Франция, городок Ситэ, начало 1990‑х. – И вот расстилается равнина, на ней горят рыжие костры, чуть выше, на окружающих ее холмах и горах

– …И вот расстилается равнина, на ней горят рыжие костры, чуть выше, на окружающих ее холмах и горах, светятся желтые огоньки маленьких городков, а над ними, высоко в черном‑черном небе сияют голубые звезды. Их так много, что небо похоже на светящееся сито! А внизу все равно ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Наш караван стоит за кострами, как раз у начала холмов, и если не знать, что он там, никогда не догадаешься. Зрители уже собрались. Ночь холодная, и Рашель варит для всех в больших медных кастрюлях какао. Гости сидят, завернувшись в куртки или пледы, в руках дымящиеся кружки. Закутаются и молчат. Смотрят в небо или на огонь. Улыбаются. Я люблю их в эти минуты разглядывать. Мне кажется, что они абсолютно счастливы в этот момент. И вдруг все восхищенно вздыхают, потому что тихо, потом все громче и громче из темноты начинают петь скрипки и раскрываются полотна шатра…

– Эй, Мари! – Девочка резко обернулась и пронзила окликнувшего злыми зелеными глазами. Тот, на всякий случай, про себя сплюнул через плечо: «Ну и смотрит эта Мари, чистая холера».

– Что?! – спросила она, недовольная тем, что ее так грубо вырвали из другого мира. Хотя сразу поняла, раз пришел, вернее приперся этот пьянчужка‑поляк, придется идти за дедом. Вечно они вместе напьются дешевого пойла, а она потом расхлебывай. Только она деда может утихомирить, если что. В барах ему никто уже давно просто так не наливает. Прошли те времена, когда местные завсегдатаи питейных заведений стремились попасть за один стол и выпить с потомственным дворянином. Теперь могут ему купить только кофе, воды или сигарет, да и то из уважения и любви к его почившей супруге. А так он всех уже достал. Что все‑таки алкоголь делает с человеком! Вот вырасту, никогда в жизни не буду пить. Даже вино. – Размышляла Мари, зло вышагивая впереди Бо. Последний день летних каникул. Завтра в школу. Они, трое друзей, встретились на площади и сидели у фонтана, и Тони рассказывал им с Максом про свое лето. Везет ему, всего каких‑то пару недель побудет в их дурацкой школе, а потом снова поедет с родителями на гастроли. Он говорит, что в этих гастролях детей учат прямо в автобусе. В следующий раз Тони вернется, может быть, только через месяц, или два. И они будут слушать его истории уже в их домике на колесах, потому что станет холодно. Прицеп постоит во дворе Тониного дома совсем немного и снова тронется в путь. А она останется здесь. Она, так мечтающая хоть раз поехать с ними. Но не бросать же деда и маму. И потом, отец никогда ее не отпустит, ибо «нечего шляться с этими уличными шутами». Он крайне отрицательно относится к ее дружбе с Тони.

Поляка звали Борисом, но все давно называли его Бо. Вот от него и шло главное искушение. Весь городок знал, что дедушке наливать нельзя ни при каких обстоятельствах, и лишь Бо, как только раздобудет денег, так сразу напоит деда, не в силах устоять перед его уговорами. Зарабатывал Бо на разном – кому забор починит, кому дров для камина наколет, кому кусты подровняет и на подобном другом. Деду он не мог отказать по вполне понятной причине: еще маленьким мальчиком Бо служил в их бывшем родовом поместье, расположенном в большом парке на окраине городка. Дом был продан за долги, и Бо уже много лет жил в крошечной комнате, которую снимал на чердаке дешевой гостиницы, и, как мог, старался облегчить тягость существования бывшему своему господину. Сам он пил не то чтобы много, но пьянел быстро, при этом был тихий, работящий, аккуратный, и горожане часто обращались к нему за помощью. Высокий, худой и сутулый Бо, с волосами, свисающими ниже ушей сальными сосульками по сторонам прямого пробора, в вечном потертом вельветовом пиджаке с замшевыми заплатками на локтях, подшаркивал стертыми каблуками коротких ковбойских сапог следом за Мари, и, вдыхая длинным, угреватым и слегка раздваивающимся на конце носом побольше воздуха, старался вернуться в состояние, в котором находился до того, как к нему около полудня зашел мсье де Бриссак. «Ох уж эта Марийка, – думал он, еле поспевая за тонкой, уверенно двигающейся фигуркой в коротком прямом сарафане из синего хлопка и в спортивных мальчиковых сандалетах с ремешками на липучке и на резиновой подошве. – Двенадцатилетняя пигалица, а ведет себя совсем как взрослая! И мсье, главное, слушается только ее. Наверное, потому что любит. Больше любить‑то ему некого».

У площади Мари резко обернулась и снова зыркнула: куда, мол, дальше? Бо показал кивком на бар на углу главной площади. Мать стригла девочку под Мирей Матье. Эта стрижка и темный цвет волос делали особенно выразительными ее болотно‑зеленые глаза, тонкий прямой нос и белую фарфоровую кожу. Вообще она слыла бы красавицей, если бы не ломаная угловатость движений, сбитые локти и коленки, мальчишеские замашки и дружба только с парнями. Надменно изогнутые, всегда немного сжатые в уголках губы, и никаких кукол, никаких бантиков и рюшечек. Стрижка, кстати, ей самой очень нравилась. Потому что если Мари что‑то не нравилось, то вы узнали бы об этом первыми. Хотя в нужных обстоятельствах она умела смолчать, и на самом деле никто не знал настоящую Мари. Ни закадычные друзья, Тони и Макс, ни мама, ни дед, ни тем более отец.

На этот раз дела обстояли хуже, чем обычно. Потому что обычно она приходила за дедом, который мирно храпел на стуле в уголке какого‑нибудь бара, где никто не мог его растрясти, или он просто не хотел оттуда уходить. Мари нужно было его немного потормошить и позвать домой. После чего он промаргивался и послушно шел, держась за руку внучки и пошатываясь. Они тихо прокрадывались с черного хода в его каморку за папиным магазином, и Мари укладывала деда в кровать, ставила рядом кувшин воды, закрывала дверь на ключ и уходила. Сейчас же, когда они с Бо пришли за дедом, сын хозяина бара, изобразив сочувствие на лице, констатировал, что, к его огромному сожалению, ему пришлось вызвать полицию, он очень сочувствует, но мадемуазель придется отправиться в участок. Вдобавок к сказанному он достал счет за нанесенные убытки и заявил, что намерен отправить его отцу Мари, как единственному платежеспособному члену их семьи. Мари очень просила этого не делать и отдать бумагу ей, и клялась всеми французскими святыми оплатить ее, но хозяин бара, поместив счет обратно в ящичек по ту сторону барной стойки, вежливо, но твердо ответил:

– Сожалею, мадемуазель, но кроме мсье, никто не сможет возместить мне эти непредвиденные расходы.

Мари могла бы еще поуговаривать его и поплакать, однако это было не в ее правилах. За пару разбитых стаканов никто бы здесь своим и слова не сказал. Видно убытки действительно оказались серьезными и ее титулованный дед уже всех достал, особенно молодых, перенимающих дела своих родителей. Она даже не стала спрашивать, что произошло. Снова злобно и повелительно стрельнула зеленым глазом в Бо, который увядшим растением болтался в сторонке, не произнося ни звука, и мотнула головой в сторону выхода. Бо потрусил за ней. В полиции им дедушку не выдали. Спасибо, хоть разрешили Мари с ним поговорить. Конечно, все их знали. Но из‑за материальных претензий со стороны хозяина бара в данном случае деда полагалось выпустить только под залог и передать платежеспособному члену семьи. То есть отцу.

Вообще в маленьких старых городках почти все друг друга знают не в одном поколении, большинство жителей в них все равно что дальние родственники, поэтому, несмотря на отягчающие обстоятельства, мсье де Бриссака все же не поместили за решетку к антисоциальным элементам, а выделили ему пустой кабинет и заперли в нем на ключ.

– Немножко побуянил, но потом успокоился, – сообщил Мари пожилой усатый полицейский, открывая дверь. – Я вас закрою, мадемуазель. Постучитесь, когда захотите уйти. А то мсье уже порывался сбежать.

Дед лежал на пластиковой лавке и, заложив руки за голову, смотрел в зарешеченное окно, даже не обернувшись на скрежет ключей.

– Grand papa! – Мари кинулась к деду.

– А, это ты, Мари! – Он поднялся. – Как хорошо, что ты пришла. Пойдем отсюда поскорее.

– Никуда мы не пойдем. – Она плюхнулась на стул и тоже уставилась в окно. – На этот раз отделаться легко не удастся.

– А где этот бездельник Бо? – Дед будто и не услышал фразу, сказанную внучкой. Он пытался поправить прическу, глядя на свое отражение в стекло. Потом стал оглаживать и заправлять в брюки старую рубашку, безуспешно пытаясь повернуть манжеты так, чтобы не видно было протертостей на них. – Запонка потерялась, черт бы ее побрал.

– Бо со мной.

– Ну вот и хорошо. Сейчас устрою ему выволочку за то, что по его вине оказался в столь щекотливой ситуации… Ну? – Он многозначительно посмотрел на Мари. Его седая голова тряслась, бледное узкое лицо, местами изрисованное красной сосудистой сеткой, выражало недоумение и ожидание. – Я готов.

– Дедушка, во‑первых, при чем тут Бо? – раздраженно ответила внучка. – Во‑вторых, я уже тебе сказала, что мы никуда не пойдем. Мне заявили, что отпустят тебя только с отцом. И надо будет уплатить за все, что ты там попортил.

– Уплатить?! За что?! Я случайно уронил пару стаканов. Ну зеркало еще вроде задел. Ненарочно. Этот жадина Эд на старости лет из‑за каждой копейки готов удавиться. А ведь были времена, когда его жена посылала нам свежайшие круассаны к завтраку и не просила ни сантима.

– Там был его сын.

– Ах, ну да, ну да. Я помню. У нынешней молодежи нет никакого уважения к титулам и возрасту. – Мсье де Бриссак нетерпеливо переминался у двери. Ботинки его были пыльными, шнурки оборваны, и кожа их в некоторых местах треснула от слишком долгой носки. – Так пусть бы Бо и заплатил. Я возместил бы ему.

– У Бо нет денег! И у тебя тоже. Тебе это прекрасно известно! – Мари вскочила и заходила по комнате, размахивая руками в такт своим словам. – Сколько раз я просила тебя перестать пить! И вот теперь придется во все это втягивать отца!

– Я не пил! Мы культурно сидели с друзьями в баре. Говорили о поэзии, искусстве! Меня угощали обедом! Шампанским! Пусть Бо пойдет и решит как‑нибудь этот вопрос!

– О Боже! – Мари топнула ногой. – Я не могу больше все это слушать. Сколько можно жить иллюзиями! Я пошла за отцом. Слышишь? Ты сам виноват!

– Украли запонку… Точно украли, бездельники! Фамильную драгоценность! – Дед теребил манжету, не глядя на внучку.

– Да кому нужна твоя дурацкая запонка. – Мари вздохнула, сильнее обычного сжала губы и громко постучала в дверь.

Date: 2015-07-11; view: 282; Нарушение авторских прав