Глава XVIII. Прошла неделя. Неужели неделя?

Прошла неделя. Неужели неделя? Когда все готово, чтобы отправиться в путь, но приходится ждать, трудно вести счет дням. Хотя, конечно, сегодня воскресенье, однако дождливое, проливной дождь превращает снег в грязную кашицу, а гор совсем не видно за разбухшими серыми облаками. Господи, что за ужасный день, такой гнетущий, особенно для человека, зависимого от погоды! Он отвернулся от окна и, наверное, в двадцатый раз вынул из кармана письмо Кэти, ее единственное послание, отправленное утром после поездки в Эдинбург. Должно быть, она написала и отправила его сразу, как только вернулась в Маркинч.

Дорогой Дэвид!

Как чудесно было услышать твой голос по телефону, я и вправду не могла написать тебе раньше. Я говорила, что у дяди Уилли случился серьезный приступ лихорадки. Но он ни за что не хотел отказаться от лекционного тура, так что скоро мы проедем по всей Англии. Когда доберемся до Лондона, то остановимся у мистера и миссис Робертсон, шотландских друзей миссис Фодерингей. Если захочешь написать, вот их адрес: Хиллсайд‑драйв, 3, Илинг, Н.В. 11. Это недалеко от лондонского аэропорта, что очень удобно. К отъезду все уже подготовлено. Дядя Уилли купил три билета и зарезервировал места на рейс № AF 4329. Самолет вылетает во вторник, двадцать первого, в одиннадцать вечера, мы с тобой встретимся в большом зале за час до отлета. Мы там будем с девяти часов, так что никаких недоразумений не ожидается и не произойдет. Дядя Уилли отчаянно стремится уехать. Дела в Квибу ухудшаются с каждым часом, и если мы хотим спасти отдаленные пункты «Миссии» в Касаи, нам нужно срочно вернуться. Мне не терпится приступить к работе вместе с тобой, чтобы дождаться той радости, которую она нам принесет. Дорогой Дэвид, это мое первое письмо к тебе, и мне очень сложно выразить все, что я хочу. Но ты знаешь, что мои надежды связаны только с тобой, и скоро я стану твоей законной женой.

Кэти

P. S. Дядя Уилли просит передать, чтобы ты не опаздывал.

Вновь испытав разочарование, Мори отложил письмо, хотя, когда оно только прибыло, открывал его с огромным нетерпением. Естественно, он ожидал большего, а не этих кратких, сдержанных строк. Неужели нельзя было вместо сухих подробностей отлета написать о чувствах, о ее любви, о том, что она скучает по нему и жаждет вновь оказаться в его объятиях? Во всем письме не нашлось более ласкового слова, чем «дорогой». Нужно признать, что она застенчива, бедное дитя, ее мучит сознание их близости – во всяком случае именно такой вывод он сделал из фразы «скоро я стану твоей законной женой», – к тому же она была ограничена небольшим размером почтового листка. Хотя место для Уилли у нее нашлось – для лекций, и лихорадки, и тревог, и хлопот по отлету, и для просьбы не опаздывать. И ни слова, ни единого вопроса о состоянии его души и тела или о трудностях и огорчениях, которые он, возможно, испытывает в разлуке с нею. Хуже некуда. Он любил ее, он желал ее, а она только и была способна, что думать об Уилли.

Странное чувство, что все его бросили, теперь усиливалось изолированным существованием. Привычный уклад жизни был нарушен. После того как он попрощался с друзьями в Шванзее, никто к нему не приходил повидаться, все посчитали, что он уже уехал. И Фрида – уже больше недели они не виделись, хотя несколько раз в надежде встретиться он отправлялся, прихрамывая, на прогулку под дождем вокруг озера в сторону ее жилища. Ему не хватало дружбы, которую она так щедро дарила и в которой теперь, когда он мучился неуверенностью, он так нуждался. Он горько сожалел о разрыве в результате нескольких откровенных слов с ее стороны, которые, если учесть их мотивацию, он давно простил. Конечно, он не мог уехать, не попытавшись разрешить их противоречие. Времени оставалось мало, очень мало; через два дня он уедет. Он просто был обязан подняться на холм и навестить ее. И все же его сдерживало нечто – возможно, гордость или осторожность.

Наступило время обеда. Он поел в задумчивой тишине без аппетита, потом, как обычно по воскресеньям, прилег поспать. Проснувшись около трех, он увидел, что дождь припустил еще немилосерднее, чем прежде. Он поднялся, походил по дому, проверил сложенные чемоданы, выкурил сигарету, попытался убить время, но постепенно дух его начал падать и достиг нижнего предела, так что он хоть и сопротивлялся в течение дня, но больше не выдержал, когда начали сгущаться серые сумерки, предвещая наступление дождливого вечера, и сдался на откуп своей тоске по человеческому слову утешения. Фрида подарит ему это слово. Она была и остается его другом. Они не станут спорить, не будут обсуждать ничего противоречивого, просто проведут последний час в тихом приятельском общении.

Торопливо, пока не передумал, он надел плащ, взял со стойки старый зонт и незаметно покинул дом, прихрамывая. Паром перевез его на другую сторону озера, но для хромого человека это была долгая и трудная прогулка по крутой извилистой тропе, ведущей в замок. Наконец он туда добрался, колени его дрожали, как у лошади, которую резко осадили. Боже, подумал он, в какую развалину я превратился.

Почти затерянный в низких облаках, над ним высился замок Зеебург. Построенный на шершавом горном граните в швейцарском стиле XVII века, с бойницами и двумя башенками, он приобрел в сгущающейся тьме какой‑то призрачный вид, и это впечатление лишь усиливалось карканьем промокших воронов, нашедших укрытие под свесом крыши. Подойдя к замку со стороны замшелой террасы с двумя узкими двойными окнами, что смотрели из гостиной, он остановился и попытался отдышаться. Да, там она и сидела, на диване, рядом со старинной изразцовой печью, и занималась рукоделием под единственной лампой с абажуром, едва освещавшей огромную величавую комнату, где среди скудной мебели выделялись тяжелые ореховые стулья с высокой спинкой и большой баварский шкаф. Любимая веймарская легавая хозяйки Петеркин лежала на ковре возле ее ног, уткнув нос в лапы.

Грустная домашняя сцена тронула Мори. Он взволнованно постучал в стекло. Она тут же подняла голову, повернулась к террасе, затем отложила в сторону рукоделие, медленно подошла к стеклянной двери и открыла ее. Целую минуту она сверлила его взглядом, а затем спокойным твердым голосом без малейших признаков волнения сказала:

– Мой бедный друг, у вас совершенно больной вид. Входите! Я вам помогу. Ну вот. – Она взяла его за руку и подвела к дивану. – Вы должны сесть и отдохнуть.

– Благодарю вас, – пробормотал он, с трудом дыша. – Как видите, я неважно себя чувствую. Вы, наверное, помните, я повредил себе спину. Она до сих пор побаливает.

– Да, – сказала Фрида, возвышаясь над ним. – Три раза я видела на берегу озера, как вы пытались прогуливаться. И я сказала себе: несчастный человек, вскоре он придет ко мне.

Ни одной нотки, ни малейшего признака торжества в голосе или манерах, а лишь спокойное участие, словно она имела дело с любимым, но упрямым учеником.

– Я чувствовал, что должен прийти, – поспешил он оправдаться. – Нельзя же было уехать, навсегда оставив нашу ссору неулаженной. Я… отправляюсь в путь послезавтра.

Она не ответила, а присела рядом с ним на диван и взяла его руку в свои сильными властными пальцами. На несколько мгновений воцарилась глубокая тишина; затем, приковав к нему пристальный взгляд, она заговорила со спокойной уверенностью, как говорят о свершившемся факте:

– Мой бедный друг, вы сам не свой. И теперь настало время, чтобы женщина, которая знает и понимает вас, которая испытывает к вам лучшие и самые сильные чувства, да, теперь для нее настало время спасти вас от самого себя.

– От меня самого? – недоуменно повторил он в испуге.

– Вы по‑глупому попали в сложную ситуацию. Вы человек чести и, несмотря на болезнь, захотите проявить храбрость, не отступить в последний момент. Даже когда абсолютно ясно, что вам не выжить. – Она помолчала. – Но я не останусь в стороне.

В наступившей тишине, подстегиваемый странным сочетанием любопытства и отвращения, он заставил себя поднять голову и посмотреть на нее.

– Должен признать, – сказал он, пытаясь самоутвердиться, – с этой хромотой я… почти засомневался. То есть я задумывался, сумею ли я действовать по плану, так как все уже организовано, или мне следует отправиться туда чуть позже.

– Никаких сомнений больше у вас нет, мой друг. Я не намерена вас отпускать.

Он испытал потрясение, как от сочетания противоположностей, сродни положительному и отрицательному электрическому заряду, в общем, абсолютное потрясение.

– Но я связан обязательствами… во всех смыслах, – запротестовал он.

– Да, вы совершили ошибку. – Она укоризненно погрозила ему пальцем. – Притом глупую. Но послушайте. Когда во время прогулки в горах вдруг выясняется, что вы свернули не на ту тропу, разве вы продолжаете идти дальше и падаете в ущелье? Нет. Вы спрашиваете дорогу у того, кто знает ее лучше, поворачиваете и возвращаетесь назад. Вот как вы поступаете.

– Нет‑нет. Это невозможно. Что обо мне подумают Кэти и Уилли? Да и здешний народ, после всех разговоров, после речи у меня на приеме и статьи в «Тагеблатт». Когда меня здесь увидят, я стану посмешищем для всего кантона.

– А никто вас не увидит, – небрежно бросила она. – Вы уедете отсюда надолго… со мной. – Он снова вздрогнул, но она удержала его от слов спокойной улыбкой и продолжила тем же самым ровным светским тоном: – Сначала мы отправимся в Монтекатини, где чудесные ванны для вашей спины, а также, как только вам станет лучше, прекрасное поле для гольфа, по которому я буду гулять вместе с вами и восхищаться вашей игрой. Затем мы отправимся в круиз на маленьком удобном корабле «Стелла Поларис». И только после этого, весной, мы вернемся сюда, к тому времени это глупое дело будет давно забыто.

Зачарованный гипнотическим взглядом, он смотрел на нее, словно в трансе, в то же время впервые осознав, что она сделала прическу, словно ждала его, что надела новое шелковое платье, розовато‑лиловое, с завышенной талией, с широкой юбкой в складку – платье одновременно классическое и модное, лишь подчеркивавшее ее природную импозантность. Несомненно, она фигуристая женщина и все еще красивая – если смотреть издалека. Однако с близкого расстояния в его расширенных зрачках отражались первые признаки среднего возраста: сеточка морщин под глазами, слегка обвисшая шея, пятнистость на сильных ровных зубах. Разве можно это сравнивать с тем милым другим лицом, с тем хрупким и свежим молодым телом? Он внутренне содрогнулся. И все же… в его нынешнем плачевном состоянии… разве она не была для него спасением, соломинкой, за которую хватаются? К тому же она леди до мозга костей, образованная, представительная и, при беглом осмотре, вполне еще пригодная для плотских утех. Он резко выдохнул и хотел было что‑то сказать, но она с усмешкой его остановила.

– Да, я разумное приобретение. И я буду для вас подходящей женой – как днем, так и ночью. Ведь я тоже тосковала все эти годы, пока жила одна. Мы дополним друг друга. А с каким интересом мы оба займемся восстановлением и устройством Зеебурга, заполняя его вашими чудесными вещами! Мы устроим салон, который станет еще более знаменит, чем Коппе в дни мадам де Сталь.

Все же он протестующе возразил:

– Вы мне очень дороги, Фрида, но…

– И вы мне тоже, мой бедный друг. Раз и навсегда я не позволю вам уехать и погубить себя.

Пауза. Что еще он мог сказать или сделать? Он чувствовал себя задавленным, поверженным, побежденным, но в то же время его постепенно наполняло ощущение покоя. План, который она представила, был таким разумным, таким удачным во всех отношениях, сулящим нечто прямо противоположное тому темному будущему, о котором все последние дни он думал с ужасом. Согласие будет подобно теплой ванне, куда он нырнет после долгого утомительного пути. Он закрыл глаза и нырнул. Облегчение не поддавалось никакому описанию. Он откинулся на спинку дивана.

– О боже, Фрида… я чувствую, что хочу рассказать вам все… с самого начала.

И он рассказал – подробно, с чувством.

– О да, – протянула она сочувственно, хотя и двусмысленно, когда он закончил. – Теперь я все понимаю.

– Вы единственная женщина, которая всегда меня понимает.

Когда он заговорил, собака проснулась, подняла голову и с радостным лаем прыгнула к нему на колени.

– Вот видите, – кивнула Фрида, – и Петеркин вас признал. Вы устали. Отдохните, пока я схожу за подкрепляющим. – Вскоре она вернулась с бокалом в руке. – Это с вашей родины, очень старое и дорогое. Я давно припрятала для вас бутылочку. Выпейте все, чтобы доставить мне удовольствие.

Он по запаху понял, что это виски – оно никогда не шло ему на пользу, нарушало кислотность, подрывало печень. Но сейчас ему действительно не помешал бы глоток спиртного, он так хотел угодить Фриде, да и не было воли сопротивляться.

– Вот и молодец, – похвалила она, усаживаясь рядом. – А теперь мы посидим тихо, как две мышки, пока вам не станет лучше.

Как он и ожидал, виски ударило в голову. Лицо раскраснелось, но Мори не стало лучше, а наоборот, он поглупел и разгорячился. Через минуту, глядя на него, она задумчиво сказала:

– Я все думаю, как нам лучше организовать нашу женитьбу. Все нужно устроить не только тихо, но и быстро, если мы хотим уехать до того, как обо всей этой суете, которую вы опасаетесь, станет известно. Да?

– Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше.

– Тогда самым разумным будет поехать в Базель прямо завтра с утра. На все у нас уйдет дня три, ибо понадобится исполнить несколько формальностей. Но мы сможем вернуться сюда в среду вечером.

– А потом, дорогая Фрида?

– На следующее утро отправимся в долгое путешествие.

Он словно в тумане увидел, что она ему улыбается. Проклятье, а она ничего, эта тетенька, и глаза чудесные, и телом еще крепкая, не рыхлая. Что она там говорит?

– Какой вы милый, что секунду назад назвали меня дорогой Фридой.

– А вы и есть дорогая, знаете ли. – Он неожиданно фыркнул от смеха. – Настоящая Брунгильда.

– Ну, это вам решать – в будущем. Вы до сих пор не бывали на втором этаже Зеебурга. Моя комната, которая станет нашей, очень милая. Сегодня мы туда не заглянем. После, да? Вы не найдете меня холодной. Некоторым не нужна телесная любовь, но для нас она будет естественной и частой. Да? К тому же она необходима, ибо расслабляет. А теперь давайте поговорим о нашем таком приятном будущем.

Час спустя «дофин» торжествующе подкатил к его вилле. В темноте маленького тесного салона она похлопала Мори по щеке и многозначительно хихикнула.

– Ну вот, вам, как и мне, приснится счастливый сон. Спокойной ночи, mein lieber Mann,[73]завтра я приеду пораньше. Мы должны выехать в Базель до девяти.

Смертельно уставший, с замутненным сознанием, но успокоенный, он ввалился в дом, радостно предвкушая, как мгновенно уснет.

– Я сразу спать, – сообщил он Артуро, стараясь говорить нормальным голосом. – Не забудь запереть дом, прежде чем ляжешь. Завтрак подашь ровно в восемь.

– Слушаюсь, сэр, – несколько растерянно ответил Артуро. – А что сегодня – подать наверх горячее молоко и сэндвичи?

Нет, подумал Мори, только не после виски, тем более что он еще не до конца протрезвел.

– Сегодня ничего.

Он умолк, понимая необходимость поставить в известность слугу об изменениях в своих планах. Что ж, с Артуро все должно пройти легко, итальянца сразила перспектива его отъезда.

– Между прочим… – Он подыскивал слова. – Кое‑что неожиданно произошло. В общем, мне не понадобится уезжать навсегда, а только лишь месяца на три.

Артуро несколько раз изменился в лице, прежде чем просиял.

– О сэр, я так счастлив, так рад, так благодарен Господу и святой Филомене. Я ей молился, чтобы вы остались. Погодите, я еще Елене расскажу.

Неуемный восторг слуги только больше его утешил. Такая преданность, такая любовь, думал он, поднимаясь наверх, и от Елены тоже, они оба очень привязаны к нему. А теперь спать.

Глядя вслед хозяину со странным выражением, Артуро дождался, пока тот не скрылся в спальне, потом повернулся и ушел к себе в буфетную. Елена вопросительно посмотрела на мужа. Тот ответил утвердительным жестом и многозначительной гримасой.

– Ты была права. Немка подцепила его на крючок. Взяла за горло.

– Madre d’Dio! – воскликнула она и перешла на неаполитанский: – Lu viecchio ’nzannaluto.[74]

– Вот именно. – Артуро согласно дернул плечом. – А теперь ему еще и достанется.

– Да и нам тоже, – уныло сказала Елена. – Эта потаскуха будет следить за каждой монетой, как швейцарский сборщик налогов. И прощай наша маленькая скидка на рынке, когда она вопьется своими когтями в счета.

– Все же это лучше, чем отпустить его навсегда. Мы по‑прежнему сможем его доить.

– Llecca ’о culo a chillu viecchio ’nzannaluto?[75]

– Правильно, мажь масло лести погуще. – Он подошел к шкафу, достал бутылку и откупорил. – Таких простаков, как он, у меня еще не было.

– Однако держи ухо востро, если она будет рядом.

– Я знаю, что делаю. Мы не должны терять время, пока у него что‑то есть. Не успеет он оглянуться, как эта задница заберет у него все.

– Chella fetente va a femi с’ ’о mette ’nterra,[76]– многозначительно изрекла Елена.

Предсказав полное оскопление своего работодателя, Елена переглянулась с мужем, и оба расхохотались.

Date: 2015-06-12; view: 272; Нарушение авторских прав