Глава 3. Период ухаживания: изменение молодого взрослого 4 page

Хейли: Почему, когда менструации появились снова, они стали болезненными?

Эриксон: Почему бы нам не предположить, что это была закономерная болезненность? Хейли: Что вы имеете в виду?

Эриксон: Первая менструация может появиться легко и естественно, не вызывая никаких особенных ассоциаций. Так что первая менструация может быть безболезненной. Потом вы прерываете функцию, и через некоторое время она появляется неожиданно и внезапно. Потеря функции была очень болезненной, и ее появление может напомнить о той боли, которая была пережита в результате потери любви, и прибавьте еще сюда нормальную мышечную реакцию. Так что это закономерная болезненность. Вы ломаете руку, ее помещают в гипс, и постепенно вы привыкаете к гипсу. В один прекрасный момент гипс снимают, но вы ста-

раетесь держать руку в прежнем положении — иначе она болит. Хейли: Да.

Эриксон: Да, и это тоже закономерная боль. Боль в неиспользуемом органе. Тем не менее вы хотите, чтобы ваша рука двигалась нормально, но она у вас болит не оттого, что вы имеете конфликты. Почему прерванный менструальный цикл, возобновляясь, должен нести с собой боль? Этот факт уже сам по себе мог испугать ее и поднять вопрос: «Может быть, теперь так будет всегда?» И она начинает ждать болезненных менструаций. Каждый раз она имеет целый месяц для того, чтобы предвидеть болезненную менструацию и проверить предвидение.

Хейли: Я уверен, что именно этим она и занимается — проводит весь месяц в ожидании боли. Эриксон: Да, и каждый раз она получает еще одно доказательство. В беседе с ней я бы задал примерно такие вопросы: «Каков именно ваш цикл? Как много прокладок в день вы используете? Регулярны ли менструации? Начинаются ли они обычно по утрам? Может, они начинаются днем или ночью? Или тут нельзя обнаружить никакой закономерности?» Хейли: Обычно регулярно и по утрам. Эриксон: Я бы обратил особое внимание на вопрос: «Сколько прокладок?» Ведь это — очень интимный вопрос. «Промокают ли прокладки насквозь, или вы меняете их, как только они становятся влажными?» Она уже сказала, что менструации регулярны и начинаются по утрам. «А что бы вы почувствовали, если бы менструация началась днем раньше того срока, чем вы ожидали? А если бы не утром, а ночью? Что бы вы тогда почувствовали?» Первое, что я хотел бы здесь изменить — это время появления симптома. Хейли: Вы считаете, что, если вы измените время, то вам удастся что-то сделать с болью? Эриксон: Если мне удастся сделать это со временем, то боль перестанет быть ожидаемым событием. Нео-

жиданное событие безболезненно, поскольку появляется внезапно. Поэтому эту мысль надо укрепить в ее сознании. В данный момент она слишком занята вопросами типа «сколько прокладок, промокают ли они насквозь», поэтому внушения, касающиеся перемещения симптома во времени, до ее сознания не дойдут. Хейли: Станут ли внушения более эффективными из-за того, что они пройдут мимо сознания? Эриксон: Она находится на таком расстоянии от вас, что может свободно вас слышать. Она слышит все, что вы говорите; она и пришла затем, чтобы говорить с вами; она собирается слушать, используя для этого как сознание, так и подсознание. А вы просто отдаете себе отчет в том, что это так. «А что бы вы почувствовали, если бы менструация началась неожиданно ночью?» Заметьте, что я использую здесь слово «чувствовать» — чувствовать можно не только боль. Хейли: Да-да, я понимаю.

Эриксон: Итак, я заменил ей чувство боли, которое возникало как реакция на менструацию, другим чувством. А теперь давайте займемся общим подходом к болезненным менструациям.

Многие врачи и психотерапевты не учитывают прав пациентки, и они стараются избавить девушку от болезненных менструаций, не давая ничего взамен. Если какая-то девушка приходит ко мне и просит избавить ее от боли при менструациях, я четко ей объясняю, что она хочет избавиться от боли при менструациях настолько, насколько она сама об этом знает. Несомненно, в ее жизни могут возникнуть обстоятельства, когда она будет нуждаться в этом болезненном периоде. Возможно, ей понадобится уклониться от какого-нибудь мероприятия, и тогда она сможет использовать этот аргумент. Быть может, ей понадобится отложить экзамен. Или ей захочется иметь дополнительный выходной день.

Так что на это можно посмотреть весьма реально. Она хочет избавиться от боли, а боль ей удобна. Бес-

сознательное гораздо разумнее сознания. К вам приходит девушка, просит избавить ее от боли при менструации, и вы жизнерадостно внушаете ей, что она свободна, а ее бессознательное знает, что проблемы-то вы не поняли. В данный момент вы говорите ей как менструирующему существу, что она может быть свободной от боли, но она твердо знает, что собирается выходить замуж, беременеть и таким способом прерывать свой менструальный цикл, и, значит, ни одно из ваших внушений не сформулировано так, чтобы соответствовать последующей истории ее менструации.

Она отвергнет предложенное вами избавление от боли, поскольку вы не учли естественный ход событий. Ее подсознание остро понимает это и просто смеется над вами, потому что вы предположили, что ее менструальный цикл никогда не прервется. Но он прервется. Она может заболеть. Возможно, она уже когда-то болела, и болезнь нарушила регулярность менструаций. И бессознательное, обратившись к вам за помощью, хочет, чтобы вы рассматривали ее как личность, которая встретится в жизни с тем-то и тем-то. Если вы даете ей право на болезненную менструацию, как на способ сообщить мужу тот факт, что она хочет новую шубу, то вы даете ей право на то, чтобы сохранить эту боль, равно как и на то, чтобы избавиться от нее. Теперь это — ее собственный выбор; вы ничего не отбираете у нее насильно, ничего такого, что она считала бы своим. Вы просто предлагаете ей возможность устранения боли, если это в данной ситуации удобно, либо сохранение ее, если она сейчас нужна. Тут дело обстоит обычно так же, как и тогда, когда вы побуждаете их скрывать.

Хейли: Но ведь все это верно относительно большинства симптомов, не так ли? Это верное отношение к симптомам?

Эриксон. Это верное отношение к симптомам. Вот пациентка тридцати лет, которая сосет большой палец и расцарапывает соски и пуп до тех пор, пока там не

появятся царапины. Она делает это с детства. Она хотела бы прекратить это и поэтому обратилась к психотерапевту. Я сказал ей, что не буду проводить с ней психотерапию, а просто вылечу меньше, чем за тридцать секунд. Она знала, что это невозможно. Но она хотела узнать, как я это сделаю за тридцать секунд, и я сказал, что все, что она должна делать, это говорить «да». (Она знала, что это ничего не изменит.) «Вы будете говорить «да» и иметь в виду «да». В следующий раз, когда вы захотите поцарапать соски, я хочу, чтобы вы сделали это. Вы придете ко мне в кабинет, откроете грудь и сделаете это. Сделаете ли вы это?» Она сказала: «Да», а затем добавила: «Вы знаете, что я никогда этого не сделаю, никогда». И она имела в виду: «Я никогда не сделаю этого». Она говорила о том, что никогда не сделает этого у меня в кабинете. Хейли: Да.

Эриксон: «Да, конечно, вы никогда не сделаете этого». Ее подсознание знало, о чем идет речь, и переместило всю интенсивность в отрицание. Хейли: Возвращаясь к образу собственного тела и к нашей пациентке — что вы делаете тогда, когда приходите к выводу об ущербности образа собственного тела?

Эриксон: Что я делаю? Одна девушка пришла ко мне, потому что была очень нервной, пугливой, тревожной и неуверенной в себе. Она не любила людей и люди не любили ее. Она была настолько стеснительной, что с трудом выходила из дома. Она боялась людей и, если обедала в ресторане, то покупала газету, чтобы спрятаться за ней. Домой она возвращалась парковыми аллеями, чтобы ее увидело меньше народа. Она всегда ходила в самые дешевые закусочные, чтобы люди не могли смотреть на нее и презирать ее. Ну и, кроме этого, она совсем не стоила того, чтобы на нее смотреть. Я заставил ее нарисовать автопортрет, как бы проверяя ее способности к рисованию. Вот ее портрет, видите? Хейли: Ничего не понимаю. Простое собрание частей.

Эриксон: В конце терапии она нарисовала автопортрет в полный рост в обнаженном виде. Сначала она нарисовала голову, потом — все остальное. Хейли: И что же вы сделали в период между первым и вторым рисунками? Каков способ преодоления ущербности образа собственного тела? Эриксон: Предварительно я осведомился, действительно ли она хочет, чтобы я проводил с ней психотерапию, и будет ли она сотрудничать со мной в процессе терапии. Она ответила, что у нее нет выбора, и я согласился с ней. Она действительно не имела выбора, но если уж она пришла ко мне, то есть совершила первый, самый трудный шаг, то попытка поменять психотерапевта означала бы, что этот самый трудный первый шаг придется делать заново. Это убедило ее в том, что она должна остаться у меня. Хейли: Я понимаю.

Эриксон: Она не осознавала, что я поставил преграду ее возможным попыткам уйти от меня. Но этот барьер был поставлен. И я сказал ей, что психотерапия будет направлена на все ее функции как человеческого существа, что предполагает не только то, как она работает и ходит по улицам, но и то, как она ест, спит, отдыхает.

Что предполагает еда? Еда предполагает последующее мочеиспускание и дефекацию. Попробуйте-ка есть, не делая этого. Каждый ребенок знает, что человек ест, и раньше или позже он должен сходить в туалет. Это одна из самых фундаментальных вещей, и вы всегда помните об этом. Я дал ей понять это на примере еды. Все ее функции как человека — существа, которое ест, спит, работает, отдыхает; и это включает в себя все. Я хочу знать все, что вы можете мне сказать, и все, о чем я только могу подумать. Хейли: Это очень хитрая фраза, не так ли? Вы бы хотели знать все, что она может сказать вам... Это пугающее утверждение, но опасность тут же устраняется.

Эриксон: И все, о чем я бы мог подумать, — а я могу осмелиться подумать о множестве вещей. Реально это означало для нее, что ничего, абсолютно ничего не будет сюда включено. И ясно, что будет включено все, — все, о чем она сможет рассказать, и все, о чем я могу подумать, а я врач, и я действительно могу подумать, и я действительно многое знаю, но это все-таки было сказано так мягко. И каждый бит информации должен быть выложен прямо здесь и сейчас.

Первое, что меня интересовало, было отношение ее к своей внешности. Лучший способ рассказать об этом — это сравнить свою внешность с чем-то. «Ну, — сказала она, — я блондинка».

«И у вас, конечно, есть два глаза, два уха, один рот, один нос, две ноздри, две губы и один подбородок. Что же вы думаете обо всем этом? Значит, вы блондинка... А какая именно блондинка?» «Цвета грязной воды, которая остается от мытья грязной посуды. (Что вам еще надо?) И у меня кривые зубы, слишком большие уши и слишком маленький нос. Я совершенно обыкновенная девушка, и это все, что я могу сказать».

Что предполагала эта «обычность»? Когда она перешла от описания своего лица к «совершенно обычной девушке», она описывала себя. Все ее тело скрывалось за выражением «совершенно обычная девушка». Тогда я попросил ее сказать мне, предпочитает ли она принимать ванну или мыться под душем. Я попросил ее подробно рассказать мне, как она заходит в душ, что там делает потом, чем занимается. Она была вынуждена себя представлять. Я заставил ее раздеться прямо передо мной, не гак ли?

Вы знаете, наверное, что очень трудно узнать свой голос, записанный на магнитофон. Она начинает думать о том, узнала бы она свое голое тело без головы, и снова оказывается голой. «А сейчас я могу сказать вам что-то о вашем теле, о чем вы не знаете, хотя я вашего тела никогда не видел. Вы без сомнения

совершенно уверены в том, что знаете цвет волос у себя на лобке. Я никогда их не видел, и не ожидаю увидеть, но я не думаю, что вы знаете их цвет». Вот кое-что, в чем она уверена.

Хейли: Это заставляет ее не только подумать об этом, но и, придя домой, проверить это. Эриксон: Ее первый ответ был таким: «Естественно, того же самого цвета, что у волос на моей голове — цвета грязной блондинки». Но при естественной, нормальной пигментации тела лобковые волосы будут немного темнее, чем волосы на голове, я это знаю. Следовательно, я мог бы сказать ей: «Вы говорите, что ваши лобковые волосы того же цвета, что и волосы на голове, но я хочу вам возразить». Она проверяет это и обнаруживает, что я прав.

Я действительно продемонстрировал свои познания, я дал ей шанс поспорить со мной, поскольку оспаривал ее знание собственного ее тела. А как насчет неприличного упоминания мною лобковых волос? А это — не предмет спора. Предметом спора является ее мнение о собственном теле. И она будет доказывать себе, что я ничего не знаю, а не то, что я вторгаюсь в запретную область. Итак, она начинает бороться, и это — напрасная борьба. Она не может мне сказать, прав я или ошибаюсь, не упоминая при этом лобковых волос. «А какого цвета ваши соски? Я хотел бы знать, известно ли вам это. (Они никак не могут упустить интеллектуальность предмета спора.) Я хочу знать, действительно ли вам это известно». «Естественно, цвета моей кожи!» «Не думаю, что это так. Вы вполне можете обнаружить, что их цвет не совпадает с цветом вашей кожи». И теперь у нее снова есть за что бороться, и предмет борьбы чисто интеллектуальный, и она собирается бороться, но это будет борьба на моей территории. Хейли: Все это так. Но то, что вы были правы относительно цвета лобковых волос, заставит ее еще яснее осознать, что она была перед вами голой.

Эриксон: О, да. И также то, что я был прав относительно цвета ее сосков. А когда она скажет мне, что ее бедра слишком широки, я могу дерзко возразить ей: «Вы их используете только для сидения». Это никак невозможно оспорить без страшной путаницы в аргументах. Бедра состоят из жира и мышц, и о них не принято говорить, но то, что они могут быть полезными тогда, когда вы поднимаетесь по лестнице... Хейли:...и для привлечения мужчин? Эриксон: Об этом я упомяну попозже. Сначала я скажу ей о том, что разные люди воспринимают одно и то же по-разному. Да, кстати, у каких там африканских женщин есть утиные клювы? Я забыл, как называется это племя. Ну, знаете, эти женщины с торчащими вперед губами, словно утиные клювы, на которые можно поставить тарелочку. <<А знаете ли вы, что мужчины этого племени считают тех женщин прекрасными и очень удивляются тому, что американские мужчины считают очень красивыми такие губы, как у вас?» Что я сказал? Хейли: Здесь скрыт очень изящный комплимент. Эриксон: Я представил общую мужскую точку зрения, ничего от меня лично здесь нет. Хейли: Да, вы говорите здесь так обобщенно, как будто это не только ваше суждение.

Эриксон: И это часто делается, если вы проводите краткосрочную терапию.

Хейли: Мне кажется, что одна из проблем краткосрочной терапии состоит в том, чтобы дать пациенту почувствовать, что это не только ваше личное мнение — есть и другие люди, которые согласятся с вами (по крайней мере другие мужчины согласятся). Эриксон: Совершенно не обязательно другие мужчины будут думать так же, но все они имеют мужскую точку зрения: мужчина не хочет целовать усы, а женщина часто делает это с удовольствием. Хейли: Но тут возможен еще один изящный поворот: вы делаете ей комплимент насчет ее привлекательных

губ, а она может либо отвергнуть его, считая, что вы ошибаетесь, либо принять его с мыслью, что это — ваше личное мнение, а не мнение мужчин вообще. Эриксон: Это верно, но я хочу преподать ей урок относительно функций тела: «Вы едите — как работает ваш желудок, не нарушена ли его работа? Какими именно запорами вы страдаете? Хорошо ли вы питаетесь? Уважаете ли вы свой желудок, едите ли хорошую пищу, или вы вталкиваете в себя все, что попадется под руку?» С помощью такой фронтальной атаки, которой невозможно сопротивляться, вы можете узнать, как она относится к своим гениталиям, груди, бедрам, лодыжкам, голеням, животу.

Не слишком ли кривые у нее зубы? Они действительно кривые? Как бы мужчина реагировал на ее улыбку, если бы увидел ее? Было бы его зрительное восприятие настолько ущербным, что он увидел бы только два кривых зуба, или же он увидел бы ее губы? Заметил бы он ее подбородок, понравилась бы ему ее улыбка? Имеет ли он право видеть то, что он хочет видеть? То, что ему нравится видеть? Имеет ли она право сказать: «А сейчас я улыбаюсь, и смотрите на мои кривые зубы?» Может быть, он предпочитает заметить форму и полноту ее губ? Хейли: Вы стараетесь заинтересовать ее возможностью быть привлекательной, не так ли? Эриксон: Нет. Я хочу, чтобы она осознала, что любой мужчина может выбирать, как посмотреть на нее, и может заметить что-то красивое, и что вкусы мужчин различаются.

Хейли: Я всегда хотел узнать, как вы заставляете пациентов выполнять ваши указания. Как вы склоняете их к этому?

Эриксон. Очень часто я вовлекаю их в соревнование. Например, пациентка не справляется с работой и предъявляет все эти обычные жалобы. В первый раз, когда она ко мне пришла, я заметил, что у нее очень-очень плохая прическа. Она заметила, что я гляжу на

ее волосы, и сказала: «Только не говорите мне то же, что и мой начальник — чтобы я сделала хорошую прическу. Я и так делаю все, что от меня зависит». Я ответил: «Вы хотите лучше справляться со своей работой, и вы очень стараетесь привести в порядок свои волосы, но я хотел бы знать, насколько сильно вы боитесь выглядеть лучше, чем сейчас?» И я сказал ей, что она может ответить на этот вопрос, когда придет домой, примет душ и вымоет голову: «И вы обнаружите очень много вещей, очень непосредственно вас касающихся..».

Хейли: И больше вы ничего не уточняли? Эриксон: Ничего не уточнял. Хейли: И что же она обнаружила? Эриксон: Впоследствии она рассказала, что приняв душ и тщательно вытершись, она встала перед зеркалом, взяла ручное зеркальце, чтобы видеть себя сзади, и провела таким образом много времени, рассматривая свое тело. Она рассматривала его вопреки тому, что ее начальник был недоволен ее прической. И она ненавидела его, когда он критиковал ее. Чем пристальнее она рассматривала себя на эмоциональном фоне ненависти к своему начальнику, тем больше нравилось ей ее тело.

Хейли: Каким-то чудом вам удается превратить сопротивление в соревнование, победа в котором созидательна для личности, а не разрушительна для нее. Эриксон: Я всего лишь использую присущий каждому человеку нарциссизм.

Хейли: Можно вступить с пациентом в такое соревнование, при котором он будет оставаться больным, чтобы доказать вам, что вы неправы; но вы поворачиваете все таким образом, чтобы они доказывали вам, что вы неправы, делая при этом что-то чрезвычайно полезное для себя. Для меня интереснее всего в этом то, как вы избавляетесь от этиологии. Эриксон: Этиология — сложная вещь, и она не всегда связана с разрешением проблемы.

Мужчина может пройти через процедуру официальной регистрации брака и вот теперь, когда их провозгласили мужем и женой, обнаружить, что перестал испытывать всякое удовольствие от сексуальных отношений. Это совсем не значит, что здесь имеет место единственный специфичный этиологический фактор.

Если мы возьмем развитие мальчика (порой я описываю этот процесс своим пациентам — мужчинам и, особенно, женщинам), то в этом процессе развития он должен узнать очень много нового. Он должен обучиться воспринимать ощущения в своем пенисе, крайней плоти, уретре. Мальчик узнает все это, подрастая, и, когда он достигает подросткового возраста, он должен обучиться эякуляции и обучиться хорошо. Но после этого ему еще предстоит учиться и учиться, поскольку он должен овладеть очень трудным искусством получать и доставлять сексуальное наслаждение. Кто же может его этому научить? Тот, кто говорит на его языке — не на приукрашенном языке для кукол, а на языке голов и секунд. Его скорее волнует то, как далеко вы умеете прыгать, чем то, какой цвет кожи сопутствует всему этому. Это чужой язык, угрожающий язык.

И вот он отправляется на поиски других мальчиков. Там он получает возможность обучиться, как доставлять и получать сексуальное наслаждение. Тут они могут обмениваться информацией хотя бы на самом элементарном уровне. Они сравнивают свои пенисы по длине и форме, поскольку должны же вы с кем-то идентифицироваться. Мальчики сравнивают свои мышцы, они спорят о том, кто дальше прыгнет, кто лучше играет в мяч — и у кого сильнее эякуляция. Как далеко ты можешь выстрелить? И при этом они как-то обращаются друг с другом: иногда руками, иногда наблюдая, иногда слушая рассказы об этом. Может, это гомосексуальная стадия? Или Же это фундаментальный элементарный уровень обучения тому, как доставлять и получать сексуальное наслаждение? Ведь лучше начинать с кем-то, кто

принимает и использует твой язык, нежели с каким-то чужим человеком, который говорит на совершенно чужом языке, и у него другое тело, и он не умеет делать ничего интересного. У него даже нет никаких мышц!

Все эти элементы новой информации не появляются отдельно друг от друга. Мальчик обучается тому, как вызвать эякуляцию посредством стимуляции руками, фрикций и т.п. Он знает о том, как это делают другие мальчики. Но чтобы стать зрелым человеком, стать мужчиной, надо позаботится и об эмоциональных ценностях. И появляются «мокрые» сны. Поначалу эти сны еще очень смутные. Он спит спокойно, не прикасаясь к себе, но как реакция на какие-то мысли и чувства, у него появляется эрекция и эякуляция. Это и есть «мокрый» сон. Мальчик должен пройти через достаточное количество «мокрых» снов, через достаточное количество эякуляций, чтобы в результате определенных чувств, мыслей и образов у него могла возникать впоследствии правильная эякуляция. Часто его мать говорит, что он возбуждает себя, — и тогда процесс обучения затормаживается. «Мокрые» сны появляются у мальчика не потому, что он делает это назло своей матери, а потому, что таков процесс его физиологического развития. Определенный элемент физического развития организуется в одно целое с чувствами, воспоминаниями, переживаниями и мыслями. Все это, конечно, смутно и расплывчато, но для него жизненно важно.

Но сексуальное развитие не осуществляется посредством накопления отдельных новых элементов. Тут должна быть смесь реагирования на мальчиков и последующее присоединение реагирования на девочек. Мальчики начинают кататься вместе с ними на роликах, вовлекаясь в приятную совместную физическую ритмическую деятельность. Они начинают танцевать с ними, а затем обнаруживают, что у девочек есть и другие качества, кроме физических (например, некоторые из них прямо-таки преуспевают в математике).

Итак, мальчики должны обучиться всему этому на элементарном уровне, и, обучившись всему этому и наблюдая за взрослыми, они в конце концов понимают, что такое девочка.

Все эти грубые непристойные разговоры, которые так осуждаются... Они хотят знать о девочках все в самом грубом виде — об их бедрах, грудях, — и у них возникает желание ущипнуть за сосок или толкнуть в грудь локтем. И это до тех пор, пока они не научатся помочь девочке надеть свитер, а потом провести по груди рукой. Но сначала они толкаются локтями и руками. Эта грубость нужна для того, чтобы правильно локализовать грудь: грубые щипки, шлепки и разговоры. Им не хватает утонченности языка, учитывающего эмоции.

А потом — первая любовь. Девочка ставится на пьедестал и обожается на расстоянии, но желания, чтобы она сошла с пьедестала, не возникает, потому что он еще не настолько знаком с противоположным полом, чтобы осмелиться слишком приблизиться к ней. Она — странное, чужое существо, и она держится на пьедестале, пока не покажет кусочек плоти. И наконец, девочки и мальчики встречаются на одном уровне, и теперь они действительно могут посмотреть друг другу в глаза. Мальчику не нужно теперь напрягать шею. Но, конечно же, и девочки воздвигают пьедесталы для мальчиков, пока те не покажут кусочек плоти. Все, что делает мальчик, девочка делает тоже, но по-своему. Каждый мальчик должен поразмышлять над тем, что такое поцелуй. Мой сын узнал, что такое поцелуй, когда ему было одинадцать. Это показалось отвратительным. Он хотел знать, опустится ли он еще когда-нибудь до этого. Но, размышляя о том, опустится ли он когда-нибудь до этого, он вместе с тем отдавал себе отчет в том, что он этого достигнет.

А как же мальчики и девочки узнают собственно о половом акте? К этому времени у них имеется достаточно определенное понимание вопроса, и они могут

искать дополнительную информацию в книгах или у тех взрослых, которым они доверяют. И они могут связать все это в единое целое, и тогда в экспериментировании нет необходимости. Некоторые мальчики не могут связать, соединить всю информацию в единое целое, и тогда они нуждаются в экспериментировании. Они исследуют тело от шеи вверх, или от талии вверх, или от талии вниз — в зависимости от, так сказать, вещей морального характера. Некоторые девочки тоже должны экспериментировать, чтобы понять о сексе все, что им нужно.

Помимо всего этого вне поля внимания очень часто оказываются биологические свойства человека. Мужчина занимается сексом с женщиной и для него это является биологически кратковременным действием. Происходит процесс выделения сперматозоидов, и, как только он кончается, организму мужчины эти клетки больше не нужны: нет цели, для которой он мог бы их использовать. Они полезны организму мужчины только в том плане, что он избавляется от них, помещая их во влагалище женщины. Таким образом, с биологической точки зрения половой акт является для организма мужчины достаточно кратковременным явлением, и он может быть осуществлен очень быстро, за несколько секунд. Это просто мелкое происшествие, и, избавившись от сперматозоидов, он завершает половой акт.

Женщина же, с биологической точки зрения, завершает половой акт тогда, когда становится беременной. Беременность длится девять месяцев. Затем наступает лактация, и это длится еще не менее шести месяцев. А затем она должна заботиться о ребенке, учить его, кормить, следить за ним и давать ему возможность развиваться. Таким образом, в нашей культуре женщина завершает половой акт приблизительно через восемнадцать лет. Мужчине же нужно для этого восемнадцать секунд.

Как устроен организм женщины? Очень немногие люди дают себе труд осознать это: с какой полнотой женский организм вовлекается в половой акт. Когда женщина начинает жить активной половой жизнью и приспосабливается к этому процессу, количество кальция в ее костях возрастает. Стопа увеличивается на четверть размера, надбровные дуги слегка расширяются. Подбородок несколько тяжелеет, нос чуть удлиняется, меняются также волосы, грудь меняет и размер, и консистенцию. Бедра и бугорок Венеры также меняют свой размер и консистенцию. Несколько меняется форма позвоночника. И все эти глубинные физические и физиологические изменения могут произойти всего лишь за две недели интенсивной половой жизни!

Это происходит потому, что ее организм должен приспособиться к тому, чтобы заботиться о новом живом существе, которое будет жить внутри него в течение долгих девяти месяцев; и потом, в течение многих месяцев и лет, все функции ее организма также будут сосредоточены на ее отпрыске. И с каждым ребенком стопы женщины увеличиваются, подбородок тяжелеет и т.д. Каждая беременность приносит эти огромные физические и физиологические изменения.

У мужчин же в результате половой жизни усы не становятся длиннее, количество кальция в костях не увеличивается и размер стоп не меняется. Центр тяжести его тела останется на месте. Для него все это — периферическое, ограниченное событие. Но для женщины половой акт и беременность влекут за собой колоссальные физические и биологические изменения. Она должна участвовать в половом акте всем своим существом.

Вот здесь и кроется вся этиология любой частной сексуальной проблемы. Часто предполагается, что причиной появления какого-то симптома служит какая-то обыкновенная травма. Или что открытие себя в процессе терапии изменяет личность. Я вижу

проблему несколько иначе, и она, по-моему, состоит в том, чтобы преобразовать ситуацию человека таким образом, что он сможет использовать то, что он знает, и будет иметь возможность узнать больше о том, что он должен знать для того, чтобы получать сексуальное наслаждение.

Хейли: Не считаете ли вы, что исследовать прошлое не особенно важно? В каждом отдельном случае я стараюсь выяснить для себя, как много я должен знать о прошлом пациента, если провожу с ним краткосрочную терапию.

Эриксон: Знаете, в июле у меня была пациентка, которая подвергалась психоанализу в течение четырех-пяти лет и ничего от этого не получила. Кто-то из знающих ее людей сказал: «Много ли внимания вы уделяли ее прошлому?» Я ответил: «Вы знаете, я совершенно забыл об этом».

Эта пациентка была, по моему мнению, достаточно консервативной личностью. Она страдала от навязчивого стремления к чистоте, и очищение занимало у нее двадцать часов в сутки. В этиологические вопросы я не вдавался, а единственный вопрос, который я задал, был таким: «Когда вы заходите в душ и начинаете скрести себя, и делаете это в течение многих часов... Скажите мне, пожалуйста, начинаете ли вы это делать с головы или с пальцев ног, или же с середины тела? Вы моетесь, начиная от шеи и вниз, или начинаете с ног и продолжаете двигаться вверх, или вы начинаете с головы и продвигаетесь вниз?» Хейли: Почему вы об этом спросили? Эриксон: Чтобы она поняла, что мне это действительно интересно.

Хейли: Чтобы таким образом завоевать ее доверие? Эриксон: Нет, чтобы она поняла, что мне это действительно интересно!