Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
От редактора 8 page— Сегодня вечером. Похоже, мне не оставили выбора. — Будьте осторожны, Генри. У людей-домино нет совести, и им неведомо раскаяние. Замкните уши, чтобы не слышать их лжи и их злостных искажений правды. Не уступайте им ни в чем. Задавайте вопросы. Будьте непреклонны. Они почти наверняка предложат вам сделку, но они неизменно запрашивают такую цену, которую никто не может себе позволить. — Она вернула руку моего деда, из которой одиноко торчала пластиковая трубка, ему на грудь. — Я думаю, в конце концов он это понял. Я увидел, что она плачет. Со всей неловкостью, на какую был способен, к тому же приправленной голыми эмоциями, я положил руку ей на плечо и принялся подыскивать банальные слова, подходящие к такой ситуации. — Пожалуйста, — пробормотал я. — Он бы не хотел видеть вас плачущей. — Я плачу не о нем, — сказала она. Слезы неудержимым потоком текли по ее щекам. — Я плачу о вас. — Она шмыгнула носом, протерла слезы в уголках глаз. — Я плачу из-за того, что ждет вас.
Довольно этого беспомощного бормотания. Кстати, я должен сказать, что большая часть рассказа Генри Ламба о китайском ресторане — чистой воды вымысел; эта несчастная девица просто хотела избавиться от назойливого поклонника и пыталась найти способ, который не слишком бы обидел этого простачка. Да, бедняга Генри был безнадежно поглощен созерцанием ее соблазнительной фигуры, а когда сообразил, что на самом-то деле девице на него наплевать, было уже слишком поздно.
Измотанный треволнениями и событиями предыдущего вечера, принц Уэльский рано улегся спать. Как и идиот Ламб после его первой встречи с Дедлоком, принц изо всех сил старался выкинуть этот эпизод из головы, относиться к нему как к яркому сну или крайне несмешному розыгрышу, но происшествие за завтраком вернуло его к реальности, и вчерашнее во всей его удручающей мрачности снова всплыло перед ним. Мать ответила на его просьбу об информации, прислав маленькую квадратную карточку, четверть которой была занята позолоченной маркой в виде королевской короны и перечислением всех ее званий и титулов. Ниже дрожащим неуверенным почерком были большими буквами написаны три следующих слова:
СТРИТЕР — ЭТО БУДУЩЕЕ
И потому Артур Виндзор был взволнован и не в себе, когда вскоре после девяти часов, одетый в отглаженную Сильверманом пижаму и с томиком Райдера Хаггарда под мышкой, пожелав доброй ночи атлетического сложения слуге, стоящему на страже у дверей, улегся в кровать и постарался поудобнее устроиться на подушке. Он был абсолютно уверен, что спать ему придется в одиночестве. Лаэтиция через Сильвермана сообщила, что желает провести ночь в своей отдельной спальне — явление сие в последнее время повторялось с нарастающей регулярностью, и Артуру это казалось признаком ее убывающего желания. В полутора главах от конца «Дочери мудрости»[39]принц загнул уголок страницы, положил книгу на столик рядом с кроватью, выключил свет и несколько минут спустя погрузился в сон. Когда он снова открыл глаза, то почувствовал, что в комнате есть кто-то еще и что именно ее приход и разбудил его. Темнота в спальне была далеко не полной, и он различил знакомый силуэт. — Лаэтиция? — позвал он с неожиданной надеждой, возбуждаясь. — Ты что — передумала? Когда фигура приблизилась, он услышал шелковую музыку ее самой сексуально благоухающей ночной рубашки, источающей слабый аромат тех духов, которыми она пользовалась в первые месяцы их любви. Он закрыл глаза в сладостном предвкушении того, что должно последовать, — ее гладкий язык на его лице, ее мягкие ладони, спускающиеся по его телу. Но не последовало ничего. Совершенно ничего. — Дорогая? — прошептал он. — Мы так давно не были вместе. Не дразни меня. По-прежнему ничего. Даже запах ее исчез. Артур сел на кровати, щелкнул выключателем лампы на столике, сбросил с себя одеяло, завернулся в просторный халат и открыл дверь. Охранник стоял на своем месте. — Добрый вечер, сэр. Принц моргнул, отчаянно пытаясь вспомнить имя. — Том, так, кажется? — Да, сэр, так. — Вы кого-нибудь впускали в мою комнату, Том? Даже одна эта мысль, казалось, оскорбила его. — Конечно нет, сэр. — А мою жену вы, случайно, не видели? — Насколько мне известно, принцесса Уэльская проводит ночь… в другом месте, сэр. Это что — издевка? Уж не насмехается ли над ним этот человек? Господи милостивый, неужели всем вокруг известно, что его жена более не желает его? — Да, вы правы, — холодно произнес принц. — Но вы мне дадите знать, Том, если меня кто-нибудь будет спрашивать? — Разумеется, сэр. Артур уже готов был удалиться в свою спальню и серьезно обдумывал мысль прикончить последние полторы главы «Дочери мудрости», когда вдруг услышал смех Лаэтиции. — Вы слышали, Том? — Слышал что, сэр? Принц не ответил, а, ошеломленный, пошел по коридору в направлении источника звука. Услышав его еще раз — этот чистый незамысловатый звук смеха Лаэтиции, он обнаружил, что с трудом сдерживает слезы, потому что в последний раз слышал такой раскованный смех своей жены в те времена, когда они еще не были женаты. Он добрался до конца коридора, но его жены здесь не обнаружилось. В течение нескольких ужасных секунд он думал, что, возможно, его подвело воображение… но нет — смех повторился, и Артур пошел на его звук по другому коридору, вверх по лестнице, через столовую, гостиную, по бесконечным проходам, мимо многочисленной прислуги, — они все останавливались как вкопанные, завидев его, вжимались в стену и опускали глаза в ковер — вековые традиции привили иммунитет против задавания неудобных вопросов. Артур прошел мимо всех них, слишком гордый, чтобы просить о помощи, путаясь в полах своего халата, шлепая тапочками. Он шел все дальше и дальше по этому лабиринту. По стандартам семейства Виндзоров, Кларенс-хаус не очень велик и не очень древен (по своей громаде и величию дом определенно уступал той собственности, которую он, принц, в конечном счете унаследует, взойдя на трон своих предков), но когда он шел наобум в тот вечер, ему казалось, что дом стал больше, чем прежде, что он вырос и разросся, приобрел новые причудливые формы. Подгоняемый смехом жены, он брел по комнатам, которых и не помнил вовсе, — оранжерея с растениями удивительной раскраски, громадная библиотека с книгами на невероятных языках, комната, которая казалась странным музеем, заполненным головами убитых на охоте ужасных животных и древних доспехов, предназначенных для существ, не вполне человекоподобных. Наконец он оказался в зале зеркал, каждое из которых превращало его облаченную в халат фигуру в нечто нескладное и экстравагантное. Потом он увидел ее — в конце зала, она ждала на пороге двери, ее любимая ночная рубашка свободно ниспадала, оставляя ниже шеи широкий клин, лоснящийся от пота. Она улыбалась, тяжело дышала и ждала, когда он подойдет к ней. — Лаэтиция! Принц моргнул — и она исчезла, лишь дверь осталась чуть приоткрытой. Дрожа от мучительного возбуждения, Артур бросился за ней в погоню.
В комнате его ждал мистер Стритер. Босой, он сидел на полу и, когда вошел Артур, как раз вводил иглу шприца, наполненного какой-то розоватой жидкостью, в вену рядом с большим пальцем ноги. — Шеф! — На лице Стритера расцвела радостная улыбка, словно он только что встретился со старым знакомым в баре. — Ты чего-то рановато. — Он выдавил содержимое шприца в вену. Артур устало повернулся и посмотрел в проем двери. Никакого зала зеркал по другую сторону — всего лишь обычная кишка коридора, по которому он проходил тысячу раз. — Стритер? Принц говорил тщательно, осторожно, опробуя языком каждый слог, словно проверял — настоящий ли он. Светловолосый надевал носки и туфли, убирал шприц. — В чем дело, дружище? Вид у тебя какой-то пришибленный. — Я думаю… — медленно проговорил Артур. — Ну? — нетерпеливым тоном сказал Стритер, как водопроводчик, запрашивающий за работу непомерную цену. — Я думаю, мне приснился страшный сон, — сказал наконец Артур. — Настоящий ночной кошмар. Принц заметил, что у Стритера при себе чайник и две чашки. Стритер наполнил по одной для себя и для принца. — Я разговаривал со своей матушкой. Она говорит, что вы — будущее. Стритер рассмеялся. — Мы — будущее, шеф. Мы с тобой вместе. — Он передал принцу чашку. — Пей. Пора нам приступать. Артур взял предложенную чашку и едва успел поднести ее к губам, как Стритер хлопнул в ладоши, и свет в старом бальном зале погас, а перед принцем снова предстала живая картина.
Его прапрапрабабка, императрица Индии, сидела, переливаясь, перед ним, такая же холодная и несокрушимая, как и прежде, хотя на этот раз Артуру показалось, что в ее движениях чувствуется какая-то удовлетворенность, нечто чуть ли не посткоитальное. Рядом с ней находились трое незнакомцев, трио мужчин в выходных костюмах с лоснящимися, прилизанными волосами. — Стритер… — начал было принц, но существо, присланное его матерью, сделало движение рукой, призывая его к тишине, и в жесте этом было не больше уважения, чем в отношении родителя к надоедливому ребенку во время долгой автомобильной поездки. — Не будь ты таким нетерпеливым, шеф. Просто расслабься и получай удовольствие. — Он ухмыльнулся в полумраке. — Я так думаю, были времена, когда твоя женушка давала тебе подобные советы. Артур хотел было возразить на это мучительно точное замечание, но тут распахнулась дверь и вошла полупрозрачная фигура мистера Дедлока — полы его фрака развевались, на лице застыло выражение бесшабашной решимости. Старая королева, которой вот уже сто шесть лет как не было в живых, скривила губы в отвратительном подобии улыбки. — Чему мы обязаны столь редкому удовольствию? Человек из Директората, казалось, был возбужден и чувствовал себя не в своей тарелке. — Прошу меня простить, ваше величество. Простите эту спешку и мое неучтивое вторжение. Но у меня не оставалось выбора — я должен был вас увидеть. Королева с молчаливым безразличием разглядывала своего подданного. — Ваше величество, я не верю, что Левиафан — тот, за кого себя выдает. Вы ведь, разумеется, помните, что это имя упоминается в Библии? Это морское чудовище, громадный змей, монстр о семи головах. — Ах, Дедлок, Дедлок. — Голос королевы звучал неодобрительно — так билетный контролер разговаривает с пойманным не в первый раз поездным зайцем, который выдумывает очередное бредовое объяснение отсутствию у него билета. — Нет ни малейшей нужды в таких театральных жестах. Левиафан говорил, что вы, вероятно, так и будете реагировать. Прошлой ночью он сказал мне, что сомневающиеся непременно найдутся. — Прошлой ночью, мадам? — Он снова приходил ко мне во сне и сказал, что я должна делать. Я должна в его честь построить часовню у Балморала. Он защитит наши границы. Он сохранит нашу империю и сделает так, что наш Дом будет править ею вечно. — А вы никогда не думали, что мы можем добиться всего этого без помощи вашего Левиафана? Королева, казалось, даже не услышала этого вопроса. — Кажется, я не представила вас моим стряпчим, — сказала она. — Они сейчас вовсю работают над контрактом. Трое человек, как заводные манекены, вышли из-за спины королевы. — Прошу вас познакомиться — фирма Холворма, Квилинана и Килбрета. Первый из троих протянул руку и заговорил на безупречном английском — на каком разговаривают лучшие выпускники аристократических частных школ. — Рад познакомиться, мистер Дедлок. Джайлс Холворм. Вперед вышел следующий стряпчий и тоже протянул руку. — Джим Квилинан, — сказал он с напевным ирландским акцентом. — Очень рад с вами познакомиться. — Робби Килбрет, — сказал третий стряпчий — этот говорил на глуховатом шотландском диалекте. — Рад встрече. — Джентльмены, — сказала королева. — Вы получили инструкции. Вы знаете, где искать мальчика? Левиафан указал вам направление? Холворм поклонился. — Да, ваше величество. — Я знаю, что могу положиться на ваше благоразумие. Встретимся завтра. Стряпчие согласно кивнули и, пятясь, чтобы не поворачиваться спиной к монархине, с мучительной уважительностью удалились из комнаты. — Не правда ли, они забавные? — сказала королева, когда они вышли. — Мадам? — Да, мистер Дедлок? Что вы хотите узнать? — Я хочу, чтобы вы подумали, мадам. Прошу вас. Подумайте хорошенько, прежде чем предпринимать какие-то действия, в которых вы потом можете раскаиваться. — Приходите завтра. Тогда все увидите сами. Когда мы закончим, вы падете на колени и будете поклоняться ему вместе со мной. — Завтра, мадам? А что произойдет завтра? Королева чуть подалась к Дедлоку, и Артуру Виндзору показалось, что даже со своего места вдалеке он видит огоньки безумия, пляшущие в ее глазах. — Нечто замечательное, мистер Дедлок. Нечто величественное. Завтра Левиафан спускается на землю.
Направляясь назад в свою квартиру приблизительно через полчаса после того, как я простился со старушкой, я заметил, что точная копия моего старого велосипеда, брошенного на работе в тот день, когда меня приняли в Директорат, была пристегнута к тому самому фонарному столбу, который использовал я для своей развалюхи. Странно, подумал я. Какое совпадение. Войдя в дом, я увидел Эбби за кухонным столом, она попивала винцо с последним человеком, которого я предполагал здесь увидеть. — Барбара? Одетая в неприглядное ворсистое платье, с неудачной короткой стрижкой, эта пухлая девица хихикнула, увидев меня. — Генри, привет. — Вы как здесь оказались? — Я пригнала ваш велосипед. Вы оставили его на работе. — По краям ее щек зарозовело что-то вроде румянца. — Я его пристегнула цепочкой возле дома. Меня это тронуло. — Очень мило с вашей стороны. Я о нем совершенно забыл. — Вам он на новой работе не нужен? — Вообще-то не нужен. Обычно за мной присылают машину. Барбара восхищенно просияла. Тут вмешалась Эбби. — Мы как раз тут сидим — знакомимся, — сказала она. — Я сказала, что Барбара могла бы оставить велосипед мне, но она, похоже, была полна решимости увидеть тебя. Барбара зарумянилась. Эбби со значением посмотрела на меня. — Мы думали, ты появишься раньше. — Я был в больнице. Барбара, услышав это, прониклась восхищенным сочувствием, Эбби посмотрела на нее с нескрываемым раздражением. — Я так вам сочувствую, — сказала Барбара. — Есть какие-нибудь изменения? — Не думаю, что в его состоянии произойдут какие-нибудь изменения. — Выпей, — сказала Эбби. — За компанию. Я сел, налил себе вина и спросил у Барбары, как у нее дела на работе. — Вы же знаете, какие там дела. Материалов больше, чем мы можем обработать. Даже хранилище в Норбитоне переполнено. А Питер ведет себя как-то странно. — Значит, никаких изменений, — сказал я, и Барбара услужливо рассмеялась. — Меня постоянно посылают в экспедицию. — Пухлая девица наклонилась ко мне. — А эта женщина оттуда — ну, которая жирная и потливая. Я ее боюсь. — Да-да, знаю, — сказал я. — Я помню. Но вы-то как поживаете? Пока Барбара болтала о всяких пустяках, Эбби свернулась на своем стуле и угрюмо прихлебывала вино. — Я вчера провела великолепнейший вечер с вашим мистером Джаспером, — сказала Барбара. И тут подозрение зародилось в моем мозгу. — Вот как? — Очень милый человек. Такой внимательный. Меня это встревожило, хотя я и не знал почему. — И вы еще будете с ним встречаться? — Наверняка, — сказала она. Голос ее прозвучал слишком уж уверенно, и она добавила: — Я надеюсь… Эбби зевнула, потом с демонстративным удивлением посмотрела на часы. — Боже мой — неужели уже так поздно?
— Какая занудная особа, — сказала она, как только за Барбарой закрылась дверь. Я поставил чайник на плиту. — Ну, занудной я бы ее не назвал. — Она явно находит тебя очаровательным. — Что ты имеешь в виду? — Приехала сюда, чтобы привезти эту груду старого железа. Как-то это неловко. — Думаю, это жест любезности. — Жест любезности? — Мое предположение явно показалось ей нелепым. — А я думаю, она на тебя запала. Я слышал, как закипает чайник. — Что это ты имеешь в виду? Эбби сложила на груди руки. — Это видно по ее глазам. — Ерунда. С какой стати Барбаре интересоваться мной? Так ты будешь кофе или нет? Эбби прошлепала прочь из кухни. — Этого еще не хватало, — пробормотал я. — Слушай, а может, ты просто ревнуешь? Единственным ответом мне был хлопок двери — она удалилась в свою комнату.
Я серьезно подумывал — не постучаться ли мне в эту дверь, не заключить ли Эбби в объятия и не признаться ли в том, что я совершенно безнадежно и всепоглощающе влюблен в нее (и что Барбара ни в малейшей степени меня не интересует), но тут меня отвлек дверной звонок. На пороге топтался водитель Директората. — Берите пальто, — прохрипел он. — Старосты хотят вас на пару слов. Я постарался как можно шумнее снять пальто с вешалки и подготовиться к уходу, но Эбби не вышла из своей комнаты, а меня снедала гордыня — и я не сказал ей, что ухожу.
У Барнаби в машине работало «Радио-четыре»[40]— передавали какую-то вечернюю дребедень с участием двух преподавателей, которые бурно спорили о раннем творчестве Герберта Уэллса. — Ученые, — сплюнул Барнаби, когда мы проехали мимо станции Тутинг-Бек и начали обычный долгий выезд из Южного Лондона. — Но разве вы не были одним из них? — робко спросил я. — Ну да, — сказал Барнаби, и в голосе его послышалась еще большая, чем обычно, воинственность. — Только разница в том, что я знал, о чем говорю. И продолжал бы говорить до сих пор, если бы эти мерзавцы не подставили меня. Если бы они не состряпали этого вранья… — Где сегодня Джаспер? — спросил я, не желая слышать еще одну вспышку раздражительности Барнаби. — Где Стирфорт? На лице водителя появилась гримаса. — Слишком трусливы. Настоящие бабы. Та еще парочка. — Я не верю, что они трусы, — тихо сказал я. — Все дело в Хокере и Буне — они кого угодно напугают. Ворчанье с переднего сиденья. — Вы их когда-нибудь видели? — Нет, — ответил он, хотя по тому, как он это сказал, я понял, что он лжет. Я хотел было продолжить расспросы, но Барнаби включил звук на максимум и весь остаток пути не отвечал ни на какие вопросы.
Десятки репортеров и фотографов, которые толкутся и прихорашиваются перед домом номер десять в дневные часы, давно уже разошлись по домам, а те, кто остался — солдаты, охранники, полицейские в штатском, — все они безропотно, покорно расступились передо мной, и я снова подивился тому, что слово «Директорат» действует как лучшая из отмычек. На этот раз я вошел в дом на Даунинг-стрит один. Барнаби остался в машине, где с мрачным видом переворачивал страницы книги «Эрскин Чайлдерс и драма утопизма: о (ре)конфигурации большевизма в „Загадке песков“».[41] Гнетущее ощущение, возникшее, когда я решительно направился в этот мишурный дом, на сей раз, мягко говоря, было сильнее, чем в прошлый. Я прошел в библиотеку, шагнул за дверь-картину, спустился в глубины, миновал безмолвную галерею уродов и вурдалаков, на цыпочках прошел по сумеречному коридору и наконец оказался у последней камеры, этого жуткого места заточения Старост. Охранник, чья рука, белея костяшками пальцев, крепко держала автомат, грубовато кивнул, и мне показалось, что где-то глубоко под маской военного безразличия я увидел проблеск участия, слабый намек на сочувствие. В камере меня ждали люди-домино, они сидели в шезлонгах, а их корявые волосатые ноги покачивались взад-вперед. С моего прошлого визита здесь ничего вроде бы не изменилось — помещение было таким же безжалостно аскетичным, если не считать одного особенного нововведения. В центре круга стоял телевизор, звук которого был включен чуть ли не на максимум. Я услышал переливы заранее записанного смеха, скрип дурацких шуток, вкрадчивый голос одного из наиболее популярных комиков, но, только узнав дрожащий фальцет собственного голоса, каким он был в мои девять лет, я, ошарашенный, понял, что смотрят эти существа. На экране юный я вошел в декорации, которые вечно шатались, и произнес свою коронную фразу, вызвав бурю записанного на пленку веселья. Хокер и Бун сидели, мрачно уставившись в экран телевизора, словно это была лекция по фотосинтезу, которую они должны были высидеть до конца в «Двойной науке».[42] Меньший из двух простонал: — Господи помилуй. Хокер печально покачал головой. — Я должен быть с вами откровенен, старина. — Должен быть честным. — Это не самая смешная штука из тех, что мне доводилось видеть. — Давайте будем искренними, мистер Л. Это так же смешно, как чума. — Это почти так же смешно, как… — Хокер задумался на секунду, потом хихикнул, — как прокаженная монахиня. Отвратительная ухмылка перекосила лицо Буна, превратив его в подобие нелепой резиновой маски. — И нам должно быть прекрасно известно. Я встал перед ними, не забыв убедиться, что не перехожу меловую линию. — Почему вы это смотрите? — спросил я, услышав знакомые грохот и скрежет музыкальной темы. — Не кино, а настоящая помойка, правда, сэр? Хокер выключил телевизор, губы его сложились в презрительную гримасу. — Экая гадость, сэр! Первосортная вонючка! Бун помахал руками у себя перед носом, словно прогоняя воображаемую вонь. — Тьфу! — Фэ-э-э! Я позволил им закончить. — Я хочу, чтобы вы сообщили мне, где Эстелла, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. Хокер посмотрел на меня пустым взглядом, потом приложил ладонь к уху. — Кто-кто? — Эстелла, — ровным голосом повторил я, хотя и знал, что он прекрасно услышал мои слова. — Ах да. Так и нужно было сказать! Мы собирались сообщить вам об этом в прошлый раз, но вы так стремительно унеслись, что мы не успели. Грубовато, я бы сказал. Довольно бесцеремонно. — Чертовски неблагодарно, — сказал Бун. — В особенности с учетом того, что мы на уши вставали, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома. — Где Эстелла? — снова спросил я, изо всех сил стараясь говорить спокойным голосом. Бун поднялся на ноги и обозрел крохотное пространство камеры. — Вам этого не хватает, сэр? Прежнего шоу? — Прежнего порядка? — Рева грима? — Запаха толпы? Хотя Старосты покатились со смеху, я постарался сдержаться и прежним тоном повторил: — Где Эстелла? — Жаль, что вы такой никудышный актеришка, да, мистер Л.? — Если бы у вас был хоть какой талантишко, вы бы могли сделать карьеру. А так вы теперь никто, сэр? Верно я говорю, Бун? — Конечно нет, мой старый мандарин. Он настоящий ноль. — Где, — мой голос начал выдавать копившееся во мне нетерпение, — Эстелла? — Экий надоеда. — Кто-то сильно возмущен. — Юный мистер Ламб сегодня встал не с той ноги. Я сверлил их взглядом. — Мне необходимо знать, где она. — Ишь, какой пройдоха! — У вас отвратительный характер, мистер Л. Я изо всех сил старался не слушать. — Я хочу знать, где находится Эстелла. — И вы полагаете, что на этом все закончится, сэр? Вы думаете, что стоит вам найти эту даму, и они позволят вам вернуться к прежнему образу жизни? Нетушки, старина. Из Директората никто так просто не уходит. Вы так до самого конца и будете тащить этот воз. — Где Эстелла? — сказал я. Бун ухмыльнулся. — Даже те, кто не присоединяется к шайке Дедлока, в конечном счете умирают за нее, — сказал он. — Например, ваш папочка. Я почувствовал, как щупальца страха обвивают меня. — Не смейте говорить о моем отце. Хокер радостно захлопал в ладоши. — Великолепно, сэр! А то вы уже начали звучать как заезженная пластинка. — Ваш папуля, — сказал Бун, — никогда не вступал в Директорат. Ваш дедушка ему ни слова об этом не сказал. — Он хотел, чтобы его сыночек жил нормальной, скучной жизнью. — Так оно и было, мистер Л. Ваш папуля был скучнейшим из людей. — Это неправда! — возразил я. — Боже мой, да этот парень был настоящий олух! — И все же… — Бун ухмыльнулся. Хокер потер рука об руку. — Как-то раз мы оказали вашему дедушке услугу. Мы рассказали ему о Процессе. — О Процессе? — Я чувствовал себя на краю пропасти. — О чем вы говорите? — И взамен мы просили совсем немногого, правда, Хокер? — Конечно немногого, Бун. Мы ведь не жадные ребята. — Речь шла только о самых малых услугах. О пустяковейших пустяках. — И что же он вам обещал? — выдохнул я. — Он обещал нам свою плоть и кровь, — сказал Хокер. — И мы были готовы и ждали в тот день, когда с вашим отцом произошел тот несчастный случай. — Несчастный случай! — прокричал Хокер. — Ах, моя маленькая овечка,[43]теперь вы знаете всю правду. — Мы заглядывали в обломки машины, в которых он умирал, веселились и смеялись. А еще тыкали в него здоровенной палкой. Теперь два этих монстра согнулись пополам от безудержного смеха и никак не могли остановиться. — А какое было у него лицо, — сказал Бун, — когда он там умирал! Он-то думал, мы прибыли его спасать! — А помнишь, — проговорил Хокер, с трудом вставляя слова между приступами смеха, — помнишь, как мы поливали ему ноги бензином? На этот раз я сдержался. Я не завопил, не закричал, не стал беспомощно молотить кулаками по стеклянным стенам камеры. Не возникло у меня и искушения ворваться в круг. Вместо этого я спокойно подошел к двери и постучал, давая знак охраннику выпустить меня. — Ту-ту! — пропел один из Старост. — Приходите к нам снова поскорее. Ведь вы придете, сэр? — В следующий раз повезет больше, мистер Л. Новый взрыв смеха. Я услышал, как снова ожил телевизор, услышал резкие первые аккорды старого саундтрека, под который проходила моя жизнь еще до того, как в нее вошло зло. Выходя на ватных ногах в коридор, я надеялся только на то, что эти скоты на заметили моих слез.
Когда я вернулся домой, обнаружилось, что Эбби ждет меня — сидит за столом в гостиной в мужской футболке, держа в руках кружку с черносмородиновым соком. — Привет, — сказала она. — Здравствуй, — осторожно ответил я и, попытавшись определить, в каком настроении она пребывает, через несколько секунд решил рискнуть и улыбнулся. К моему облегчению, она робко улыбнулась в ответ. — Извини, что так получилось сегодня. — Нет, это ты меня извини — я виноват. — Я увидела тебя с этой девицей и… Наверное, я просто погорячилась. — Честно говоря, — сказал я, снимая пиджак и опускаясь на диван, — Барбара меня ничуть не интересует. Эбби усмехнулась, и тут я заметил, какая тоненькая на ней футболка, как она подчеркивает очертания ее груди, и не мог отвести глаз. — Как дела на работе? — спросила она. А я спрашивал себя, заметила ли она, как я пялился на нее. — Знаешь, — сказал я, — немного изматывает. — Давай я налью тебе выпить. — Стакан водички мне сейчас в самый раз, — сказал я и тут же услышал, как она зашлепала на кухню. Вернувшись, она протянула мне стакан, но не успел я поднести его к губам, как почувствовал ее руки в моих волосах, ее дыхание на моей коже. — Эбби? Вода была забыта, я второпях поставил стакан на стол, а она уже целовала мою шею, щеки, виски. На мгновение ее язык застрял в моем левом ухе, и я застонал от наслаждения. — Извини, — выдохнула она. — Бедный Генри. Она поменяла положение и села мне на колени. — Эбби? — Ш-ш-ш. — Она страстно поцеловала меня в губы, а я ей вроде бы ответил (так, как, по моим представлениям, это надлежало делать). — Я не ждала, что буду такое чувствовать, — сказала она, когда мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. — Чтобы так скоро. В тебе есть что-то такое… Опьяненный на мгновение, я позволил себе шутку: — Я неотразим. — Не надо портить такую минуту, — недовольно сказала она, кладя свою руку на мою и направляя ее себе под юбку, и я где-то в глубине желудка почувствовал ту же волну паники, что испытал при нашем первом поцелуе, страшную боязнь действия, предательский страх, который невозможно измерить. — Ты уверена? — спросил я. Она снова поцеловала меня, я ответил ей. Я только-только начал расслабляться и получать удовольствие, когда мои мысли вернулись к той ужасной камере, к монстрам внутри мелового круга, безжалостному смеху Старост. И тут я вдруг понял, что Эбби больше не сидит у меня на коленях, а стоит рядом, озабоченная, разочарованная — разглаживает на себе футболку. — В чем дело? — спросила она. — Извини, — сказал я. — Я правда хотел…
|