделаны пометы — я сразу же узнал его руку. Так что книги имели вид довольно зачитанный. Меня отвлекло радостное «мяу» и новое, решительное соприкосновение с моей ногой. Кот укоризненно посмотрел на меня и засеменил на кухню. Я последовал за ним, собираясь открыть еще одну банку, но тут зверек развернулся, побежал вверх по лестнице и исчез в спальне. Ожидая найти там дохлую мышь или недельной давности беспорядок, я вошел в спальню и обнаружил, что тут тоже произошли перемены. Здесь стояли небольшая кровать (незастеленная, с брошенными в беспорядке одеялами), столик с номером «Миррор», забрызганным кофе, и механическим будильником, стрелки которого замерли на 12.14. Новой здесь была большая фотография в рамке, висевшая на дальней стене. На фотографии был я в детстве — старый рекламный снимок из сериала «Худшее случается в море» — с торчащими зубами, веснушчатый, запечатленный в момент, когда меня просили еще раз улыбнуться в камеру моей неестественной улыбкой. Несколько мгновений я стоял и смотрел. Видеть что-то из того времени — все равно что быть свидетелем чьей-то чужой жизни, я словно наблюдал события, случившиеся с кем-то, кого я в глаза никогда не видел, а познакомился только по газетным заметкам. Я обратил внимание, что фотография висит косовато. Кот изогнул шею и поднял мохнатую мордочку кверху, словно тоже смотрел на фотографию и не одобрял такого беспорядка. Потом начал мяукать. — Подожди, — сказал я, — сейчас дам тебе поесть. Я подошел к фотографии и попытался выровнять ее, но она была плохо отбалансирована и никак не хотела висеть ровно. В раздражении я отодвинул ее в сторону. Именно в этот момент я и начал чувствовать: что-то тут серьезно не в порядке, — ощутил первые движения червяка в сердцевине яблока. За фотографией была серая ровная металлическая поверхность. Никаких петель или отверстий на ней я не увидел, только нечто похожее на скважину под ключ, а внутри — острые металлические заусенцы. Это была какая-то непонятица, еще одна тайна в доме моего деда. Зазвонил дверной звонок. Кот испуганно мяукнул, втиснулся ко мне между ног и так и остался там, дрожа. Я ощутил совершенно необъяснимый приступ страха. После секундной паузы звонок повторился. Бросив последний взгляд на металлическую плиту, я поплелся вниз и открыл дверь. Передо мной стоял человек с кукольным лицом — мистер Джаспер. — Привет, Генри. Его появление здесь было настолько из ряда вон выходящим, что я на какое-то время потерял дар речи. — Нам нужна ваша помощь, — сказал он. — Пригласите меня в дом. Кот спустился вместе со мной и теперь, дрожа от страха, терся у моих ног. — Что вы здесь делаете? — спросил я наконец. — Вы что — не хотите пригласить меня в дом? — Джаспер говорил таким тоном, будто обращался ко мне с какой-то совершенно естественной просьбой, словно его вторжение в дом старика было совершенно нормальным. — Ваш дед предпринял кое-какие меры безопасности. Здесь и в больнице. Нам понадобится ваша помощь. — Моя помощь? Какого черта вам надо? — Впустите меня в дом, мистер Ламб. — Нет, — сказал я, и страх неожиданно пронзил меня. — Я думаю, вы должны немедленно уйти. Это посягательство на неприкосновенность жилища. Джаспер обнажил зубы в деланом подобии улыбки. Словно испугавшись этой гримасы, кот проскользнул у меня между ног и прыснул прочь. — Вы что — следили за мной? — Вы пожалеете, если не впустите меня. Мы дунем, плюнем — ваш домик и развалится. — Уходите. — Дрожь в моем голосе была почти незаметна. — Или я вызову полицию. — Ах, мистер Ламб, полиция нам не указ. И тут он сделал нечто воистину странное. Задрал голову и уставился куда-то вверх. — Я согласен, сэр, — сказал он, и ничто в его манере не предполагало, что он обращается ко мне. — Я думал, что он будет выглядеть получше. — Его взгляд обшарил меня. — И постройнее, если откровенно. И почище. — С кем это вы разговариваете? — спросил я. Джаспер улыбнулся. — Я ухожу, — сказал он. — Но запомните: в том, что произойдет дальше, вам некого винить, кроме себя самого. Он развернулся и пошел прочь. Я слушал, как цокают по асфальту его дорогие туфли, но скоро шумы Лондона (рычание машин, вой сирен, чахоточный кашель автомобильных стереодинамиков) поглотили этот звук, и не осталось ничего, свидетельствовавшего, что Джаспер вообще был здесь, ничего, подтверждавшего, что он не игра воображения большого города.
Когда я проснулся на следующее утро, мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить события, случившиеся после вторника. Несколько благодатных секунд все это казалось нематериальным и эфемерным, как сон. Но когда я выбрался из постели, натянул халат и растрепанный, с опухшими глазами поплелся на кухню, все вернулось на свои места, и я громко застонал от этих воспоминаний. К моему удовольствию, Эбби уже встала и сидела в пижаме на диване. Моя домохозяйка принадлежала к тому разряду женщин, которые выглядят особенно привлекательно в самом своем растрепанном и совершенно неотразимом виде — когда только выбираются из кровати, неприбранные, нечесаные и немного пахнущие сном. — Привет, — сказала она. — Доброе утро. — Хотя я и жаждал встреч с нею, но когда видел ее, смущался и не мог найти слов. — Ты в порядке? — В полном, — солгал я. — Чудн ы е какие-то денечки выпали. — Я понимаю. Я с трудом проглотил слюну. — Если хочешь, могу рассказать тебе об этом сегодня вечером. — Да, хочу. Я заметил в ней что-то новое. — А где твоя горошинка? — А-а, я от нее избавилась. Вообще-то такие штуки не для меня. Может, виной тому мое воображение, но я был уверен, что она покраснела.
Когда я пришел на работу, возле моего стола стояла Барбара и аккуратно укладывала мои вещички в картонную коробку. Степлер, цветок в горшке, пачку салфеток, древнее фото моего отца. — Здравствуйте, — сказал я. — Что вы делаете? — Генри, — девушка побледнела, — вы что — ничего не знаете? Я и спросить не успел, что она имеет в виду, как на столе зазвонил телефон, требуя моего внимания. Я поднял трубку. — Генри Ламб слушает. — Это Питер. Вы мне нужны на пару слов. Срочно. Я положил трубку и недоуменно повернулся к Барбаре, которая в ответ только сочувственно пожала плечами. — Я, пожалуй, пойду, — сказал я, направляясь в кабинет Хики-Брауна, куда вошел, даже не потрудившись постучать. Рядом с моим начальником стояла знакомая фигура. — Вы помните мистера Джаспера? — спросил Питер. — Доброе утро, — сказал человек с отпилингованным лицом. — Здравствуйте, — сказал я. Мистер Джаспер улыбнулся. — Буду ждать вас в коридоре. Он вышел, не забыв закрыть за собой дверь. Хики-Браун вздохнул, уселся на свое место и сделал жест рукой, показывая, что мне следует сесть напротив. — Извините, если вам кажется, что все это через край, — сказал он. — Я понимаю, у вас была трудная неделя. — Да что такое происходит, черт возьми? Питер посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом — то ли из осторожности, то ли и правда ничего не знал, я так и не понял. — Мистер Джаспер ответит на все ваши вопросы. — Да? А кто он такой — этот мистер Джаспер? — Я вам уже говорил. Он из особого отдела. Я бы на вашем месте не беспокоился. Это часть Службы. — Он приходил в дом моего деда. Он сказал, что полиция ему не указ. Хики-Браун не осмеливался смотреть мне в глаза. — Он, наверное, пошутил. — Пошутил? А почему Барбара собирает мои вещи? Вы что — избавляетесь от меня? — Вас переводят. — Как это? — Вы сами виноваты, Генри. Ваша работа классификатора закончилась. — Что? — Лучше поторопитесь. Он вас ждет. Хики-Браун поднялся, прошел мимо меня и открыл дверь, давая понять, что наш разговор окончен — точка. Я вышел из кабинета и обнаружил, что Джаспер стоит, опираясь на то, что было моим столом, и мило болтает с Барбарой. Она похихикивает в ответ, проводит пальцами по волосам, притрагивается пальцем к уголку рта и вообще кокетничает. Увидев меня, Джаспер ухмыльнулся. — Вот и вы! Барбара, странным образом воодушевленная, поцеловала меня в щеку. — Удачи вам, Генри. Я стоял онемевший и неподвижный, словно манекен в витрине, а Джаспер сунул мне в руки коробку с моими вещами. — Держите. Нам лучше поспешить. — Прямо сейчас? Джаспер кивнул. Барбара сжала мою руку. — Молодец, — прошептала она. — Удачи. Я нервно откашлялся. — Всем до свидания, — сказал я, обращаясь к присутствующим. — Похоже, я переезжаю. Коллеги будто и не слышали моих слов. Ответом мне было лишь тюканье пальцев по клавиатуре, телефонные звонки, ленивые вздохи ксерокса. Кто-то, конечно, методично хрумкал чипсами. Сыр с луком, кажется. Я чуял запах.
Как только мы вышли из здания, Джаспер выхватил у меня из рук коробку и швырнул ее в ближайшую урну. — Почему вы это сделали? — сказал я, стараясь, чтобы мой голос не звучал слишком жалобно. — Там, куда мы идем… — Джаспер вышагивал впереди меня, — уж вы мне поверьте, вам горшок с цветком не понадобится. Я семенил за ним, стараясь не отстать. Мы прошли мимо Южного банка, мимо Национального театра, НКТ,[23]ресторанов, книжных киосков, художников, рисующих на асфальте, мимо продавцов «Биг иссью»[24]и скейтбордистов, людей в шубах, жарящих каштаны. Мы направлялись в сторону огромного сверкающего сооружения «Глаза». — И где же находится ваш отдел? — Вы сразу узнаете, как увидите. — Не понимаю. — Кстати, — перевел разговор на другую тему Джаспер, — я думаю, вам следует купить новый костюм. Это старье носить уже больше нельзя. Это будет неприлично. — Вот как. — Эта девица у вас в офисе… Барбара, кажется. Вы, наверное, не знаете, есть у нее кто-нибудь близкий? — Тон Джаспера сменился со скрытой угрозы на нечто более похожее на приятельские отношения. — Что? — переспросил я. — Ну есть у нее, скажем, приятель? Кто-нибудь особенный в ее жизни? Я в ответ оторопело: — Понятия не имею. — Гммм. Любопытно. — Похоже, он смаковал какой-то образ, возникший в его воображении, и наконец воскликнул: — Она идеальна, мистер Ламб. Эта девушка была просто идеальна! — Что вы имеете в виду? Мне пришло в голову, что это какая-то офисная шутка и, может быть, меня ради чьей-то забавы на один день выдали в руки сумасшедшего. Я украдкой огляделся — нет ли где скрытой камеры. Джаспер резко остановился. — Мы пришли. Я, ошарашенный, поднял голову. — Но это же «Глаз». — Заходите. Десятки туристов томились в очереди, которая продвигалась вперед черепашьим шагом. Джаспер прошел мимо них в первый ряд, и самое удивительное было то, что никто, казалось, и не возражал, почти как если бы нас вообще не заметили. Я обратил внимание, что, несмотря на всю свою браваду и самодовольство, Джаспер, казалось, внимательно оглядывал каждого из них, словно искал кого-то знакомого. Я заметил, что он не раз оглянулся и нервно осмотрел очередь за нами. — Вы кого-то ищете? — спросил я. — Врага, мистер Ламб. Враг не дремлет. — Враг? — переспросил я, все больше убеждаясь в том, что это обернется каким-нибудь изощренным розыгрышем. Мы добрались до начала очереди, прошли мимо билетера, который нам и слова не сказал, и остановились перед открытой кабиной, наполненной группой японских туристов. Все они ощетинились путеводителями и камерами, совершенно не замечая нас двоих. Джаспер показал мне на кабину. — После вас. Туристы нас не замечали. — Но тут народа битком. — Доверьтесь мне. Я не шелохнулся. — Мистер Ламб, то, что вы должны сейчас увидеть, более чем совершенно секретно. Если вы только словом обмолвитесь о том, что увидите сегодня, против вас будут приведены в действие самые крайние меры. Вам это ясно? Я кивнул, чувствуя легкое головокружение, словно это был сон и я знал, что мои поступки не окажут никакого воздействия на реальный мир. — Ну так идите же тогда. — Не могу. Кабина переполнена. Джаспер, казалось, потерял терпение. — Да идите же. Он подтолкнул меня, и я вошел в кабину. К моему удивлению, я прошел сквозь толпу туристов так, словно они были не более чем туманом — болотные огоньки, вцепившиеся в сувениры, цифровые камеры и ламинированные карты города. Джаспер ловко вошел следом за мной. — Дым и зеркала… — пробормотал он тоном, каким говорят, пытаясь успокоить ребенка, разбуженного ночью кошмаром. Внутри кабины было темнее и просторнее, чем я предполагал. Словно во сне я услышал, как с пневматическим шипением закрылась дверь, а затем кабина начала ровно подниматься. Внутри стоял запах, который показался мне смутно знакомым и вызывал ассоциации со штукатуркой и бородавками. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить. Это была хлорка — запах общественного бассейна. Вид на Лондон нам затеняло нечто, похожее на емкость с водой, которая занимала почти половину кабины, словно мы по ошибке зашли в аквариум. Через воду мы различали лондонские достопримечательности — преломление перекорежило их, сделало необычными: собор Святого Петра вытянулся до неприличия, палаты Парламента сверкали и казались хрупкими, высотки Канари-Варф,[25]удлиненные и искаженные цитадели коммерции, мерцали, словно ты смотрел на них сквозь матовое стекло. Но еще большее беспокойство у меня вызвало то, что плавало в емкости. Это был мужчина, очень дряхлый, с морщинистой отвисшей кожей со старческими пигментными пятнами. Он был обнажен, если не считать выцветших оранжевых плавок, и, казалось, плавал под водой; его древнее тело, подсвеченное снизу солнцем, купалось в ореоле желтого света. Как это он дышит под водой, спрашивал я себя, но в конце концов отмел мысль о том, что он жив, как явно абсурдную. Потом, хотя я и понимал, что это совершенно невозможно, старик заговорил. Губы его двигались под водой, но слышал я его совершенно отчетливо, как если бы он стоял рядом. Голос у него был низкий, скрипучий, печальный, говорил он со странными модуляциями. — Добро пожаловать, Генри Ламб! — сказал он с такой теплотой, словно знал меня давным-давно. — Меня зовут Дедлок. Это Директорат. Вы только что были мобилизованы.
— Мы в Директорате не имеем дел с добровольцами. — Человек, назвавшийся Дедлоком, раскачиваясь в воде, улыбался мне с вызывающей бодростью, не отвечающей его возрасту. — Теперь вы — один из нас. Я открыл рот, собираясь что-нибудь сказать, но в голову не приходило ни единого слова. Вместо этого я смотрел на торс старика, зачарованный рядами складок на его коже, этими клапанами плоти, которая подрагивала и пульсировала, словно жила независимой жизнью. Жабры? Нет, не может быть, чтобы у этого человека были жабры. Дедлок сверлил меня свирепым взглядом. — Мы в разгаре войны. И боюсь, мы ее проигрываем. Несколько минут во рту у меня была такая сушь, что я и слова не мог сказать. Но вот наконец мне удалось выжать из себя: — Война? А кто воюет-то? Старик изо всех сил шарахнул кулаком по стенке аквариума. Мы с Джаспером отпрянули в сторону, а я подумал: что сталось бы с Дедлоком, если бы стекло треснуло и вода вылилась, — начал бы он биться и трепыхаться, как выброшенная на берег рыба? — На протяжении шести поколений в этой стране идет тайная гражданская война. Эта организация — единственное, что стоит между народом Британии и его забвением. Я пребывал в полном недоумении. — Я не понимаю. — В понимании нет необходимости. С этого момента вы просто должны выполнять приказания. Вам ясно? Смутно вспоминаю, что я кивнул. — Вы не должны никому говорить о том, что видели здесь. Об истинных целях Директората знают всего около двух десятков человек. Я даже умудрился выдавить из себя возражение. — А что будет, если я отвечу «нет»? — С вами? Абсолютно ничего. А вот с вашей добрейшей матушкой… С вашей очаровательной домохозяйкой… — Он, казалось, немного смягчился. — Ваше жалованье многократно увеличится по сравнению с тем, что вы имели на прежней работе. Вдобавок мы предлагаем прекрасное пенсионное обеспечение. Нет худа без добра, Генри Ламб, нет худа без добра… У меня закружилась голова, мне показалось, что это помещение с его невероятным обитателем отодвинулись от меня, стали далекими и нечеткими, как мир, на который смотришь через перевернутый телескоп. — Вода… — неуверенно проговорил я. — Вы под водой. — Околоплодная жидкость, — прошипел старик, корча гримасу, словно прогоняя какое-то отвратительное, давно забытое воспоминание. — Это не моя идея. — Его глаза презрительно скользнули по моему телу. — Вы были близки со своим дедом, молодой человек? Я сказал — да, был близок. Он кивнул. — А имя Эстелла вам что-нибудь говорит? Мне только и удалось что выдавить из себя «нет». — Вы должны были слышать это имя. Неужели он никогда о ней не говорил? — Никогда. Человек в аквариуме издал ужасающий скрежещущий звук, и я для себя решил, что это ближайший эквивалент вздоха. — Если вы и в самом деле ничего не знаете, то война, возможно, уже проиграна. — Какая война? С кем вы сражаетесь? Кто враг? — Вы знаете их, — сказал Дедлок, и в голосе его были слышны ненависть и желчь. — Вы встречаетесь с ними, куда бы ни пошли. — Губы его дернулись, словно он не мог решить, то ли ему улыбнуться, то ли изобразить презрительную ухмылку. — Мы сражаемся с британской королевской семьей с тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Мы находимся в состоянии войны с Домом Виндзоров. Я помню, что пробормотал какие-то возражения, а потом ноги мои стали как ватные, все начало терять резкость, и на меня опустилась темнота. Дедлок не сводил с меня глаз, в которых читались презрение и разочарование. — Ай-ай-ай, похоже, и среди нас есть слабаки. Я потерял равновесие и, шагнув назад, свалился в руки мистера Джаспера, но, перед тем как вырубиться, снова услышал голос старика — горький и саркастический. — Его дед будет ужасно горд.
Я пришел в себя на следующее утро, несколько часов спустя после того, как будильник обычно выгонял меня из сна; чувствовал я себя как боксер после нокаута, меня мутило и немного потряхивало. Рядом с кроватью стоял стакан с водой, лежали пакетик «алказельцера» и маленькая квадратная карточка кремового цвета, на которой было нацарапано следующее:
«Явиться утром в понедельник. Мы пришлем машину в 8».
За этим шла неубедительно задушевная приписка:
«Желаем хороших выходных».
Помывшись и почувствовав, что проснулся не меньше чем на семьдесят процентов, я включил компьютер, залез в Интернет и в «Google» набрал слово «Директорат». Результат — нуль. Если верить лучшей поисковой машине в мире, то организации, которая, по словам Дедлока, была последней надеждой народа Британии, не существовало.
До ухода Эбби я позавтракал вместе с ней и, парируя ее недоуменные вопросы импровизациями на тему получения неожиданного повышения, спросил, один ли я вернулся вчера домой. Она стрельнула в меня странно разочарованным взглядом. Да, сказала она. Вчера вечером она никого не видела и не слышала, кроме меня. Мы вместе помыли посуду, и она отправилась на встречу с какими-то друзьями, оставив меня бездельничать перед телевизором. Я бесцельно переключал каналы с викторины на ситком, с ситкома на детектив, спрашивая себя, уж не показывают ли всю эту муру, чтобы скрыть истинное положение дел в мире, ту грязь и мерзость, что окружают нас.
В воскресенье, отчасти из-за того, что я не смог придумать ничего лучше, а отчасти из-за того, что мистер Джаспер довольно настоятельно намекнул на это, я отправился в город, где купил себе новый серый костюм, пару сорочек и нижнее белье и где на короткое время мир снова показался мне почти нормальным. Ближе к вечеру я посетил деда. В палате было больше народу и шумнее, чем прежде, она была набита семьями, которые, исполнившись чувства долга, пришли навестить полузабытых родственников, помещение заполняли их виноватые лица, их скучающие чада и поникшие виноградные гроздья. Они сидели, подавляя зевки, произнося бессмысленные слова, и каждую минуту поглядывали на часы — сколько там еще осталось до того, как их попросят на выход. Я взял обтянутую тонкой кожей руку деда в свои и лишь раз нарушил молчание, чтобы сказать: — Что же такое ты скрывал от меня? Что тебе приходилось прятать? Никакого ответа, кроме нескончаемых укоризненных побикиваний реанимационной системы.
Безделье неожиданно закончилось. Утром в понедельник я вскочил с кровати, принял душ и позавтракал не меньше чем на час раньше того, что требовалось. Я смотрел утренние новости, которые, как обычно, навевали ощущение кризиса и катастрофы, такое же волнение и тревогу я испытывал, наверное, в первый раз отправляясь в школу. Эбби появилась в пижаме и халате, невыразимо изящная, хотя и с опухшими после сна глазами. — Ты что-то рано. — Сегодня у меня первый день на новой работе. — Я знаю. — Она усмехнулась. — Уж я-то этого не могу забыть. — Очень даже можешь, — пробормотал я. — Что тебе за радость помнить дела постояльца. Она протянула руку и взъерошила мои волосы. — Ты больше, чем постоялец. Я покраснел как рак. — Новый костюм? Да, ответил я, купил новый. — Я так и подумала. Но ты что — поедешь в нем на велосипеде? — Хочешь верь, хочешь нет, но за мной присылают машину. Эбби вопросительно выгнула брови. — Твои дела и правда пошли в гору. Она исчезла в кухне и несколько минут спустя появилась, неся тарелку с шоколадными мюслями. Я встал, посмотрел на себя в зеркало и повернулся, чтобы попрощаться с ней. — Ну, желаю удачи. — Пока. И тебе тоже. Я направился к двери. — Генри? Я повернулся. — Мне очень нравится твой костюм. — Спасибо. — Ты прекрасно выглядишь… — Проказливое выражение мелькнуло на ее лице. — Я бы точно не отказалась. Последовала еще более длительная, чем прежде, пауза, в течение которой я, если по-честному, и сказать не могу, кто из нас покраснел сильнее. — Пока, — сказал я и принялся возиться с замком. Лицо мое горело от смущения и невероятной надежды. Я спустился до половины лестницы и был уже в нескольких шагах от улицы, когда меня вдруг осенило. По злой иронии судьбы сегодня у меня был день рождения.
У тротуара стояло видавшее виды такси, к окну которого был прилеплен клочок бумаги с надписью «ЛАМБ». Водитель (неопрятный, непричесанный, незнакомый с бритвой) был поглощен толстой книгой в твердом переплете. Я постучал по стеклу, и он неохотно опустил его. — Доброе утро, — сказал я, изо всех сил стараясь выглядеть уверенным. — Я Генри Ламб. Date: 2015-07-11; view: 256; Нарушение авторских прав |