Глава 4. Коррекция характера в периоде ранней взрослости

Если проблема молодого человека настолько серьезна, что заставляет его изолироваться от людского общества, то Эриксон предпринимает попытку коррекции его характера. Общий подход остается тем же самым, что и при краткосрочной терапии, но вмешательство будет более глубинным. Если Эриксон проводит с пациентом психотерапию в течение многих месяцев или лет, он, как правило, не встречается с ним регулярно каждый день или раз в неделю. Он может встречаться с пациентом регулярно некоторое время, затем сделать перерыв и потом возобновить встречи. Эриксону нравилось порождать изменения, которые могли продолжаться без его прямого участия. В подобных случаях длительность лечения могла достигать нескольких лет, но количество психотерапевтических сеансов в целом было гораздо меньше, чем при других типах длительной психотерапии.

Если юноша или девушка изолируют себя от общества, к тому может быть много причин. В первом приводимом нами случае молодая женщина изолировала себя от общества потому, что считала себя физически неполноценной. Озабоченность своей внешностью типична для юности и ранней взрослости, но такой интенсивности как в данном случае, она достигает редко. Обычно на этой стадии своего развития молодые люди сравнивают себя с культурным идеалом и приходят к выводу, что им не хватает того-то и того-то. Обычно эта озабоченность исчезает по мере того, как они преуспевают в период ухаживания. Девушки начинают счи-

тать себя привлекательными тогда, когда мальчики считают их привлекательными. Однако иногда у девушек развивается настолько повышенная озабоченность каким-то своим физическим недостатком, реальным или мнимым, что они начинают избегать тех социальных ситуаций, которые могли бы помочь им одолеть эту озабоченность.

Иногда это бывает реальный физический изъян, в других случаях это какой-то минимальный недостаток, но крайне важный для самой девушки. Тут может начаться движение по порочному кругу, когда девушка все больше и больше изолирует себя от других людей, и чем сильнее изоляция, тем больше ее занимает собственный дефект, потому что количество интересов у нее уменьшается, и таким образом она становится еще более изолированной. Поддержка и одобрение со стороны родителей не меняют результата, так как девушка принимает это за благотворительность. Иногда подобный симптом развивается у девушки как реакция на семейную проблему — например, она может отрицать свою физическую привлекательность, чтобы не потерять контакта с матерью, которая видит в ней соперницу. Бывает также, что взрослеющая девушка попадает в центр конфликта между отцом и матерью, когда мать смотрит на нее, как на соперницу, или отец использует ее против жены. Бывает также, что такая повышенная озабоченность реальным или мнимым физическим недостатком возникает фактически на пустом месте, и никакие логические аргументы не могут разубедить девушку в том, что она слишком непривлекательна, чтобы общаться с людьми.

Милтон Эриксон основывается не только на огромном опыте работы с подростками и юношами в качестве пациентов. У него самого — четыре сына и столько же дочерей, и однажды его жена отметила, что в течение тридцати лет у них в доме постоянно был юноша или девушка. Эриксон воспринимает и анализирует про-

блемы молодых людей, прекрасно зная об их уязвимых точках.

Семнадцатилетняя девушка, которая должна, была поступать в колледж, отказалась выходить из дома. Она ушла от мира потому, что ее грудь совершенно не развивалась (в остальных отношениях она была совершенно нормальна). Она проходила интенсивное медикаментозное лечение, включая экспериментальную эндокринологическую терапию, но это не привело ни к какому положительному результату. Ее эмоциональное состояние продолжало ухудшаться, и, наконец, встал вопрос о том, чтобы поместить ее в психиатрическую больницу. Эриксон пришел к ней домой и обнаружил ее спрятавшейся под диваном. Когда он нашел ее, она спряталась за пианино. И только тогда, когда она узнала, что ее больше не будут лечить, не будут давать таблетки и делать инъекции, она согласилась поговорить с Эриксоном. Он начал работать с ней и обнаружил, что она является хорошим гипнотическим субъектом. Он рассказывал:

На первом сеансе я говорил с ней о ее личностных достоинствах (как в состоянии транса, так и в бодрствующем состоянии). Я обнаружил в ней проказливость, хорошее чувство юмора, склонность к актерству — и все это я использовал в моей комбинации. Я напомнил ей старую песенку о скелете, у которого каждая косточка прикреплена к другой косточке. Когда она заинтересовалась, я предложил ей аналогию с эндокринной системой, утверждая, что точно так же, как кости стопы прикреплены к костям лодыжки, «адреналиновая кость» прикреплена к «тиреоидной кости», причем каждая из них поддерживает другую и помогает другой.

Затем я внушил ей, чтобы она почувствовала жар, потом холод, потом жар исключительно в лице, потом чувство усталости и, наконец, ощущение покоя и отдыха. Она прекрасно выполнила все эти внушения.

Затем я внушил ей невыносимый зуд в ногах и сказал, чтобы она послала этот зуд прочь, но не вниз. Она должна была отослать этот зуд в «бесплодную пустыню» своей груди. Вот такой пункт назначения должен был быть у невыносимого зуда, а дальнейшее наказание заключалось в том, что этот зуд будет постоянно присутствовать, и это будет ощущение не противное и не приятное, но заметное, хотя и неопределенное, и оно будет постоянно заставлять ее осознавать ту область своего тела, где должны находиться груди. Эта серия внушений была направлена на достижение сразу нескольких целей: нужно было озадачить и заинтриговать ее, учесть ее амбивалентность, призвать на помощь ее чувство юмора, удовлетворить ее потребность в аутоагрессии и презрении к себе и сделать все это так, чтобы не ухудшить ее эмоционального состояния. Все это было сделано настолько косвенно, что ей не оставалось ничего иного, как принять эти внушения и выполнить их.

Затем я внушил ей, что на каждом сеансе она будет визуализировать себя в самых неловких и смущающих ситуациях, которые она только может вообразить. Эти ситуации хотя и будут разными, но будут всегда связаны с ее грудями. И каждый раз она будет испытывать страшное смущение, ощущая его сначала в лице, затем с облегчением она почувствует, что тяжесть смущения медленно опускается вниз и останавливается в области грудей. Дальнейшие постгипнотические внушения заключались в том, что каждый раз, когда она будет оставаться одна, она будет использовать эту возможность, чтобы подумать о психотерапевтических сеансах, и тогда у нее будет возникать сильное чувство смущения, и оно медленно будет собираться в области грудей, что будет еще больше смущать ее, но смущать все-таки приятно.

Цель этих внушений была очень простой, это была попытка созидательным и приятным образом переместить в область грудей такие разрушительные со-

матические реакции, как «ужасные болезненные узлы в желудке», которые она начинала ощущать при малейшем волнении.

Последний набор гипнотических внушений касался того, чтобы в колледже она все время чувствовала себя хорошо. С помощью подобных внушений удалось легко обойти все ее возражения на тему нежелания посещать колледж.

Я объяснил ей также, что в колледже она сможет не только успешно учиться, но и развлекаться, разыгрывая своих товарищей по учебе тем, что она будет носить обтягивающие свитера, используя при этом накладные груди разных размеров, причем иногда одна грудь может быть больше другой. Она также должна носить накладные груди разных размеров в своей сумке на случай, если ей придет в голову в течение дня поменять свой внешний вид, или на случай, если кто-то из ее ухажеров окажется слишком смелым — чтобы он имел некоторый выбор. Таким образом ее проказы не привели бы к осложнениям.

Впервые я увидел эту девушку в середине августа, и после этого мы встречались еженедельно. Первые несколько сеансов я использовал для того, чтобы повторить и усилить ранее данные указания, обеспечить их понимание и укрепить желание пациентки сотрудничать со мной. После этого три или четыре сеанса она, с моего разрешения, провела самостоятельно. Примерно на час она запиралась в своей комнате и в соответствии с постгипнотическими инструкциями переходила в состояние транса средней глубины. В этом состоянии она систематически и подробно анализировала все полученные ранее внушения и беседы, а также все то, что могло прийти ей в голову в течение этого часа. Я совершенно не стремился определить «все то», и она тоже не хотела давать мне никакой информации по этому поводу, сказав лишь, что она думала при этом и на другие темы.

Потом я возобновил наши встречи, на которых она иногда спрашивала меня о чем-то, иногда я погружал ее в транс, почти всегда давая ей указания относительно того, чтобы «все продолжалось». Иногда она с откровенным весельем описывала реакцию своих друзей на ее накладную грудь. Она поступила в колледж в сентябре, хорошо приспособилась там, по некоторым предметам получила первые награды и преуспела в занятиях сверх программы.

В течение последних двух месяцев наши встречи напоминали светские беседы. Но в мае она пришла ко мне в свитере и, сильно смущаясь, сказала: «Я больше не ношу накладную грудь. У меня выросла своя. Она несколько больше среднего размера. А теперь сделайте, пожалуйста, так, чтобы грудь перестала расти. Я совершенно довольна». Я направил ее на полное медицинское обследование, и присланные мне результаты говорили о том, что она совершенно здорова во всех отношениях. В колледже она успевала прекрасно, и вся ее последующая жизнь была совершенно удовлетворительна.

Я не знаю, была ли гипнотерапия причиной роста груди у этой девушки. Вполне возможно, все дело было в задержке развития. Рост груди мог быть результатом медикаментозной терапии, либо, что вполне возможно, хороший результат был получен благодаря сочетанию гипнотерапии, медикаментозной терапии и благотворно изменившегося эмоционального состояния. Во всяком случае, она поступила в колледж и начала наслаждаться жизнью, вместо того чтобы целыми днями сидеть в своей комнате.

Одной из характерных черт Эриксона была готовность к проявлению гибкости в плане любого аспекта психотерапии. Он мог встречаться с пациентом у себя в кабинете, дома у пациента или на работе. Сеансы психотерапии могли длиться от нескольких минут до нескольких часов. Он мог использовать гипноз, а мог и

не использовать. Иногда он вовлекал в терапию всю семью, а иногда нет. В приведенном случае мы видим, что сеансы терапии у Эриксона могли принимать форму светских визитов.

У другой пациентки Эриксона были гораздо более серьезные проблемы. Это была женщина двадцати одного года. Однажды она позвонила ему и попросила о помощи, добавляя, что он, конечно же, не захочет ее видеть. Войдя в кабинет, она сказала: «Я вам говорю, что сейчас уйду навсегда. Мой отец умер, мать тоже, и сестра умерла, да и мне остается тоже только умереть». Эриксон повел себя следующим образом:

Я посадил девушку, и быстро проанализировав ситуацию, осознал, что единственно возможный путь к общению с ней лежит через крайнюю невежливость, вплоть до грубости. Я должен был использовать грубость для того, чтобы убедить ее в моей искренности. Любое доброе отношение к себе она могла неправильно понять, а вежливому отношению с собой просто не поверить. Я должен был во что бы то ни стало убедить ее в том, что я понимаю и осознаю ее проблему, а также в том, что я совершенно не боюсь говорить с ней открыто, свободно, объективно и правдиво. Я быстро собрал анамнез, а затем задал два важных вопроса: «Какой у тебя рост и сколько ты весишь?» В отчаянии она ответила: «Мой рост 147 см, а мой вес около 112-117 кг. Я просто толстая, жирная неряха. Никто и не посмотрит на меня, разве что с отвращением». Таким своим высказыванием она открыла мне путь, и я сказал: «Ты не сказала мне всей правды. Я скажу тебе ее, чтобы ты знала правду о себе, и знала также, что я ее знаю. И ты поверишь, действительно поверишь в то, что я тебе скажу. Ты не толстая, жирная, отвратительная неряха. Ты — самая жирная, самая уродливая и ужасная до омерзительная бадья жира, и смотреть на тебя поэтому совершенно невозможно. Ты окончила среднюю школу, и кое-что

в жизни знаешь. Вот ты здесь сидишь, а рост у тебя 147 см, и весишь ты 112-117 кг. У тебя самое уродливое лицо из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Твой нос кто-то расплющил прямо на лицо. Зубы у тебя кривые, верхняя челюсть меньше нижней, лицо безобразно расплылось, лоб уродливо низкий. Волосы у тебя даже не причесаны. А платье, которое ты носишь! Сборки, бесконечные сборки, миллионы сборок! У тебя нет никакого вкуса даже в выборе одежды. Ступни почему-то выпирают из ботинок. Проще говоря, ты — отвратительнейшая грязнуля. Но ты нуждаешься в помощи, и я готов тебе эту помощь оказать. Я вижу, ты понимаешь теперь, что я не остановлюсь перед тем, чтобы сказать тебе правду. Перед тем, как узнать о многом, что нужно тебе для того, чтобы помочь тебе, ты должна узнать правду о себе. Но я не считаю, что ты сможешь ее вынести. Зачем ты пришла ко мне?»

Она ответила: «Я думала, что, может быть, вы меня загипнотизируете, чтобы я похудела». Я сказал: «Может быть, ты научишься входить в гипнотический транс. Ты была достаточно умна, чтобы закончить среднюю школу, и, может быть, окажешься достаточно умна, чтобы научиться входить в транс. Я хотел бы загипнотизировать тебя. Для меня это — возможность сказать тебе еще более неприятные вещи. Я думаю, что, находясь в бодрствующем состоянии, ты этого просто не вынесешь. Но в состоянии транса ты сможешь меня выслушать. Ты сможешь меня понять. Ты сможешь что-то сделать. Но не много, конечно, поскольку ты находишься в очень невыгодном положении. И я хочу, чтобы ты вошла в транс. Я хочу, чтобы ты делала все, что я буду тебе говорить, потому что то, как ты набиваешь себя едой, делая себя похожей на мусорное ведро, делает очевидной твою способность научиться тому, что поможет тебе не оскорблять более человеческие взгляды. А теперь, когда ты знаешь, что я могу сказать тебе правду, просто закрой глаза и

входи в глубокий транс. При этом не пытайся отлынивать, как ты не отлыниваешь, когда делаешь из себя отвратительнейшее существо. Полностью входи в глубокий гипнотический транс. Ты ни о чем не будешь думать, ничего не будешь видеть, ничего не будешь чувствовать, ничего не будешь делать, ничего не будешь слышать, кроме моего голоса. Ты поймешь все то, что я скажу, и будешь рада, что я говорю с тобой. Ты услышишь многие правильные вещи, которые я хочу тебе сказать. В бодрствующем состоянии ты не смогла бы их выслушать. Так что спи глубоко, глубоким гипнотическим сном. Ты ничего не слышишь, кроме моего голоса, и ничего не видишь, ни о чем не думаешь, кроме того, о чем я скажу тебе думать. Ничего не делай, кроме того, что я скажу тебе делать. Будь просто беспомощным автоматом. Делаешь ли ты сейчас то, что я тебе велю? Кивни головой и точно выполняй все мои указания, потому что ты знаешь, что я говорю тебе правду. Первое, что я хочу сделать, это заставить тебя скорее рассказать мне о себе. Ты можешь говорить, хотя уже находишься в глубоком трансе. Отвечай на каждый вопрос просто, но содержательно. Что ты можешь сказать о твоем отце?» Она ответила: «Он ненавидел меня. Он был пьяницей. Мы жили на пособие. Он избивал меня. Это все, что я помню о своем отце: пьяный, избивающий меня, ненавидящий меня». —«Атвоя мать?» — «Она была точно такой же, но она умерла первой. Она ненавидела меня еще сильнее, чем отец. Она относилась ко мне еще хуже. Они отправили меня в среднюю школу только потому, что я ее ненавидела. Все, что я могла там делать — это учиться. Они заставили меня жить в гараже вместе с моей сестрой. Она родилась неполноценной. Она была очень низкая и жирная. Мочевой пузырь у нее был снаружи тела. Она всегда болела. У нее была болезнь почек. Мы любили друг друга. Нам больше некого было любить. Когда она умерла от болезни почек, они сказали:

«Хорошо». Они даже не позволили мне пойти на похороны. Они без меня похоронили единственное существо, которое я любила. В школе я была новичком. На следующий год моя мать упилась до смерти. Отец женился на женщине, которая была еще хуже, чем моя мать. Она даже не разрешала мне входить в дом. Она приносила в гараж помои и заставляла меня их есть. Она желала мне обожраться до смерти. Скатертью дорога, говорила она. Она была пьяницей, как и моя мать. Социальному работнику я тоже не нравилась, но она посылала меня на медицинское обследование. Врачам не нравилось прикасаться ко мне. Сейчас и моя мачеха, и моя сестра — все они умерли. Мне сказали, что я должна найти работу. Я нашла работу и стала мыть полы. Мужчины там насмехались надо мной. Они предлагали деньги тому, кто переспит со мной, но никто не хотел. Я просто ни на что не гожусь. Но я хотела бы жить, у меня есть место, где жить, это старая лачуга. Я зарабатываю немного, ем кашу и картошку. Я думаю, что вы можете меня загипнотизировать и сделать что-то для меня. Но я догадываюсь, что это бесполезно».

Постаравшись сделать это как можно более резко и безапелляционно, я сказал: «Ты знаешь, что такое библиотека? Я хочу, чтобы ты пошла в библиотеку и взяла там книги по антропологии. Я хочу, чтобы ты посмотрела на изображения всех уродливейших женщин, на которых женятся мужчины. В книгах ты найдешь эти изображения. Примитивные дикари женятся на женщинах, которые выглядят гораздо хуже тебя. Просматривай книгу за книгой с любопытством. Затем прочти книги о том, как мужчины и женщины уродуют себя, например, татуировкой, чтобы выглядеть еще ужаснее. Все свое свободное время проводи в библиотеке. Делай все это как следует, и приходи ко мне через две недели».

Закончив этим постгипнотическим внушением сеанс, я пробудил ее, и она ушла так же раболепно, как

и пришла. Через две недели она вернулась. Я сказал ей, чтобы она не тратя времени, входила в транс, глубокий транс, и немедленно. Затем я спросил, нашла ли она какие-то картинки, на которые ей было неприятно смотреть. Она рассказала о женщинах племени готтенотов, о женщинах с утиными клювами и шеями, как у жирафов, а также о коллоидных рубцах, которыми украшают себя мужчины некоторых африканских племен.

Затем я дал ей задание в состоянии бодрствования пойти в самый оживленный квартал города и тщательно рассмотреть лица и фигуры тех женщин, на которых женятся мужчины. Она должна была сделать это за неделю. В течение следующей недели она должна была рассматривать лица и фигуры женщин и делать это с интересом.

Она точно явилась на следующую встречу, вошла в транс и с удивлением очень непосредственно сказала, что действительно видела женщин таких же уродливых, как она сама, но при муже и носящих обручальные кольца. Она видела мужчин и женщин, которые по всей видимости были мужьями и женами, но были тучными и неловкими. Я ответил ей, что она уже начала что-то понимать.

Затем она должна была пойти в библиотеку и прочесть все книги по истории косметики, чтобы понять, что для человеческого глаза является красивым. Она тщательно выполнила задание, и в следующий раз вошла в кабинет без страха и раболепия, но все еще в платье с оборками. Тогда я велел ей вернуться в библиотеку и прочесть книги о старинных обычаях, одежде и т.п., чтобы найти там изображение какой-либо детали одежды, которая была бы изобретена не менее пятисот лет назад, но до сих пор сохраняла бы очарование. Энн вернулась, сразу вошла в транс, села и с жаром начала рассказывать о том, что увидела в книгах.

Потом я сказал ей, что следующее задание будет очень трудным. В течение двух недель она должна посещать магазины женской одежды один за другим, по-прежнему одеваясь в свои ужасные платья с оборками. Она должна спрашивать продавцов о том, что ей следует носить, и спрашивать так честно и непосредственно, чтобы они ответили ей. Она рассказала, что пожилые женщины, обращаясь к ней «дорогуша», объяснили ей, почему она не должна носить платья с миллионами оборок. Они рассказали ей, почему она не должна носить платья, которые ей не идут, делая ее еще более толстой.

Следующее задание состояло в том, чтобы провести две недели в навязчивых поисках на такие вопросы: «Почему я должна так много весить — ведь я родилась весом не более пяти килограмм? Почему я должна наворачивать на себя все эти слои жира?» Как она сказала, из этого задания она ничего для себя не извлекла.

В состоянии транса ей было дано следующее задание. После того как она не открыла никакой причины для того, чтобы весить столько, сколько она весит, она должна была представить себе, как бы она выглядела, если бы весила всего около шестидесяти восьми килограмм и была бы правильно одета. Она должна была проснуться ночью с этой мыслью в голове, а потом снова крепко заснуть. На последующих нескольких сеансах она анализировала все задания, вспоминая их одно за другим, чтобы увидеть, какое из них было для нее особенно полезным.

Энн приходила ко мне раз в две недели. Через шесть месяцев она пришла ко мне и с огромным интересом к предмету объяснила, что она не может найти никакой разумной причины тому, что она весит так много, или тому, что она одевается так уродливо. Она прочитала достаточно книг по косметологии, парикмахерскому делу, макияжу, пластической хирургии и ортодонтии. И она жалобно попросила у меня разре-

шения проверить, сможет ли она что-то сделать для себя.

Через год Энн весила уже шестьдесят восемь. Одевалась она с удивительным вкусом и устроилась на гораздо более квалифицированную работу. Она поступила в университет. Заканчивая университет, она весила уже шестьдесят три и была обручена. Ей переставили два зуба, выходивших за общую линию, и ее улыбка стала по-настоящему привлекательной. Она получила работу художника по оформлению каталогов. Эни привела ко мне своего жениха. Она зашла в кабинет первой и сказала: «Он такой дурак! Он считает, что я хорошенькая. Но я не собираюсь разочаровывать его. У него слепит в глазах, когда он на меня смотрит. Но вы и я, мы-то знаем правду! Мне-очень трудно удерживать вес меньше шестидесяти восьми, и я боюсь, что я снова начну поправляться, но я точно знаю, что он полюбит меня и такую».

К настоящему времени они женаты уже пятнадцать лет и у них три красивых ребенка. Энн свободно вспоминает о психотерапии, поскольку помнит все, что я ей говорил. Несколько раз она повторяла: «Вы были так правы, так искренни, когда говорили мне все эти ужасные вещи. И я знала тогда, что вы говорите мне правду. Но если бы вы меня не загипнотизировали, я бы не сделала ничего из того, что вы заставляли меня делать».

Наиболее интересным в этом случае является то, каким образом Эриксон организовывает ситуацию так, что девушка сама попросит разрешения сделать себя более привлекательной. Она не только не сопротивлялась изменениям, а даже жалобно просила о них, но к тому моменту она была уже достаточно осведомлена о Предмете и настроена к изменениям. Эриксон, как он это делал довольно часто, использовал здесь и ресурсы общества — общественную библиотеку. Вместо того Чтобы дать девушке понять в беседе, почему она стра-

дает от лишнего веса (что предполагалось бы при традиционном подходе), он потребовал, чтобы она две недели интенсивно, до навязчивости думала о том, почему она такая толстая. И только после того, как она не нашла никаких причин, обусловливающих ее повышенный вес, стало целесообразным разрешить ей потерять вес.

Случай Гарольда: начало работы

А вот еще более яркий пример долгосрочной психотерапии, которую Эриксон проводил с молодым человеком с гомосексуальными склонностями, работавшим сезонным рабочим. Через несколько лет он превратился в выпускника колледжа, предпочитающего в половом отношении женщин. Этот случай мы изложим более подробно, поскольку он иллюстрирует многие аспекты эриксоновских терапевтических процедур, которые в предыдущих случаях были лишь кратко упомянуты. Эриксон рассказывает:

Позвонив мне, Гарольд, в сущности, не просил о встрече, а слабым и прерывающимся голосом пытался выяснить, смогу ли я потратить на него несколько минут моего драгоценного времени. В кабинет он явился в совершенно ужасном виде. Он был немыт и небрит. Волосы, которые он несомненно стриг себе сам, были слишком длинными, нечесаными и свалявшимися. Одежда была грязной, ботинки рваными, а оторванная подошва была привязана бечевкой. Он стоял передо мной ступнями внутрь и заламывал руки. Лицо его искажала гримаса. Внезапно он резко сунул руку в карман и вытащил оттуда ком смятых долларовых бумажек. Он высыпал их мне на стол и сказал: «Мистер, это все, что у меня есть. Вчера вечером я не все отдал сестре, как она этого хотела. Я заплачу вам еще больше, как только получу еще денег». Я молча смот-

рел на него, и он сказал: «Мистер, я не очень-то ловок и хорош. Я даже не ожидаю, что я буду лучше, но я и не совсем плохой. Я всего лишь проклятый глупый кретин, но я никогда не делал ничего плохого. Я усердно работаю. Посмотрите на мои руки, и вы увидите, что я говорю правду. Я работаю потому, что, если я перестану это делать и сяду, то начну плакать, чувствовать себя несчастным и собираться себя убить, а это неправильно. Поэтому я ни на минуту не прекращаю работать, но я не могу спать и есть, и знаете, мистер, я больше не могу этого выносить». И он заплакал.

Когда он сделал паузу, чтобы вздохнуть, я спросил: «И чего же вы от меня хотите?» Сквозь рыдания он отвечал: «Мистер, я просто кретин, глупый кретин. Я умею работать. Я ничего не хочу, я хочу только быть счастливым, вместо того чтобы быть испуганным до смерти, рыдающим и желающим убить себя. Такой доктор, как вы, был у нас в армии, и если парням случалось чокнуться, он их вылечивал. Мистер, помогите мне, пожалуйста. Я буду работать еще больше, чтобы вам заплатить. Мистер, помогите мне!»

Он повернулся и пошел к двери кабинета, опустив плечи и волоча ноги. Подождав, пока он возьмется за ручку, я сказал: «Послушай, послушай меня. Ты всего лишь глупый кретин. Ты умеешь работать и ты хочешь помощи. Ты ничего не знаешь о том, как лечить. Это знаю я. Садись в кресло, и дай мне возможность работать».

Я тщательно сформулировал эту инструкцию в соответствии с его настроением и типом речи, чтобы остановить й зафиксировать его внимание. Когда он, озадаченный, сел, то уже, в сущности, находился в легком трансе. Я продолжал: «И вот, когда ты сидишь здесь, в этом кресле, я хочу, чтобы ты меня слушал. Я буду задавать вопросы. Ты будешь отвечать и, черт побери, делать это не более и не менее подробно, чем мне это нужно. Это все, что ты должен будешь делать, и ничего больше».

Отвечая на вопросы, Гарольд смог рассказать мне свою историю. Ему было двадцать три года, он был восьмым ребенком в семье, где было еще двенадцать детей: семь сестер и пять братьев. Его родители были неграмотными иммигрантами, и жили они в крайней бедности. Поскольку одежды на всех не хватало, Гарольд часто пропускал школу. Он ушел из средней школы, чтобы помогать младшим братьям и сестрам, прозанимавшись два года и имея неудовлетворительные оценки. В семнадцать лет он пошел в армию, где провел два года. После службы он стал жить со своей двадцатилетней сестрой и ее мужем в Аризоне. Все они стали алкоголиками. Он работал разнорабочим и почти все свои деньги отдавал сестре. Контактов с другими членами семьи он не поддерживал. Он попытался записаться в вечернюю школу, но у него ничего не получилось. В жизни он был обеспечен самыми минимальными удобствами: он снимал паршивую однокомнатную лачугу и ел тушеные овощи с дешевым мясом, приготовленные на плитке, тайным образом включаемой в розетку соседней лачуги. Мылся он в ирригационных каналах и не очень часто. В холодную погоду он спал в одежде, поскольку укрыться было нечем. Он рассказал также о своем отвращении к женщинам, и, кроме того, он считал, что никакая женщина не будет иметь дело с таким дураком, как он. Он был пьяницей и считал, что никакие усилия не смогут отвратить его от алкоголя. В сексуальные отношения с «неопытными юнцами» он вступал достаточно редко.

Подход Эриксона к этому пациенту очень типичен для него. На этом материале мы сможем проанализировать различные аспекты эриксоновскои терапии, но надо помнить о том, что любое краткое изложение (особенно краткое изложение такого невероятно сложного подхода к лечению, где каждое терапевтическое действие нерасторжимо связано с последующим действи-

ем) и выбор определенных аспектов неизбежно упрощают все дело.

Когда Гарольд вошел в кабинет, Эриксон почти сразу решил, что он будет его пациентом: «Я почувствовал, что этот человек обладает таким богатством личностных сил, которые, несомненно, оправдают любые терапевтические усилия. Его неряшливый вид, отчаяние, неясность речи и мыслей, покрытые жуткими мозолями руки создавали у меня впечатление огромных терапевтических возможностей». Тем не менее, после того как Гарольд высказал свою отчаянную просьбу о помощи, Эриксон не бросился к нему немедленно навстречу. Он подождал, пока Гарольд опустится на самое дно, позволяя ему уйти с чувством, что его отвергли. И только тогда, когда Гарольд взялся за дверную ручку — упал на самое дно, — Эриксон отозвался. Вот как он сам об этом рассказывает:

Когда этот пациент повернулся, чтобы уйти, он находился в самой крайней точке эмоционального упадка. Он пришел, чтобы просить о помощи, и вот он уходил, этой помощи не получив. Психологически он был пуст. И в этот момент я вбросил серию внушений, причем таких, на которые он не мог не отозваться положительно. Из глубины отчаяния его вдруг выбросило на высоту реальной надежды, и это был ужасный контраст.

Гарольд определил себя как кретина, глупого кретина, и Эриксон принял это определение, как он обычно всегда принимал точку зрения пациента. Сам он говорил об этом так: «Тот факт, что между нами с самого начала существовало разногласие относительно того, кретин он или нет, никоим образом не определяло текущую ситуацию. Всеми фибрами души он тогда чувствовал, что он — глупый кретин, ничем не интересующийся. И никакого другого мнения он бы не потерпел». И это

«соглашение» между Эриксоном и Гарольдом относительно того, что последний является глупым кретином, было устранено только тогда, когда Гарольд поступил в колледж. Вот как далеко распространялась способность Эриксона принимать мнение пациента.

В первом указании Эриксона содержалось сообщение о том, что язык пациента вполне приемлем, а также содержались установление и определение позиций участников терапевтической ситуации. Это обеспечило пациенту ощущение безопасности. Гарольд должен был говорить «не больше и не меньше, черт побери, чем надо было знать» Эриксону, и добавление: «Это все, что вы должны делать, и не больше» снова создало у Гарольда ощущение определенности и безопасности. Как говорил об этом сам Эриксон: «Какой бы иллюзорной ни была эта безопасность, она ему нужна». Он добавляет: «Отвечая на вопросы при таких условиях, пациент освобождается от потребности оценивать свои суждения. Только я могу делать это, но даже тогда это будет оценкой количества информации, а не эмоционального качества или ценности».

Несколько позже на этом же сеансе, который продолжался более часа, Эриксон сказал пациенту, что существуют еще две-три вещи, о которых он не упомянул, но которые важны в процессе психотерапии. Поскольку психотерапия предполагала разделение ответственности, Гарольд должен был добавить еще кое-что, что он считал неважным и незначительным. Это было сформулировано примерно так: «Кое-что, о чем еще не было рассказано; но это — всего лишь кое-что». Отвечая на это, Гарольд объявил, что поскольку ответственность он разделяет, он должен проинформировать Эриксона, что он пьяница, терпеть не может женщин и предпочитает феллацию с мужчинами. Он ни в коей случае не хочет, чтобы его сделали гетеросексуальным, и просит Эриксона пообещать, что он в этом плане ничего не будет делать. Эриксон отреагировал типичным

для него образом: он предложил компромисс, который позволял ему преследовать собственные цели, пообещав, что каждое действие, которое он предпримет,.будет направлено на то, чтобы удовлетворить потребности Гарольда «в той мере, в которой он будет понимать их все глубже и глубже».

Ни Эриксон, ни пациент не стремились преждевременно определить цель психотерапии, которая до сих пор не была еще определена, и, согласно условиям, ни один из них не имел права приказывать другому. Каждый должен был делать свою собственную работу, питая безусловное уважение к усилиям, предпринимаемым другой стороной.

Эриксон в большей степени, чем другие психотерапевты, стремился к постановке как можно более конкретных целей на первых сеансах. Он, как правило, спрашивает пациента об этом уже на первом сеансе. Здесь при попытке открыть цель психотерапии Гарольд объяснил, что он человек слабоумный, кретин, у которого нет ни мозгов, ни образования, и он может делать только физическую работу. В голове у него все перемешалось и переплелось, и он хочет, чтобы это выправили, чтобы он мог счастливо жить, как живут другие слабоумные кретины. Когда он спросил Эриксона, не слишком ли многого он желает для себя, тот энергично заверил его, что «при любых обстоятельствах он не получит больше, чем причитающуюся ему долю счастья». И он должен будет принять «все это счастье, которое будет принадлежать исключительно ему, и неважно, большая это будет порция или маленькая». Таким образом, Эриксон склонил пациента к принятию того, что он заслуживает, но вместе с тем определил ситуацию так, что Гарольд был вправе принять или отвергнуть полученное по своему желанию. Как сам Эриксон говорит об этом: «Здесь не возникает ничего чуждого личности; человек оказывается готовым как к положительным, так и к отрицательным реакциям, и

при этом у него имеется внутреннее чувство долженствования, которое представляет собой огромную направляющую силу».

Впоследствии, когда Эриксон определил задачу терапии, как «высказывать мысли и выпрямлять их независимо от того, каковы они, чтобы никто никак не смог бы снова перемешать все у него в голове, даже если это будет кому-то приятно», Гарольд выразил надежду, что слишком многого от него ожидать не будут. Эриксон заверил его, что он должен будет делать лишь столько, сколько он захочет — в сущности, «ему, черт побери, лучше не делать больше, чем он может, потому что это будет тогда просто пустой тратой времени».

В конце опроса Эриксон определил ситуацию следующим образом: «Вы позволили мне взяться за лечение — это мое дело. Вы же беретесь за то, чтобы вам стало лучше, но только в пределах того, что вы можете — это ваше дело». Эриксон комментирует это так: «Эта негативная формулировка, наиболее приемлемая и эффективная для Гарольда, скрывала за собой позитивную цель — реальное улучшение. Таким образом, и позитивное и негативное стремления объединялись здесь для достижения общей цели — благополучия, то есть цели, которая, как он чувствовал, была ограниченной, но которая таковой не являлась».

Резюмируя содержание первой встречи Эриксона с этим пациентом, можно сказать, что предпринятые шаги предполагают, что пациент одновременно двигается в двух противоположных направлениях. Пациент определяет отношения с психотерапевтом таким образом, что он сам отчаянно добивается его помощи и вместе с тем сопротивляется любым изменениям. Эриксон отвечает пациенту также на двух уровнях, удовлетворяя обе потребности пациента. Он принимает просьбу о помощи, определяя себя как человека, который берет на себя ответственность за ситуацию и производит лечение, а пациент при этом должен следовать указани-

ям. Внутри этой рамки он, вместе с тем, определяет их отношения таким образом, который подходит человеку, который сопротивляется изменениям и не готов выполнять прямые указания. Это достигается:

А — мотивированием пациента к изменениям посредством задержки предложения помощи, когда пациент находится в состоянии отчаяния;

Б — использованием языка пациента и согласием с определением пациента самого себя как кретина;

В — определением приемлемых пределов того, что пациент должен делать и чего не должен;

Г — облегчением дальнейшего самораскрытия;

Д — определением того, что ожидают от пациента, в терминах целей с большой неопределенностью, заверением пациента в том, что он не должен делать больше, чем может, и он не получит большего, чем ему нужно;

Е — определением ситуации как такой, в которой ни один ее участник, ни другой не могут приказывать друг другу.

Самым трудным здесь является противоречие и расплывчатое определение ситуации, но любая психотерапевтическая ситуация является таковой. По определению, обращающийся к психиатру пациент просит помощи, но, также по определению, в обычном смысле слова у него все в порядке, а его проблема состоит в том, что он не умеет взаимодействовать с другими людьми, особенно с теми, кто предлагает помощь. Поэтому общая ситуация должна быть определена как помощь, но внутри этой рамки следует избегать прямых требований и ожидать более «нормального» поведения, то есть поведения, характерного для обычной ситуации, когда один предлагает, а другой принимает помощь.

Другими словами, общее определение ситуации должно предполагать, что ситуация предназначена для того, чтобы создавать изменения, но внутри этой ситуации прямых требований изменения быть не должно, а должно быть принятие человека таким, каков он есть.

В случае Гарольда, если Эриксон требовал изменений, то они определялись как незначительные количественные возрастания того, что есть. Вот почему Эриксон определяет психотерапию (с чем пациент охотно соглашается) как такую процедуру, при которой ни он, ни пациент не будут пытаться что-либо реально менять — просто слабоумному кретину помогут продолжать быть таким, каков он есть, но стать при этом несколько счастливее и работать несколько лучше.

Date: 2015-07-01; view: 326; Нарушение авторских прав