Глава XIX. Три дня спустя, в среду, в сумеречный час «хамбер‑универсал», заляпанный грязью от долгого путешествия

Три дня спустя, в среду, в сумеречный час «хамбер‑универсал», заляпанный грязью от долгого путешествия, незаметно проехал по деревне Шванзее, осторожно свернул на знакомую аллею из акаций и подкатил к вилле Мори.

– Ну вот и приехали, Фрида, – сняв шоферские перчатки, сообщил он очевидное с торжественной улыбкой и добавил, бросив взгляд на приборную доску, где располагались часы: – Минута в минуту.

Он явно сиял от гордости, что удалось сохранить в тайне их женитьбу; все прошло в точности по плану. Он выбрался из‑за руля и, поспешно обойдя автомобиль, помог ей выйти как чрезмерно заботливый супруг. В ту же минуту дверь дома распахнулась и появился Артуро, гостеприимно улыбаясь.

– Все в порядке? – спросил в сторону Мори, пока слуга вынимал чемоданы из багажника.

– Вполне, сэр. Мы заною убрались в гостиной, расставили весь фарфор. На библиотеку и остальные комнаты понадобится больше времени.

– Оно у вас будет. Завтра мы уедем довольно надолго. – Что‑то, видимо, его тревожило. – Никто не звонил?

– Нет, сэр.

Невозможно было сдержать невольный вздох облегчения. Он опасался, что в последнюю минуту раздался телефонный звонок и теперь его ждет неприятное сообщение. Но нет, они улетели, не сказав ни слова, в точности как предрекла Фрида, отправились к себе в «Миссию», чтобы делать свое дело, – не его дело, ибо оно никогда не было его делом, – а именно свое, которое благодаря сложности и опасности поглотит их целиком и позволит Кэти быстро все забыть. Как же он ошибался, полагая, что может с пользой связать свое будущее с этой милой набожной девушкой, и в то же время какую мудрость он проявил ради ее и собственных интересов, поняв свою ошибку еще до того, как стало слишком поздно. Отныне больше никакой идеалистической чепухи, никаких попыток достать луну: женившись на зрелой и достойной женщине, он испытывал теплое чувство покоя, сознание, что наконец достиг тихой гавани.

– Быстро неси чай, Артуро, – сказал он, входя за Фридой в гостиную.

Усевшись рядом с ней на честерфильдовский диванчик, он одобрительно осмотрелся. Да, все в порядке, в точности как раньше – слово теперь приобрело определенный исторический смысл, вроде «до н. э.» или «н. э.», обозначая разделение на два периода его жизни, до и после искупления. Картины смотрелись еще более привлекательно, чем прежде, – боже, подумать только, ведь он когда‑то предполагал, что сможет без них обойтись, – серебро сияло, фарфор, заново вымытый и расставленный, отражал отблески согревающего душу огня – это потрескивали в камине кедровые поленья.

– Ну разве не gemütlich? – многозначительно улыбнулся он. – Вернуться вместе и провернуть все дело с таким умом.

– Ну конечно, Дэвид. Ты еще убедишься, что мне всегда удаются подобные вещи. – Она коротко кивнула. – Увидишь позже, когда мы обоснуемся в Зеебурге.

Мори собирался ответить, приготовил какой‑то комплимент, но тут вошел Артуро и прикатил столик с чайными принадлежностями, поэтому, потерев руки, он сказал:

– Ага, чай. Нальешь, дорогая?

Тем временем Артуро, подвинув столик удобнее, протянул ему серебряный поднос из вестибюля.

– Ваша почта, сэр.

– Как много писем! – воскликнула она, беря в руки серебряный чайник: Георг I, 1702 год. – Сразу видно, какой ты важный человек.

– В основном деловые. – Он пожал плечами, перебирая конверты.

Но одно письмо, видимо, оказалось не деловым. Сердце сжалось, когда он узнал круглый ровный почерк Кэти. Однако, взглянув украдкой на штемпели, он сразу успокоился. Письмо было отправлено семнадцатого, за четыре дня до отъезда, и пришло в Шванзее в понедельник двадцатого, в тот день, когда он уехал в Базель с Фридой. А потому, слава богу, в письме не могло быть ни упреков, ни сожалений. Осторожно скосившись на Фриду, которая все еще разливала чай, он незаметно сунул конверт в боковой карман – прочтет позже, когда останется один.

– Раз уж мы заговорили о бизнесе… – Она добавила сахар, лимон и передала ему чашку. – Ты должен будешь как‑нибудь рассказать мне о своих делах – возможно, когда мы приедем в Монтекатини, да? У меня очень хорошая голова на такие вещи. Акции немецких химических заводов, например, занимают очень сильную позицию на данный момент.

– Совершенно верно, – терпеливо согласился он, наклоняясь, чтобы разрезать кекс. – И у нас их вполне достаточное количество.

– Это хорошо. А еще немецкие облигации. Они тоже приносят высокую прибыль.

– Я вижу, ты отлично разбираешься в финансах, дорогая. Теперь попробуй кусочек. Это особый рецепт Елены, испечен в твою честь. – Он смотрел, как она пробовала вишневый кекс. – Вкусно, не правда ли?

– Да, вкусно… довольно вкусно. Но может быть и лучше, гораздо лучше. Во‑первых, сюда положили слишком много ванили и слишком мало ягод. Я после покажу ей, как это нужно делать.

– Тебе придется действовать тактично, дорогая. Елена ужасно обидчива.

– О‑о, мой бедный Дэвид, ну как тут не улыбнуться? Можно подумать, у меня совершенно нет опыта! Да что там, в Келленштайне нас обслуживал персонал в пятнадцать душ, и за всеми приходилось присматривать. А здесь, я уверена, тебя плохо обслуживали и неплохо обирали. Не сомневаюсь ни секунды, у твоей хваленой Елены множество частных сделок с торговцами, не говоря уже о том, что она таскает у тебя свежее масло и яйца, в то время как твой чудный Артуро – мне ли не знать этих неаполитанцев – расточает улыбки в лицо, а сам подворовывает за твоей спиной.

Мори на секунду охватило дурное предчувствие, но тут же прошло, когда она ласково похлопала его по руке.

– Еще чашечку твоего превосходного «Твайнингса». Это, по крайней мере, я менять не собираюсь.

С каким врожденным изяществом она разливала чай – не было в ее манерах нервозности, как у Кэти, или неловкости, как у Дорис, которая в те далекие, почти забытые дни вечно все опрокидывала во время приступов. Да, после всех тревожных лет он правильно поступил, приняв это окончательное решение. Он всегда стремился найти себе родовитую женщину, не только ради полезных знакомств, но и ради той особой утонченности, которой она благодаря своему воспитанию обогатит их брачные отношения. О да, Фрида изменит его жизнь. И какой покой дарила ближайшая перспектива: Монтекатини, круиз на «Поларисе» – она уже заказала каюту в базельской конторе «Американ экспресс», – а затем такое интересное обустройство Зеебурга. Его вилла хоть и удобная, но навсегда останется буржуазным маленьким домиком, на самом деле неподходящим для тех сокровищ, которым отныне суждено украсить и преобразить огромный замок над озером. И все же, несмотря на самоуспокоенность, с которой он попивал чай в теплой удобной гостиной, он невольно возвращался в своих мыслях, не то чтобы обвиняя себя, а с каким‑то неприятным укором, к тому самолету, который даже теперь, после ночной остановки в Лиссабоне, все еще летел к Луанде. Естественно, к этому времени Кэти уже пережила самое худшее. Она молода, она быстро придет в себя, печаль не длится вечно, время – великий целитель… Он утешал себя этими и другими глубокомысленными заключениями.

– По‑моему, тебя тянет ко сну. – Его вывело из размышления полунасмешливое, полуосуждающее замечание.

– Нет‑нет… Ничего подобного. Но раз уж мы об этом заговорили, Фрида, неужели тебе обязательно ночевать в Зеебурге? Почему не остаться здесь? В конце концов, мы ведь женаты.

– Да, мы милая женатая пара, и по этой причине должны сохранять благоразумие.

– Но почему, дорогая Фрида? Мне и так пришлось, хм, непросто, когда мы две ночи подряд… провели в разных номерах.

Она рассмеялась, довольная.

– Я рада, что ты разделяешь мои чувства. Но для молодоженов лучше начинать свой медовый месяц в отъезде. Лично для меня в этом больше новизны. А тебе особенно полезно освободиться от недавних ассоциаций, которые, возможно, до сих пор лишают тебя покоя.

– Да, – неохотно согласился он. – Наверное, в этом что‑то есть. Тем не менее…

Чтобы его успокоить, она на секунду прижалась к нему, вдавив край корсета ему в ребра, а потом, прежде чем он успел обнять ее, отстранилась.

– Ну вот… желание лишь возрастет, если его сдержать. Обещаю быть с тобою милой в Монтекатини. Барон, мой покойный муж, был сильным мужчиной в постели, но и я никогда его не подводила, проявляла такой же пыл. Раз мы женаты, я открыто могу обсуждать эти вещи. А теперь я отправлюсь наверх. После столь долгой поездки обязательно нужно вымыться.

Когда она ушла, он остался сидеть в полудреме перед жарко пылающим камином, словно одурманенный запахом горящего кедра. Временами его мозг совершенно отключался, после чего, придя в себя, Мори наслаждался мгновениями полного покоя. Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Что она там наверху делала? Принимала ванну? Ему не понравилось упоминание о покойном бароне, но оно хотя бы свидетельствовало, что она не фригидна. Он сонно представил ее налитые соски, огромные бедра. Потом рассеянно, прорываясь сквозь эйфорию, вспомнил о запоздавшем письме. Что бы он там ни думал, он обязан прочесть последнее милое послание Кэти. Нащупав в кармане конверт, он вынул его, вновь рассмотрел и, убедившись в правильности дат на штемпелях, мужественно вскрыл.

В эту секунду раздался звонок. Неужели звонили с парадного входа? Да. Он выпрямился, молясь всем богам, чтобы это не был визитер. Если бы кто‑то из их друзей, особенно Стенч, ворвался сюда именно в эту минуту, то возникла бы крайне неловкая ситуация, разрушившая все их планы скрытного отъезда. Ему следовало заранее предупредить Артуро, чтобы тот говорил, будто хозяина нет дома. Теперь уже поздно, слуга открывал дверь.

Мори поднялся, раздвинул занавески на боковом окне и выглянул на темную подъездную аллею. Машины не было – значит, не визитер, должно быть, торговец или странствующий коммивояжер; можно было не беспокоиться. Однако разговор в дверях, как ему показалось, затянулся. Напрягая слух, он услышал, как Артуро произносит почти умоляюще:

– Прошу вас, если вы обождете здесь, я посмотрю.

– Но в этом нет необходимости, – ответил тоненький голосок, выдававший волнение. – Меня ждут. Я пройду сразу.

Сердце у Мори сжалось. Боже мой, подумал он, не может быть, я сплю или сошел с ума. Он инстинктивно попятился назад. Бесполезное бегство. В коридоре раздались поспешные шаги, и в следующую секунду перед ним стояла Кэти.

– Дэвид! – воскликнула она с явным облегчением. – Из слов Артуро я поняла, что тебя нет дома. – Все ее тело, казалось, потянулось к нему; а потом, подбежав, она обняла его, положила голову ему на грудь.

Он смертельно побледнел, его лицо окаменело от ужаса и удивления. Это был ночной кошмар, нереальный, надуманный. Он застыл как парализованный.

– О Дэвид, дорогой Дэвид, – продолжала она шептать, – какое счастье вновь оказаться рядом с тобой.

Он не мог говорить, кожа вокруг рта внезапно натянулась. Преодолев себя, он просипел:

– Кэти… что… почему ты здесь?

– Потому что теперь ты мне нужен… гораздо больше… – По‑прежнему не отстраняясь, она непонимающе подняла голову. – Ты знаешь, что меня прислал дядя Уилли?

– Уилли? – повторил он, как попугай.

– Ты разве не получал моего письма?

– Нет… да… то есть… Я уезжал.

– Тогда ты ничего не знаешь. Дэвид, как это ужасно. «Миссия» разрушена, сожжена дотла. Там произошел страшный бунт вооруженных террористов. Они воюют повсюду, и почти все наши люди мертвы. Дело дяди Уилли, двадцатилетний каторжный труд – все впустую. – По ее щекам текли слезы. – Дядя Уилли отправился в Африку, чтобы убедиться в худшем, если его туда пустят, но он знает, что все кончено. Мне поехать с ним он не позволил. Сердце его разбито. Мне кажется, ему придется отступить. А для меня там теперь ничего нет… У меня есть… только ты, дорогой Дэвид. Я благодарю за это Бога. Если бы не ты, то я, наверное, сошла бы с ума.

Тишина. У него на лице выступила холодная испарина, сердце колотилось хаотично. Он слегка отстранился, прижав руку ко лбу, все еще пытаясь что‑то сказать.

– Это… ужасно, Кэти. Огромное потрясение. Если бы я только знал…

Она преданно смотрела на него непонимающим взглядом.

– Но, Дэвид, когда ты не появился в аэропорту, я была уверена, что ты получил мое письмо, где все объяснялось.

– Да, конечно… Просто все так… трудно… Я ведь уезжал. – Он сам едва понимал, что говорит, а она вдруг как‑то странно посмотрела на него, тоже занервничала, и на ее усталом худеньком личике проступила тревога.

– Дэвид, что‑нибудь случилось?

– Ничего, только… Все это так неудачно… так непредвиденно.

Теперь вся радость, что была в ней, умерла. Она по‑настоящему заволновалась, ушла в себя.

– Дэвид, я тебя умоляю.

О боже, подумал он, так не может продолжаться, я обязан, мне придется рассказать ей. Он попытался взять себя в руки.

– Кэти… – Он собрался с силами. – Дорогая Кэти…

И больше не произнес ни слова, не смог бы произнести даже под дулом пистолета. Рот наполнился горькой слюной. Последовала минута мертвой давящей тишины. Он непрестанно думал, что если бы только подождал, то мог бы добиться ее здесь, на собственных условиях. Это была мука. И вот пока он стоял неподвижно, сцепив руки, не в силах посмотреть в ее перепуганные глаза, дверь отворилась – и в комнату вошла Фрида. Она остановилась при виде этой сцены, окинула их понимающим взглядом и, не меняя выражения лица, тихо пошла вперед.

– Кэти, вы здесь, – сказала она и поцеловала девушку в щеку. В то же мгновение она сделала резкий и решительный жест рукой, адресованный Мори, – мол, ступай, предоставь это мне.

Он словно прирос к полу и, казалось, не способен был сделать ни шага, но каким‑то образом все‑таки покинул комнату на нетвердых ногах. Кэти была очень бледна, но плакать перестала. Изумление и тревога высушили слезы.

– Что случилось с Дэвидом? Он заболел?

– Кажется, ему сейчас слегка нездоровится. Потрясение, видите ли. Но идите сюда, дорогое дитя, мы должны присесть и поговорить. – Решительно обняв Кэти за плечи, она подвела ее к дивану. – Для начала скажите, моя дорогая, как вы сюда добрались?

– Самолетом до Цюриха, поездом до Мелсбурга, затем маленьким пароходом до Шванзее.

– Какое утомительное путешествие. Не хотите ли отдохнуть, перекусить?

– Нет, спасибо. – Девушку слегка знобило, она сцепила зубы, чтобы они не стучали.

– Выпейте хотя бы чашку чая. Его принесут сразу.

– Ничего не нужно, прошу вас. Я хочу лишь узнать о Дэвиде.

– Да, конечно, мы должны все выяснить о Дэвиде, ибо он и есть, как говорится в той замечательной книге, суть дела.[77]И мы должны быть откровенны, ибо даже если это причинит боль, мы должны установить правду. – Она умолкла и взяла Кэти за руку. – Видите ли, дорогое дитя, тот Дэвид, которого вы любите, очень хороший человек, всегда преисполненный хороших намерений, но, увы, не всегда имеющий силы их исполнить, к частому огорчению его самого и остальных. Кажется, так говорится в вашей английской пословице – дорога в ад вымощена благими намерениями? Вы никогда не спрашивали себя, малышка Кэти, что за причина заставила его вернуться в Шотландию и разыскивать вашу семью? Вы думали, он хотел отблагодарить за то добро, что ему оказали в юности. На самом деле все не так. Мне больно об этом рассказывать, и вам больно будет узнать. Он вернулся потому, что в юности этот самый Дэвид был возлюбленным вашей матери, настоящим возлюбленным, если вы меня понимаете, он обещал жениться, а потом жестоко бросил ее ради единственной дочери богатого человека.

– Нет… Нет. – Она тихо охнула, глаза ее расширились от потрясения. – Это невозможно. Вы все придумали.

– Как я могла такое придумать, когда я услышала всю эту историю от самого Дэвида? Да, он из тех мужчин, кто старается избавиться от вины с помощью эмоционального признания. И это ему удается. Причем со слезами, ибо по примеру других великих людей он любит поплакать – совсем как женщина.

– Я не стану… я не стану вас слушать.

– Но вы должны, дорогая Кэти, ради себя самой. Итак, наш Дэвид вернулся в Шотландию из лучших побуждений, чтобы исправить былое зло. А когда оказалось, что вашей матери, к несчастью, больше нет, то вместо нее вы стали объектом его доброго внимания. Вначале все было хорошо, да, прекрасно и достойно, но затем кое‑что изменилось, он в порыве благородства захотел сделать для вас даже больше, чем планировал, поэтому – о, эти обаятельные мужчины с вкрадчивыми манерами умеют обращаться с женщинами, – пообещав жениться и отправиться с вами в «Миссию», он стал вашим возлюбленным, история вашей матери повторилась.

– Прекратите! – Кэти в отчаянии закрыла уши. – Я не могу… Я не стану больше слушать. Это так ужасно.

– Конечно, это не очень хороший поступок – соблазнить сначала мать, потом дочь, и все только с самыми лучшими намерениями. Однако я уверяю вас, он не так уж плох по сравнению с другими, а я знаю мужчин, дорогое дитя, некоторые из них гораздо ужаснее, как говорится, чем Дэвид, который всего лишь слаб и эгоистичен и стремится любой ценой избегать неприятностей и трудностей. Нет, погодите. – Кэти запоздало попыталась встать, но Фрида удержала ее за руку. – Неужели вы не понимаете, я говорю ради вашего же блага? Я должна показать вам вашу ошибку. Если бы вы вышли замуж за этого славного Дэвида, он устал бы от вас и через полгода разбил бы вам сердце. Вы с ним совершенно разные, не одного поля ягоды. Вам никогда не удалось бы обратить его к религии или даже заставить вновь заняться врачебной деятельностью. А у него не получилось бы привить вам любовь к его глупому антиквариату или знаменитым картинам, навязанным ему дилерами. Ваш брак превратился бы в сплошную катастрофу.

Кэти сидела совершенно неподвижно с застывшим выражением лица, и в этой неподвижности было что‑то наводящее ужас. Она почувствовала себя униженной и нечистой, больной, как в лихорадке, лишенной всего, что было ей дорого. Ей хотелось убраться оттуда поскорее, но не было сил, остались лишь слабость и презрение к самой себе.

– Ну разве это не очевидно? Жена, которая нужна этому Дэвиду, – не милая нежная девушка вроде вас, а женщина, достаточно сильная, чтобы руководить им, та, которая заставит его подчиняться и всегда, всегда делать то, что нужно.

Глаза Кэти превратились в два больших черных омута на маленьком беленьком личике.

– Вы, – задохнувшись, произнесла она.

– Да. Сегодня в Базеле мы поженились.

Вновь наступила тишина. Брови Кэти, сдвинутые от боли, изменили ее лицо. Какие мысли проносились в ее измученном мозгу! Она опустила голову, не в силах бороться с ними, не в силах их удержать – встреча у могилы матери, обаятельная, серьезная улыбка, друг вашей семьи, день в Эдинбурге, такой веселый и щедрый, обход больных, какая чудесная медсестра, но очень усталая, чашка супа, моя дорогая, так нежно, а затем Вена, странный водоворот огней, звуков, музыки, Пинкертон, дорогой Дэвид, ты никогда не смог бы так поступить, затем Швейцария, снежный саван, да, я поеду с тобой, маленькая миссионерская церковь, на виду у небес, а потом, совсем как ее дорогая покойная мать… О боже, это невыносимо! Она вскочила, словно безумная, думая лишь о том, как бы убежать.

Но Фрида проворно поднялась и встала у дверей, закрыв проход.

– Погодите, Кэти, будьте рассудительны. Поверьте, я желаю вам добра. Мы многое можем для вас сделать.

– Дайте мне уйти. Я хочу только одного – уйти… вернуться домой.

– Кэти, машина отвезет вас в гостиницу.

– Нет‑нет… Я поеду пароходом… Я хочу вернуться домой.

Путь по‑прежнему был заблокирован. Кэти лихорадочно огляделась, подбежала к выходу на террасу, распахнула стеклянную дверь.

– Остановитесь, Кэти.

Но она уже пересекла террасу и лужайку, направляясь к узкой садовой тропе, ведущей в деревню. Она сбегала вниз по крутому спуску, в темноту, не обращая внимания на невидимые ступени, падая в отчаянной спешке, снова поднимаясь, продираясь сквозь зловещие тени, пытаясь лишь скрыться. Темные кусты хлестали по ее телу, как живые, кололи со всей человеческой злобой. Потрясенная, она перестала быть собой, она уже не жила, а только передвигалась в сумбурном и трагическом сне. В сумрачном мире, в котором она бежала, все ушло из души, кроме боли. С ней все было кончено.

Фрида не могла за ней последовать. Она стояла, расстроенная, в дверном проеме, откуда лился свет, и все смотрела, смотрела, пока бегущая и спотыкающаяся на каждом шагу фигурка не потерялась в жестокой ночи. Затем, не спеша повернувшись, она покачала головой, закрыла дверь и, пройдя в коридор, окликнула мужа. Он спускался по лестнице медленно, нервно, с побелевшим лицом и увлажненными глазами. Все это время он просидел на верхней площадке, пытаясь успокоиться одной из своих сигарет «Собрание» с монограммой.

– Все устроено, – спокойно сообщила Фрида. – Она ушла.

– Но куда… и как… – Голос его дрожал.

– Я предложила ей машину, но она предпочла вернуться тем же путем, каким прибыла, – пароходом. Она едет домой. Единственное ее желание – уехать домой.

– Но, Фрида… – Он запнулся. – Она оставила работу. Она не может вернуться к Уилли. Где теперь ее дом?

– Ты задал вопрос. Тебе самому на него и отвечать.

Пауза.

– Она… очень переживала?

– Да.

– Как… именно?

– А сам не догадываешься?

– Что ты ей сказала?

– Правду. Ради нее и ради нас нужно было отрезать одним махом. Так я и поступила.

– Ты все ей рассказала?

– Да.

– Но ты… объяснила, что я не хотел ничего плохого.

– Все было объяснено.

– И все же… она переживала… сильно?

– Да. – И более резко: – Я уже это говорила.

– Наверняка она понимала, что я не мог отправиться туда.

– Она приехала не для того, чтобы увезти тебя туда.

Он вскинул руки.

– Но откуда, ради всего святого, я мог знать, что «Миссия» будет сожжена.

– При нынешних обстоятельствах ничего удивительного в этом нет. Сейчас там горят все миссии.

– Бог мой, Фрида, я ужасно расстроен. Очень волнуюсь, как она вернется обратно. – Он бросил взгляд на часы. – Возможно, она опоздала на пароход, а это был последний до Мелсбурга. Мне следует пойти за ней… Если она все еще на причале.

– Тогда иди.

Она произнесла это резко. Под взглядом желтых глаз с узкими щелочками‑зрачками он покраснел и сник.

– Нет, – сказал он. – Ты совершенно права. Это было бы неразумно.

Снова тишина. Фрида решительно опустила ладонь ему на плечо.

– Прошу тебя, возьми себя в руки, будь мужчиной. Она молода и, как ее мать, переживет. Ты можешь себе позволить назначить ей пособие, причем большое. Позже ты обязательно пошлешь ей бумаги, оформленные должным образом.

– Да. – Он слегка оживился. – Это я могу, слава богу, и сделаю. Она до конца жизни не будет знать нужды. Но, Фрида… – Он смешался и после длинной паузы умоляюще добавил: – Я не хочу сегодня ночью оставаться один.

Она изучала его с холодным любопытством, собираясь вроде бы отказать, но потом все‑таки смягчилась.

– Что ж, ладно, хотя тебя следовало бы наказать, я останусь. Ступай наверх и прими ванну. Потом в постель, ты ведь устал. Я поговорю со слугами и распоряжусь, чтобы тебе принесли поднос. И приду.

Он смиренно взирал на нее.

– Да благословит тебя Господь, Фрида.

Она подождала, пока он поднимался по лестнице, а затем пересекла гостиную и вышла на террасу. Луна за рваными облаками светила слабо. Снег таял, превращаясь в грязную желтую массу, воздух был наполнен чувственным запахом сырых листьев. Она устремила взор на озеро. Да, по водной глади скользил пароход – маленькое пятнышко света, уютное и яркое, довольно далеко от берега держало курс на Мелсбург. До Фриды доносился слабый шум двигателей. Кэти, должно быть, едва успела подняться на борт. Повернувшись, она взглянула на маленький причал. Да, все тихо и безлюдно. Единственный желтый фонарь, горевший всю ночь, освещал одинокую деревянную скамью, на которой никто не сидел.